Прощай, Ковров

Прощай, Ковров

Ротный сделал вид, что забыл свое обещание посадить или разжаловать всех сержантов, и мы продолжали обучение наводчиков-операторов, как было ранее. Марш-броски, стрельбы из автоматов и боевых машин пехоты, политзанятия и муштра на плацу сменялись нарядами по столовой, караулами и дежурствами по роте.

Руслана Тарасенко от меня постоянно забирали то в канцелярию ротного переписать какую-нибудь книгу личного состава, то в штаб батальона, где его Сенеда учил другим премудростям писарской жизни.

Магомедов оказался профессиональным строителем-ремонтником, и целыми днями пропадал в офицерском городке, ремонтируя квартиры отцов-командиров, меняя краны и полы в жилищах прапорщиков. Парень он был безотказный и довольный жизнью.

Художники, которых у меня во взводе было пять человек, дружно рисовали альбомы дембелям. Трудились во всю, не только раскрашивая страницы и полируя их лаком, но проявляли немалое воображение в создании калек – рисунков армейской жизни. Не отставал от молодых солдат и Сенеда, предлагая идеи, реализованные в прошлом. На заре своей службы талант Виталика был полностью раскрыт дембелями того времени, которым он рисовал дружеские шаржи из происходящих с нами приключений. Верхом творчества была заключительная картинка альбома, которую перерисовывали себе деды всех рот с помощью все того же

Сенеды: на крупных камнях пещеры, в конце которой виднелся луч солнца, символизирующий будущую свободу, писались каллиграфическим почерком имена и адреса армейских сослуживцев. Внизу созданной из камней стены были художественно разбросаны символические кости

"духов" и черепа тех, кто отслужил год. Надписи на камнях освещал тусклой свечей с капающим воском сам "дед", изображенный сгорбленным старцем с длинной бородой, одной рукой опирающийся на высокий сухой посох. После такого произведения искусств все остальные варианты, предложенные многочисленными художниками и любителями выдать варианты, были отвергнуты строгим дембельским жюри. Я мог получить лучшие кальки, превосходные идеи, но поражал всех моим упорным нежеланием создать для себя изделие армейского мастерства.

– Я и после не буду делать.

– А что ты дома друзьям покажешь?

– Военный билет. Отстань, чем ниже уровень базового интеллекта, тем краше и толще альбом.

– Переведи…

– Общеобразовательная программа военнослужащих последнего призыва не ставит перед собой первоплановые задачи, специализирующиеся на умении использования полностью атрофированной части тела, именуемой медицинским термином мозги.

– Это ты меня так послал?

– Нет, это я так пошутил.

Шутки подобного толка не понимали так же, как я не понимал, почему взрослые двадцатилетние пацаны должны носиться друг за другом по кроватям, хватая товарищей за штаны и стараясь прижаться к ним сзади нижней частью своего тела. В роте никто не был замечен в гомосексуальных наклонностях, что меня смущало еще сильнее.

Все свободное время я предпочитал проспать, руководствуясь известным выражением: "солдат спит – служба идет". Или занимал себя чтением книг, которые получал "из-под полы" в армейской библиотеке.

За этим занятием и застал меня командир второго отделения моего взвода Меньшов. Он подошел к моей койке, на которой я валялся, читая книгу, и замер, пристально глядя на меня слегка раскосыми глазами, заслоняя свет своим низким, но широким корпусом.

– Ты чего встал, родной? "Отойди от бочки – ты закрываешь мне солнце", – процитировал я Диогена.

– Какое солнце?

– Не бери в голову. Чего хотел?

– Скажи, ты взаправду еврей? – ошарашил меня своим вопросом Меньшов

– Как тебе сказать? По паспорту стопроцентно. Ну, так получилось.

Когда папа-еврей и мама- еврейка, то дети редко становятся русскими,

– вспомнил я историю получения своего паспорта.

Когда мне исполнилось шестнадцать лет я, принеся свидетельство о рождении в паспортный отдел, получил бланк и, заполнив как положено, в графе национальность вписал: "русский". Этот бланк вместе со свидетельством о рождении я и подал в окошечко паспортистке.

Паспортистка долго вчитывалась в текст, а потом спросила:

– А почему ты написал национальность русский?

– А какой из меня еврей? Еврейского языка я не знаю, только русский. Национальных традиций – не знаю, не обрезан, в Бога, как положено, не верю. Сам комсомолец, активист. Даже значок имеется

"Шестьдесят лет ВЛКСМ". Родился и вырос в России. У меня еврейского ничего не осталось. Какой из меня еврей? Я, что ни на есть, русский.

У паспортистки взяло время переварить все услышанное. Я не сомневался, что она многое повидала на своем веку, но такое признание явно ввело ее в состояние ступора.

– Ты, может быть, думаешь, что национальность еврей может тебе помешать в дальнейшем?

– Как она мне может помешать, когда у нас в стране все равны? – на полном серьезе спросил я.

Переварить эту фразу у паспортистки заняло значительно больше времени. Она вновь вчиталась в бумаги и, медленно собираясь и вспоминая, что она тут не хухры-мухры, а офицер милиции и знаток закона сказала:

– По закону Союза Советских Социалистических Республик ты имеешь право выбрать ЛЮБУЮ из национальностей своих родителей. Ты какую выбираешь?

Тут настала моя очередь задуматься.

– Если я буду выбирать не по национальности папы или мамы, но даже бабушек и дедушек или прабабушек и прадедушек, то выбор у меня небольшой. Насколько мне известно моя фамилия была известна еще во времена египетского рабства иудеев и дошла неизмененной до наших времен.

– Тогда возьми, пожалуйста, новый бланк и перепиши так, как положено.

Бланк я переписал, и паспортистка потребовала от меня расписаться не только в графе "подпись", но и рядом с графой национальность.

Наверное, чтобы не забывал свою родословную.

– Странно, – продолжая смотреть на меня, практически не моргая, сказал Меньшов.

– Чего тебе странно?

– Первый раз вижу еврея в армии. Евреи ведь не служат, они косят… А тут ты… Смотрю и удивляюсь.

– Посмотрел? Запомнил? Теперь построй мне взвод и выясни кому надо к врачу. Я сам свожу в санчасть.

У дверей санчасти сидел молодой солдат с черной, кучерявой головой и большим, слегка приплюснутым носом. В петлицах бойца была змея на чаше, что означало его принадлежность к войскам медслужбы.

– Шалом алейхем, – внимательно посмотрел он на меня большими черными глазами, в которых отражалось "страдание всего еврейского народа", как любила поговаривать моя тетка.

– Воистину шалом.

– Надо отвечать "алейхем а-шалом", – поправил меня фельдшер.

– Да будет так, если тебе от этого сразу станет легче.

– Ты ведь еврей? – уточнил солдат, явно не понимающий моих шуток.

– Чего-то мне последнее время часто задают этот вопрос. К дождю, наверное. Или я так плохо выгляжу?

– Азохэн вэй, – вздохнул черноглазый. – Ты из Одессы, что отвечаешь вопросом на вопрос?

– Нет, из Питера.

– А я из Винницы. Это такой город на Украине. Там много евреев.

– Бывает. Ты новый фельдшер части?

– Ага. Приходи, за жизнь поговорим.

Я не имел ничего против того, чтобы поговорить за жизнь и даже немного пожалел, что не остался в свое время в медчасти, но не так часто пересекаются в армейской жизни заместитель командира взвода мотострелковой части и фельдшер-чернопогонник, даже если оба евреи.

– К нам пополнение едет, только это по секрету, – сказал мне

Макс, когда мы сидели с ним с солдатской столовой и наворачивали дополнительную порцию хлеба с маслом.

– Какое может быть пополнение в учебке? Полк укомплектован.

– Они не совсем к нам. В Москве ЧП произошло. Какой-то грузин-москвич, взял УАЗик своего шефа и поехал на гулянку. Не то перетрахался, не то перепил, но совершил аварию с бабами в машине, и командир московского военного округа приказал всех москвичей отправить служить за триста километров от города. А мы как раз триста пять.

– Так там, небось, не пара десятков…

– Вот они и будут кататься по частям, пока их не примут.

– А пересылка?

– Ну, я не знаю, – развел руками Манукевич.- За что купил, за то и продаю.

– А это мысль, – сказал я сам себе. – Можно свалить из учебки. Из

"линейки", говорят, раньше домой отпускают.

– Всюду одинаково отпускают. А я себе уже нулевую хэбэшку заначил.

– Зачем тебе хэбэшка? Лучше "парадку" найти приличную.

– В хэбэшке, в пилоточке, с вещмешком – самый шик. Как с войны.

– Колун ты, Макс, – захохотал я. – Подмосковный писарь с войны вернулся. "За нами Москва, враг не прошел. Мы все бумажки написали ровно".

– Кончай прикалываться. Это будет супер.

– Скорее бы этот супер…

В казарме был бедлам. Москвичи, отслужившие и полгода, и год, и почти полтора гуляли по казарме, сидели в курилке, общались с сержантами, которые еще полгода-год тому назад были такими же курсантами. Многие приехавшие прошли эту же, ковровскую учебку некоторое время тому назад.

– Ха, Серега! – увидел я сержанта-москвича, с которым мы были курсантами одного учебного взвода.

– Санек, привет. Хук справа или слева? – предложил присевший в стойку однополчанин, имевший на груди значок кандидата в мастера спорта.

– Маваси-гири в голову, – ответил я, и мы, ударив кулак в кулак, обнялись. – К нам?

– Да куда пошлют. Сказано к вам, у кого не получится – поедут в

Гороховец и так далее. А у вас ничего, нормально. Я бы остался.

– А я бы уехал. Ты где служил?

– Курсы "Выстрел". Полк обеспечения учебного процесса. Шестьдесят километров от Москвы.

– А давай махнемся?

– Как это "махнемся"?

– Ты сюда, а я на курсы.

– А кто же разрешит?

– Вас с курсов много?

– Человек восемь или десять… Но сержантов только четыре.

– Тогда я пойду, выясню. Ты пока у меня во взводе располагайся.

Лады?

– А твои духи меня обижать не будут? – пошутил боксер. – Я буду тут.

Я пошел говорить с сержантами нашей и соседних рот. Последнее время мы обсуждали вопрос о сроках увольнения в запас, хотя служить нам оставалось больше, чем полгода каждому. Полгода могли растянуться и на долгих девять месяцев, поэтому обсуждались все варианты сокращения уже давно надоевшей армейской службы.

Предложения о сокращении срока путем членовредительства большинство отметало, как ненужные.

– Зря ты не слушаешь, – гоношился Андрейчик. – Королев из седьмой роты вырезал себе гланды через неделю после приказа и был уволен в запас. А Виноградов из "спецов" сделал себе насечки на глаза. И зрение исправил и домой первым уехал. Никаких тебе дембельских аккордов. Больного никто не трогает.

Мы пожимали плечами. Лезть под скальпель хотелось далеко не каждому, но о возможности уволиться раньше через "линейную" часть шансов почти не было. И тут он появился. Да еще какой шанс. Курсы

"Выстрел" считались верхом нормальной службы, как зарекомендовавшие себя среди солдат, во-первых, близким нахождением к столице, а во-вторых, практически отсутствием дедовщины из-за постоянной занятости всего полка обеспечением учебного процесса.

– Товарищ гвардии майор, – стоял я на вытяжку перед замполитом части, – разрешите обратиться?

– Обращайся, – настроение у замполита было хорошее.

– Я прошу перевести меня служить в линейную часть. Хочу почувствовать настоящую службу.

– Ты один такой герой?

– Никак нет. Нас четверо.

– И все хотят?

– Все.

– А кто будет обучать новобранцев? Кто будет делать из них высококлассных специалистов?

– В дивизию прибыли москвичи, часть из них сержанты, прошли курс в нашей учебке. Они готовы остаться вместо нас. Все с курсов

"Выстрел" и участвовали в обучении личного состава.

– Курсы "Выстрел" я знаю, знаю. Так ты хочешь в "линейку"?

Думаешь, что там легче? Думаешь, что там можно будет схалявить?

– Никак нет, товарищ гвардии майор. Хочу в линейную часть, себя проверить.

– Нет проблем. Передай документы в строевую часть Манукевичу.

Скажи, что я приказал оформить. Два дня на передачу подразделений и вперед… на пересыльный пункт.

Я не стал уточнять, почему именно пересыльный пункт, а не напрямую в часть, решив, что процедура перевода лучше известна замолиту – ведь ребята приехали именно через это место, и пошел передать приказ земляку.

– Дурак ты, – встретил меня Манукевич. – И чего ты себе все приключений на жопу ищешь? Сидел бы и сидел. Через неделю дедушкой станешь. В отпуск поедешь. Потом старшинскую полоску получишь.

– Я даже полоску старшего сержанта до сих пор не пришил, старшинскую мне в жизнь не дадут. Я опять с кем-нибудь поцапаться успею, с тем же ротным. Да и в "партизанах" у старшины куда больше дней, чем у сержанта. И Дрянькин меня ни в какой отпуск никогда в жизни не отпустит. Он меня отыметь собрался. Да и на дембель я из-за него выйду в шесть вечера тридцатого июня. Я же не в штабе полка.

Береженого Бог бережет. Уж я лучше подальше от такого начальства. Не нуди. Я уже решил. Так я и Дрянькина сделаю и из "линейки" попробую быстрее дембельнуться.

– А тебе специалиста второго класса присвоили. Хочешь, я тебе печать в "ксиву" поставлю. У тебя с собой?

– С собой. Поставь, раз положено. Буду крутее всех крутых. Но тут мне делать все равно нечего. Достало все. Надо что-то менять. Надо,

Макс, не бояться менять что-то в своей жизни. Идти вперед, спотыкаться, падать, делать ошибки. Учиться на своих ошибках и идти дальше. Нельзя залезть в одну конуру и так просидеть всю жизнь.

Может быть, это спокойнее, легче, сытнее, но скучно. У человека должно быть движение. Иначе застой мозгов и копец. Мы и так в армии тупеем. Фразы не формулируются. Только "Есть" и "Никак нет". Как работы. Телевизор смотреть не дают. Книжек нормальных не достать. В кино только "Ленин в октябре" и другая муть. А в Питере мы с тобой еще встретимся. Обязательно.

– Ну, как знаешь. Тебе когда документы оформить?

– Нам дано два дня передать "духов"… И чего их передавать?

"Духи" – они и в Африке "духи".

– Ты скажи утречком, когда соберетесь, – я за час все документы сделаю. Увидимся.

– Коля, я на курсы "Выстрел" уезжаю, – с порога сказал я старшине роты.

– Жаль, Санек. Ты на курсы. Я в Афган.

– В Афган? Нифига себе…

– Я написал заявление, мне утвердили. Через две недели уезжаю. А ты знаешь, что я роту принял с недостачей почти в две тысячи рублей?

– Ого… А сейчас?

– А сейчас мы с тобой сдаем роту с плюсом в двести, – и он мне подмигнул. – Кстати, тебе премия полагается.

И прапорщик достал десять рублей.

– Это с последних удержаний с этих раздолбаев. А ты чего заходил-то, попрощаться?

– И попрощаться, и парадка мне нужна, ботинки, ну все, как положено.

– Будет тебе все как положено. Я пока все подберу и проверю, а ты, не в службу, а в дружбу, смотайся в танковый полк. Там Магомедов какую-то кирпичную стенку кладет. Так ты забери его оттуда. Все-таки роту сдавать лучше в полном составе без "левых" командировочных. Я тебе увольнительную дам на тебя и на него.

Танковые полки располагались отдельно от основной дивизии, хоть она и называлась танковой. Я вышел в город, зашел в парикмахерскую подстричься, выпил стакан кваса и вышел к железнодорожной станции.

Электричек не было, и я слонялся без дела в ожидании. Чуть в стороне от здания станции стоял фургон, рядом с которым прогуливались солдаты с автоматами и собакой. На погонах малинового цвета были две буквы ВВ, что означало – внутренние войска. В моем взводе тоже были два таких солдата, присланных из дивизии Дзержинского для получения классности наводчиков-операторов. Солдаты были нормальные и, когда ротный сказал порекомендовать кого-то из солдат для поощрения, то я подал одного из вэвэшников на звание ефрейтора, которое ему и было присвоено.

– Зачем Вы это сделали, товарищ сержант, – чуть не плакал солдат.

– Нас же заставят носить полоску.

– Дурак. В случае отсутствия командира отделения, ты автоматически получишь следующую. Ты меня благодарить должен.

Солдат моего мнения не разделял и, сжав зубы, пришивал полосу под присмотром забирающего его из части прапорщика дивизии Дзержинского.

На станции около фургона рядом с солдатами переминался прапорщик, к которому приставала размалеванная дешевой косметикой такая же дешевая проститутка. Я подошел к отшучивающемуся "куску".

– Зэков ждете?

– Если привезут.

– А потом на зону?

– А куда же еще?

– А меня можете с собой взять?

– Куда? На зону? Да тебе, судя по значкам, скоро домой.

– Мне в танковый полк надо. Высадите меня около части.

– Ну, подожди чуток. Поедешь с нами. Что ты от меня хочешь, красавица? – дал по рукам проститутке, пытающейся раздеть военного, не отходя от места. – Тебе в школу ходить нужно.

– В какую школу? Пошли со мной, тебе хорошо будет.

– Да ты и мужика-то в своей жизни еще не видела.

– Я не видела? Да в меня столько спермы слили, сколько солдат за два года киселя не выпил.

– Ух ты, какая бойкая. Ну-ка, отвали, поезд идет. Отвали, а то буду рассматривать как нападение при исполнении служебных обязанностей.

Поезд никого не привез, и прапорщик направился обратно к машине.

– Залезай в "сетку".

Я полез в фургон.

– Ну, что солдатик, ты меня еще навестишь? – не могла угомониться проститутка, хватая прапорщика через штаны за гениталии.

– Руки убери. Государственное имущество, руками не трогать.

– Чего ты боишься? В меня столько тыкали, что если бы столько тыкали в тебя, ты бы уже был как ежик.

– Ха-ха-ха, – разошелся диким смехом прапорщик, – шутница. В зеркало на себя посмотри. У тебя же еще молоко на губах не обсохло.

– Молоко? Да я столько спермы проглотила, сколько твои солдаты киселя за два годы не выпили.

– Брысь, – насупил брови прапорщик, захлопывая дверь кабаны. -

Поехали, чего уши развесил?

И машина, фыркнув горячим двигателем, понеслась. Я сидел в

"сетке" за дверью с решеткой на окнах и думал, что даже для того, чтобы быстрее добраться, не стоит забираться в пусть и временную, но тюрьму. Не стоит искушать судьбу лишний раз. Солдаты части поддерживали контакты с зеками, отправляя письма, перебрасываемые осужденными через забор. Делали они это, конечно, не просто так.

Письма была завернуты в небольшие выкидные ножи, которые посыльные оставляли себе. Большие или очень красиво сделанные ножи пацаны меняли на пачки чая, которые очень ценились уголовниками. Я никогда в таких мероприятиях не участвовал. От зоны веяло чем-то потусторонним, жутким. Веяло злом и гнилью, грубостью и колючей проволокой. Когда я видел проволоку на заборе части, я не воспринимал ее той границей, которую я видел в металлических рядах зоны строгого режима. И не то, что попадать, но даже приближаться к трем рядам колючей проволоки, за которыми виднелись страшного вида бараки, мне никогда не хотелось, хотя в России, как говорится, от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Машина бежала по дороге. В решетку за дверью, отделяющей меня от наряда, я не видел даже кусочка неба.

Только трое солдат тихо переговаривались между собой, покачиваясь на лавке, изредка исподлобья посматривая на меня. Я понимал, что никто меня тут держать не будет, но поджилки все-таки сжимались. Машина остановилась.

– Вылезай, – крикнул прапорщик. – А то могу упаковать.

– Спасибо, – крикнул я, выпрыгивая из машины. – Я как-нибудь сам.

Высадили меня прямо около ворот танкового полка.

– Эй, солдат, – окрикнул я проходящего мимо бойца явно кавказского происхождения, – ты не видел, где тут новые каптерки строят? Мне оттуда воина забрать надо.

– Пойдешь прямо, потом направо. У тебя закурить есть?

– Не курю и тебе не советую.

– А сам откуда?

– Из пехоты.

– У вас, я слышал, гоняют по-страшному. Ты сам…

– Слушай, а у вас все солдаты к сержантам на "ты" обращаются?

– А как еще надо? – оторопел солдат. – Ах, да. Я слышал, что у вас там сержантам выкают. Нэ, у нас сержанты очки драют.

– Чего? – пришла моя очередь удивляться.

– А кто будет чистить? Я? Мне нельзя. Я – чеченец. И все чеченцы.

Три роты. А русскому можно, а кто русский? Сержант. Вот пусть и чистит, – и он заулыбался, показывая два золотых вставных зуба.

– А офицеры?

– А что офицеры? Они жить хотят. Вмешиваться не будут. Нас много.

Кто рискнет, того… – и он провел большим пальцем по горлу.

– Ну, ну. Так говоришь: прямо и направо?

Магомедова я нашел довольно быстро. Азербайджанец был рад оставить танковую часть, и к обеду мы вернулись в мотострелковый полк.

– Взвод! Равняйсь! Смирно! Товарищи солдаты. Я покидаю наш полк…

– Ууууууу…

– Разговорчики в строю. Не знаю, каким я был командиром, хорошим или плохим, но у вас теперь будет новый заместитель командира взвода

– сержант Зарубеев. Сержант Зарубеев проходил, как и вы, курс в первой роте и прибыл к нам по обмену сержантского состава с высших курсов "Выстрел". Сержант Зарубеев является специалистом третьего класса и кандидатом в мастера спорта по боксу. Так что прошу любить и жаловать. Давай, Серега. Тебе слово.

– Значит так, духи, – чуть наклонившись, Зарубеев опустил длинные накаченные руки так, что они, раскачиваясь, почти касались пола, – если будете меня слушаться, то… будете живы. А если нет, чурки, то хана вам всем. Лучше сами вешайтесь.

Я не стал вмешиваться и слушал, улыбаясь, Зарубеева. В мыслях я уже был в пути.

– О чем задумался, Ханин? – ротный как всегда незаметно оказался передо мной. – Старших по званию разучился приветствовать?

– Виноват, товарищ старший лейтенант, задумался.

– Солдат думать не должен. Ему по должности думать не положено.

Солдат должен выполнять приказы. Или, как говорит майор Егерин, плох солдат, который стоит и тем более сидит. Солдат хорош, когда он бежит или хотя бы идет строевым шагом.

– Да, я пока вроде бы сержант, – посмотрел я на свои погоны. – Но я готов Вас обрадовать, товарищ старший лейтенант. Я передаю взвод сержанту Зарубееву и покидаю Вас. Не плачьте и помните обо мне.

– А почему я об этом нифига ни знаю? – спросил ротный.

– Замполит полка разрешил мне уехать в "линейку", выполнять свой священный воинский долг. Начштаба не против. Документы будут через час, – соврал я, понимая, что ротный не пойдет выяснять к старшим офицерам. И, скорее всего, будет рад избавиться от непослушного сержанта.

– Кто еще?

– Андрейчик и двое молодых сержантов из второй роты.

– Ну и хрен с вами. Мне легче будет.

– Все всегда с нами, товарищ старший лейтенант. Чужого нам не надо, но и свое не отдадим.

– Ты что ли его меняешь? – не обращая уже на меня внимания, ротный повернулся к стоящему рядом, Зарубееву.

– Ага.

– Не "ага", а "так точно". Пошли в канцелярию, побеседуем.

Я подмигнул приятелю, который пошел за ротным, и повернулся к взводу.

– Все, воины, вольно. Можете расслабиться. Во всяком случае до получения по головам от Зарубеева. А у него рука тяжелая. Свободны.

Разойдись!

Вечером в роте появился лейтенант Алиев.

– Как дела во вверенном мне взводе?

– Нормально, я уезжаю завтра-послезавтра. Вон новый замок стоит.

Сергей Зарубеев. Нормальный пацан.

– А меня в партию не приняли, – не слишком уныло сказал Алиев. -

Не проскочил. Ну и фиг с ними. Или с ней?

Я пожал плечами.

– Значит, в другой раз прокатит, – уверенно сказал взводный.- Ты знаешь, что меня в другой части хотели уже командиром роты назначить? Я был И.О. А потом сюда перевели. Я думал командиром роты и переведут, в учебке же командир роты – майорская должность. А мне сказали: сначала взводным побудь…

Я развел руки в стороны. Говорить в такой ситуации не требовалось.

– Зато теперь буду больше времени с личным составом, – обрадовался Алиев.- А ты давай, не тушуйся. Будешь проезжать мимо, заезжай. И телефон мне свой в Ленинграде оставь, я буду – тоже заскочу чайку попить.

Я оставил ему свой телефон и адрес, как оставил всем своим друзьям в части, и пошел гулять. Дело до меня уже не было никому.

Андрейчик тоже сдал взвод, и мы, якобы ожидая переоформления документов, гуляли в офицерском городке и даже в Коврове третий день, когда нарвались на ротного.

– Вы будете так до дембеля шляться? Мне вас с довольствия снять надо. Чтоб завтра уже вашего духа тут не было.

Поставленные в тупик вопросом о довольствии, мы оформили все документы в строевой части и вчетвером выехали в Москву на пересыльный пункт.

– Какой мудак так документы оформляет? – орал майор с петлицами артиллериста, стоя в коридоре пересылки. – Какой, я вас спрашиваю?

Кто вас послал сюда, блин? Вы мне тут на хрен не нужны. Валите обратно в свою часть, и пусть они отправляют вас напрямую туда, куда должны отправить. Я вас никуда переправлять не буду.

Возвращаться не хотелось, но вопрос упирался только в документы, и я не стал спорить дальше:

– Товарищ майор, вы нам поставьте, что мы прибыли и…

– Вали отсюда. К вечеру ты будешь уже в части. Ничего тебе ставить не надо. Обойдешься. Патруль тебя не тронет. Если что – сошлетесь на меня.

В его словах была логика, и обойти ее не получалось.

– Есть, – махнул я рукой к фуражке. – Разрешите идти?

– Пошли нах отсюда, – уже более миролюбиво сказал майор и скрылся за дверью с табличкой "Дежурный".

– У меня в Москве тетка, – сказал Андрейчик, когда мы отошли от здания пересыльного пункта. – Давайте я позвоню, и к ней заедем. Она такие блины печет… пальчики оближешь.

– Нарвемся на патруль – нам хана, – предупредил я.

– Мы чего? Бегать разучились? Вперед.

И мы поехали к тетке Андрейчика, оглядываясь по сторонам, чтобы не бегать, как молодые солдаты, с рюкзаками на спинах.

Бегать нам все-таки пришлось. Когда до дома обозначенной тетки нам оставалось только перейти широкую улицу, из подземного перехода появился патруль в военно-морской форме. Расстояние между нами составляло не больше пятидесяти метров, но было достаточным, чтобы не отдавать честь и как можно быстрее ретироваться.

– Атас, патруль.

Не задумываясь о том, что у нас есть шанс почти официально отмазаться, мы ломанулись прямо через перила на другую сторону улицы, несясь между двигающимися машинами по шести полосам асфальта.

Патруль побежал за нами. Но куда там. Ботинки после тяжелых кирзовых сапог чувствовались на ногах как тапочки, да и бегали в пехотинцы куда больше, чем моряки. С каждой секундой разрыв между нами увеличивался и, когда мы забежали за угол дома, у нас уже был запас времени оглядеться.

– В ту парадную, – показал рукой Андрейчик, и мы влетели, толкая друг друга в грязный, заплеванный подъезд, имеющий специфический запах мочи, не переводящийся в подъездах городов России независимо от их месторасположения в стране. – На третий этаж.

Через пару минут мы, побросав вещевые мешки при входе в квартиру, сидели в гостиной перед телевизором и ждали первую партию блинов, которые тетка Андрейчика напекла к нашему приезду сразу после телефонного звонка. Блины с вареньем, со сметаной, с медом. Русские блины, конечно, обязательно должны иметь в виде наполнителя красную икру, но нас устраивал и советский, вышеописанный вариант. Исконно русская еда, рекламируемая на Масленицу, наполняла наши уставшие от пшенки и капусты желудки. Мы уплетали все с такой быстротой, что тетка не успевала печь. Когда мы наелись, и Андрейчик отошел на кухню поговорить с родственницей, мы дружно под монотонный голос, идущий из динамиков телевизора "Рекорд", задремали в креслах, решив, что все равно надо переждать, пока патруль уйдет и не будет нас дожидаться во дворе.

Продрав глаза и поблагодарив тетку за гостеприимство, мы отправились дальше по намеченному маршруту в Ковров, откуда нам так и не получилось уехать. До города мы добрались без проблем. А от патруля в Коврове убегать было проще, чем в Москве. Мы знали все дворы и узкие проходы, да и патруль не сильно стремился нас догнать, увидев, что мы перескочили через ближайший забор. К ужину мы успели вовремя. Несмотря на то, что нас должны были снять с довольствия, наряд накрыл нам отдельный стол, и мы в очередной раз за прошедшие часы вспомнили с благодарностью "теткины" блины. Сразу после ужина мы оказались в роте.

– Вернулись? – удивился ротный. – А у меня места уже заняты.

Ложитесь все в пятом взводе, у стены. И чтобы завтра я вас тут уже не видел.

Протрепавшись до двенадцати ночи в каптерке и рассказав друзьям про свои приключения, мы разошлись по выделенным койкам. Часа через два я проснулся. Проснулся не потягиваясь, а мгновенно, как бывает только в критических ситуациях. Не шевелясь, я открыл глаза и поведя ими в стороны огляделся. Раджаев стоял в проходе между соседними койками и тихо вытаскивал кошелек из кармана молодого сержанта, ездящего вместе со мной в Москву. Я старался раскрыть глаза пошире и увидеть происходящее в свете уличного фонаря, не двигаясь, чтобы не спугнуть Раджаева. Когда вор начал отходить от табуретки, на которой лежала форма, я резко встал на кровати, сделал прыжок и, оттолкнувшись от спинки кровати, ударил йоко-тоби-гири таджика в плечо, потому что удар в голову мог принести мне больше неприятностей, чем ему. Раджаев отлетел на середину расположения, упал и тут же вскочил, озираясь. Я сделал резкий шаг вперед и, подпрыгнув, ударил его еще раз йоко-мая-гири в грудь. Раджаев, широко раскинув руки, отлетел к койкам соседнего взвода и со стоном упал на табуретки.

– Встань, сука! – рявкнул я.

Солдаты начали просыпаться. Кто-то встал с койки, кто-то поднялся, чтобы было лучше видно, кто-то приподнялся на локте.

– Ты ворюга!!

– Не я. Я не браль.

– Врешь! Я сам видел!! Своими глазами! – я повернулся к младшему сержанту, который тер глаза. – На пол посмотри. Твой кошелек?

– Мой. Откуда он?

– Я не браль. Я не браль, – закрывая голову руками в ожидании очередного удара, ныл Раджаев. – Я шель туалет. Видель кошелек.

Хотель поднять и сержант дать.

– Твоя койка на три ряда ближе к туалету. Ты чего звиздишь тут, урюк? Дежурный по роте. Тебе "тумбочка-дневальный" до утра. Штык-нож не давать. В туалет не отпускать. Роте отбой. Спать, сынки. Отбой, я сказал!! Утром разберемся.

Утром, в начале восьмого, меня разбудил ротный.

– Ты точно в дизель захотел. Ты решил напоследок солдату рожу набить? Это за "яйца"?

– Я его не бил, а задерживал. Наручников у меня только не было, а то к койке бы приковал. А упал он сам. Вор он. А вор, – я вспомнил известную фразу и изменил тембр голоса, – "должен сидеть в тюрьме".

И как вор был пойман на месте преступления. Так что ему еще мало "по яйцам".

– А солдат говорит…

– У меня свидетелей полроты. А этот чурка будет много говорить, я ему сейчас рога посшибаю, – вскочил я с кровати.

– Отставить дедовщину! – поднял голос старлей.

– Что произошло? – к нам подбегал вошедший в роту Алиев. – Ты зачем его так?

– Как так?

– У него фингал под глазом.

– Не было у него фингала. Небось, сам о тумбочку приложился, чтобы меня подставить. В "душу" он у меня получил. Потом я его "на тумбочку" поставил.

– Сань, ты не врешь.

– Тельман, – я перешел на ты, обращаясь к взводному, который уже и не был моим командиром, – ты видел, чтобы я хоть один раз кого обманул? Я тебе зуб даю. Ребят спросил. Ну, нахрен мне трогать солдата, когда я УЖЕ не в полку? Ты лучше у того спроси, у кого кошелек этот урюк украл.

– Я не краль, – успел выкрикнуть Раджаев.

– Чего? – я, делая страшные глаза, вскочил с кровати на холодные доски пола, но Алиев меня успел перехватить.

– Я сам с ним разберусь. Раджаев, иди за мной.

Минут через пять, подойдя к сушилке, дверь в которую охранял солдат, я услышал:

– Ты воровал?

– Не я.

Гулкий удар, по-видимому, в грудь был ответом на неправильный ответ.

– Ты?

– Нэ…

Опять удар.

– Отойди, – оттолкнул я солдата.

Тельман стоял в боксерской позе и был готов стукнуть снова.

– Так ты или кто?

– Я только подняль.

Опять серия ударов.

– Не убей его, а то из-за чурки…

– Такие не умирают, – и Алиев снова ударил солдата в грудь.- Я его, суку, буду долго метелить. Я на нем все, что накопилось…

– Ну, ну…

Я вышел из "сушилки" и направился в строевую часть переоформлять документы. Через пару часов, уже не прощаясь, а смеясь, что скоро вновь вернемся, мы вчетвером, закинув за спины так и не разобранные вещевые мешки с солдатскими пожитками, вышли за ворота гвардейской краснознаменной учебно-танковой дивизии. В очередной раз проехав уже известными маршрутами Ковров-Владамир, Владимир-Москва мы через несколько часов были остановлены привокзальным патрулем, не позволившим нам вновь попасть в столицу и погулять еще денек.

Старший патруля в сопровождении курсантов военного училища, проводив по перрону, посадил нас на электричку, идущую в город

Солнечногороск, где мне предстояло служить все оставшееся дни.