Квартиранты

Пятница, 15 окт. 1943 г.

Когда мы вынуждены были сдать свою большую заднюю комнату, это означало для нас также поступиться собственной гордостью, ибо никто из нас не привык к тому, чтобы за деньги пускать в дом чужого.

Но когда настигает нужда и сдача комнаты в аренду становится крайней необходимостью, нужно уметь отбросить и гордость, и что-то гораздо большее. И мы это сделали. Большую спальню освободили и заново обставили той мебелью, которая у нас еще оставалась. Этого, правда, не хватало для шикарной гостиной, совмещенной со спальней. Так что мой отец стал бродить по всяческим распродажам и аукционам и день за днем приносил домой то одну, то другую вещицу.

Недели через три мы уже обзавелись премиленькой корзиной для бумаг, появился и чайный столик — ну просто картинка, но все еще не хватало двух кресел и самого обычного шкафа.

Отец снова пустился на поиски и даже взял меня с собой для особой приманки. Придя на аукцион, мы уселись на деревянную скамью среди ошалевших перекупщиков и каких-то подозрительных личностей и ждали, ждали, ждали. Мы могли бы прождать вплоть до следующего дня, потому что на продажу выставляли только фарфор!

Разочарованные, пошли мы обратно, чтобы назавтра, без особых надежд, повторить свою попытку. Но… на этот раз дело пошло удачнее, и мой отец подцепил великолепный дубовый шкаф и два клубных кожаных кресла. Чтобы отпраздновать эти новые приобретения и надежду скоро найти жильца, мы позволили себе выпить по чашке чая с пирожным и радостные вернулись домой.

Но о горе! Когда на следующий день нам доставили шкаф с двумя креслами и внесли их в комнату, мать заметила, что в шкафу виднелись какие-то странные дырочки. Отец глянул… и впрямь: шкаф был изъеден древоточцем. Об этом ничего не было сказано в документах, и этого никак нельзя было разглядеть в полутемном помещении аукциона.

Как только мы это обнаружили, мы тут же стали и кресла рассматривать через лупу, и, конечно, там тоже было полно этих тварей. Мы позвонили аукционисту и попросили как можно скорее забрать все вещи обратно. Их забрали, и мать вздохнула с облегчением, когда мебель вынесли из квартиры. Отец тоже вздохнул — но с сожалением о деньгах, потерянных на всей этой операции.

Несколько дней спустя отец встретил знакомого, у которого дома имелась кое-какая мебель, которую он охотно отдал бы нам, пока мы не найдем чего-нибудь получше. Так что вопрос в конце концов был решен.

И вот мы взялись за составление надлежащего объявления, которое будет помещено в витрине книжного магазина и оплачено на неделю.

Скоро стали приходить люди, чтобы посмотреть помещение. Первым оказался пожилой господин, искавший комнату для своего неженатого сына. Мы почти обо всем уже договорились, когда сын тоже вдруг стал подавать голос и говорить такие странные вещи, что моя мать всерьез усомнилась в его рассудке — и не безосновательно, так как его отец робко признал, что сын действительно несколько не в себе. Моя мать уж и не знала, как побыстрее их выпроводить.

Десятки людей приходили и уходили, пока однажды не появился невысокий полный господин средних лет, объявивший, что будет много платить и мало требовать; на том и порешили. И действительно, этот господин принес нам куда больше радости, чем хлопот. Каждое воскресенье он дарил детям шоколад, взрослым сигареты и не раз приглашал всех нас в кино. Через полтора года он поселился со своей матерью и сестрой в собственной квартире и, посетив нас однажды, уверял, что никогда не проводил время так приятно, как с нами.

И опять мы повесили объявление, и снова звонили и приходили и стар, и млад. Как-то явилась довольно молодая дама в шляпе, как у служащих Армии спасения. Мы так и прозвали ее: Жозефина из Армии спасения. Она поселилась у нас, но отнюдь не была столь же приятной, как тот полный низенький господин. Прежде всего, она оказалась ужасно неряшлива, бросала вещи куда попало, а к тому же, и это самое главное, ее навещал кавалер, который частенько бывал пьян, а это уж никак не доставляло нам радости. Так, однажды среди ночи нас будит звонок, отец бежит посмотреть, в чем дело, и видит вдрызг пьяного парня, который похлопывает его по плечу, приговаривая: «Но мы же друзья! Мы же добрые друзья!» Бац!.. и дверь захлопывается у него перед носом.

Когда в мае 1940 года разразилась война, мы отказали Жозефине от комнаты и сдали ее одному нашему знакомому, молодому человеку тридцати лет, который к тому времени был помолвлен.

Молодой человек, очень приятный на вид, обладал, увы, одним недостатком: он был ужасно избалован. Однажды, когда стояли холодные зимние дни, а мы все уже экономили электричество, он стал жаловаться, что ему очень холодно. Это было бессовестное преувеличение, потому что как раз у него в комнате отопление было установлено на пределе. Но к квартирантам приходится быть снисходительными, и мы разрешили ему иногда включать на час электрическую печку. И что же? Целый день печка была включена на максимальную температуру. Мы его и просили, и умоляли быть хоть чуточку экономней — напрасно. Счетчик показывал чудовищный перерасход, и в один прекрасный день моя отважная мать вынула предохранитель, а сама куда-то исчезла. Вину возложили на печку: по-видимому, она чересчур перегрелась, и молодому человеку пришлось отныне жить в холоде.

Несмотря ни на что, он прожил у нас тоже полтора года, пока не женился.

И снова комната пустовала. Мама хотела уже опять давать объявление, когда позвонил один наш знакомый и навязал нам человека, который развелся и срочно нуждался в комнате. К нам явился высокий мужчина лет тридцати пяти, в очках, на вид несимпатичный. Мы не хотели разочаровывать нашего знакомого и сдали комнату этому мужчине. Он также был обручен, и его невеста часто приходила к нам. Свадьба вот-вот должна была состояться, когда он вдруг с ней поссорился и второпях женился на другой.

Но тут мы переехали, и с квартирантами (надеюсь, навсегда) было покончено!