«Под крышей» Внешторга

«Под крышей» Внешторга

В первых числах октября пароход доставил нас из порта Иокогама в Находку, откуда поездом мы добрались до Хабаровска.

Поезд шел среди тайги, расписанной всеми цветами осени. Кое-где на сопках уже белел снег. Мы были на родине, и одно это уже настраивало на праздничный лад. Билеты на самолет были заказаны заранее, и через десять часов мы оказались в Москве.

Никаких разговоров в Центре — сразу в отпуск. И хотя на душе было неспокойно, увядающая природа и первые заморозки улучшили настроение, рука потянулась к кисти и краскам, что бывало, когда наступало душевное равновесие. Впервые после разведывательной школы я работал на природе масляными красками. Но настроение все же сказывалось — его отражали этюды. Везде хмурое небо, свинцовые тучи — в поле с огромными стогами, пашне с далекими кленами и осинами, в липовой аллее с оголенными ветвями и ворохом красно-желтых листьев.

Тем не менее, еще не окончив отпуск, я приступил к работе. Дело в том, что всю вторую половину шестьдесят четвертого года я готовил в Токио выставку японского оборудования и изделий из пластмасс. Торговые ассоциации выступали организаторами ее с японской стороны, а я — нашей, как представитель торгпредства.

В ноябре выставка «Пластмассы-64» начала работать в парке «Сокольники». Удалось убедить японцев привезти на выставку оборудование для изготовления пластмассовых емкостей большого объема — в пятьдесят и более литров. Это был заказ нашего военного ведомства. Запад уже внес это оборудование в списки эмбарго, но японцы поступили по-своему, так как их установки были собственной оригинальной конструкции.

Десятки японских фирм не прогадали — все оборудование было закуплено, заключены новые контракты.

Отношение японцев ко мне было более чем почтительным. Для меня же подготовка к выставке и работа на ней стали отличной школой по углублению в профессиональную специализацию. Как показало время, специалист по пластмассам — отличное прикрытие для контактов с любой западной фирмой.

Готовя выставку еще в Японии, я побывал в десятках фирм, которые имели отношение к производству сырья или уже перерабатывали его в изделия. Но машины для их изготовления могли лить не только пластмассы, но и другие полимерные материалы, например, синтетический каучук, производить волокна. Реализовав идею выставки в России, я стал желанным представителем Внешторга у таких корпораций, как «Мицуи», «Мицубиси», «Сумитомо», «Исикакавдзима Харима» и других. Но за ними стояли десятки компаний группы, среди которых были фирмы нашего, разведывательного интереса. Так оно и случилось: в дальнейшем я использовал налаженные контакты для выхода на нужные фирмы, специалистов и коммерсантов.

Однажды у одного из стендов выставки я наблюдал любопытную картину. Работала установка для литья пластмассового изделия объемом с обычное ведро — десять литров. Я беседовал с представителем фирмы, стоя перед этой установкой. Японец был очень любезен и предупредителен. Неожиданно он сделал зверское лицо, схватил еще горячее в момент изготовления ведро и замахнулся.

Первой мыслью было, что метит он в меня. Но он ударил кого-то за моей спиной. Оглянувшись, я увидел сбитого с ног японца с кинокамерой в руках: конкурент вел киносъемку кинематики процесса изготовления ведра. Это уже походило на промышленный шпионаж. Через несколько секунд мои собеседник снова улыбался и, извинившись, продолжил разговор.

Я все еще был вне пределов Внешторга. На выставке выступал с визитной карточкой торгпредства. Трудный разговор состоялся в кабинете Рябова — речь шла о моем профессиональном будущем.

— Вот что, Анатолий, во-первых, не раскисай — это не первое твое поражение, правда, в малом. Продолжишь работу в «Теххимимпорте». Помни о трех факторах: время, «крыша» и профессионализм. У тебя это все есть. Главное — работать и работать. И еще: ты должен стать своим человеком во втором главке — действуй в контакте с контрразведчиками, — Рябов поднял руку и растопырил пальцы. — Работать в КГБ надо не так, каждый в отдельности, а вот так…

И он сжал пальцы в кулак.

Прошло немного времени, и я выполнил рекомендации Рябова. Первое, что я сделал, засел за тщательное изучение характера работы «Теххимимпорта»: разобрался в профиле работы отдельных контор, тематике поручений на закупку машин и оборудования, ноу-хау. Все это привязывалось к странам и фирмам с точки зрения разведывательных заданий — как конкретных, так и направлений: химического, электронного и так далее.

Было сделано множество выписок, которые обсуждались с коммерсантами из ТХИ и специалистами-химиками. Мне стало ясно: в самом ТХИ далеко не все конторы имели оперативное значение, то есть выход на нужные страны, фирмы и иностранцев. Были и такие, что работали с социалистическими странами. Круг нужных мне контор был определен, главной заботой стало обрасти «помощниками» из числа сотрудников ведомства.

Контракты я разделил по принципу: готовится, подписан и уже работает, выполнен. Работа по контракту давала мне возможность многомесячного общения с коммерсантами и специалистами нужной фирмы, возможности которой предполагалось использовать.

Диапазон работы в оперативном плане был широк, ибо любое оборудование, тем более комплектное, — это механизмы, электрика, электроника, специальные материалы, а главное — выход на множество больших и малых фирм-производителей всего, чем комплектуются заводы.

Естественно, линия работы строилась с учетом моего пребывания в Японии, где были заведены полезные связи. Я стал приглашать японцев в Москву для конкретных переговоров.

Японцы как бизнесмены весьма терпеливы. Они охотно участвуют в конкурентной борьбе и добросовестны в подготовке коммерческих и технических предложений. Японские деловые круги были вынуждены считаться с тем фактом, что рынок международной торговли уже поделен и Япония пришла на него позднее других, особенно на советский рынок, где сильны были традиционные связи с Англией, Францией, ФРГ и другими европейскими странами.

Трудности в «Теххимимпорте» у меня возникли совершенно с неожиданной стороны. За пару месяцев до моего возвращения из Японии арестовали и судили как шпиона работника одной из контор ТХИ. Он продавал коммерческие секреты: сумму контракта, сроки поставок, заключение экспертов с рекомендациями закупить оборудование и ноу-хау у конкретной фирмы. Получить такую информацию для фирмы-конкурента — все равно что выиграть в лотерею: речь шла о десятках миллионов долларов.

Казалось, а я при чем? Но коммерческие секреты шпион продавал японским фирмам. Разоблачение его привело к тому, что по Внешторгу был издан приказ: с японцами дел не иметь, в здание их не пускать — в общем, проучить как следует. Чисто русское явление — чтоб неповадно было.

И вот появляюсь я с «японским уклоном» в коммерческой работе. У работников ТХИ мне удалось найти понимание довольно быстро, а вот секретарша… Она, как цербер, стояла на страже инструкций. Не зря говорят, нет кислее фрукта, чем лимон, и страшнее «зверя», чем секретарша в русской деловой структуре.

Японцы, знакомые и незнакомые, почувствовав брешь в официальном заслоне против них, начали названивать мне. Это были счастливые дни: я мог выбирать партнеров по переговорам, исходя из интересов разведки. Игра стоила свеч — такие контакты сопровождались японской благодарностью. С другой стороны — срабатывал принцип: если долго стрелять в ручей, то обязательно попадешь в рыбу.

Тем временем секретарша жаловалась на меня главе ТХИ, говоря, что работает на одного Максимова, который нарушает указание не иметь контактов с японцами. Секретарша была довольно истеричной и все делала громогласно и демонстративно. Новый глава ТХИ — человек мягкий и обходительный — понимал задачи разведки как государственное дело.

Разрешилась конфликтная ситуация просто. Из Японии возвратилась секретарша торгпредства, которая стала секретарем заместителя министра. У нашей семьи с ней там были теплые отношения.

— Ольга Андреевна! — воскликнул я, увидев «японскую секретаршу» в столовой Внешторга. — Рад вас видеть.

— Толя, я тоже. Как жена, дети, кто у вас родился? Я в двух словах рассказал: родился сын, работаю в ТХИ. Мимо проходила «моя» секретарша.

— Сусанна, — обратилась к ней Ольга Андреевна, — ты знаешь Анатолия? Этой мой друг по Японии.

Надо было увидеть лицо моей мучительницы! Она взглянула на меня, как смотрят на самого дорогого человека. Иерархия требовала подчеркнутого уважения: секретарша заместителя министра была выше, чем из ТХИ.

Конфликт был разрешен.

Среди моих знакомых коммерсантов из Японии время от времени появлялись такие, кто открыто предлагал свои услуги.

— Максимов-сан, мне пятьдесят, и все мое богатство — русский язык. Я был военнопленный в вашей стране и там его улучшил. Помогите мне, дайте контракт во Внешторге.

Контрразведывательная осторожность не позволяла мне отвечать взаимностью на такие предложения, но участвовать в конкуренции я давал возможность и таким.

В середине шестьдесят пятого года в парке «Сокольники» проходила торгово-промышленная выставка «Химия-65», в которой участвовали сотни фирм со всех континентов. Здесь получили развитие старые контакты по Японии и появились новые оперативно значимые знакомые из европейцев.

Профессионально общаясь с коммерсантами многих стран, я давал характеристики на них моим контрразведывательным коллегам, главною задачей которых было выявление кадровых сотрудников разведки Запада и связанных с ними деловых людей.

И вот в поле моего зрения появился однофамилец — работник крупной французской фирмы. Профессионально и грамотно он стал изучать меня, используя столь редкое совпадение. Выяснилось, что наши родные были из одних и тех же мест, но его отец выехал во Францию еще в революцию. На выставке работали тысячи иностранцев, и подсказка, кто может подозреваться в связях со спецслужбами Запада, — это экономия сил и выход на нужный объект контрразведывательного интереса. Мой тезка оказался кадровым разведчиком, «коллегой» с той стороны. Это установила «наружка» и кое-какие мои действия по согласованию с контрразведчиками.

На выставке я познакомился еще с одним французом российского происхождения. Это был типичный еврей с мощным басом и яйцевидной, совершенно лысой головой. Шестидесятилетний весельчак и балагур привлекал к себе внимание заразительной жаждой жизни. Мне он был симпатичен по многим причинам, одна из которых заключалась в обоюдном интересе к живописи. На эти темы мы много говорили с ним, сближаясь все более и более.

После закрытия выставки я ввел его в круг работников ТХИ, дал кличку «Рубо». Первая же моя просьба по добыванию образца была им воспринята с пониманием. Через месяц он привез нужную смазку, рассказав, что доставил ее на себе, в пальто:

— Все думал, как объясню таможенникам, если заинтересуются, почему она в кармане, а не в багаже?..

Как-то он пришел в ТХИ и рассказал историю:

— Зашел я на днях в гастроном на углу рядом с Внешторгом. Рядом оказались двое, по виду — алкаши. «Дай рубль» — говорят. Я дал. Они: «Жди здесь». Через минуту появляются с бутылкой и каким-то свертком. Зашли во двор. Они достали три стакана и разлили водку. В газете были хлеб и колбаса. Перед тем, как выпить, я сказал по привычке: «Ваше здоровье, господа!» Зажмурился и выпил. Когда открыл глаза — ни собутыльников, ни закуски. Мое «господа» и спугнуло их. Все бы ничего, да без закуски я не любитель выпить.

По делам оперативным «Рубо» каждый раз привозил что-либо. Наши отношения начали определяться как весьма перспективные. Но… всему приходит конец.

Одно из заданий было важным и весьма деликатным: достать образец молибденовой смазки, применяемой в системе гироскопов ракет армии НАТО. «Рубо» охотно взялся его выполнить. Через недели три приехал в Москву и сообщил, что путь добычи образца найден: работник фирмы «Боинг» в Париже имеет связи среди военных Франции.

— Мой друг из «Боинга» спрашивает, сколько нужно смазки?

Я запросил информационный отдел, тот уточнил просьбу у заказчика — военного исследовательского института. Через несколько дней я сообщил «Рубо», что нужно пять килограммов, якобы это стандартная упаковка. Вскоре «Рубо» прилетел из Парижа.

— Анатолий, я виделся с другом из «Боинга» и просил его достать нужное количество. А он мне в ответ: можешь не говорить, для кого эта смазка — для русских…

Я изумился такой прозорливости. Тот продолжал:

— Он еще добавил: для всех ракет НАТО нужно всего двести грамм этой смазки…

Это был шок. Какая нелепость! Но «Рубо» добил меня окончательно:

— Мой друг предостерег меня от участия в секретных делах с Россией. Более того, он сказал, что по моим следам идут люди из Сюрте националь — французской контрразведки и что они уже интересовались о характере связи меня с русскими.

И все же он выложил передо мной маленькую коробочку, в которой было около грамма нужной мне смазки.

Но безопасность есть безопасность, оперативные контакты с «Рубо» пришлось свести на нет. А жаль — человек большой энергии, он явно гордился специфичными заданиями. Главное, он понимал, что моральная правота в промышленном шпионаже на советской стороне: мы боролись против изоляции страны в научно-техническом прогрессе и на мировом рынке разделения труда.

Плодотворный опыт работы с контрразведчиками был продолжен. Объединив усилия нескольких подразделений КГБ, провели операцию под кодовым названием «Цены».

Я вел переговоры с одной западной фирмой по заключению контракта на десять миллионов долларов. Речь шла о закупке оборудования по производству полимерного вещества как сырья для синтетического волокна. К участию в контракте привлекались фирмы из нескольких стран — производители оборудования и владелец ноу-хау.

Цель операции — узнать реальную стоимость предложения на оборудование и ноу-хау, то есть пределы снижения цен, на которые пойдут фирмы Запада. Наш конъюнктурный отдел в результате расчета вышел на цифру примерно на 5–7 процентов ниже предлагаемых. Эта сумма укладывалась в утвержденную ЦК КПСС и Советом Министров СССР.

Нам удалось заглянуть в нужный атташе-кейс и сфотографировать деловые бумаги главы делегации западных коммерсантов и специалистов, ведущих переговоры с ТХИ. Каково же было наше удивление, когда среди этих документов был обнаружен листок, всего один, но какого взрывоопасного содержания!

Это была заявка фирмы-производителя в европейский банк для получения кредитов. В ней говорилось, что фирма просит деньги на машинную часть контракта, электрику и так далее. Указывались цены по позициям. Но затем шел пункт, которых гласил: «Коэффициент 2 для стран Восточного блока». И вся сумма за оборудование увеличилась в два раза.

Искренне веря, что творю правое дело, когда раскрываю глаза Внешторгу на нечестные игры с ценами наших западных партнеров, я доложил полученные сведения начальнику НТР, который, в свою очередь, направил сведения официальным путем, как строго конфиденциальные, руководству Министерства внешней торговли СССР.

Но этот листок, оказывается, ставил под угрозу эффективность системы обсчета конъюнктурного рынка во Внешторге. Его руководство стало спасать «честь мундира», заявляя, что это происки КГБ.

Чтобы погасить начинающийся скандал между двумя могущественными ведомствами — КГБ и Минвнешторгом, нужен был «козел отпущения», и его нашли в моем лице. Был поставлен вопрос о моем исчезновении из-под «крыши». Обо мне говорили, как о «кэгэбэшнике», ведущем подкоп под традиционные устои Внешторга, собирали на меня компрометирующие материалы.

Банковский «компромат» жег руки коммерсантам Внешторга, ибо в ней были сведения о принципе завышения цен западными партнерами в два раза на экспортируемое в Советский Союз оборудование и ноу-хау. Эти «два раза» система обсчета цен во Внешторге была не в состоянии уловить.

Рассмотрение полученной разведкой информации в высоких инстанциях с участием руководства КГБ, разведки и Внешторга не дало хода амбициям торговых профессионалов и заставило их признать несовершенство конъюнктурной системы. Если учесть, что только ТХИ ежегодно закупал более чем на 2 миллиарда долларов, то можно представить, сколько переплатила западным фирмам моя страна.

Чувствовал ли я себя в этой ситуации именинником? И да, и нет. Во-первых, чуть не вылетел из Внешторга и даже из собственного ведомства — «чуткие» кадровики грозили мне увольнением «за подрыв авторитета КГБ». Во-вторых, меня не привлекали лавры, добытые путем конфликта с сильными мира сего во Внешторге. И тем не менее я поработал там еще более десяти лет и, думаю, весьма успешно.

Радовало торжество правды, пусть довольно шумной, но все же в интересах государства. Я глубже стал понимать, что безопасность его — это не только работа военного контрразведчика, ноу-хау и образцы по линии НТР, но и прямой экономический вклад в дело моей Родины.

С оперативной точки зрения в этом деле мне помог японский источник, который подсказал о завышении цен Западом. Но это «чудо» в отношениях КГБ и Внешторга не могло бы свершиться, если бы не мой частный визит в ЦК КПСС к старому знакомому — тому самому Виктору Сергеевичу, с которым судьба свела меня в Англии и которого я принимал в Японии.

Редкий случай, но здравый смысл восторжествовал в плановом хозяйстве страны, где работали по принципу: «Все, что не из руководящих уст, то от лукавого».

Год закончился для меня весьма неплохо. Начата работа с японскими источниками, получена информация и образцы, появились новые полезные контакты среди бизнесменов и специалистов в ФРГ, Австрии, Франции. И все же моими любимыми источниками были японцы. А главное удовлетворение я получил в результате завершения разработки японского специалиста, которого назвал «Фузи».

Ни электроника, ни химия, ни, тем более, атомная энергетика не могут существовать без сверхчистых материалов. Как правило, получение абсолютно чистого материала зависит от технологии очистки. Это сейчас по телевидению домохозяйкам предлагают систему получения сверхчистой воды. А тогда, в середине шестидесятых, специальные вещества для очистки — ионообменные смолы (амберлиты) находились в стадии эксперимента. Универсальных смол не было, их нет и сейчас, а были избирательные — для каждого материала была своя.

Разведывательное задание гласило: добыть образцы и технологию производства экспериментальных ионообменных смол серии «X». Нужно было искать источник, который смог бы на регулярной основе передавать образцы и информацию, в первую очередь американского производства. Еще в Японии, разобравшись со спецификой проблемы, я стал наносить визиты химическим компаниям и специализирующимся в области очистки воды фирмам.

Исходил из того, что японцы очень беспокоились о качестве своей продукции на мировом рынке. А оно зависело от качества исходного сырья. Предполагалось, что группа крупнейших корпораций, известных в Японии как «большая десятка», — дзайбацу, наладит для собственных нужд производство ионообменных смол, вернее всего, по американской лицензии. Так оно и случилось. Удалось установить оперативный контакт со специалистом на основе интереса его к СССР. Себя он считал социал-демократом, а в прошлом был японским комсомольцем.

«Фузи» плохо говорил по-английски, но все же мы нашли общий язык. Еще в Японии он передал информацию и образцы для атомной, химической, электронной промышленности, описания к ним, а для двух — ноу-хау.

Всего два раза побывал «Фузи» в СССР: на торгово-промышленной выставке и проездом в Европу, но этих встреч и контактов в Японии было достаточно, чтобы установить оперативные отношения. В последний визит в Москву я встретил «Фузи» в гостинице и построил его программу пребывания таким образом, чтобы максимально поддержать в нем добрые чувства к моей Родине. Он мечтал побывать в Ленинграде — колыбели Октябрьской революции. Мы поехали в город на Неве, совершили экскурсии по нему. Но наибольшее впечатление на него произвело Пискаревское кладбище, где захоронены шестьсот тысяч ленинградцев, умерших в блокаду от голода и от ран, убитых при защите города.

Когда я перевел трагические строки дневника Тани Савичевой, «Фузи» окаменел и дрожащей рукой коснулся стекла, под которым лежали листочки из 1943 года. Это было эхо войны, сравнимое разве что с эхом Хиросимы — для японцев, Орадура — для французов, Хатыни — для белорусов, Пёрл-Харбора — для американцев и Ковентри — для англичан.

Перед памятником матери-Родине «Фузи» упал на колени и надолго замер, сложив ладони перед лицом. Думается, он испытывал такое же чувство личной вины за содеянное человеком, что испытал я у символической могилы жертвам атомной бомбардировки в центре Хиросимы.

В Москве мы посетили музей-квартиру Николая Островского. Я знал, что «Фузи» относился к личности писателя с большим уважением и приход в музей был для него своеобразным праздником.

— Максимов-сан, «Как закалялась сталь» я читал в Японии еще до войны, — воскликнул взволнованный «Фузи», когда нашел знакомую книгу на японском языке. — Читали скрытно — она была в Японии запрещена.

Работник музея — близкий Островскому — человек предложил расписаться в книге отзывов. Сделать это я попросил не под своей фамилией, а просто «Фузи» — его чувства к Островскому в Японии могут и не понять, «Фузи» согласился.

В Москве мы оговорили с ним задания, условия неофициальной переписки, встречи в Токио.

Весной шестьдесят шестого года я побывал в Японии с коротким визитом, получил от «Фузи» очередную информацию и образцы. Встретился еще с двумя источниками, которые работали над синтетическими каучуками для космической техники и приборами контроля за качеством интегральных схем.

Повидал и «Манга» — главу фирмы-производителя. Его я знал с шестьдесят третьего года. Это был японец с типичными чертами американского бизнесмена. Молодой коммерсант рвался на советский рынок, и моя помощь в этом деле оказалась решающей. Я оговорил с ним задание на добывание оборудования и информации для конструкторского бюро, которое создавало пассажирский самолет нового поколения. «Ил-62» не мог получить международный сертификат качества без системы кондиционирования.

Требовалось добыть аналогичное оборудование американского авиалайнера «Боинг-707» — полный комплект установки, техническое описание и инструкции по эксплуатации. На приобретение выделялось 130 000 долларов.

Естественно, задание было поставлено разведке, ибо ни по частям, ни целиком «Боинг-707» в страны Восточного блока не продавался. Пока я был в Токио, «Манг» нашел канал выполнения задания — через авиакомпанию «Пан америкен».

Однако дело до доставки установки в Советский Союз не дошло. Через пару месяцев «Манг» прилетел в Москву и привез с собой полный комплект рабочих чертежей всех узлов установки, полное описание и нужные инструкции. Когда наши специалисты просмотрели гору информации в несколько тысяч листов, то удовлетворились. Задание было выполнено. Более того, «Манг» — миллионер ничего не взял за все это богатство.

Мои руководители не могли взять в толк, почему источник отказывается от тысячи долларов? Я пояснил, что ему нужна наша помощь в проникновении на наш рынок, а не деньги. Именно это и есть основа работы с ним. Но руководство было неумолимо:

— Нет такого миллионера, который отказался бы от живых тысячи долларов!

— Максимов-сан, эти доллары я не могу взять, — вежливо, но со всей решительностью отказался при встрече «Манг». — Мы ведь друзья с вами…

А для меня наступило время мучительных раздумий: как сделать «другу» подарок за тысячу долларов? За доллары купить тогда ничего было нельзя. Но за тысячу рублей можно было попытаться. На такую сумму сувенира в Москве я не обнаружил, пришлось купить два по пятьсот рублей. Вручил «Мангу» грузинской чеканки маленькие стаканчики на серебряном подносе и рог, отделанный серебром. Проблем с вручением не было.

Позднее я узнал, что конструкторское бюро «Ил-62» использовало кондиционер «Боинга» в создании отечественной системы кондиционирования воздуха для стратегических бомбардировщиков, космических кораблей и подводных лодок.

В благодарность за эту информацию и другие щепетильные задания я помог «Мангу» открыть в Москве его собственное коммерческое бюро.

Напрасно я гордился, что немного разобрался в отношениях японцев между собой внутри фирмы. Шеф бюро фирмы «Манга» в Москве знал русский язык еще со времен плена. Как-то «Манг» спросил меня:

— Скажите, Максимов-сан, мой глава бюро хорошо знает русский язык? Он просит себе девушку-переводчицу для работы в офисе…

Глава бюро знал язык хорошо, но, конечно, были шероховатости. Об этом я и сказал «Мангу». По японским же обычаям в этом случае нужна не правда, а лесть. «Манг» сделал вывод: раз я хвалил, но сделал замечание, значит, скрыл правду — глава бюро язык знал плохо. Через наделю я встретил расстроенного главу бюро:

— Максимов-сан, мой босс, ссылаясь на вас, сказал, что я плохо знаю русский язык. И теперь мне сократили, заработную плату на 15 процентов.

Я как мог стал успокаивать старого японца, объяснил характер беседы с «Мангом». Но тот был безутешен, говоря, что не деньги его беспокоят, а доброе имя. В очередной приезд «Манга» я упросил его быть справедливым к подчиненному. Опять то же: восток — дело тонкое.

В том же году мне пришлось начать работать над сложным заданием для нужд космических исследований. Речь шла об изготовлении за рубежом нестандартного оборудования — термобаровлагокамеры для испытания космонавтов и приборов. Это была климатическая камера, имитирующая условия космоса на Земле. Главной ее особенностью был глубокий вакуум. Именно глубокий, почти космический вакуум стал камнем преткновения — оборудование было отнесено к категории строгого эмбарго, даже строжайшего, так как работа с такими камерами вносила прямой вклад в создание систем, позднее названных «оружием космических войн». Заказчиками такого оборудования были Англия, США, Франция, а камеры с требуемыми параметрами нужны были только США и СССР. Товар штучный, скрыть его трудно.

Нужен был особый контракт. Это означало, что камеру изготовят на нескольких фирмах Запада и в разных странах. Но все оборудование — это установка с многоэтажный дом. Сама камера — 8 кубических метров, а вот насосы для создания глубокого вакуума…

Заказали камеру в Европе, отправили в Японию; а там заменили на местную, специально для этого изготовленную. Камеру строгого эмбарго привезли в СССР. Японские специалисты наладили ее, и в ней проходили испытания космонавты и приборы для космических целей.

Разведка взялась обеспечивать космическую программу термобаровлагокамерами различных размеров. Одновременно решалась проблема обеспечения технологий их производства на отечественных заводах. Отставание в таком производстве определялось в семь лет. Нужна была камера объемом в 17 кубических метров, а это уже оборудование на нескольких большегрузных железнодорожных платформах.

Началась разработка путей выполнения задания. Главным моим помощником в этом деле был «Кондо», японец почти моих лет, коммерсант, что весьма важно, так как нужен был организатор. «Кондо» и я разработали поиск в Японии конструктора климатических камер, который взялся бы решить техническую задачу по созданию изделий подобного типа силами японской стороны и укомплектовать их электроникой американского производства.

Так волей или неволей «Кондо», я и японский конструктор стали инициаторами развития сверхнового направления в японской промышленности — имитации условий космоса на Земле. Думаю, и сейчас японское агентство по аэрокосмонавтике получает камеры этого конструктора-энтузиаста, который, к сожалению, уже умер. Но он оставил память — инженерную мысль и для России, и для Японии.

«Кондо» помог «Конструктору» негласно получить необходимые сведения о производстве на американских, английских и французских фирмах. Первая камера в 17 кубических метров была сделана за какие-то десять месяцев. За ней были другие, но вершиной конструкторской мысли стала камера в 100 кубических метров. Электроника для нее была уже японского производства, вакуумные насосы — из США, Англии и Японии.

В середине года я побывал на Британских островах, где в Лондоне получил образцы ионообменных смол и сведения о их производстве на английской фирме «Ай-Си-Аи». Это была целевая поездка.

Визит в Лондон — это снова музеи и картинная галерея национального искусства Тейт, где я простаивал часами перед великим маринистом Тернером. Фирма-клиент ТХИ устроила в мою честь ленч, после него мне указали на место, обозначаемое во всех странах мира двумя буквами. Обратил внимание, что оно предназначено явно для двоих. О своем открытии я уведомил присутствующих и пригласил кого-либо присоединиться ко мне.

— Это не в английских нравах — или один, или трое…

— А зачем же на двоих?

— О, это от британской демократии: могу, но не хочу… Быть в Лондоне и не посетить Бейкер-стрит для меня казалось непростительным. На этой улице, в доме 221-6 английский писатель Артур Конан Дойл «поселил» знаменитого детектива. Вот на доме вывеска «Покои доктора Ватсона», рядом гостиница под названием «Отель Шерлока Холмса», а вот и квартира сыщика. Писатель умер, не узнав, что на улице появится действительно дом с выдуманным им ранее номером.

Когда в него въехала фирма, в офис полетели письма в адрес… Шерлока Холмса. Почты было столько, что фирма решила выпустить брошюру, в которой говорилось «об особом отношении к прославленному детективу». В офисе появилась «секретарша мистера Холмса», которая отвечает на письма читателей. «Мистер Холмс попросил меня ответить от его имени…», «Мистер Холмс сейчас на отдыхе…», «Мистер Холмс разводит пчел в графстве Суссекс…»

Захожу в таверну-салун на углу здания «Отеля Шерлок Холмса», надеясь посетить комнату, воспроизводящую обстановку кабинета сыщика, и упираюсь в спины людей, плотной толпой стоявших по всему залу. Все ели, пили и громко разговаривали, шум стоял неимоверный. Бармен, краснощекий упитанный мужчина в традиционном белом фартуке, явно меня о чем-то спрашивал.

Я кивнул, и через секунду в мою сторону поплыла тарелка с чем-то съестным и огромная кружка пива.

На тарелке лежал изрядный кусок ростбифа, пара картофелин и кусочки моркови. Приноровился в такой давке и стал осторожно орудовать вилкой с двумя зубцами. Минут через десять меня вынесло к ступеням лестницы. Поднимался я с трепетом в ожидании встречи со священным жилищем великого мастера сыска.

В кабинете в упор на меня смотрели горящие фосфором глаза собаки Баскервилей, рядом змея из новеллы «Пестрая лента», тут же трубка, скрипка и лупа сыщика. На столе лежит бумажка с шифрованной запиской — это «пляшущие человечки». А вот и сам мистер Холмс — именно в такого сыщика стрелял наемный убийца, приняв бюст за реального детектива.

Уношу с собой «Каталог коллекции Шерлока Холмса», на котором делаю надпись: «Куплена 23 июня 1966 года во время посещения таверны Шерлока Холмса, которая расположена в двух минутах ходьбы от Трафальгарской площади».

Успех разведчика во многом зависит от того, как сложатся его отношения с «чистыми» работниками ведомства, «под крышей» которого он работает. В моем случае — Теххимимпорта. Обязанности по работе я исполнял профессионально, рос в должностях. От меня «чистые» получали помощь не только советами, но и делами. Работы я не сторонился, и вскоре мои коллеги перестали стесняться меня. Более того — стали помогать.

Далеко не всегда надо оформлять отношения «помощник» — разведка на юридической основе. Чаще всего я имел дело с людьми, доброжелательно настроенных к органам.

Один из директоров конторы в ТХИ долго сторонился меня, но жизнь помогла и ему и мне все расставить по своим местам. Под его началом работали молодые мужчина и женщина — оба семейные. Мужчина оформлялся на работу в западную страну в качестве представителя ТХИ — в той стране шли закупки оборудования для «Большой химии». Когда билеты уже были на руках, в партком Внешторга пришло анонимное письмо. Работника обвиняли в интимной связи с женщиной из конторы. Партком потребовал разобраться.

В отчаянии директор обратился ко мне. Я знал подчиненного ему работника и плохого о нем ничего сказать не мог. Спросил своих «помощников» — те подтвердили порядочность человека.

— Валентин, можешь сказать в парткоме, что со стороны нашей службы к сотруднику претензий нет, анонимка — клевета…

Я превысил свои полномочия — это было дело контрразведчиков, но стоял вопрос о важной государственной работе в стране, решающей задачи для нужд и нашего народного хозяйства. И я взял «грех» на душу. Я не был уж столь бескорыстен, надеясь, что это зачтется мне в работе с руководством ТХИ. Так и случилось. Работник уехал за рубеж, честь женщины была спасена, а я стал обращаться с доверительными просьбами к директору, который в отношениях со мной до этого случая был весьма строптив.

В январе шестьдесят седьмого года началось мое оформление в Канаду для работы на «Экспо-67». До выезда мне было необходимо побывать в Японии для встречи с «Фузи», «Кондо» и специалистом по климатическим камерам.

Как обычно, зашел к коллеге из информационной группы НТР.

— Митя, дорогой, — с деланным радушием обратился я к симпатичному коллеге, с которым нас роднила живопись, — что привезти тебе с Японских островов? Что-нибудь из красок?

— Точно. Нужна берлинская лазурь, в общем, оттенки голубого и синего. Я что-то увлекся прозрачностью неба Подмосковья.

— Нет проблем, Митя. А нет ли у тебя какого-нибудь старого задания, еще не выполненного? Может быть, я поработаю? Ты меня знаешь — люблю что-то особенное…

— Смотри сам, — и Митя подсунул мне толстенную папку-досье с заданиями ВПК.

Я стал читать бланк заявки на указанной Митей странице. Конечно, задание по Америке, фирма «Митчелл», работают уже два года в Нью-Йорке, Париже и Лондоне. А что же нужно? Образец гелиевого ожижителя — криостат. Номер задания говорит о космической тематике: сверхнизкая температура, почти абсолютный нуль, 9 градусов по Кельвину.

— Хорошо, я возьму это задание на проработку…

— Но помни — это для космоса… Сам знаешь — важное.

— Важное? А что же оно киснет уже два года в Европе и за океаном? Они, видимо, уже давно его «рассекретили» перед американской контрразведкой. Ладно, беру — есть кое-какие задумки…

— Ты лучше посмотри внимательнее на номер задания: ведь два нуля — совершенно секретное. Да с этим заданием в нью-йоркской резидентуре никто даже и не пытался работать. Это им не по зубам. Почему оно не у вас? Так распорядились сверху.

Митя еще добавил:

— Выполнишь — крути дырку под орден. Оно на учете!

На том и расстались.

Я напрягся и вспомнил, что один из моих японцев, «Тромб», который помогал мне на границе доступного и опасного, работал в коммерческой фирме и однажды мы обсуждали с ним закупку криостатов из фирмы «Митчелл». Правда, простых, для обычных дел. Но и тогда были трудности с получением экспортной лицензии на ввоз приборов в СССР. «Тромб» особенно рисковать не хотел. Постоянно он пребывал в Осаке, во время визитов в Москву обязательно встречался со мной.

Его судьба была тесно связана с Квантунской армией, которая в годы войны оккупировала Маньчжурию. У «Тромба» был там друг. Теперь он стал большим начальником в МИТИ — Министерстве международной торговли и промышленности. Жизнью оба были обязаны нашим войскам, которые стремительно разгромили японцев в сентябре 1945 года: «Тромб» и его друг были приговорены японским военно-полевым судом к расстрелу за пораженческие настроения.

За три года плена в Сибири «Тромб» выучил русский язык и теперь занимал руководящий пост в торговой фирме, имеющей хорошие отношения с Китаем и СССР. К нему-то я и собирался обратиться, знал, что он выполнит задание, если, конечно, возьмется за него. Если же откажется, о моей просьбе никто не узнает. В Токио я позвонил «Тромбу» и, мотивируя встречу работой по ТХИ, через пару дней встретился с ним в китайском ресторане на Гинзе.

— Помнится, мы разговаривали об американской фирме «Митчелл»…

— Да, Максимов-сан, мы имеем соглашение на поставку их криостатов в Японии, но не в страны Восточного блока.

— У меня есть просьба… — И я изложил суть задания, в ответ на что бизнесмен не по-японски развел руками: «Ну, что с вами поделаешь!»

— Хорошо, Максимов-сан, через три дня я дам вам ответ.

И вот мы снова сидим на Гинзе.

— Мы уже поставили два гелиевых ожижителя в Хиросимский университет. Один в работе, другой — в запасе. Конечно, вам образец нужен срочно? Как говорится, «кровь из носа!..»?

— В пределах полугода.

— Я организую поставку в Москву через три месяца. Цена — 15 000 долларов.

Я имел полномочия приобрести криостат за 7 500 долларов. Но это уже были «технические» трудности. Разговор с «Тромбом» происходил в марте, и мы договорились, что к концу мая образец будет в Москве. Я разъяснил, как и кому передать образец (я в это время уже должен быть в Монреале) и как получить деньги.

«Тромб» обещание выполнил. Мой коллега из НТР, который принял от японца образец, рассказал о реакции руководства на появление криостата в здании разведки. Образец был на контроле у руководства КГБ. Связано это было с тем, что стыковка грузовых космических кораблей срывалась одна за другой — лазерный прицел не давал нужной точности при сближении «грузовика» со станцией длительного использования. Нужен был криостат с температурой именно в 9° Кельвина, чтобы стабилизировать лазерный луч, направленный на стыковочный узел станции.

На вид прибор был как обычный термос, рассчитанный на литр, но его значение было более чем значительное: один за другим грузовые корабли сгорали в атмосфере Земли, не выполнив стыковку.

Мой начальник во Внешторге и коллега, получивший образец от «Тромба», принесли криостат в кабинет заместителя начальника НТР. Тот позвонил начальнику разведки и получил приказ принести криостат к нему.

— И вот эта штука может помочь нашему космосу? — начал с сомнением начальник разведки, мысля крупными государственными категориями.

— Да, это тот самый образец, наконец-то мы его достали, — сказал замнач НТР.

— Вы уверены, что тот самый?

— Абсолютно.

Через час образец был доставлен в конструкторское бюро космических ракет. А я, вернувшись из Канады осенью шестьдесят седьмого года, был награжден… почетной грамотой за подписью председателя КГБ со стандартной формулировкой «за достигнутые положительные результаты…» Я был счастлив, особенно от того, что мой пиджак не пришлось дырявить.

Порадовал меня и «Фузи». Он приготовил обширную информацию по ионообменным смолам для нужд строителей подводных лодок с атомной установкой и производства твердых ракетных топлив. Передал он и секретный доклад на конференции по стратегии и тактике в области применения амберлитовых (ионообменных) смол.

По своей инициативе «Фузи» передал мне карту Японских островов, на которой было указано размещение военно-морских и военно-воздушных баз США: назначение, состав, количество самолетов и судов, другие характеризующие сведения. Данные «Фузи» получил от своего друга по университету, который был близок к группе политиков, в число которых входили премьер-министр и министр МИТИ.

Карта была направлена в ГРУ, которое оценило сведения положительно, заметив: данные дополнили уже имеющиеся сведения о дислокации американских войск в Японии.

Я возвратился в Москву и в конце апреля пересек Атлантический океан для работы на «Экспо-67».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.