VII

VII

Спустя три дня войска арьергарда, приведенные в полный порядок стараниями Багратиона и его помощников, находились уже в нескольких верстах от Тильзита, где помещалась главная квартира Беннигсена.

Француз, утомленные длительными боями и маршами, преследовали не особенно настойчиво. К тому же сказалось отсутствие кавалерии Мюрата, застрявшей в болотах под Кенигсбергом. Последнее обстоятельство имело для русских и другую выгоду. Отряды Каменского и Лестока, избежав встречи с превосходящими силами неприятеля, благополучно присоединились к арьергарду, весьма ободренному таким подкреплением.

Одновременно Багратион узнал, что корпус маршала Нея, угрожавший все время с правого фланга, остановился у Гумбинена. Опасность внезапного нападения пока миновала. Посылая Дениса в главную квартиру с приятными вестями, князь сказал:

– Передай, душа моя, что войско наше сохранило полное устройство и бодрость духа. Неудача не уменьшила храбрости. Ежели потребуется, будем сражаться, как всегда.

Денис поскакал в Тильзит в приподнятом настроении. Но по дороге, не доезжая до города, встретил адъютанта главнокомандующего, майора Эрнеста Шепинга, с которым был в дружеских отношениях.

– Что нового, Шепинг? – спросил Денис, сдерживая коня, когда они поравнялись

– Держу пари, никогда не отгадаешь, – ответил с улыбкой майор.

– Везешь предписание князю Багратиону?

– Это более или менее ясно, но какое? – И, чуть помедлив, гордясь важностью порученного ему дела, Шепинг продолжил: – Я делаю историю, мой милый… Главнокомандующий предлагает князю немедленно войти через меня в сношение с французами, предложить им перемирие, пока приступим к переговорам о мире…

Денис задохнулся от изумления и охватившего его негодования.

– Как? Не отомстив за Фридланд? Признав себя побежденными?

– Ну, эти уже пусть дипломаты устанавливают. Я сказал тебе все. Прощай!

Подавленный известием, ничего не чувствуя, кроме позора предстоящего мира, Денис поспешил к Беннигсену с намерением уверить его в отличном положении войск арьергарда и в полной возможности продолжать военные действия. Однако, прибыв в главную квартиру, убедился, что ничто уже не поможет. Дом, занимаемый Беннигсеном, был наполнен людьми различного рода. «Тут были, – вспоминал впоследствии Денис, – англичане, шведы, пруссаки, французы-роялисты, русские военные и гражданские чиновники, разночинцы, чуждые службы и военной и гражданской тунеядцы, интриганы, – словом, это был рынок политических и военных спекуляторов, обанкротившихся в своих надеждах, планах и замыслах».

Среди этой толпы царила невообразимая паника. Один из фаворитов главнокомандующего, бывший гатчинский парадир, бездарный генерал Эссен, узнав, с чем прибыл Денис, от страха пришел в полное расстройство.

– Что вы, что вы! Разве можно в такое время советовать главнокомандующему столь вздорные вещи, как продолжение войны, – сказал он Давыдову.

– Почему же вашему превосходительству это кажется вздорным?

– Да ведь мы в ужасном положении! Армия не боеспособна. Как может ваш Багратион тешить себя бессмысленными надеждами задержать величавшего полководца? Чистейшие химеры! Перед Бонапартом капитулировали первоклассные европейские армии… Австрия повержена! Пруссия повержена! Поймите! А вы столь самонадеянно полагаете, будто русские войска могут что-то еще сделать… Нет, у нас единственный шанс на спасение – это мир! Мир во что бы то ни стало!

Денису стало противно смотреть на перепуганного генерала. Он молча откланялся. Потом, оглядев общество, среди которого находился, призадумался. Все штабные господа разделяли мнение Эссена. И некоторые шепотом уже титуловали Бонапарта «его величеством Наполеоном». «При таком воинственном расположении духа, – иронически подумал Денис, – без сомнения, нечего и помышлять о продолжении борьбы с неприятелем!» Сегодня Денис еще раз убедился, насколько армейские войска, всегда готовые до последней капли крови защищать отечество, превосходят штабных господ, помышляющих лишь о собственном благополучии.

Беннигсен ничем от этих господ не отличался. Конечно, как главнокомандующему, ему было приятно услышать, что часть его войск сохранила боевой порядок, легче будет оправдываться перед государем, но продолжать военные действия он не собирался.

Выслушав Дениса, главнокомандующий сухо сказал:

– Передайте князю Багратиону мою благодарность и сообщите, что наша армия переправляется на правый берег Немана. Князю надлежит немедля присоединиться к главным силам и зажечь за собой мост…

… На следующий день русские войска были за Неманом. Французы заняли Тильзит. Наполеон Бонапарт стоял на левом гористом берегу реки и «ненасытным взором пожирал землю русскую, синеющую на горизонте».

А в главной квартире Беннигсена, переехавшей в Амт-Баублен, штабные господа робко и почтительно встречали французского офицера, прибывшего с ответом на предложение о перемирии. Однако капитан Луи Перигор, адъютант маршала Бертье, в щегольском гусарском ментике и высокой медвежьей шапке, никого приветливым взглядом и словом не удостоил. С насмешкой в глазах, гордо закинув голову, француз молча проследовал в зал, где ожидали его Беннигсен и генералы.

– Мой император поручил сообщить вам, – не снимая шапки, нагло глядя в глаза Беннигсену, сказал Перигор, – что он милостиво соглашается на предложенные вами переговоры и уполномочил вести их маршала Бертье…

Штабные господа вздохнули с облегчением. Дерзость и надменность гонца Наполеона никого из них не возмутили. Перигор оставался в шапке даже за обедом. Беннигсен пил за его здоровье и мило улыбался.

Зато в соседней комнате, где собрались молодые адъютанты и офицеры, поведение француза вызвало взрыв общего негодования.

– До какого унижения мы дожили, господа! – выходили из себя офицеры. – Перигор нарочно не снимает шапки, выказывая презрение! Нас оскорбляют в собственном доме! Невыносимо смотреть! Позор!

– Он держит себя, как татарский посол в стане русском, – горячился более всех Денис. – И я уверен, господа, дерзкая мысль не снимать шапки внушена ему свыше, как мерило нашей терпимости. А наша терпимость служит, может быть, мерилом числа и рода требований, которые намеревается Бонапарт предъявить при мирных переговорах…

– Правильно, верно, Давыдов! Подмечено тонко!

– В таком случае нам следует сбить шапку с головы Перигора! – воскликнул Офросимов. – Кто знает, господа, может статься, тогда бы из головы Бонапарта и выскочило несколько подготовленных статей мирного трактата!

– Шутки в сторону! Ты не далек от истины, Офросимов! – отозвался Денис. – Все дело в шапке.

– А мне кажется, роль шапки вы все-таки преувеличиваете, господа, – вмешался в разговор Грабовский. – Не надо забывать, что военный устав французской армии запрещает снимать шапки и каски офицерам, когда на них лядунки, означающие время службы.

– Пусть так! Но кто же мешал Перигору, исполнив поручение, снять лядунку, а после того и шапку? – с жаром возразил Денис. – Нет, господа, как хотите, а я продолжаю утверждать, что оскорбительная для нас всех шапка имеет дипломатическое назначение…

Денис не успел договорить фразы. В комнату вошел генерал Эссен. Лицо его, покрытое сизыми пятнами, выражало самое праздничное настроение. Пышные усы были замазаны соусом. Глаза блестели.

Увидев генерала, офицеры сразу притихли, вытянулись.

– Продолжайте, продолжайте, господа, – сказал генерал. – Я хотел немного освежиться… Там жарко… Но какой сегодня радостный день, господа! Его величество император Наполеон имеет самые добрые намерения… Мы спасены… Мы можем спать спокойно…

– Раньше, ваше превосходительство, хотелось бы знать условия, предлагаемые неприятелем, – сдержанно заметил Офросимов.

– Ах, господа! – махнул рукой генерал. – Какое значение имеют условия, если достигнуто главное… желание обеих сторон прекратить кровопролитие… Конечно, мы должны будем что-то уступить… покориться необходимости… Но ведь мы имеем дело с величайшим полководцем, господа, от единого мановения руки которого прекращают существование европейские государства. Я имел честь служить в прусской армии, господа, в армии, созданной великим Фридрихом! О, это была превосходная армия! И вот… она тоже капитулировала… Какими же преимуществами обладают русские войска, чтоб надеяться на успех сопротивления?

– Извольте, я могу ответить, ваше превосходительство, – сделав шаг вперед, еле владея собой от гнева, сказал Денис. – Возможно, что русская армия не так хорошо устроена, как та, в которой вы имели честь служить, ваше превосходительство. Но вам должно быть известно, что не было случая, чтоб русские когда-нибудь капитулировали… Это первое наше преимущество. Второе в том, что нам чужда сама мысль о капитуляции и невыносимо признание господства над собой чужеземцев… Среди нас нет космополитов, ваше превосходительство! И оскорбление чести своего отечества мы считаем оскорблением собственной чести!

Слушая Дениса, генерал молча хлопал глазами, старался понять причины столь необычной горячности офицера, но, кажется, так ничего и не понял.

…13 июня в красивом павильоне, установленном на середине реки Немана, где проходила демаркационная линия, произошло первое свидание русского и французского императоров. Денис, сопровождавший князя Багратиона, находился в числе немногих офицеров, ставших свидетелями этого события. Он снова увидел императора Александра, когда тот в просторной горнице полуразрушенной сельской корчмы на правом берегу реки дожидался Наполеона. Положив шляпу и перчатки на стол, Александр сидел у окна, старался напускным спокойствием и веселостью скрыть свое волнение. Да, его самолюбие было уязвлено самым чувствительным образом. Предстояла встреча с величайшим полководцем и завоевателем, стоявшим на рубежах России. Кто знает, каковы будут требования Наполеона?

Денис догадывался об истинных чувствах, владевших императором. Но кто же виноват во всем, как не сам император? Сражение при Аустерлице проиграно по его вине. Сражение при Фридланде проиграл бездарный Беннигсен, им назначенный. Предстоящий позорный мир – результат его недоверия русским войскам и командирам. Да и почему в конце концов в глазах всего света Наполеон стал гениальнейшим полководцем? Отдавая должное его военным талантам, решительности и проницательности, Денис все же полагал, что поразительные успехи Наполеона объясняются главным образом тем, что противостоящие силы до последнего времени управлялись неспособными начальниками, привязанными к давно отжившей военной системе. Это было ясно. Участвуя в последней кампании, Давыдов обнаружил и другое: Наполеон, как полководец, был далеко не безупречен в своих действиях. Несмотря на превосходство в силах, он выиграл эту кампанию лишь потому, что умел пользоваться ошибками Беннигсена, тогда как его собственные всегда оставались безнаказанными. А таких ошибок было немало. Распыление Наполеоном сил армии, опасное выдвижение вперед отдельных корпусов, опрометчивые поступки под Эйлау и Гейльсбергом – все это не прошло бы Наполеону даром, будь на месте Беннигсена кто-нибудь из учеников Суворова. По мнению Дениса и многих других участников кампании, мирные переговоры оттого и казались позорными, что воевать с Наполеоном было не так уж страшно. Русские войска нуждались лишь в смене неспособных начальников. Но Александр об этом не хотел и думать. Он нашел себе нового советника – битого прусского генерала Пфуля, известного фанатической привязанностью к прусским доктринам. Чего хорошего можно ожидать, если Александр сам своими поступками унижает достоинство русских16.

Денису показались унизительными и подробности самой встречи императоров. На левом, высоком берегу реки выстроилась вся наполеоновская гвардия. Горели на солнце знамена. Гремела музыка. Тысячи жителей в праздничных одеждах заполнили улицы Тильзита. А на правом, луговом берегу стояло лишь два взвода кавалергардов и эскадрон прусских гусар. Кругом было пустынно и тихо. Александр полчаса сидел в жалкой корчме.

– Едет, ваше величество! – сказал наконец вбежавший в горницу один из дежуривших на берегу адъютантов.

Стараясь сохранить хладнокровие, Александр, сопровождаемый великим князем Константином Павловичем, Беннигсеном и несколькими другими лицами, медленно направился к ожидавшей его барке, около которой на коне топтался прусский король Фридрих, которого Наполеон не соизволил пригласить на свидание.

А на том берегу стоял сплошной гул восторженных приветствий. Окруженный маршалами и адъютантами, на рыжей арабской лошади скакал к реке Наполеон. Денис без труда разглядел его маленькую плотную фигуру в шляпе и гвардейском мундире, с лентой Почетного легиона через плечо. Денис видел, как потом, первым причалив к плоту, Наполеон легкими, быстрыми шагами пошел навстречу Александру и, протянув руку, помог сойти с барки. Затем они скрылись в павильоне.

В последующие дни, когда Александр перебрался в Тильзит, приезд в город русским военным строго запретили, однако Денис, как адъютант Багратиона, был там не раз. И вскоре первые черновые, но весьма красочные записи о том, как он видел в Тильзите Наполеона и его маршалов, уже лежали в походной сумке.

Ермолов, которому Денис прочитал эти записи, отозвался о них одобрительно и посоветовал:

– Следует, по-моему, и предшествующие Тильзиту события записать… Видел ты много… Пригодится под старость!

– Опасаюсь, если всю правду записывать, без мундира останешься скорее, чем старость подойдет, – пошутил Денис.

– Ну, ты же по этой части опыт имеешь, – в обычной своей иронической манере сказал Ермолов. – Чего не следует – не напишешь, что следует – прибавишь… как вся ваша братия делает…

– Для потомства достоверность событий нужна, почтеннейший брат.

– За потомков не беспокойся, разберутся!

… Как-то раз, вечером, Денис с Евдокимом зашли к Раевскому. У него застали Ермолова, брата Александра Львовича и молоденького юнкера с темно-русыми вьющимися волосами, ясными глазами и чуть-чуть вздернутым носом.

– Вот и Денис с Евдокимом, можешь познакомиться, – сказал юнкеру Раевский.

Тот сделал шаг к Денису, смущаясь, протянул руку:

– Василий Давыдов…

– Да разве братья так встречаются? – рассмеялся Раевский. – Эх, ты!..

Денис догадался, что перед ним двоюродный брат Василий Львович. Обнял, крепко расцеловал.

– Ты на Левушку нашего похож… Правда, Евдоким?

– Наш покурносей, – басом сказал Евдоким.

– А он тоже в армии? – спросил юнкер.

– Нет еще, но просится сюда, – ответил Денис. – Сегодня я получил из дома письмо.

– Вот и отлично! Пиши, чтоб приезжал, я устрою его у себя, – сказал Раевский и шутя продолжил: – Мы целый взвод из колена Давыдовых сформируем. Посчитайте-ка, сколько родственников собралось!

Базиль, как семейные называли юнкера, оказался на редкость начитанным, умным юношей. Он чем-то похож на своего старшего брата – Раевского, относившегося к нему с трогательной, отцовской нежностью. Базиль был ровным в отношениях со всеми, выказывал равнодушие к чинам и наградам, живо интересовался всеми военными и политическими делами. Он быстро подружился с Денисом, разделял его взгляды на унизительность тильзитских мирных переговоров, резко осуждал императора Александра.

Когда мир был подписан, Денис, несмотря на уговоры однополчан, соблазнявших шумными гвардейскими утехами, решил взять долгосрочный отпуск и уехать в Москву. Прощаясь с ним, Базиль спросил:

– Тебя в самом деле не прельщает служба в гвардии?

– Нет, я не отказываюсь от гвардейского мундира, – улыбаясь, ответил Денис – Но, признаюсь, предпочел бы иметь хотя бы небольшую команду в армейских войсках, нежели гарцевать на плацу… По мне, брат Василий, дым бивачных костров куда приятней аромата дворцовых палат. Душа простора просит, поэзии жарких схваток… Впрочем, тебе еще этого не понять!

– Почему же? Напротив… Я, кажется, хорошо тебя понимаю. – И юнкер дружески крепко пожал руку Денису.