Будни и праздники

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Будни и праздники

После госпиталя мне не пришлось много летать. Не потому, конечно, что ослаб, просто в эскадрильи не хватало самолетов, добавилось «безлошадных» летчиков.

Я сделал только шесть боевых вылетов на вражеские цели, два из них — под Ленинград. А вскоре мой и локтионовский экипажи отправили в тыл за новыми тяжелыми самолетами. Было это в самый канун Нового года.

До Москвы мы добирались долго: железная дорога в нескольких местах обстреливалась немцами. Ехали в холодных товарных вагонах, мерзли в тамбуре, не одни сутки ждали на станциях встречные эшелоны. Использовали всякую возможность, как-то даже ехали на тендере паровоза, загруженного углем. Представляю, какой у нас тогда был вид! Наконец — Москва. Кругом — затемнение, света нет. С наступлением сумерек девушки в военных полушубках проносят по улицам аэростаты: немецкие самолеты частенько появляются над городом. Один раз воздушную тревогу объявили при нас. Самолет шел на большой высоте среди лучей прожекторов. Кругом рвались снаряды. Слышно было, как отдельные осколки падали недалеко от нас. А на мелкие, падавшие кругом подобно редким каплям дождя, никто не обращал внимания, люди занимались своим делом. Было больно на душе: мы, летчики, невольно чувствовали себя виновными перед москвичами за этот вражеский самолет, начиненный бомбами, за то, что допустили немца до Москвы. И хоть знали, что лично из нас никто не виноват, — трудно было успокоить себя этой мыслью.

В бюро пропусков совершенно случайно встретили бывшего своего моториста Боровко из Ростовской бригады, когда-то летали с ним в одном экипаже. Сейчас лейтенант Боровко был комендантом этого здания.

— Вот здорово! — все удивлялся Федя Локтионов. — Здесь, в бюро пропусков, и можно сказать, почти своего земляка встретили.

Сам собой зашел разговор о старых друзьях-однополчанах. Перебираем одного за другим. Оказывается, Борис Федорович Чирсков стал теперь командиром полка, а полковника Филиппова перевели в часть Героя Советского Союза Валентины Гризодубовой.

— А Саша Краснухин и Николай Иванович Сушин теперь летают на Берлин, — объявил вдруг Боровко.

Федя Локтионов так и подскочил на месте:

— Сушин?! Где Сушин?

Вот тогда мы и узнали, что наш Николай Сушин после госпиталя был направлен в авиацию дальнего действия и летал с подмосковных аэродромов на Берлин, Хельсинки, Кенигсберг и т. д.

— Вот чертяка, даже не мог письма написать, — возмущался Локтионов.

— Ничего, — успокаиваю его, — теперь сами напишем. Знаем номер полевой почты. — А сам расспрашиваю у Боровко о других бывших однополчанах. Когда встретишь кого-то из своих, прочтешь в газете или услышишь по радио знакомые фамилии, сразу вспоминается ростовская бригада, так и возникают перед глазами образы Николая Гастелло, Жоры Туликова, Бориса Кузьмича Токарева, Чирскова, Зумбулидзе, Ильинского, Равича, Сушина, Кости Иванова и многих-многих других бесстрашных боевых летчиков — друзей и товарищей…

От Москвы наш путь был удачнее. Только в одном месте, недалеко от Рязани, поезд постоял у семафора. Причину задержки никто толком не знал, думали, что из-за вражеских самолетов.

— Самое страшное не опасность, а мысли о ней, — философствовал Бутенко. Почему дневной налет переносишь легче? Только потому, что видишь, куда и как падают бомбы. А ночью так и чудится, что все бомбы летят прямо на твою голову. Нет, все-таки мы, ночники, немало хлопот приносим немцам.

Все, смеясь, поддерживали Бутенко. И только борттехник Богульмов не принимал участия в разговоре. Вообще, он нервничал всю дорогу, ему казалось, что поезд идет слишком медленно: недавно он нашел свою семью, она была эвакуирована в Саратов, и теперь мысли его были там. Нежданно-негаданно он скоро увидит жену, детей, да еще под Новый год!..

Новый год мы встретили в одной из летных школ. Здесь же произошла у меня одна памятная встреча. У начальника школы полковника Богаева я увидел еще двух летчиков в кожаных регланах с меховыми воротниками. Что-то показалось мне знакомым в лице одного из них. «Где же мы встречались?» — невольно напрягал я память. И только, когда летчик стал расспрашивать меня о наших ночных полетах, я сообразил: да это же Герой Советского Союза Марина Раскова, командир женского авиационного полка, который тогда формировался. Я узнал ее по многочисленным довоенным портретам.

Самолеты нам так и не удалось получить. Договорившись по телеграфу с командующим, мы снова выехали на Северо-Западный фронт. Снова много суток подряд тащились на поезде в Москву. Очень трудно было в те времена с билетами. После того как военный комендант отказался с нами даже разговаривать, мы атаковали один вагон и заняли все проходы и площадку тамбура. Ехали стоя, по очереди отдыхая на парашютных сумках. Вместе с нами ехал и один профессор-москвич с женой. Вот никогда не думал, что профессора бывают такими — маленький, худенький, очень болезненный на вид. А я почему-то представлял их себе совсем другими — степенными, солидными, с этакой седой, окладистой бородкой.

Позже, когда мы уже познакомились и рассказали нашему попутчику о своих первоначальных сомнениях, он рассмеялся и показал нам свои документы, хотя мы и без того уже верили ему. Фамилия его была Кирухин, Тихон Федотович. Перед началом войны он находился в Германии в командировке. Когда немцы без объявления войны напали на Советский Союз, его арестовали. Ему пришлось за эти месяцы перетерпеть немало мытарств, он сильно подорвал здоровье. После долгих унижений и скитаний ему все же удалось вернуться на родину через нейтральные страны. Сейчас как раз он вместе с женой возвращался в Москву. Конечно же, мы не могли теперь спокойно ехать в тамбуре, на парашютных сумках, видя, как тяжело дается такой способ передвижения и без того измученному профессору и его немолодой супруге. Разведав обстановку, мы, при поддержке кондуктора, освободили целое купе, выдворив оттуда спекулянтов. Устроили Тихона Федотовича с женой на нижние полки и ехали нормально до самой Москвы.

Мы сильно проголодались за время пути. Нигде ничего не продают, на вокзалах пусто. Правда, у нас были продукты, но все это сухим пайком, получено по аттестату. Не будешь же жевать сухую крупу. Надо ее варить, а где сваришь в поезде? Так и таскали собой ухой паек в парашютных сумках. В Москве профессор предложил нам пойти перекусить к нему на квартиру. Мы согласились. Уложили свои парашюты в углу одного из залов Казанского вокзала. Восемь человек остались дежурить около них, остальные отправились на квартиру профессора. Конечно, мы в первую очередь послали туда своих доморощенных поваров в помощники хозяйке. Они наварили каши на 20 человек, накормили всех нас посменно. Пили чай, разговаривали. Мы отогрелись, умылись, освежились, просмотрели свежие газеты. Сводка Совинформбюро сообщала, что к освобожденным нашими войсками городам присоединились новые названия — Рогань, Клин, Яхрома, Солнечногорск, Истра, Епифань… Как приятно было на душе. Но рано еще почивать на лаврах, враг не разбит, а только ранен. И нам еще много придется летать в его логово с бомбами…

Мы распрощались с гостеприимными хозяевами и — снова на вокзал, снова тот же маршрут. Приехав на станцию Бологое, я решил вызвать машину для переброски людей до Выползова: осталось ехать всего тридцать километров, а поезд идет только через день. Дозвонился по телефону до майора Родионова. Он обещал выслать машину, поздравил нас с новыми правительственными наградами. Я, в свою очередь, поздравил штурмана Евгения Ивановича Сырицу и командира отряда Федора Васильевича Локтионова с орденом Красного Знамени, своего летчика Козырева и радиста Бутенко — с орденами Красной Звезды. Собственно, весь экипаж «Голубой двойки» был удостоен правительственных наград: борттехник Свечников — ордена Красного Знамени, техник Киселев — Красной Звезды; механик Шутко, техник Гирев и оружейник Алсуев награждены медалями. До Выползово мы ехали на открытой машине, но несмотря на морозную январскую ночь, нам было тепло: согревала радостная весть о наградах.

И вот — снова фронт. Снова дышим фронтовым воздухом. К нам в эскадрилью прибыло пополнение из Мелитопольской школы летчиков. Несколько человек стажировалось и в нашем экипаже, в том числе и одна очень красивая девушка-радистка… Однажды мы полетели бомбить вражеский аэродром, где было большое скопление самолетов и, безусловно, сильная зенитная оборона. Взяли с собой и девушку — это был ее первый боевой вылет. Мы сразу же попали в клещи зенитных прожекторов, их было не меньше двадцати. Кругом стоял сплошной треск от рвущихся снарядов. На наших глазах взорвался один самолет из соседней части и упал на землю, охваченный пламенем. Да и сам я еле вывел свой корабль из опасной зоны. Вернулись домой с подбитым крылом, как говорится, на честном слове. Все члены моего экипажа бывали и не в таких переделках, но на этот раз и они готовились к самому худшему. А каково же было молоденькой девушке, впервые попавшей в такой ад! После посадки мы не узнавали ее — она была седая, плакала, смеялась, обнимала всех. Вскоре ее отправили в Москву — девушка сошла с ума… Фамилия у нее, кажется, была Берг.

Как-то после выполнения боевого задания мне пришлось ночью сесть на аэродроме Кресцы. Было это 24 января 1942 года. Там я встретил старого фронтового товарища — комиссара Лазаря Сергеевича Чапчахова. И он рассказал мне подробности гибели сына легендарного Фрунзе — Тимура, с которым он вместе служил. В студеные январские дни наши летчики прикрывали наступающие части. Тимур Фрунзе был в паре с лейтенантом Шутовым. Восточнее Старой Руссы до тридцати немецких бомбардировщиков пытались бомбить наши наземные войска. Внезапно атаковав, Шутов и Фрунзе сломали их боевой порядок и сбили несколько самолетов. Вдруг в воздухе появились четыре «мессершмитта». Завязался воздушный бой. Через несколько секунд еще один вражеский самолет упал на землю. В это время из-за облаков вынырнули еще три стервятника. Теперь два советских летчика дрались с шестью истребителями. Вскоре еще один «мессершмитт» был сбит точным огнем Фрунзе. Но загорелся и самолет лейтенанта Шутова. Фрунзе остался один. Но герой-летчик не уклонился от неравного боя: он знал, что там, внизу, наша наступающая пехота нуждается в прикрытии с воздуха. До последнего вздоха дрался сын легендарного полководца. Он не допустил врага к боевым порядкам наших наступающих частей и геройски погиб в неравном бою. Это было 19 января 1942 года.

И опять перепутались дни и ночи. Не знаем, какая стоит погода, как живут и работают «дневные» наши коллеги — истребители, штурмовики и пикирующие бомбардировщики из соседних аэродромов: днем мы отсыпаемся. А ночью выруливаем на старт, взлетаем, нагруженные бомбами, и до утра высматриваем позиции врага, уничтожаем их, постоянно рискуя жизнью между пунктирами трассирующих пуль и разрывов снарядов в небе.

В феврале наш экипаж выполнил более двадцати ночных боевых вылетов и сбросил на врага более 50 тонн бомбового груза. Немало было уничтожено воинских эшелонов, боевой техники, автомашин, самолетов и живой силы противника. У «Голубой двойки» количество боевых вылетов было больше, чем у других экипажей. Меня это, конечно, радовало. Но было у меня в феврале и еще несколько радостей, праздников, так сказать, личного порядка.

В начале месяца нас повезли в Валдай, в штаб командующего для вручения правительственных наград. На столе, покрытом красным сукном, — коробочки с орденами и медалями. Среди них — орден Ленина и медаль «Золотая Звезда». Командующий зачитывает Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о присвоении звания Героя Советского Союза Григорию Аверьяновичу Тарянику. К столу четким шагом подходит ничем особенным не приметный человек с орденом Красного Знамени на груди. Так вот он какой, прославленный асс, о котором столько писали газеты! Как-то он повел пятерку пикирующих бомбардировщиков на Запад. Миновали линию фронта, отыскали цель, отбомбились. Далеко внизу забушевало пламя пожаров. Самолеты повернули обратно. Триста километров отделяло летчиков от своего аэродрома. Вдруг из-за облаков вывалилось семнадцать «хенкелей». Пять против семнадцати! И бомбардировщики приняли неравный бой. Таряник дрался с шестью вражескими истребителями одновременно. Следуя его примеру, храбро сражались и другие летчики, нанося врагу яростные ответные удары. Пятерых истребителей не досчитались фашисты после боя. Когда бомбовозы благополучно опустились на летное поле, товарищи с изумлением осматривали сплошь изрешеченную пулями машину героя этого боя Григория Таряника. И вот член Военного Совета Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Богаткин прикрепляет на грудь Таряника орден Ленина, звезду Героя и крепко обнимает мужественного летчика.

Потом к столу один за другим выходили другие. Наступила и моя очередь. Когда мне прикрепили к гимнастерке новенький, сверкающий орден Красного Знамени, я, еле сдерживая волнение, произнес:

— Обещаю делом оправдать высокую награду. Будем отлично воевать не только экипажем, но и всем отрядом.

У себя дома мы устроили традиционные фронтовые «крестины» орденов. И только теперь я пожалел, что злословил раньше над Мишей Скорыниным, который ходил все время грудь нараспашку, чтоб всем был виден хоть уголок его ордена Красного Знамени. Смешно было смотреть, как он старался пошире, как бы невзначай, открыть борта шинели или летного комбинезона, а то долго искал в нагрудных карманах зажигалку, но находил ее почему-то в комбинезоне… Сейчас же я даже пожалел, что некурящий — уж не поищешь зажигалку. Зато мне почему-то часто становилось «жарко», и я тоже расстегивал свой меховой реглан.

Запомнилось мне также шестнадцатое февраля. Погода тогда была морозная, малооблачная — будто по заказу, специально для нас, ночников. Сегодня на борту «Голубой двойки» новый «летчик-наблюдатель» — корреспондент газеты «Советский сокол» Николай Сержантов. Он давно просился со мной на боевое задание, чтоб своими глазами посмотреть, как мы работаем в воздухе. Просто ходу нам не давал. И когда, наконец, ему разрешили лететь, он побежал к кораблю как мальчишка. Устроили его в штурманской рубке вместе с Иваном Милостивенко.

Перед взлетом летчик Козырев говорит мне:

— Хорошо бы, если немцы сегодня стреляли по нас как следует, если будут над целью прожекторы, а кругом рваться снаряды.

— Типун тебе на язык, — говорю ему.

— А то что за полет без зенитного огня? Что тогда напишет наш «летчик-наблюдатель»? — отвечает Козырев, показывая на корреспондента.

— Ты не беспокойся за него. Они умеют так писать, что иной раз сам себя не узнаешь, когда прочтешь потом…

Высота 1800 метров. Идем немного стороной, стараясь миновать вражеские прожекторы. Немцы нервничают, резко бросают лучи из стороны в сторону, но нас как броня защищает тонкий слой облаков. Подходим к цели — внизу аэродром. Там вражеские самолеты. Шарят лучи прожекторов. Но стреляют зенитчики наугад, снаряды разрываются на высоте трех-четырех тысяч метров, а мы гораздо ниже. Через разорванные облака нам хорошо видна цель, сами немцы помогают отыскать ее своими прожекторами. Мы не спешим, сбрасываем половину бомбового груза, затем снова разворачиваемся. Отчетливо видно, как горят самолеты немцев. Корреспондент выскакивает ко мне с довольным лицом, улыбается, что-то говорит. Мне не слышно и некогда слушать: мигает сигнальная лампочка: «Держать курс так». Сержантов опять убегает в штурманскую рубку. И снова серия фугасных бомб летит на головы фашистов. Немецкие прожекторы все еще мучаются, зенитчики продолжают стрельбу по звуку моторов. Но мы уже в безопасности.

Вернувшись на аэродром, мы быстро осмотрели машину, вновь подвесили бомбы. Надо спешить, не часто бывает такая славная погодка. Наш Сержантов даже не пошел в землянку погреться и попить чаю. Он боялся, что мы улетим без него и все бегал вокруг самолета, согревая замерзшие ноги. Снова взлет. Снова моторы гудят над целью.

Мы трижды в эту ночь были в воздухе. Уничтожили много немецких самолетов, сбросили на врага около восьми тонн бомб. Вместе с нами совершил три боевых вылета и корреспондент «Советского сокола» Николай Сержантов.

Рано утром, только мы вернулись в последний раз на аэродром, начальник политотдела полковник Драйчук вручил мне партийный билет. Поздравил с высоким званием члена Коммунистической партии Советского Союза. Я, вообще, не мастер говорить речи, но сейчас от радости и вообще растерял все слова. Ответил по-уставному:

— Служу Советскому Союзу! — и добавил: — С этого дня буду бомбить врага еще злее — до полной победы. Моему народу, моим землякам никогда не придется краснеть за меня.

И еще один день надолго запомнился мне в этом богатом событиями феврале — девятнадцатое число, день моего рождения. Как никак, уже двадцать девять лет стукнуло, не грех и в прошлое оглянуться, вспомнить детство. Отец умер, когда мне было всего два года. Кроме меня, у матери осталось еще трое, мал мала меньше. Чтобы как-то прокормить и вырастить нас, мать снова вышла замуж — но неудачно. Отчим часто пьянствовал, избивал нас. И мать опять вернулась в наш ветхий полуразвалившийся домик с покосившимися окнами. Зимой дом со всех сторон заваливали соломой и навозом для сохранения тепла — чуть-чуть только виднелись верхние рамы. Я сидел, прижавшись к стеклу носом и с завистью поглядывал, как катаются на санках соседские мальчишки: у меня не было ни одежды, ни лаптей, чтоб выйти на улицу. В голодные 20-е годы мать отдала меня в подмосковный детдом — иначе вряд ли удалось бы мне выжить, кругом умирали от голода целые семьи. Еще в детдоме родилась во мне мечта стать летчиком. Позже, когда я вернулся в деревню и во время летних каникул пас скот, я часто безотрывно смотрел в небо, на парящих в высоте птиц, запускал воздушных змеев, мастерил немудрёные модели самолетов. Потом поступил работать на горьковский завод «Жиртрест», а по вечерам занимался в кружке планеристов. В 1932 году Горьковский крайком комсомола, учитывая мои склонности, направил меня в лётную школу, которую через три года я закончил с отличием. И вот уже несколько лет я — летчик страны Советов. Большую часть суток провожу в воздухе. Очередной боевой вылет у меня и сегодня, в день рождения.

«Голубая двойка» набирает высоту, держит курс на крупный железнодорожный узел, где большое скопление немецких эшелонов с боеприпасами. Несмотря на сильный заградительный огонь, мы прорвались-таки к цели, оставляя за собой целое море огня и взрывов. Но на этот раз и нам досталось. Как я ни маневрировал, но трассирующие пули прошили самолетные крылья. И это бы еще полбеды. Вдруг докладывает борттехник Свечников:

— Товарищ командир, с обоих правых баков течет бензин. Баки пробиты.

Я приказал перекрыть правую группу баков и развернул самолет по направлению к дому. Вот те на, хорошо еще — баки не взорвались, видно, пули попали ближе ко дну, где нет скопления бензинных паров. Во всяком случае, мы пока летим. Но надолго ли хватит горючего? А что, если нам придется пойти на вынужденную посадку, да еще на территории противника? Тогда не день рождения получится, а скорей — наоборот… После быстрых расчетов штурман успокоил меня: горючего хватит до ближайшего аэродрома Кресцы. Но что делать с оставшимися четырьмя фугасками? Не везти же их обратно на аэродром. Решили удружить их немцам и пошли попутно нашему маршруту по железной дороге. Вот впереди показался какой-то состав — довольно длинный, над паровозом вьется белый дымок. Радист открыл уже по нему огонь. А потом и бомбы пошли вниз. Через мгновение самолет качнуло от взрывной волны, и мы увидели, как поезд скатился под откос. Мы шли совсем низко над землей, даже не понимаю, почему не стреляли немцы: то ли растерялись, то ли приняли нас вначале за своих.

В Кресцах мы приземлились благополучно. Там во всю кипит работа. Экипажи прилетают, подвешивают бомбы и улетают опять. Командир батальона только успевает подвозить бомбы на аэродром. Нам даже немного завидно и обидно за свое вынужденное безделье. Но сидеть долго в Кресцах тоже нельзя: уже с утра здесь начнут шнырять «мессера». Того и гляди, вообще, останешься без самолета. Вынырнет какой-нибудь «мессер», даст очередь и уйдет, а ты жди, загорится твой самолет или нет. Правда, с наступлением рассвета над аэродромом целыми днями дежурили наши истребители. Но лишняя предосторожность на фронте не мешает.

И вот рано утром, дозаправив баки левой группы моторов, я вылетел из Кресцов на Выползово. Ориентировка здесь — легче не надо: лети по шоссейной дороге прямо, и все. Никуда не денешься, скоро попадешь в Валдай, а там до аэродрома рукой подать. Летели на малой высоте, почти на бреющем полете. И вдруг у самого Валдая облачность резко прижала нас к земле, и самолет быстро обледенел. Пропала всякая видимость — кругом снег, белым-бело. Потом снова выскочил на дорогу и продолжаю полет. Около аэродрома места мне хорошо знакомы. Сделал над каким-то домом разворот и пошел на посадку, надеясь на свою память. В последнюю минуту вижу: заход неправильный, под большим углом, не успею развернуться, а так сесть — не хватит места для пробега. Уже высота 25 метров, впереди стоят истребители, кругом люди. Увидели меня — разбегаются. Я даю всем четырем моторам газ и проскакиваю прямо над головами людей. Мельком успел посмотреть, где выложен старт, и снова потерял аэродром, он остался где-то позади. Снова делаю разворот, но чуть в стороне над лесом. Вот наши землянки, начало аэродрома… Теперь направление представляю, все в порядке. Старший летчик Кулыгин все еще стоял у «Т» с флажками и стрелял из ракетницы, ожидая от меня второго нормального захода, а я уже заруливал на стоянку за его спиной. Подбежали летчики-истребители посмотреть, кто их напугал. И за обедом поднесли мне в честь дня рождения свои законные сто граммов. Правда, я пытался доказать, что 19 февраля я родился трижды: первый раз — по календарю, второй — над целью ночью, а третий раз — вот сейчас, на посадке. Словом, мы дружно отметили мой юбилей, а с наступлением темноты уже снова были в воздухе.

Раз уж я начал говорить о праздниках, не могу умолчать и о том, как прошел для меня День Красной Армии. Начну издалека. Еще когда я работал на заводе «Жиртрест», рядом с нами в общежитии жили девушки, приехавшие из других городов. Учили нас, чувашей, говорить по-русски, шефствовали над нашей холостяцкой комнатой. Хорошие были девчата, но особенно нравилась мне одна, Зоя Наумова. Она была очень веселая и в то же время серьезная, много знала. Я изо всех сил тянулся к ней, счастлив был выполнить любую ее просьбу. Помню, Зоины подружки даже злоупотребляли этим: то попросят меня от имени Зои в мороз наколоть и принести им дров, то поздно вечером пошлют за кипятком в кочегарку. А я, конечно, безропотно все делал. Потом девушек переселили в другое здание, но я и там бывал при каждой возможности. Наступило Первое мая. Мы тоже все пошли на демонстрацию, правда, без Зои. И вдруг над площадью низко-низко пролетел самолет, разбрасывая праздничные листовки. Я забыл обо всем на свете, видел только самолет и летчика. После демонстрации со всех ног бросился в общежитие, к Зое, чтобы поделиться с ней своими впечатлениями. Но увы, мой восторженный рассказ был принят довольно холодно, к тому же в комнате находились незнакомые мне парни. Глубоко обиженный, я распрощался и больше уже не заходил туда. Назло Зое — и особенно ее новым знакомым — я теперь все свободное время проводил на аэродроме и в мастерских, еще усердней стал заниматься в планерном кружке. Зоя мне нравилась по-прежнему, даже больше чем раньше, но объясниться с ней я не отваживался и только издали незаметно следил за ней глазами. На работе и в учебе я старался вовсю. Мне хотелось стать лучше, умнее, чтобы она сама все это заметила, оценила. А через год друзья провожали меня в летную школу. Пришла на вокзал и Зоя. Правда, держалась она в сторонке, но когда поезд тронулся, уже на ходу крикнула: «Федя, я верю, ты обязательно будешь летчиком, желаю успеха!» С тех пор я ее не видел, но в моей памяти она жила все эти годы.

Так вот, 23-го февраля, только я успел вернуться на аэродром после очередного ночного вылета, подбегает посыльный и говорит:

— Товарищ капитан, вас вызывают в штаб.

— Хорошо. Сейчас иду, — отвечаю. И, выключив моторы, зашагал как усталый медведь — в полном летном обмундировании, в унтах — по снежному полю в сторону землянки. В штабе получил приказ: срочно перебросить 28 летчиков на тыловой аэродром, в город, в котором живет Зоя, моя первая, почти детская, наивная любовь. Сразу нахлынули воспоминания.

И хоть сильно устал я в этот день, но когда мы прилетели, ноги сами понесли меня к Зонному дому. Меня встретил невысокий приветливый старичок, очевидно, ее отец. Он рассказал, что Зоя замужем, что у нее уже двое детей, работает она в Доме культуры и сейчас как раз находится там. И вот уже я шагаю к клубу. Народу там — полным-полно, все внимательно слушают доклад, посвященный Дню Красной Армии и Военно-Морского Флота. Бывают же такие совпадения: еще и суток не прошло, как я был на фронте, бомбил врага, а сейчас сижу в клубе, в тылу, среди мирных жителей и вместе с ними слушаю доклад о подвигах фронтовиков. Зою я отыскал только в конце вечера. Казалось бы, много о чем есть поговорить. Но чувствовалось, Зою не особенно радует эта встреча. Мы постояли у ее дома, перекинулись несколькими ничего не значащими фразами и вежливо распрощались. Я даже не рассмотрел как следует ее лица — оно было в тени. Но это и к лучшему. Пусть в моем воображении она всегда останется той большеглазой веселой девушкой, которую я знал когда-то. В тот вечер у меня на душе было и грустно и светло. Жаль, конечно, что Зоя так холодно встретила меня. И в то же время я всегда буду благодарен ей: ведь первая любовь не забывается…

Вот и февраль на исходе. Уже восемь месяцев мы защищаем свою родину от фашистских оккупантов. На Северо-Западном фронте, несмотря на все старания немцев, им так и не удается продвинуться вперед. На наших летных картах линия фронта представляет собой как бы мешок с горлышком под Старой Руссой. Немцы стремились расширить узкую горловину, то и дело подбрасывали свежие силы, подтягивали резервы. И если им до сих пор не удавалось добиться своего, так немалую роль в этом сыграли и мы, летчики. В последнюю ночь февраля мы поработали особенно усердно. Как сообщила позже разведка, мы уничтожили более 30 самолетов противника, множество солдат и офицеров, несколько спецмашин, за что получили благодарность от командующего фронтом.

Но в начале марта погода резко ухудшилась, уже нельзя было ночью вылетать на бомбометания. Зато мы теперь чаще стали бывать у партизан. Доставляли им продукты, боеприпасы, обмундирование, как-то даже подкинули четыреста пар лыж. До чего же партизаны были довольны тогда — ведь зима, бездорожье. Вывозили мы на Большую землю и раненых из партизанского края. У нас была тесная связь друг с другом. Мы часто бомбили немцев по указанию и сведениям партизан, и не было для нас дороже похвалы, чем получить от них подтверждение: цель поражена точно.

Многие встречи с партизанами сохранились в памяти и по сей день. Это были на редкость смелые, мужественные люди, постоянно рисковавшие жизнью. Мы преклонялись перед их каждодневным, каждочасным подвигом — ведь нелегко воевать в тылу врага — и старались особенно тщательно выполнять задания, связанные с помощью партизанам. Перелетев через линию фронта, мы снижались в заданном районе и давали заранее согласованные сигналы. Если сигналы совпадали, на земле зажигались костры в виде конверта или треугольника. И у нас теплело на душе: мы представляли себе обросших бородами людей, которые целую ночь простояли на морозе, в снегу, с неослабевающим вниманием прислушиваясь к шуму моторов, ожидая посланцев с Большой земли.

Местность не всегда позволяла произвести посадку, и тогда мы выбрасывали парашютистов или груз в специальной упаковке. И вот уже опять кругом кромешная тьма, сигналов как не бывало — все до одного костра потушили заботливые руки. Невозможно описать все пункты, куда мы летали к партизанам. Особенно был известен в тех краях один из руководителей партизанского движения — товарищ Герман. Иногда в задании так просто и писалось: «Герману», а мы-то уж хорошо знали, куда вести самолет. К сожалению, мне так и не удалось лично повидаться с этим мужественным человеком, но заочно мы знали друг друга неплохо. Нередко целые немецкие гарнизоны громили мы по партизанским данным, поддерживали их с воздуха по особой согласованности — «нужде». А нужда, была у всех у нас одна — уничтожать врага.

Однажды мы получили приказание: выбросить небольшую группу десантников с особым заданием. Поручили это задание экипажу Григорьева. Экипаж был вполне подготовлен для такого полета. Штурман Васильченко хорошо знал свое дело, да и сам Григорьев летчик неплохой, не раз летал ночью. Правда, погода была неважная: низкая десятибалльная облачность и, снегопады. А какова погода по маршруту, о том мы имели совсем скудные данные, одни только предположения. Но несмотря на это, экипаж Григорьева с десантом на борту вылетел на цель. Через некоторое время экипаж передает: «Возвращаюсь обратно из-за плохой погоды».

И, не выполнив задания, произвел посадку обратно на свой аэродром.

Но тут пошли звонки из штаба командующего: «Почему вернулся? Ведь особое задание. Надо в Москву докладывать. Надо любой ценой выполнить» и т. д. Наш командир Родионов докладывает, что нет погоды по маршруту, что облачность до самой земли, и потому никак невозможно выбросить парашютистов. Они разобьются о землю. Но звонки не прекращались, требовали немедленно повторить полет.

На сей раз наш Родионов решил послать более сильного летчика, командира отряда Федора Локтионова со штурманом Михаилом Скорыниным. Но и экипаж Локтионова вернулся обратно, не выполнив задания. Причина та же: отвратительная погода. И снова пошли звонки из штаба в еще более резкой форме: требовали немедленного вылета на цель. Что остается делать нам, летчикам, — повторить приказание и выполнить его. Теперь выбор пал на мой экипаж.

Десантники быстро пересели на мой корабль, и мы, взлетев, сразу же легли на курс. Сначала погода была в пределах нормы. Но когда начали подлетать к лесисто-болотистым местам в районе озера Селигер, я увидел: действительно, видимость впереди полностью теряется. Высота по прибору уже ниже ста метров, и продолжать путь дальше — просто бесцельно — и задание не выполнишь, и самолет разобьешь. А что впереди ожидает, ничего неизвестно, никаких новых данных о погоде нет. Как бы ни было, как бы ни «снимали» с меня стружку, я тоже решил вернуться обратно. Продолжать маршрут дальше — наверняка свернешь шею себе и товарищам. Вообще, мое положение было не из легких: вернуться обратно, не выполнив задание, тем более в третий раз, — значит, опять не миновать страшных звонков из штаба. Чего доброго, заработаешь еще взыскание от командующего под горячую руку. Время военное. Потом мы, летчики, знали нашего командующего — генерала Куцевалова. Человек он был с крутым характером. За такие вещи — невыполнение боевого задания — по головке не погладит. В общем, лечу домой и думаю: чем же все это кончится? Произвел посадку. Зарулив ближе к командному пункту, выключил моторы и пошел в штаб, к телефону, докладывать командиру.

Я рассказал Родионову, как обстоит дело с погодой на маршруте, попросил его доложить об этом командующему. Родионов мне отвечает, что он никому и ничего докладывать не будет, так как командующий сам выехал на машине из Валдая к нам для выяснения дела. Так что, мол, сам доложи.

Сказать по правде, я даже малость струсил. Ну, думаю, будет гром и молния, всем станет жарко. А сам вышел в темный коридор на лестницу. Смотрю, подъехала машина, и на темной лестнице послышались шаги. Судя по голосам, приезжих было трое. Чтобы не попадаться начальству на глаза раньше времени, стою за дверью и слушаю. Один говорит:

— Да, действительно, погода плохая. Второй продолжает:

— Три экипажа вернулись и не выполнили!

— Орлов летчик хороший, если и он не мог долететь до цели, стало быть, действительно, явно нелетная погода, товарищ командующий.

И опять голос второго:

— Но ведь Москва требует, и мы должны доложить о выполнении задания немедленно.

И все трое зашли в штаб. Вскоре позвали туда и меня. Я зашел и начал докладывать обо всем по порядку. Но командующий прервал:

— Вольно! Давайте, расскажите про погоду и про то, почему не выполняете боевое задание!

Конечно, я все доложил, высказал и свое предположение: может быть, погода хуже по этому маршруту из-за влияния озера Селигер, может, надо подойти к цели с севера, со стороны станции Лычково.

Тогда командующий говорит:

— Немедленно готовьтесь к вылету. Возьмите на борт и начальника парашютно-десантной службы подполковника Поваляева, — и показывает на незнакомого мне офицера, приехавшего вместе с ним на машине. Другой приехавший был заместитель командующего, член Военного совета воздушной армии И. В. Мошнин.

Вскоре мы вылетели на цель по другому маршруту. Со мной во второй раз — а так уже четвертый! — «катались» десантники особой группы в эту ночь. Трудно сказать: то ли действительно маршрут правильный подобрали, то ли к утру улучшилась погода, но в полете особых затруднений не встречалось. Мы сбросили парашютистов в назначенном месте и благополучно вернулись на аэродром.

Генерал-майор авиации А. Е. КУЗНЕЦОВ.

Герой Советского Союза полковник В. Г. РОМАНЮК.

Зам. командира эскадрильи Н. И. СУШИН.

Штурман отряда М. Д. СКОРЫНИН.

Герой Советского Союза А. М. КРАСНУХИН.

Герой Советского Союза М. Т. ЛАНОВЕНКО.

Герой Советского Союза Я. И. ПЛЯШЕЧНИК.

Герой Советского Союза М. Я. ОРЛОВ.