Под крышей

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Под крышей

На шестой день, похода кончились продукты. Тяжелые ночные переходы и тревожные дневки в залитом весенними паводками лесу измотали ребят, а прошли по прямой всего пятьдесят километров.

Галушкин все чаще и чаще останавливался, поглядывал на тяжело шагавших ребят. Он хорошо понимал, что без еды далеко не уйдешь. Борис достал карту и обвел карандашом название деревни, стоявшей далеко от большака. Ребята окружили его.

— Пойдем сюда.

Через полчаса остановились на опушке. Виднелись избы небольшой деревеньки. Вечерело. На улице никого. Сели, стали ждать.

Из трубы крайней избы потянул дымок. На дворе показалась женщина. Галушкин поднял бинокль: из дома вышел седобородый старик с ведрами, скрылся в сарае. Где-то лениво залаяла собака.

Солнце ушло за грозовую тучу. Галушкин оглядел ребят, спросил:

— Ну как, рискнем?

— А что ж делать? Без жратвы дальше не пойдешь, — ответил Щербаков.

Его дружно поддержали. Галушкин вздохнул:

— Верно, ребята, ничего другого не остается. Сегодня или завтра, а в какую-то деревню зайти все равно придется. Лучше раньше, пока совсем не ослабли.

— Правильно, Лаврентьич, — поддержал командира Головенков.

— Значит, решено. Николая пока оставим здесь. За старшего Сергей. В случае тревоги нас не ждать. Двигаться по главному маршруту, оставлять ориентиры. Мы догоним. Понятно?

— Лаврентьич, а почему я? — недовольно забурчал Щербаков.

Галушкин не ответил, а только строго на него глянул.

— Видать, за смекалку тебя Борис в начальники выдвигает, — шепотом поддел Щербакова Маркин. — Станешь шишкой, не забывай нас, сирот.

— Давай, давай, иди, а то как бы я тебе сейчас шишек не наставил! — огрызнулся Щербаков.

— Довольно вам! — прервал спорщиков Галушкин. — Пошли!

Трое перемахнули через изгородь крайней избы. Правдин и Маркин пошли осматривать двор. Галушкин приблизился к окну. Через небольшую щель в занавеске он увидел за столом старика, женщину и мальчика лет десяти. Старик черпал деревянной ложкой из большой миски, разливал по тарелкам. При виде еды у Галушкина засосало под ложечкой.

— Ну, что там? — шепнул подошедший к Галушкину Правдин. — Похоже, что свои. Виктор, иди постучи. А ты, Паша, смотри в оба за двором, — приказал Галушкин.

— Кого бог послал? — послышался из-за двери хрипловатый голос.

Зашаркали шаги. Скрипнула дверь. На крыльцо вышел старик. Седые волосы его свисали на глаза.

— Кто такие будете, добрые люди?

Не отвечая старику, Галушкин спросил:

— Оккупанты в деревне есть?

— Нету, сынок, у нас германцев.

— Нам нужны продукты. Помоги, отец.

Старик кашлянул, чуть отступил.

— Да вы заходите в избу. Там и поговорим. Милости просим.

Блеснула молния. Громыхнул гром. Зашумела листвой береза. Старик перекрестился, пошел в избу. Галушкин последовал за ним.

— Послушай, отец, мы не одни. С нами больной.

— Да? — удивился старик. — Ничего, ничего, сынок. Всем места хватит, изба у меня просторная.

— Спасибо, папаша! — поблагодарил Галушкин.

После такого приема у всех как-то полегчало на сердце. Тревога улеглась, уступив место благодарности.

В переднем углу, где было много икон, мерцал огонек лампадки, вырывая из полумрака глаза какого-то святого угодника. Пучки засушенных трав лежали на божнице.

— Ну, ты, нехристь, шапку сними! Видишь, боженька сердится! — зашептал Правдин и толкнул Маркина в бок.

Маркин стащил с головы шапку. Галушкин глянул на них строго. Послал Маркина за остальными.

В комнате пахло едой. Женщина поднялась из-за стола, поклонилась, как-то испуганно посмотрела на партизан и будто хотела что-то сказать. Но старик тут же выпроводил ее в другую комнату. «Да, она нездешняя. Ишь, дед не дает ей хозяйничать», — мелькнуло у Галушкина.

Принесли Николая. Старик сам убрал со стола, пригласил партизан повечерять. Но они не сели за стол, пока не перевязали Рыжова.

Закончили перевязку, поужинали, закурили хозяйского самосаду. И тут всем до жути захотелось спать. Ребята молча посматривали друг на друга. Они еще не знали, где им придется спать, но это их мало смущало. Главное — они были сыты и в тепле. А на дворе шумела гроза, в окна барабанил дождь.

— Вот тут располагайтесь. Я сейчас сенца принесу, — предложил старик, заметив, как они разомлели и стали клевать носами.

Борис глянул на занавешенное окно. «Хорошо, тепло в избе, но как в ловушке — ничего не видно и не слышно».

Чувство тревоги вдруг возникло и не покидало Галушкина. Оно, это чувство, заставило еще и еще раз изучающе поглядеть на хозяина.

— Ну, папаша, спасибо тебе еще раз. А спать, я думаю, нам лучше пойти на сеновал, если разрешишь. Зачем вас тут стеснять, — сказал будто бы совсем беспечно Галушкин.

— На сеновал, говоришь? Так ведь, пожалуйста! Оно и правда, там будет вольготней! — согласился хозяин.

Ребята стали собираться.

— Ну, пойдемте… Дождик-то, видать, поубавился. В просторном бревенчатом сарае опьяняюще пахло сеном. В отгороженном углу шумно вздыхала корова, неторопливо, с хрустом пережевывая жвачку. За дощатой перегородкой в другом конце сарая похрапывала лошадь, тихо позвания цепью. «Да, богато батя живет. Видать, побаиваются фрицы совать нос в отдаленные лесные деревни», — подумал Галушкин, вспоминая сытный ужин и оглядываясь по сторонам. Он хотел было напомнить старику о продуктах, чтобы завтра не беспокоить его. Но старик заговорил об этом сам.

— Вот тут, товарищи, и устраивайтесь. Отдыхайте на здоровье. Харчишек я вам приготовлю. — Он помолчал, потрогал бороду. — Бывалоча, в молодости я сам любил на воздухе поспать, благодать божья.

Повеселевшие ребята стали устраиваться на ночлег.

— Вот это да-а!.. Слышь, Пашка, никогда в жизни, поверишь, я не видел такой роскоши! — счастливо засмеялся Щербаков, ложась на сено. — Эх, братва, ну и храпанем же назло врагам!

— А где же тебе можно было увидеть эту роскошь? В своей жизни ты, наверное, дальше Сокольников и не путешествовал. Верно? — спросил Маркин.

Но Щербаков уже не слышал его, он спал.

— Эй, Коля, видал, какую я тебе царскую спальню устроил? — говорил Рыжову Андреев. — Поспишь на ней ночку, так сразу легче станет. Это же бальзам, а не сено!

Обмытый и перевязанный свежими холстинными бинтами, Николай благодарно улыбался. Хозяин, ухмыляясь в бороду, светил «летучей мышью». Только Галушкину стало не по себе. Когда старик ушел, он, прикрыв ворота, сказал:

— Довольно резвиться. Укладывайтесь. Завтра подъем до солнца! Послушай, Паша, бородач этот… Что-то в нем есть такое, понимаешь? Глаза мне его не понравились. Смотрит он как-то… Будто из-за угла за тобой подсматривает.

— Ты так думаешь? — насторожился Маркин.

— Может, я и не прав, но какое-то предчувствие гложет.

— Да-а. Возможно, ты прав. И добрый он не в меру по нонешним временам. Живет богато. Не у многих здесь увидишь свежее сало. — Маркин помолчал. Лаврентьич, а давай-ка мы его, черта старого, за бороду тряхнем как следует?

Галушкин задумался. Потом махнул рукой:

— Да ну его к дьяволу! Провозишься с ним. А вдруг ошибка. Напрасно обидим человека. Отдохнем и уйдем пораньше, а там ищи нас.

— Вот это правильно.

Галушкин включил карманный фонарь, внимательно осмотрел сарай. В углу, где шумно вздыхала корова, он увидел люк с дверцей. Галушкин присел, окликнул Андреева, самого рослого из всех.

— А ну-ка, Леха, полезай! — сказал Галушкин, освещая квадрат дверцы.

Андреев удивленно посмотрел на командира.

— Вопросы после, а сейчас лезь, ну?!

Андреев пожал плечами, но полез в люк. Через некоторое время Андреев вошел в сарай.

— Ну, Леха, ход, как я и думал!

Андреев удивленно сообщил:

— Прямо в огород выходит, а за ним недалеко — лес.

— Вот и ладно. А теперь спать!

Головенков уже сладко похрапывал. Уснул и Николай. Галушкин постоял над ним. Он был доволен, что Николай как следует отдохнет. Да и им не мешает хорошенько выспаться. Только сутулая фигура старого хозяина с прищуренным взглядом продолжала вызывать беспокойство. Он поправил на раненом сползший полушубок. Маркину спать не разрешил. Тот вопросительно глянул на командира, вздохнул, но согласно кивнул.

В сарае наступила тишина. Слышно было только позвякивание цепи за перегородкой, где стояла лошадь, редкие стонущие вздохи коровы, а за стеной сарая шумела листвой береза, с крыши срывались капли и звонко капали в лужи…

Рассветало. На околице деревни показался конный отряд немцев. Офицер, ехавший впереди, поднял руку. Колонна рассыпалась, всадники оцепили деревню. Часть их спешилась у двора старика. Каратели установили пулемет, нацелив его на сарай, в котором спали партизаны.

— Партизан есть шесть? — спросил офицер.

— Так точно, ваше благородие. И седьмой раненый, — услужливо зашептал старик.

Немецкий офицер довольно улыбнулся.

— Эй, рус, гутен морген! — крикнул он и спрятался за угол избы.

Сарай молчал. Гитлеровец еще раз крикнул. Но из сарая никто не отзывался.

— Почему молчат?

— Они, ваше благородие, больно измаялись за дорогу. Видать, крепко заснули, — подобострастно сказал предатель.

Офицер что-то крикнул. Человек десять солдат подбежали к нему. Он взял из рук одного из них гранату, швырнул. От взрыва ворота сарая разлетелись в щепки.

Солдаты вскинули автоматы. Ринулись в сарай. Через несколько секунд сильный взрыв потряс воздух. Из широких ворот вместе с клубами черного дыма выбежал солдат без каски. Он схватился за голову, постоял, пошатываясь, и рухнул лицом в лужу. Сарай загорелся.

Старик бросился со страху к дому и увидел белый квадрат бумаги на двери избы: «Приказ Народного Комиссара обороны…» Сзади подскочил офицер.

Лицо старика покрылось пепельной бледностью. «Как он мог допустить их до сарая, где люк? Оставить бы в избе. Эх-х, старый осел!..»

Офицер схватил старика за сивую бороду, дернул и сильным ударом сбил с ног.

Предатель скатился по ступенькам крыльца.

К избе подвели двух огромных овчарок. Псы жадно обнюхали крыльцо. И, заскулив и теряя слюну, стали рваться со двора.

— Форвертс! — крикнул офицер.