Глава десятая. На прицеле — Кувейт

Глава десятая. На прицеле — Кувейт

Для аятоллы Хомейни прекращение войны с Ираком было равносильно кубку с ядом. Но для Саддама Хусейна это был кубок с эликсиром жизни. В итоге он сумел целым и почти невредимым выйти из восьмилетней войны с фанатичным врагом, открыто требовавшим его головы. Иран был серьезно ослаблен. Военный же потенциал Ирака стал более мощным, чем до войны. В Тегеране власти готовились к усилению социального недовольства, хоть как-то сдерживающегося в годы войны. В Багдаде миллионы людей танцевали на улицах и славили вождя.

Между тем, всевластию Саддама Хусейна вновь возникла угроза. В среде иракских офицеров зрел заговор. На январь 1989 года был намечен военный парад в честь победы, но диктатор все время его откладывал, опасаясь покушения. За 25 дней до парада он приказал запереть всю бронетехнику на стоянках. Машины были пронумерованы, с орудий сняты ударники. В день парада вдоль всей трассы были установлены заслоны. Саддам Хусейн, стоящий на трибуне, был облачен в бронежилет и меховую шапку, под которой находилась каска из твердого пластика.

Когда начался парад, к колонне бронетехники пристроился танк Т-72 с заряженной пушкой. Внутри сидели семь человек с гранатометами и гранатами. Танк сумел миновать заслоны. Да президентской трибуны оставалось всего пятьдесят метров, однако надо было подойти ближе, чтобы попасть наверняка, На военной базе за городом одиннадцать офицеров ожидали сигнала, чтобы двинуть войска и захватить власть.

— Что это за машина без номера? — закричал вдруг в свой передатчик один из офицеров-телохранителей. Танк был окружен несколькими десятками телохранителей Хусейна. Вскоре были казнены девятнадцать офицеров-заговорщиков.

Что ж, у Хусейна не было иллюзий, он понимал, что после праздников наступит похмелье, что счет ему со стороны военных будет предъявлен. Он знал, что даже в самом репрессивном полицейском государстве есть пределы, до которых люди в силах выносить лишения. Иранской угрозы, основного фактора, цементирующего иракское общество во время войны, больше не существовало. Требовалось новое эффективное средство для поддержания всеобщего энтузиазма и любви к Саддаму. Он понимал, что война, может быть, и закончилась, но внутренняя битва за сердца иракцев только начинается. Стратегия Хусейна в его дальнейшей борьбе за политическое выживание с головой выдает его сугубо корыстный интерес. Если бы он представил своим подданным трезвый анализ ситуации, объяснил последствия прекращения войны и призвал к всенародному усилию восстановить ущерб, нанесенный «безжалостными персами», тогда еще можно было бы надежно связать чувства народа с правительственной политикой. Вместо этого, как всегда боясь проявить малейшую слабость, он решил представить конец войны как величайший триумф и Ирака, и арабского народа. Это, в свою очередь, породило волну всеобщих надежд на ощутимый рост благосостояния, чего, впрочем, Хусейн обеспечить не мог.

Самой расточительной демонстрацией победы Ирака была внушительная триумфальная арка, появившаяся в центре Багдада сразу же после войны. Она состоит из двух пар гигантских пересекающихся мечей, которые держат огромные бронзовые кулаки, закрепленные в бетоне. Неудивительно, что чувство силы и грандиозности, воплощаемое памятником, было непонятным образом связано с Хусейном: кулаки, держащие сабли, были приписаны иракскому президенту. Действительно, если культ личности Хусейна во время войны был превышен даже по стандартам Ближнего Востока, он должен был быть еще более превзойден после окончания военных действий, как и представление о месопотамском наследии Ирака, раздутое до немыслимых размеров.

В 1989 году Хусейн провел официальные погребальные церемонии над останками вавилонских царей и построил им новые гробницы. В то же время шло лихорадочное восстановление Вавилона. Целые секции древних руин были разрушены до основания, чтобы освободить место для желтых кирпичных стен; на десятках тысяч кирпичей была высечена особая надпись, напоминающая грядущим поколениям, что «Вавилон Навуходоносора» был перестроен в эру великого вождя Саддама Хусейна. Была обещана премия в полтора миллиона долларов архитектору, который возродит висячие сады Семирамиды, одного из семи чудес света.

Странным образом переменив направление, что крайне удивило и иракских, и иностранных обозревателей, Саддам обратился к Хашимитской монархии, которая правила Ираком до 1958 года, стараясь включить свое имя в число прочих наиболее выдающихся монархов. Злополучная династия, тело последнего властителя которой неистовая толпа волокла по улицам Багдада, внезапно приобрела законность и величавость. Хашимиты уже не объявлялись британскими лакеями и прислужниками мирового империализма; вместо этого Фейсал 1, «отец-основатель» современного Ирака, восхвалялся как «крупный арабский националист», а монархия характеризовалась иракскими официальными лицами как «символ иракского единства и преемственности». Королевское кладбище, содержащее останки Хашимитских королей, было обновлено на 3,2 миллиона долларов, а бронзовая статуя Фейсала I вернулась на свой пьедестал в центре Багдада.

По всей вероятности, необъяснимая реабилитация монархии породила немало размышлений о том, что Хусейн прокладывает дорогу к восстановлению монархического правления, хочет объявить себя королем, а своего старшего сына Удэя готовит в наследники. Этим слухам способствовало строительство нового дворца, который Хусейн рассматривал как «новое чудо света, которое затмит пирамиды», и его притязания на кровное родство с Пророком, которое породнило бы его и с Хашимитами.

Неясно, лелеял ли Хусейн такие королевские упования. Если он и заигрывал с идеей о создании новой династии, то, очевидно, отказался от этого замысла, по крайней мере, временно, осенью 1988 года, когда Удэй, очевидный наследник, был сослан в Швейцарию после убийства злосчастного дегустатора. Так или иначе, восстановив Хашимитов и их былую славу в иракском политическом сознании и подразумевая, что он продолжит их линию, Саддам ясно поставил себя над партией Баас и сбросил свои более ранние образы трезвого, преданного социалиста и аскетичного, скромного правителя. Они были заменены величием и помпезностью. Хусейн стал не просто еще одним великим вождем. Он стал живым воплощением иракской истории — от Вавилона до правления Хашимитов. Принятие этого весомого исторического и благородного наследия, казалось, убеждало его народ и весь мир, что его правление было предопределено и незыблемо как часть вековечной цепи.

Так же как Хусейн доказывал принадлежность Ирака к Месопотамии с помощью священной баасистской идеи арабского национализма, так же подчинил он и другой аспект партийной идеологии — «социализм» — краткосрочным соображениям политической выгоды. Либерализация иракской экономики, начатая в середине 1970-х годов, значительно шагнула вперед во время войны. В 1983 году режим благословил приватизацию сельского хозяйства, и через четыре года Хусейн официально объявил, что частный сектор будет поощряться, чтобы играть, наряду с государственным сектором, важную роль в экономике. Субсидии, за исключением некоторых, были отменены.

Несмотря на то, что от этой политики выиграли, в основном, сверхсостоятельные бизнесмены, непрерывная доставка продуктов питания в Багдад во время войны была необходима Хусейну, чтобы уберечь население от последствий конфликта. Естественно, Хусейн уделял важную роль частному сектору в послевоенном экономическом восстановлении Ирака, надеясь, что его более динамичная природа поможет оживить ослабленную экономику. Поэтому многие государственные корпорации были распроданы частникам по очень выгодным ценам, и очень много говорилось о конечной приватизации всех государственных предприятий, кроме нефтяных и военного снабжения. Был отменен контроль над ценами на все товары. Иракцы, у которых были незаконные счета за границей, поощрялись к открытию импортных деловых счетов, излишние вопросы им не задавались. Была сделана попытка привлечь капитал из стран Залива и иностранных, в основном западных, компаний, и частным предприятиям были выданы лицензии на импорт на сумму два миллиарда долларов. Ходили слухи о таких далеко идущих экономических идеях, как образование Иракской биржи и приватизация банковского сектора.

Многим иностранным обозревателям эти меры казались более серьезными, чем подобные действия в прошлом, потому что они сопровождались беспрецедентными признаками готовности к переменам со стороны Хусейна — ради того, чтобы доказать иракской общественности, что конец войны действительно стал началом новой эпохи. В обращении к Иракской коллеги адвокатов 27 ноября 1988 года, через три месяца после прекращения военных действий, Хусейн объявил о всеобщей амнистии политзаключенных и обещал учредить в Ираке демократическую многопартийную систему. Через месяц он начал распространять идею о новой конституции, которая введет прямые выборы президента, допустит существование оппозиционных партий и свободной прессы и обеспечит роспуск Совета Революционного Командования. Чтобы подчеркнуть серьезность своих намерений, в январе 1989 года Хусейн созвал совместное заседание СРК и РУ, которое утвердило предложения о политических реформах и образовало особую комиссию, чтобы составить рабочий проект новой конституции.

В апреле 1989 года иракцы пошли к избирательным урнам в третий раз после 1980 года, чтобы выбрать новое Национальное собрание. Как и раньше, в страну пригласили массу западных журналистов, чтобы они воочию могли наблюдать расцвет «демократических преобразований». В то же время арабская пресса готовилась к пропагандистской кампании Саддама весьма экстравагантным способом: к примеру, как сообщалось, ведущие издатели в Египте получили «новенькие, с иголочки красные, белые, голубые и светло-коричневые „Мерседесы-Бенц-230“» … Менее важные фигуры получили «Тойоты». Всячески обыгрывалось то, что небаасисты имели право выдвигать свои кандидатуры и что половина делегатов определились как «независимые». Однако власти «забыли» заявить, что в выборах не разрешалось участвовать людям, «представляющим опасность для государства».

Последовали и другие знаки политического послабления. В Багдадском университете устроили «Стену свободы», где, как предполагалось, студенты могли высказывать свое недовольство. Государственные газеты стали публиковать довольно много жалоб на трудности повседневной жизни, в частности, на высокие цены и мелкие случаи коррупции. Это, в свою очередь, дало возможность министру информации и культуры Латифу Нуссейфу аль-Джасему гордо заявить, что в Ираке нет цензуры. Никого не спрашивают, о чем он намерен написать. Единственные ограничения относятся к вопросам национальной безопасности.

Показная «демократизация» иракской политики мотивировалась не только внутренними политическими соображениями. И ее главной целью не было создание политической инфраструктуры для либерализации экономики. Она была равным образом направлена на Запад, чтобы поднять рейтинг соблюдения прав человека в Ираке, особенно ввиду публичного негодования относительно зверств против курдов, проводимых в это время.

Как и в 1975 году, курды стали основной жертвой новых взаимоотношений между Ираком и Ираном. С устранением иранской угрозы его личной власти Хусейн обрушился на курдов с невиданной кровожадностью. Казалось, он решил поставить «окончательную точку» на борьбе курдов за независимость и уничтожить всякие попытки их сопротивления. Не прошло и двух месяцев после окончания войны, как приблизительно на 65 курдских деревень обрушились химические атаки. От «смертельного ветра» погибло не менее 5 000 человек, а 100 000 бежали к турецкой и иранской границам. Те, кому повезло, перешли через границу, и их временно приютили местные власти. Те, кому не повезло, были захвачены иракцами и разделены на мужчин и женщин: женщин послали в лагеря для интернированных в Курдистане, а мужчины «исчезли», то есть, скорее всего, были ликвидированы. За год число курдских беженцев в Турции и Иране возросло до 250 000, тогда как примерно такое же количество было насильственно «перемещено» либо в курдские концлагеря в западной пустыне, либо на специальные хутора, построенные Саддамом в западном Курдистане.

Тяжкая судьба курдов вызывала международную волну общественного сочувствия и острую критику Хусейна. Американский Конгресс выступил за санкции против Багдада, тогда как Европарламент осудил Ирак и призвал сообщество запретить любые поставки оружия в эту страну. Даниэль Миттеран, жена французского президента, после посещения курдских беженцев в Турции опубликовала эмоциональное обращение в защиту курдов.

Хусейн был удивлен и раздражен размахом международного возмущения. Отвергнув эту критику как «сионистский заговор» с целью дискредитировать Ирак после его «славной победы» над Ираном, он запустил пропагандистскую кампанию, преподнося перемещение курдов в качестве гуманного акта. «На протяжении всей современной истории многие государства переселяли часть своего населения с определенных площадей по гражданским или военным мотивам, — говорилось в иракском ответе. — Почему же в таком случае мир сосредоточился на Ираке?» Более того, доказывал он, перемещение курдов было чисто гуманным актом: «Ирак очищает приграничную полосу от всего населения, включая курдов, а также другого населения, чтобы защитить людей от угрозы иранского обстрела».

Независимо от того, произвели ли сомнительные объяснения Ирака какое-либо впечатление на предполагаемую аудиторию, Саддам с облегчением вздохнул, когда понял, что моральное осуждение не будет подкреплено политическими действиями. В Соединенных Штатах инициатива Конгресса относительно санкций против Ирака была похоронена администрацией. Во Франции в то же время, когда мадам Миттеран с таким чувством защищала курдов, десятки деловых людей добивались выгодных контрактов на международной ярмарке военного оборудования в Багдаде. А в то время как тогдашний британский министр иностранных дел сэр Джеффри Хау критиковал обращение Ирака с курдами, министр торговли Тони Ньютон удвоил Ираку кредиты по британскому экспорту со 175 миллионов Долларов в 1988 году до 340 миллионов в 1989. Ирак легко уклонился от просьбы Соединенных Штатов, поданной вместе с Великобританией, Западной Германией и Японией, о том. чтобы Генеральный секретарь ООН послал особую группу, чтобы узнать, как на самом деле обстоят дела в Курдистане. Такая же судьба ожидала другую попытку Запада осудить Ирак в комиссии ООН по правам человека за использование химического оружия против курдов. В конце концов, желая смягчить конфронтацию с Ираком, западные державы удовлетворились тем, что Хусейн дал слово не использовать химическое оружие в будущем, отказавшись от созыва Совета Безопасности для обсуждения проблемы. Стало ясно, что крупные финансовые интересы преобладают над моральными соображениями.

Еще одним важным доводом, приводимым Хусейном в свою пользу против обвинений Запада, было то, что он будто бы продолжая сотрудничать со своими соседями. Он не только не вернулся к своим довоенным филиппикам, но расширил свои контакты с умеренными арабами в попытке создать с ними единый блок, который противостоял бы гегемонии Ирана, помогал бы палестинскому делу и оказывал давление на Сирию. Эта цель увенчалась успехом — в феврале 1989 года был образован Совет Арабского Сотрудничества (САС), включающий Египет, Северный Йемен, Иорданию и Ирак. Хотя причина создания нового блока была экономической, с самого начала было ясно, что он будет заниматься политическими вопросами и служить орудием, пусть и в умеренных рамках, для утверждения влияния Саддама в регионе. Через месяц после официального визита в Багдад короля Саудовской Аравии Фахта был заключен двусторонний пакт о ненападении.

Вместе с президентом Египта Мубараком Хусейн сыграл также важную роль, способствуя историческому решению ООП о признании права Израиля на существование в ноябре и декабре 1988 года: если бы не их готовность защитить ООП от гнева Сирии, политическая маневренность палестинцев была бы серьезно ограничена. Однако, как и в прошлом, отношение Хусейна к ООП диктовалось не столько сочувствием делу Палестины, сколько желанием получить лучшую позицию для заключения сделок по сравнению с ненавистным ему сирийским президентом Хафезом Асадом.

Во время Ливанской войны, в которой Израиль сражался против Палестины и Сирии, отношения между сирийцами и палестинцами испортились как никогда. Летом 1983 года Ясира Арафата выслали из Дамаска, ясно демонстрируя негодование Сирии против его лидерства. Асад спровоцировал вооруженный мятеж против власти Арафата со стороны просирийских элементов внутри «аль-Фатах», основного составляющего звена ООП. К ноябрю 1983 года мятежникам удалось вытеснить сторонников Арафата из долины Ливана в Триполи; через месяц произошла унизительная эвакуация войск ООП из Ливана — вторая за тот же год, хотя на этот раз из Триполи, а не из Бейрута, и скорее под давлением Сирии, а не Израиля.

Раскол между Сирией и ООП был для иракского президента скрытым благом, и он не преминул воспользоваться этой трещиной в арабском единстве, чтобы расширить свою поддержку палестинскому делу. Так, не прошло и десяти лет после проведенного с его подачи покушения Абу Нидаля на жизнь израильского посла в Лондоне, которое привело к войне в Ливане и самому крупному военному поражению ООП после «Черного сентября», как Хусейн объявил себя главным «защитником» палестинской организации.

Жгучее желание наказать Асада за его «предательскую» роль в ирано-иракской войне проявилось и в других направлениях, помимо палестинского. Хотя Хусейн сразу после окончания иранской войны публично пообещал не вмешиваться во внутренние дела других арабских стран, его правая рука, Таха Ясен Рамадан, разъяснил, что к Сирии это не относится.

— Разве не пришло время, — задал он риторический вопрос, — избавиться от Хафеза Асада и его бандитов в интересах арабской нации?

Действительно, осенью 1988 года началось интенсивное иракское вмешательство в ливанскую гражданскую войну в форме финансовой и военной поддержки генералу Мишелю Ауну, самопровозглашенному маронитскому президенту, объявившему «освободительную войну», направленную на изгнание сирийцев из Ливана.

Всевозрастающее вмешательство в Ливане привело к развитию молчаливого сотрудничества с Израилем. Ибо так же, как вражда между Сирией и Израилем подняла репутацию Хусейна в ущерб Асаду, так и разногласия между Ираком и Сирией способствовали безопасности Израиля. Это сотрудничество в основном выражалось в том, что Израиль воздерживался от перехвата иракского оружия христианам, несмотря на полную возможность с помощью израильского флота сделать это. Сообщалось также, что израильский порт Хайфа использовался Ираком как перевалочный пункт для поставки танков и тяжелых вооружений генералу Ауну. В ноябре 1988 года Хусейн объявил о своей готовности даже сотрудничать с Израилем ради «освобождения Ливана от сирийской оккупации», хотя это далеко идущее заявление (которое, впрочем, вскоре было отозвано) прошло практически незамеченным.

Ни усилия Хусейна внутри страны, ни его международные уловки не могли скрыть того, что Ирак сильно пострадал от войны. Экономика его была разрушена. Стоимость восстановления оценивалась в 230 миллиардов долларов. Даже если оптимистически (а не реалистически) предположить, что каждый доллар, полученный за нефть, будет направлен на реконструкцию, на восстановительные работы потребовалось бы почти два десятилетия. Дело же обстояло так, что через год после прекращения военных действий 18-миллиардные доходы Ирака от нефти были недостаточны даже для покрытия текущих расходов: гражданский импорт приближался к 12 миллиардам (из которых 3 миллиарда шли на продукты питания), военный импорт превышал 5 миллиардов, возврат долга составлял 5 миллиардов, расходы на иностранных рабочих доходили до одного миллиарда, так что режиму нужно было бы еще 10 миллиардов в год, чтобы уравновесить текущий дефицит, прежде чем он мог бы приняться за сизифов труд восстановления.

Особенно беспокоил Хусейна внешний долг Ирака в 80 миллиардов долларов, так как отсрочки платежей и последующее нежелание иностранных компаний и правительств продлевать дальнейшие кредиты вели к тому, что восстановление экономики, от которой зависело политическое будущее Хусейна, приходилось откладывать. Пытаясь решить эту проблему, Хусейн использовал разнообразную тактику: он вел дела со своими кредиторами по отдельности, сталкивая их друг с другом и добиваясь того, чтоб они не выступали совместно. Он также обещал, что те, кто будет несговорчивей с отсрочками, получат контракты первыми. Чтобы сократить расходы и обеспечить работой первых демобилизованных солдат, возвращавшихся на рынок труда, Хусейн начал вытеснять из Ирака два миллиона приезжих рабочих, в основном египтян, и понижал суммы, дозволенные для отсылки домой. Но и эти меры не помогали — ноша не уменьшалась.

Столь же плачевны были и внутренние экономические проблемы. Интенсивные меры по приватизации, проводимые Хусейном с последних лет войны, оказались не панацеей, скорее наоборот — они приводили к явно отрицательному результату. Радужные надежды в различных слоях общества не оправдались: инфляция росла, так что Саддаму пришлось снова вводить контроль за ценами и искать новых козлов отпущения: весной 1989 года якобы за некомпетентность были смещены министр финансов Хикмат Михайлиф и исполняющий обязанности министра сельского хозяйства Абдалла Бадер Дамук.

Однако, эти меры существенно не изменили иракских экономических неурядиц. Правда состояла в том, что при Саддаме Хусейне у приватизации никаких шансов не было. Пока основные рычаги экономической власти — нефтяная промышленность, составляющая 95 процентов доходов Ирака, — оставались в руках государства, не было жизнеспособной основы для создания значительного частного сектора. Более того, принимая во внимание репрессивный характер режима и его периодические судороги, предприниматели не доверяли системе и, следовательно, пытались сократить риск, вкладывая в будущее расширение лишь минимум необходимого и пытаясь урвать как можно больше прибыли в кратчайшие сроки. Казалось, Хусейн, как и китайцы, считает, что экономическая либерализация может осуществляться без реальной политической перестройки. В обоих случаях разочарование лидеров оказалось мучительным для подданных. В Китае оно приняло форму побоища на площади Тяньаньмэнь, в Ираке стало одной из важнейших причин вторжения Саддама Хусейна в Кувейт.

Диктатор не мог похвастаться перед своим народом и выдающимися успехами на международном фронте: совсем наоборот. Помимо образования САС, который поднял его престиж в арабском мире, региональная политика Хусейна увяла. Столкновение с Сирией, которое он спровоцировал в Ливане, не принесло результатов, поскольку никем не поддерживаемый генерал Аун никак не продвигался к провозглашенной цели «освободить Ливан от сирийской оккупации». Более того, на арабском саммите в Касабланке в мае 1989 года Хусейн пережил публичное унижение, когда его предложение о замене сирийского военного присутствия в Ливане настоящими силами Арабской лиги было отвергнуто в результате мощного сопротивления президента Хафеза Асада.

Что еще более важно, Хусейну не удалось добиться хотя бы ничтожного прогресса по самому важному вопросу внешней политики — мирному соглашению с Ираном. Если Ирак на самом деле выиграл войну, как уверяли его народ, тогда плоды победы должны быть официально закреплены и мир официально заключен. Тогда 65 000 иракских военнопленных могли бы вернуться домой вместе с сотнями тысяч демобилизованных солдат и офицеров. Жизнь вошла бы в нормальное русло. И тогда можно было бы начать по-настоящему восстановление.

Но ничего подобного не произошло. Мирные переговоры под эгидой ООН в Женеве быстро зашли в тупик, так как Иран не хотел вести переговоры непосредственно с Ираком; последовательные иракские инициативы с традиционным использованием кнута и пряника ни к чему не привели. Не видя иных перспектив, Хусейн вынужден был не забывать о пушках. Его внушительная армия оставалась в основном под ружьем, что обходилось опустошенной иракской казне в копеечку. Не менее тревожными были и социальные последствия. Было растрачено целое поколение: сотни тысяч: молодых призывников, которым было 18, когда началась война, к ее концу были уже 26-летними и все еще в армейской форме. У них не было личной жизни: они не могли учиться, не могли работать и не могли жениться. Теперь, когда война была «выиграна», они начали сомневаться в необходимости своего дальнейшего пребывания в армии. Попытка Хусейна как-то решить эту острую социальную проблему при помощи частичной демобилизации в 1989 году дала осечку, так как пошатнувшаяся иракская экономика не могла поглотить столь огромное количество молодых людей, вливавшихся на рынок труда.

Тогда к 1990 году Хусейн, вероятно, начал подозревать, что окончание войны, возможно, было не светом в конце туннеля, но скорее туннелем в конце света. Конечно, характер угрозы его режиму коренным образом изменился. Муллы в Тегеране больше не требовали его свержения, во всяком случае, в обозримом будущем. Вместо этого он столкнулся с вполне реальным риском конфронтации с собственным народом, если ему не удастся преподнести ему обещанные плоды «исторической победы». Таким образом, быстрый экономический прорыв стал для Саддама вопросом жизни и смерти.

На бумаге излечение иракской экономики было поразительно простым: решительное сокращение расходов и существенное увеличение доходов. На практике, однако, достижение этих целей оказалось более трудной задачей, которая потребовала серьезной опоры на дипломатию принуждения. Хусейн не уклонился от такой необходимости, тем более, что речь шла о его политической судьбе. Во время войны он уже оказывал давление на страны в Заливе — Саудовскую Аравию и Кувейт, — чтобы они аннулировали свои займы Ираку. Он говорил, что война не была частным делом Ирака, а защитой восточного фланга арабского мира от исламского фундаментализма. Поскольку страны Залива никто не попросил расплачиваться реками крови за свою безопасность, ибо за них это делал Ирак, они не могли рассчитывать, что героическая борьба Ирака им ни во что не обойдется.

Это давление значительно усилилось в послевоенный период. На встрече глав государств Совета Арабского Сотрудничества в Аммане в феврале 1990 года, отмечая первую годовщину организации, Саддам попросил короля Иордании Хусейна и президента Египта Мубарака поставить страны Залива в известность, что Ирак не только оставался непреклонным по поводу полного моратория на его долги военных лет, но и крайне нуждается в немедленном вливании добавочных финансовых ресурсов — примерно 30 миллиардов долларов.

— Пусть правительства в Заливе знают, — добавил он, — что если они не дадут мне денег, я знаю, как их получить другим способом.

Эта скрытая угроза сопровождалась иракскими военными маневрами в нейтральной зоне около кувейтской границы. Сообщение было немедленно передано иорданским монархом в Саудовскую Аравию.

Через два месяца президенту Мубараку представилась еще одна возможность из первых уст узнать, как Хусейну нужны деньги. Во время визита в Багдад в начале апреля ему еще раз прочитали мораль о прискорбном уклонении государств Залива от своей панарабской ответственности. На этот раз, однако, Хусейн постарался подчеркнуть более общий характер своей обиды. Отрицая свое желание получить выгоду от «экономических или финансовых возможностей арабских государств», несмотря на «особые экономические обстоятельства в развитии Ирака», он доказывал, что ирано-иракская война могла бы закончиться раньше, а может, и вообще не начаться, если бы страны Залива щедрее поддерживали Ирак. И, иллюстрируя природу такой возможной поддержки, он сказал:

— Для того, чтобы Ирак мог поддерживать свою национальную безопасность, ему требуется, к примеру, 50 пехотных и бронированных дивизий только в наземных силах. Но если бы Ирак был частью общей панарабской системы безопасности, ему, возможно, хватило бы всего 20 дивизий, и стоимость еще тридцати дивизий могла бы использоваться для экономического развития и повышения жизненного уровня иракского народа. С этой точки зрения, Ираку отнюдь не повредило бы, если бы вы ему выделили средства для 5 из этих 30 дивизий — это укрепило бы национальную безопасность и других братских стран.

Принуждение стран Залива к тому, чтобы они списали свои займы и увеличили свои вклады в иракскую казну, было только одним аспектом стратегии Саддама. Другой, и столь же щекотливой, составляющей этой политики было манипулирование мировым нефтяным рынком в пользу финансовых нужд Ирака. Элементарный закон экономики гласит, что чрезмерное предложение ведет к снижению цен, тогда как чрезмерный спрос имеет обратный результат. После войны Ирак (и Иран тоже) потребовал, чтобы другие члены Организации стран-экспортеров нефти (ОПЕК) снизили свои квоты, чтобы дать возможность бывшим воюющим увеличить свое собственное производство, не снижая цен.

Это требование совершенно не выполнялось. Более того, вместо того чтобы уменьшить свои нефтяные квоты и освободить место для увеличенного производства Ирака, некоторые члены ОПЕК, особенно Кувейт и Объединенные Арабские Эмираты (ОАЭ) продолжали заметно превышать свои квоты, снижая тем самым мировые цены на нефть. Так как Хусейн стремился повышать цену на нефть, не изменяя своих планов по увеличению производства, стала необходимой оперативная корректировка политики Кувейта и ОАЭ.

Во время рабочего визита в Кувейт в феврале 1990 года иракский министр нефтяной промышленности Исам Абдель Рахим аль-Халаби, очевидно, уговаривал своих хозяев придерживаться новой нефтяной квоты, установленной ОПЕК в начале года. Затем он направился в Рияд, чтобы передать личное послание от Саддама Хусейна королю Фахдуму и попросить саудовцев убедить остальные государства в Заливе не превышать своих нефтяных квот. Через три месяца, во время встречи министров стран ОПЕК в Женеве, Халаби снова заговорил о необходимости придерживаться нормы, установленной организацией — 22 миллионов баррелей в день и уговаривал своих коллег поднять цены до 18 долларов за баррель. Заместитель премьер-министра Ирака Таха Ясин Рамадан был гораздо более откровенен, критикуя нарушение квот и сожалея о таких действиях как «подрывающих интересы Ирака».

Если у стран Залива еще оставались какие-то иллюзии относительно глубокого беспокойства Ирака по поводу стабильности нефтяного рынка, то они были полностью развеяны во время обсуждений на встрече глав арабских государств в Багдаде в мае 1990 года. На чрезвычайной закрытой сессии с приехавшими главами государств Хусейн выразил свое недовольство политикой нефтяных государств Залива самым жестким способом.

— Когда цена барреля нефти падает на один доллар, — сказал он, — наши потери достигают 1 миллиарда долларов в год. Разве может арабский народ вытерпеть потерю десятков миллиардов … особенно, когда покупатели на нефтяных рынках согласны платить до 25 долларов за баррель в течение следующих двух лет, как мы узнали от стран Запада, которые являются нашими основными покупателями на рынке?

По мнению Хусейна, ответ на этот вопрос должен был быть безусловно отрицательным. В его глазах нарушение нефтяных квот равнозначно объявлению войны Ираку.

— В войне, — сказал он, — сражаются солдаты, и неисчислимы убытки от взрывов, заговоров и убийств, — но того же самого можно достичь и чисто экономическими средствами. Стало быть, это фактически своего рода война против Ирака.

— Если бы мы могли, — сказал он в заключение, — мы бы вынесли и это. Но я полагаю, что все наши братья ясно понимают ситуацию… при нынешних обстоятельствах мы больше не в силах выдерживать давления.

Как ни удивительно, на Кувейт и ОАЭ не произвело впечатления столь необычное для Хусейна признание собственной слабости и его последующая скрытая угроза. Сменив министра нефтяной промышленности, дабы умилостивить Саддама, эмир Кувейта не сократил добычи нефти, не аннулировал своих займов и не предоставил Багдаду дополнительных субсидий. Поездка по странам Залива в июне 1990 года доктора Саадуна Хаммади, главного экономического советника Саддама, так же как и несколько жестких предупреждений со стороны иракского нефтяного министра, не заставила Кувейт (а также ОАЭ) сдаться. Даже прямая атака Саддама на эту политику как на «заговор против экономики региона, который идет на пользу Израилю», не достигла заметного эффекта. И только 10 июля, во время координационного заседания министров нефтяной промышленности в Джедде два государства поддались объединенному давлению Саудовской Аравии, Ирана и Ирака и согласились соблюдать свои нефтяные квоты.

Однако эта уступка слишком запоздала. К тому времени Хусейн ожидал от Кувейта гораздо большего. Вероятно, он еще не решил вторгнуться в крошечный эмират, но определенно был настроен добиться существенных субсидий сверх моратория на возвращение военных займов. Меньшее его никак не удовлетворяло, особенно в свете всеобщего международного возмущения, вызванного казнью Фарзада Базофта, журналиста иранского происхождения, работавшего на лондонский еженедельник «Обсервер». Базофт был арестован в сентябре 1989 года в ходе расследования загадочного взрыва на секретном военном комплексе возле Багдада. В марте 1990 года его судили по обвинению в шпионаже и вскоре после этого казнили. Почему Хусейн казнил Базофта и таким образом вызвал серьезный международный конфликт? Скорее всего, Базофт просто оказался еще одной из жертв саддамовской мании преследования. Со времени прекращения огня в войне с Ираном Хусейн избежал нескольких попыток покушения. Первая имела место в ноябре 1988 года и, как говорили, злоумышленники намеревались сбить самолет Хусейна после его государственного визита в Египет. Вторая попытка, очевидно, произошедшая в северном Ираке в конце 1988 или в начале 1989 года, была безжалостно подавлена казнью десятков, если не сотен, офицеров. Эта попытка вселила в Саддама особую тревогу, потому что в ней были замешаны офицеры из Республиканской гвардии, элитного подразделения телохранителей. Третья попытка была предотвращена в сентябре 1989 года, в то время когда иракский лидер был провозглашен новым Навуходоносором на национальном культурном фестивале в Вавилоне. Наконец, в январе 1990 года Хусейна едва не убили армейские офицеры, когда он ехал в своей машине по Багдаду.

Этих инцидентов самих по себе было достаточно, чтобы пробудить тревогу сверхбдительного вождя. Но на фоне краха коммунистических режимов в Восточной Европе их значение было непропорционально преувеличено. Для Запада исторические события в Европе были редким моментом духовного подъема. Для Саддама Хусейна, как и для большинства арабских руководителей, это были крайне тревожные перемены. По его мнению, закат советской власти и распад восточного блока лишал арабский мир традиционных союзников и оставлял арену открытой для американско-израильского «диктата». Не секрет, что падение румынского диктатора Николае Чаушеску, который, как и Хусейн, строил свое правление на смеси страха и самообожествления, было весьма чувствительным для иракского вождя. На самом ли деле он приказал начальникам своих спецслужб изучить видеозаписи свержения Чаушеску, как широко утверждали на Западе, или нет, но, несомненно, это событие его крайне встревожило.

При столь угрожающих обстоятельствах Хусейн, очевидно, решил, что казнь британского журналиста Фарзада Базофта, вопреки просьбам о смягчении его участи со стороны Запада, послужит грозным предупреждением потенциальным заговорщикам. Он далеко не в первый раз прибегал к таким драконовским мерам. Раскрытие сфабрикованных заговоров и наказание их «участников» всегда было одним из любимых методов Саддама во имя спасения режима и себя самого. Их диапазон простирался от повешения «сионистских шпионов» в 1969 году, через казнь его коллег по СРК в 1979 и до казни злополучного министра здравоохранения в 1982 году. Казнь Базофта, однако, отличалась от этих предшествующих казней коренным образом. Другие жертвы были иракцами, так что чистки вроде бы оставались внутренним делом Ирака, тогда как связи Базофта с Британией спровоцировали международное возмущение.

Трудно сказать, отказался ли бы Хусейн от казни Базофта, если бы он предвидел всю глубину западного негодования. Ясно, однако, что всеохватывающая поглощенность Саддама своей безопасностью и его слабое представление о Западе привели его, не в первый и не в последний раз, к серьезной недооценке западной реакции. Разве мог он вообразить, что «законная» казнь одного иностранного «шпиона» вызовет гораздо больше протестов, чем судьба всего курдского сообщества?

Казнь Базофта поставила Хусейна в положение беспрецедентной международной «осады». В отличие от волны критики по поводу курдов двумя годами раньше, всемирная волна общественного возмущения, с которой столкнулся Хусейн, сопровождалась решительными усилиями со стороны нескольких западных правительств сорвать его программу создания нетрадиционных вооружений. Поступок Хусейна по отношению к британскому журналисту, в конце концов, раскрыл Западу варварскую и деспотическую природу его правления. 22 марта 1990 года в Брюсселе был убит доктор Джеральд Булл, канадский специалист по баллистике. Поскольку Булл занимался разработкой «суперпушки» для Ирака, которая, как предполагалось, могла бы расширить радиус действия на тысячи миль, предположили, что его убила какая-то западная спецслужба или израильская Моссад. Вскоре после этого таможня Соединенного Королевства конфисковала восемь направлявшихся в Ирак огромных стальных труб, произведенных компанией в Шеффилде и, очевидно, предназначенных, чтобы служить стволами для 40-тонной «суперпушки» доктора Булла. В течение нескольких следующих недель другие детали «суперпушки» были перехвачены в Греции и Турции. Еще один удар по иракской программе был нанесен 28 марта, когда совместная американо-британская таможенная операция завершилась захватом в аэропорту Хитроу 40 электроконденсаторов, предназначенных для использования в качестве ядерных пусковых механизмов.

Хусейн объяснил эти действия клеветнической кампанией, имеющей целью проложить дорогу вооруженной агрессии против Ирака. На самом деле он был убежден, что Израиль никогда не позволит ни одному арабскому государству превзойти себя в области технологии. К тому же он опасался, что громадный приток советских евреев в Израиль укрепит уверенность в себе еврейского государства и спровоцирует его на военные авантюры. Сообщения в западной прессе того времени о неофициальных встречах представителей Израиля и Сирии в Европе рассматривались иракским президентом как еще одно свидетельство «опасного заговора» против Ирака. В январе 1990 года он предупредил Израиль, что любое нападение на научные или военные объекты Ирака «получит с нашей стороны немедленный отпор с использованием доступных нам средств в соответствии с законным правом на самозащиту». Спустя месяц, во время визита в Багдад посла Ричарда Мерфи, бывшего помощника государственного секретаря США по делам Ближнего Востока и Южной Азии, ему сказали, что у Ирака есть проверенная информация о готовящемся израильском ударе по иракской промышленности нетрадиционного оружия, задуманная по образцу авианалета в 1981 году, уничтожившего иракский реактор «Осирак». Подобное же сообщение получил британский поверенный в делах в Багдаде в конце марта, во время его встречи с иракским секретарем по иностранным делам Низаром Хамдуном.

К началу апреля обеспокоенный Хусейн пришел к выводу, что единственным способом предотвратить неизбежное нападение, было усилить свои угрозы Израилю. 2 апреля в речи перед Генеральным командованием иракских вооруженных сил он отрицал, что Ирак пытается разрабатывать ядерное оружие, так как уже обладает химическим оружием столь же мощной эффективности. Однако, предупреждал он, западные державы «ошибаются, если воображают, что они могут обеспечить Израилю прикрытие в случае, если он вознамерится нанести авиаудар по какому-нибудь нашему металлургическому предприятию. Клянусь Аллахом, мы заставим огонь пожрать половину Израиля, если только он попытается предпринять что-нибудь против Ирака».

— Ведь каждый, — добавил он, чтобы подчеркнуть чисто оборонительный характер своей угрозы, — должен знать свои возможности. Хвала Аллаху, мы знаем наши возможности, и мы ни на кого не нападем.

Как и в случае с «делом Базофта», американская (и израильская) реакция на угрозу Хусейна оказалась совсем не такой, как он ожидал. Ирак не только не оставили в покое, но президент Буш поторопился заклеймить это заявление. Израиль, не обратив внимание на примирительный оттенок угрозы намекнул, что в ответ на иракскую химическую атаку последует ядерная. И все же воинственность Саддама оказалась, с его точки зрения, полезной: она усилила его престиж в регионе, так как арабский мир единодушно приветствовал его «героическое противостояние сионистским проискам». И поэтому в следующие месяцы иракский президент пытался найти точное равновесие между желанием преобразить вновь обретенное внутриарабское превосходство в финансовую поддержку экономических потребностей Ирака и желанием предотвратить региональный пожар.

Результатом оказалась довольно нечеткая политика, соединяющая наглые угрозы с попытками к умиротворению. Хусейн все больше использовал выразительное панарабское краснобайство, от которого десятилетием ранее, он в основном отказался, распространяя свое обещание «сжечь Израиль» на возможную израильскую агрессию против любого арабского государства, а не только против Ирака. Однако, он также всячески старался уверить тех, кто принимал решения в Иерусалиме и Вашингтоне, что его воинственные заявления не должны истолковываться «в контексте угроз или демонстрации силы».

— Ирак не хочет войны, — говорил он, — он воевал восемь лет и знает, что такое война.

— Не следует также предполагать, — доказывал он, — что если у арабов есть определенное оружие, они его используют первыми. Мы говорили об использовании химического оружия, если Израиль будет угрожать нам или любой арабской стране военными действиями, к тому же с применением ядерного оружия, которым он действительно располагает… Когда нам угрожают агрессией или демонстрируют агрессивные намерения против любой части нашей арабской родины, вполне естественно, что арабы говорят: «Если вы попытаетесь напасть на нас, мы ответим на вашу агрессию тем оружием, которое имеем».

Это диалектическое сочетание реального бессилия и мнимого всесилия, глубокой экономической ямы и страха перед израильским нападением, с одной стороны, и постоянное сознание собственного величия, с другой, определило судьбу Кувейта. В одержимом страхом непрерывной угрозы рассудке иракского вождя, у которого сугубо личные интересы были как бы национальными, а национальные дела рассматривались в плане личностном, безразличие Кувейта к отчаянным нуждам Ирака в то время, когда ему угрожал «сионистско-империали-стический заговор», было равносильно «удару в спину Ирака отравленным кинжалом». К тому же, преисполненный спесью от сознания укрепившегося престижа, Хусейн полагал, что он сделал все возможное, чтобы изобразить критическое положение Ирака, и что дальнейшее выпрашивание приведет его (и, следовательно, Ирак) к публичному унижению, которому он не хотел подвергаться.

16 июля давление на Кувейт заметно усилилось. В письме к Генеральному секретарю Лиги арабских стран министр иностранных дел Ирака Тарик Азиз повторил обвинение, что Кувейт и ОАЭ «осуществили намеренный план наводнить нефтяной рынок нефтью в количествах, превышающих установленные ОПЕК». Азиз утверждал, что эта политика оказала разрушительное воздействие на Ближний Восток: «Падение цен на нефть с 1981 до 1990 гг. привело к потере арабскими государствами 500 миллиардов долларов, из которых потеря Ирака составляет 89 миллиардов». Добавляя оскорбление к нанесенному ущербу, Кувейт непосредственно ограбил Ирак, «воздвигнув нефтяные установки в южной части иракских нефтяных месторождений Румайла и добывая дополнительную нефть». По оценке Ирака, стоимость нефти, «похищенной кувейтским правительством на месторождении Румайла способом, не совместимым с братскими отношениями», составляет 2,4 миллиарда долларов.

Признавая, что государства Залива оказывали «кое-какую помощь» Ираку во время ирано-иракской войны, Азиз доказывал, что эта помощь покрывала всего лишь ничтожную часть огромных затрат Ирака. Более того, «простой расчет показывает, что займы Ираку со стороны Кувейта и ОАЭ не исходили полностью из их казны, но были получены в результате увеличения их нефтяных доходов за счет падения нефтяного экспорта Ирака в течение войны». Чтобы исправить это положение и помочь Ираку выйти из того тяжелого экономического состояния, в котором он оказался в результате защиты «земли, достоинства, чести и богатства арабской нации», Азиз предъявил несколько требований: повышение цены на нефть до уровня выше 25 долларов за баррель, прекращение кувейтской «кражи» нефти с иракских месторождений в Румайле и возвращение 2,4 миллиардов, «похищенных» у Ирака, списание иракских военных займов, учреждение «арабского плана, схожего с планом Маршалла, чтобы компенсировать Ираку хотя бы часть его потерь во время войны».