11. Кинематографические потрясения и столкновения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

11.

Кинематографические потрясения и столкновения

Глава, в которой Учитель Такеши пересматривает свой творческий путь и рассказывает о своих «учителях»...

Я сам удивляюсь количеству фильмов, в которых снимался. Самая первая работа, заслуживающая этого звания, — это довольно странный фильм Икуо Сэкимото «Данпу-ватаридори», где я сыграл несерьёзного полицейского. Он просто провалился в прокате! Не понимаю, как после такой неудачи мне вообще могли предложить ещё какие-то роли в кино.

Годы спустя, уже в середине 1990-х, я снялся в канадско-американском фильме Роберта Лонго по рассказу Уильяма Гибсона «Джонни-мнемоник». Там мне довелось поработать с Киану Ривзом — он уникальный актёр и очень обаятельный человек, — а также с Дольфом Лундгреном и гангста-рэпером Айс-Ти. На мой взгляд, получился отличный научно-фантастический фильм в жанре киберпанк, более-менее в. стиле «Бегущего по лезвию», культового фильма Ридли Скотта, или «Матрицы». История захватывает, спецэффекты впечатляют — притом что я не большой поклонник компьютерной графики. Этот сценарий уже тогда предрекал распространение информационного пиратства в XXI веке.

Получив «Золотого льва» за «Фейерверк», я вскоре после этого сыграл в фильме «Глаза Токио» режиссёра Жан-Пьера Лимузена. Это французская картина, действие которой происходит в Японии. Она получилась очень интересной, построенной по принципу игры «поиск сокровищ»[19].

Я уже рассказывал о том, какой удачей для меня были съёмки в фильме «Счастливого Рождества, мистер Лоуренс» (1983) режиссёра Нагисы Осимы. Поэтому шестнадцать лет спустя, в 1999-м, я с огромной радостью исполнил одну из ролей в его исторической картине «Табу», которая в 2000 году была включена в программу Каннского фестиваля. «Табу» — настоящее произведение мастера, эпическая драма, история любви на фоне беспощадных сражений между враждующими кланами Киото конца XIX века. Средства на съёмки фильма предоставил Джереми Томас, продюсер «Счастливого Рождества, мистер Лоуренс».

«Королевская битва» (2000)

Экранизация романа Косюна Таками «Королевская битва», снятая режиссёром Киндзи Фукасаку, наделала много шума. Впрочем, я так и не понял почему. Конечно, это очень жестокий фильм, «крышу сносит», по словам некоторых. В нем показана смертельная игра на необитаемом острове, которую организовал для учеников их бывший преподаватель — «учитель Китано»[20]. Чтобы выжить, школьники должны поубивать друг друга. Замысел устрашающий. Но в целом «Королевская битва» не более жестока, чем многие другие фильмы, которые пользовались куда большим успехом.

Лично я считаю, что Фукасаку-сан — один из величайших японских режиссёров современности. Когда я был студентом, я очень любил его сериалы (например, культовый сериал «Бои без чести и жалости») и фильмы про якудза — тогда этот жанр был ещё в новинку. К сожалению, Фукасаку скончался в 2003 году. Я также высоко ценю фильмы Сэйдзюна Судзуки, которому не раз воздавали должное такие режиссёры, как Тарантино и Джим Джармуш.

«Кровь и кости»

Картина «Кровь и кости» режиссёра Ёити Сал, где Китано блестяще исполнил главную роль, — это шокирующая история жизни Кима Сюнпэя, молодого крестьянина, который в 1923 году покидает родной остров на юге Кореи и отправляется в Осаку. В голове у него только одна мысль: сколотить состояние. Но ему это удаётся лишь отчасти и непомерной для его семьи ценой. Ким — человек крайне грубый, дикий, но настолько же притягательный — познаёт все муки одиночества, но собственная гордыня мешает ему обрести хоть малейшее утешение. Он сам разрушает всё, что любит. Китано полностью обнажается в этом фильме. Как в буквальном, так и в переносном смысле. Он прорывает, поглощает экран. За свою несравненную игру в Японии он будет дважды удостоен награды за лучшую мужскую роль: один раз — на «Кинема джанпо» (2005), одном из старейших японских кинофестивалей, и второй — на «Состязании фильмов Маиничи» (2005), фильм получил также главный приз Состязания. Во Франции пресса рассыпается в похвалах... «Кровь и кости: масштабное историческое полотно, неистовое и завораживающее», — пишет «Либерасьон». «Поразительная игра Китано в притче о власти, господстве и одиночестве», — утверждает «Фигаро». По мнению «Нувель обсерватёр», это «главное потрясение лета».

Съёмки фильма «Кровь и кости» были напряженными, тяжёлыми. Я играл угрюмого корейца, который эмигрировал в Японию в начале 1920-х, освоил осакский диалект и стал держать в страхе свою семью и весь бедный квартал. Роль давалась мне с трудом. Постоянно говорить на диалекте было ещё самым лёгким испытанием. Снимаясь в этой картине, я, казалось, заново переживал историю моего квартала, возвращался туда, где я вырос.

Как правило, если меня приглашают в качестве актёра, то я не вмешиваюсь в работу режиссёра. Он снимает своё кино. Это его дело. А я — играю. Вот для чего я здесь. И полагаю, ничего высказывать не должен. Но во время съёмок «Крови и костей» я иной раз позволял себе задать вопрос Ёити Саю. Потому что порой, когда он давал мне указания, я совершенно не понимал, чего он от меня хочет. Тогда я дружески спрашивал: «Да что ты мне тут вещаешь, а?» Звучит так, будто я ставлю под сомнение его идеи. Наверное, я вмешивался в то, что меня не касалось. Но в любом случае, это никогда не заходило слишком далеко. Я старался не одергивать его.

Наконец, «Кровь и кости» — это фильм с характером. Фильм-потрясение, сделанный мастерски. Его, к слову, отлично приняли в Европе, особенно во Франции, где отзывы критиков были, кажется, только хвалебными. Стоит также напомнить, что это — одна из самых мрачных страниц в истории японско-корейских отношений. И фильм достоверно показывает изнурительные будни жителей бедных кварталов и корейских гетто в Кансае[21] в межвоенный период. Люди буквально убивались на заводах, работая сдельно всего за пару иен. «Кровь и кости» также был тепло принят в Корее. Это уже что-то. Хорошо, когда кино помогает переосмыслить общую память двух стран. Это прогресс. И по сей день нужно использовать любую, даже малейшую возможность улучшить отношения между Японией и Южной Кореей, которые все ещё остаются напряжёнными.

Авторитеты

Кому-то это может показаться странным, но я плохо разбираюсь в кино. Я не знаю ни его историю, ни имён режиссёров. Никогда особо не интересовался кино в школе, не читал о нём в книгах. У меня нет классического образования кинематографиста. Я — самоучка, который всё узнавал на практике. Я не раз говорил, что снимаю кино прежде всего для себя, чтобы доставить себе удовольствие. И это правда, я сам себе лучший зритель! Забавно, что некоторые кинокритики не признают мой стиль и, кажется, сожалеют о том, что времена великих мастеров японского кино уже прошли, но при этом сравнивают в статьях мои картины с работами таких значительных фигур, как Ясудзиро Одзу, Кендзи Мидзогути или, скажем, Роберт Брессон. А ведь я ещё даже не смотрел многие из их фильмов! Полагаю, всё дело в том, что на большом экране я создал свой собственный стиль, далёкий от академических норм.

Впрочем, я признаю, что среди зарубежных режиссёров есть те, кто оказал на меня влияние, и даже те, кем я восхищаюсь. Например, я бесконечно уважаю Стэнли Кубрика. Он, безусловно, мой любимый режиссёр. Уже одно то, что он снял «Заводной апельсин» и «Космическую одиссею 2001 года», говорит о том, что он — гений. «Барри Линдон» и «Сияние» — тоже выдающиеся произведения. На его счету немного фильмов, зато какие! Все в разных жанрах, но ни одной комедии. Каждая его работа становилась знаковой для своего времени и совершенно разнородной публики. Я считаю, что он испытал влияние кубизма, возможно неосознанно. Как и в предыдущих картинах, в его последнем фильме «С широко закрытыми глазами» с Томом Крузом и Николь Кидман, который высоко оценили в Японии (и который Стэнли Кубрик закончил за семь дней до смерти, 7 марта 1999 года), невозможно усмотреть ничего комического. Мне очень понравился этот фильм, он меня заинтриговал. Кубрик будто полностью раскрывается в нем. Он выводит на экран ложь, любовные извращения и манию преследования, ревность, низменные человеческие тайны... Я думаю, что он хотел обнажить, показать всё то безумие, что было в нём самом. Безумие, которое мне интересно.

Также я всегда обожал Бастера Китона. На мой взгляд, его стиль — это вершина комического жанра. Я предпочитаю его Чарли Чаплину. Хотя Чаплин тоже по-своему гениален, к тому же он — первопроходец. Его первые, и куда более удачные, немые картины всегда впечатляли и трогали меня. «Малыш» — настоящий шедевр. У Чаплина был врождённый дар показывать страдания слабых и ничтожных. Он делал это так непосредственно. Он играл и снимал с той детской радостью, которая сродни волшебству. Есть в его работах нечто сверхъестественное, что, в конечном счете, оказывается выше нашего понимания.

Еще я помню, как в конце 1960-х или в самом начале 1970-х посмотрел в кино потрясающую картину Ингмара Бергмана, которая в оригинале называется «Девичий источник». Но в Японии она стала «Девственницей у ручья». Помню, как бежал в зал, надеясь хорошенько развлечься: я был уверен, что это эротический фильм. Но меня одурачили.

Кроме того, я посмотрел все фильмы Альфреда Хичкока. Мой любимый — «Неприятности с Гарри» (1955). Напряжение в его картинах всегда создаётся очень тщательно. Еще мне понравились «Птицы», хотя монтаж, на мой взгляд, оставляет желать лучшего.

Что касается Оливера Стоуна, автора сценария «Человека со шрамом» — фильма, который озарил и возвысил своей игрой Аль Пачино, — я считаю, что он весьма талантлив. Оливер Стоун действительно большой режиссёр. И прежде всего — режиссёр с чёткой гражданской позицией. Он снимает много фильмов, в которых доводит политические послания до широкого круга зрителей, вызывая волну обсуждений. Так было, например, с картинами «Взвод», «Прирождённые убийцы», «Джон Ф. Кеннеди. Выстрелы в Далласе», которые подняли вопросы о войне во Вьетнаме, жестокости американского общества, убийстве Кеннеди... Фильмы Стоуна скорее тяжёлые. Мне иногда кажется, что он хочет выразить в них слишком много, и порой это его подводит.

Я также большой поклонник Клинта Иствуда. Кстати, однажды мы встретились на Венецианском кинофестивале — я тогда представлял там фильм «Брат якудза» — и сразу почувствовали, что отлично понимаем друг друга. Правда, его новые работы мне не слишком нравятся. Например, «Малышка на миллион», «Флаги наших отцов», «Письма с Иводзимы». Последняя картина, что бы про неё ни говорили, вся, от замысла до его воплощения, отражает американскую, а не японскую точку зрения. Я намного больше ценю раннего Иствуда, особенно цикл фильмов о Грязном Гарри — этот образ просто покорил меня.

Глубоко уважаю Мартина Скорсезе, мне очень импонирует его стиль. На мой взгляд, «Славные парни» — один из его лучших фильмов. Роберт Де Ниро просто гениален, а от игры Джо Пеши захватывает дух. Обожаю Джо Пеши! Это великий актёр. Он совершенен... Когда Голливуд вручил Скорсезе «Оскара» в номинации «Лучший фильм» за «Отступников» (ремейк гонконгского фильма «Двойная рокировка»), я обрадовался за него, но в то же время ощутил какую-то неловкость. Как, впрочем, многие его японские поклонники. Можно подумать, это первый шедевр Скорсезе! Какой-то утешительный приз, честное слово! Будто его с почётом отправляют на покой. До сих пор Скорсезе ни разу не удостаивался высшей награды Голливуда. А ведь он — один из величайших режиссёров. Может, ему было просто наплевать? Но, я уверен, он всё-таки был тронут. Только я считаю, что он должен был получить этого «Оскарам уже давно, хотя бы за «Бешеного быка», «Таксиста» или, скажем, «Казино». Какой фильм! Шэрон Стоун, Де Ниро и Джо Пеши в нём просто великолепны. Я с огромным удовольствием следил за тем, как эти воротилы прибирают к рукам и делят деньги местной мафии, на которые содержат своё казино.

Еще мне очень нравятся фильмы братьев Этана и Джоэла Коэнов, кумиров многих японских киноманов. Я высоко ценю их стиль, незаурядный, провокационный, очень занятный.

Но, как вы уже знаете, я смотрел не так уж много фильмов. Даже картины Куросавы далеко не все, да и то только потому, что в Европе журналисты часто спрашивали меня о них в интервью. В конце концов я понял: придется посмотреть их, когда вернусь.

Мне кажется, в Японии сейчас режиссёры делятся на два основных типа. Одни продолжают традиции Акиры Куросавы или близки ему по духу: им нравится показывать острые ситуации, персонажей с яркими характерами. Другие, напротив, идут по стопам Ясудзиро Одзу, создавая очень личное кино, сотканное из едва различимых деталей, посвящённое мелочам и тончайшим нюансам повседневной жизни. Конечно, я отношусь скорее к первому типу.

И все же мне близки далеко не все картины Куросавы. Скажем, «Ран» для меня слишком шекспировский, порой на грани скуки. Его последние работы очень красочные, мощные — на мой взгляд, даже слишком — и сложные для восприятия. А вот «Дерсу Узала» — фильм потрясающей красоты, настоящий шедевр. Он прекрасно снят: замечательная операторская работа, восхитительные картины природы. И в то же время я считаю, что это кино — не развлечение, а испытание.

Кроме того, я обожаю «Расёмон» и «Семь самураев» (1954) — очень увлекательно! «Тень воина» (1980) тоже один из его великих фильмов. Единственная его неудача — это «Телохранитель» (1962) с Тосиро Мифунэ в главной роли, вдохновивший Серджио Леоне («За пригоршню долларов»). Думаю, что ни одному японскому режиссёру с тех пор не удалось достичь уровня Куросавы.

Мне жаль, что его произведения так мало ценятся в наши дни, когда его уже нет на этом свете. В Японии его сценарии оказались в руках алчных людей, СМИ и рекламных агентств, которые творят из них что попало. Когда я смотрел телевизор, то несколько раз попадал на рекламные ролики, в которых используются кадры из фильмов Куросавы-сан...

В то же время я совершенно чужд многим классическим японским картинам в стиле «Токийской повести» Одзу, где сцены слишком затянуты, а персонажи много времени проводят за разговорами, едой и питьём. Я плохо разбираюсь в таком кино. Так, например, я мало знаком с творчеством Мидзогути, которое меня совершенно не привлекает. Но тем не менее многие зарубежные киноманы в восторге от его работ: они находят в этих фильмах ту самую Японию, которая им так полюбилась.

К некоторым кинематографистам я отношусь так же, как к Одзу или Мидзогути. Скажем, Вим Вендерс. Я уважаю его и признаю, что он великий режиссёр, но, честно говоря, его мир совершенно недоступен моему восприятию.

В студенческие годы я смотрел в основном боевики, якудза эйга (фильмы про якудза). Позже я открыл для себя творчество двух культовых режиссёров, Киндзи Фукасаку и Сэйдзюна Судзуки. Мне нравились фильмы с неожиданными поворотами сюжета, с перестрелками от начала до конца. Некоторые зарубежные картины с незатейливой интригой оказали сильное воздействие на меня. Это и «Принесите мне голову Альфредо Гарсиа» (1974; режиссёр Сэм Пекинпа), и американский триллер «Жить и умереть в Лос-Анджелесе» Уильяма Фридкина (1985).

Жан-Люк Годар восхищает меня так же, как и Куросава. Он — автор незабываемых картин. Стили этих двух режиссёров кардинально отличаются. Они работали в один и тот же период, но стояли у истоков совершенно разного кино. Акира Куросава снимал грандиозные, зачастую пафосные фильмы. Он оказал влияние на наше самосознание, на всю эпоху. Его увлекала история в самом благородном смысле этого слова. Трагедии, которые Япония пережила в XX веке, он выразил, по сути, в японском, то есть очень традиционном, духе. Оставаясь совершенно независимым, Куросава при этом отражал реалии нашей страны. А Годар, по-моему, наоборот, всегда был настоящим бунтарём, решительным нонконформистом от киноиндустрии. Я глубоко уважаю его. Восхищаюсь его восприимчивостью. Обожаю «На последнем дыхании». А «Китаянка», на мой взгляд, — культовый фильм. Когда к нему пришла популярность, Годар, как один из зачинателей «Новой волны», в экспериментах с новым кино дошел до крайности, используя его как средство борьбы против тяжеловесного и благонамеренного общественного строя, как радикальный способ обострённого отображения действительности. Так же как Сартр и Симона де Бовуар, Годар при жизни внёс свой вклад в известную нам культурную революцию. И не только во Франции.

В любом случае, вы уже поняли, что гений, которого я уважаю больше всего, это наш покойный мэтр Акира Куросава. Если бы меня попросили назвать трёх величайших японских режиссёров, я сказал бы: Акира Куросава, Нагиса Осима и Киндзи Фукасаку.

Японская критика

В Японии критика очень жёсткая и непреклонная. Поэтому мне сложно получить признание в своей стране. Знаете, японцы воспринимают все упрощённо. Я не хочу никого принизить, только хочу сказать, что если французская и итальянская критика восторженно отзовётся о моих фильмах после того, как в Японии их осудили, то японцы постараются взглянуть на них иначе, более благосклонно. Уверен, что так. будет и с моей следующей работой, даже если японские критики поначалу напишут, что «это не очень удачный фильм». Как часто бывает, в доказательство они приведут детали фильма, которые их чем-то смутили, и сделают из этого неутешительный вывод обо всей картине. Но как только, итальянцы, французы, англичане, немцы, греки, русские и другие европейцы, а следом и американцы станут восторгаться этим фильмом, японские критики тут же назовут его «удивительным», «потрясающим» или смягчат негативные отзывы. Они найдут подходящие слова и всё равно предложат читателям посмотреть эту картину, приписав ей уж не знаю какую жизнеутверждающую идею или положительные признаки... В Японии это станет очередной попыткой восполнить упущенное. Признаюсь честно, я очень озадачен и разочарован сложившейся ситуацией, как, впрочем, и многие мои коллеги. И я не думаю, что в ближайшее время что-то изменится. Единственный раз, когда я удостоился положительного отзыва в японской прессе, — когда журналист развлекался тем, что посчитал, сколько фильмов я снял! В любом случае, я уверен, что мою новую картину японская публика снова не поймёт. В моей собственной стране меня считают никчёмным!

Повторюсь: я бы очень хотел, чтобы ситуация изменилась. И работаю в этом направлении. Но психологические и культурные барьеры очень крепки. Мне бы так хотелось, чтобы японцы — каждый из них — больше полагались на свои собственные оценки, чтобы они научились мыслить самостоятельно. Если им это не удастся, если японцы будут постоянно зависеть от того, что думают и говорят иностранцы, то со временем Япония неизбежно превратится в колонию...

Только когда японцы не понимают мой фильм, они говорят, что он «отличный». Иногда они ничего не находят в нём, но смело называют его «потрясающим». Мнение японской критики остаётся для меня загадкой. В том, о чём я рассказываю, вроде бы нет ничего страшного, но на самом деле это серьёзная проблема. Речь идет о способности японцев рассуждать и давать оценку.

Если бы наш император отважился на признание, как вы думаете, хоть кто-то в Японии дал бы оценку его словам? Уверяю вас, желающих было бы совсем немного. В любом случае, наверно, я бы первым высказал своё мнение! Соблюдая все формальности, разумеется. Потому что все японцы, которые вслух критикуют императорский двор, сильно рискуют — например, привлечь внимание уёку[22]. В нашей стране до сих пор существуют табу... Вот откуда могущество комика, которому позволено говорить всё, что придёт в голову. Смех может стать опасным оружием, если с ним умело обращаться. Поэтому, видимо, те, кто работает со мной, так внимательно следят, чтобы я не встретился с императором. Похоже, они очень боятся, как бы я вдруг не завёл с ним неподобающий разговор.

Через два года после этой беседы Такеши, Китано, к своему изумлению, всё же получил приглашение от императора, на чайную церемонию. Спустя несколько дней после визита во Дворец (13 ноября 2009 г.) он рассказывал мне, смеясь: «При дворе меня игнорировали, а императорская семья вдруг пригласила на tea party. В присутствии императора вокруг меня находилось около дюжины агентов безопасности. Наверно, они должны были убедиться, что я не наделаю глупостей или не скажу какую-нибудь бестактность Его Величеству».

Учитель Куросава

В Японии святое не подвергается сомнению. Поэтому, возвращаясь к разговору о Куросаве, я думаю, что был единственным, кто осмелился раскритиковать некоторые его картины, несмотря на все уважение и восхищение, которое я к нему испытываю. Ведь Куросава — мой учитель.

Хотя японцы очень скоро узнали о его международной славе, но, как ни странно, это не означало, что они оказывали финансовую поддержку его картинам на протяжении всей его карьеры. Ему помогали в основном зарубежные продюсеры, такие как Луис Бунюэль, Серж Сильберман, Джордж Лукас или Стивен Спилберг.

Лично у меня не было таких проблем с поиском средств. Я в этом смысле устроился даже лучше других режиссёров. Возможно, дело в моей телевизионной популярности. Сопродюсерами многих моих фильмов стали партнёры, которые хорошо относятся ко мне: компания «Бандаи Вижуэл», радио «Токио FM», телеканалы «Асахи» и «Токио», рекламное агентство «Денцу»...

И всё же, стоило мне сказать пару не самых лестных слов в адрес одной из картин Куросавы, который после смерти стал просто-таки кумиром, неприкосновенным среди неприкосновенных, как на меня, в свою очередь, тут же обрушились некоторые критики, пытаясь заткнуть мне рот. Они написали, что я определённо «ненормальный», подразумевая, что я странный тип, маргинал и чуть ли не тунеядец!

Да только я глубоко уважаю Куросаву, который тоже ценил меня. Ему нравились мои работы. «Думаю, что вы спасете японское кино. Его будущее — в ваших руках», — написал он мне однажды. И повторил это при личной встрече, в своём доме в городе Готемба, неподалеку от горы Фудзи. Если память мне не изменяет, это было в 1994 году, когда я снимал репортаж для канала Эн-эйч-кей. При разговоре также присутствовал мой продюсер, Мори. Куросава сказал тогда: «Мне нравятся ваши фильмы: то, как вы снимаете, врываясь со своей камерой. Ваш стиль дерзок и смел». Я был тронут тем, что режиссёр такого масштаба, такого таланта сделал мне подобный комплимент. Я очень смутился.

Мне не довелось, не посчастливилось застать Куросаву за работой. Когда я открывал для себя его фильмы, то реагировал на них всегда почти одинаково, очень просто: «Sugoi!»[23] Я был пленён постановкой кадра, его длинными, порой бесконечными планами, утончённым развитием сюжета... Он не боялся снимать героя издалека, медленно сдвигая камеру вбок. Его стиль оказал большое влияние на меня. Можно сказать, определяющее.

Акира Куросава мог ставить фильмы по грандиозным сценариям, потому что он был очень вынослив — физически, я имею в виду. В нем была мощь самой природы, и по ширине его плеч можно было догадаться об энергии, которой он обладал. Он действительно не был обычным японцем.

Посмотрев его последний на тот момент фильм, «Сны» (1990), я был просто покорён первой историей, первым сном[24]. Будь Акира Куросава чуть моложе, он мог бы снять целый фильм, основываясь только на этом эпизоде.

Вспоминаю один наш разговор. Куросава спросил меня: «Насколько жёстко вы руководите актёрами на площадке?» Я ответил: «Я стараюсь работать как можно быстрее. Снимаю наспех, потому что особо ничего не жду от своих актёров и актрис. Я прошу актёра сделать то-то и то-то. Получилось — хорошо, не получилось — ну и ладно, я не настаиваю, не переснимаю сцену снова и снова. Мне обычно хватает одного-двух дублей». Тогда Куросава вежливо заметил: «Мне тоже». Он меня здорово насмешил! Слишком уж разные у нас весовые категории. И я прекрасно знал, что он может снимать с трёх камер одновременно, требуя до двенадцати — пятнадцати планов одной сцены.

Главное отличие между режиссёрами с огромным талантом, такими как Нагиса Осима и Акира Куросава, и мной — в том, что они всегда обожали кино, сходили с ума по нему. Они были движимы этой страстью. И наделяли огромной любовью каждое своё произведение. Невероятной любовью. А я никогда не был помешан на кино. Мое отношение к нему куда спокойнее... Я не способен любить кино так же, как великие.

Вручение Золотой пальмовой ветви Майклу Муру

Я не стыжусь признать, что преклоняюсь перед многими произведениями американского кинематографа. Но когда Майкл Мур получил Золотую пальмовую ветвь за «Фаренгейт 9/11», я был крайне огорчён. Мои японские друзья негодовали. Они считали, что если Мур удостоился награды, то «Кикуджиро» мог бы, даже должен был тоже получить приз. В Каннах мне ничего не досталось, но так как по натуре я пессимист и не очень уютно себя чувствую, когда счастлив, то я не удивился. И всё-таки жюри фестиваля отдало предпочтение документальному фильму — конечно, это кинематографическое произведение, но тем не менее документальное. Тогда я подумал, что Канны не побоялись дискредитировать себя, наградив Майкла Мура. Но позже, как ни странно, у меня создалось впечатление, что, вручив ему Золотую пальмовую ветвь, Европа склонилась перед США и совершенно опозорилась. Почему? Потому что в Европе американское кино имеет огромное влияние. Вручить Золотую пальмовую ветвь американскому фильму — значит обеспечить ему оглушительный успех. А я считаю, что «Фаренгейт 9/11», несмотря на забавные сцены и умелый монтаж, — это всё-таки очень упрощённый и беспорядочный фильм, где под видом критики Джорджа Буша-младшего высмеиваются причины вторжения в Ирак. Я не говорю, что эта документальная картина не имеет никакой ценности. Но чтобы вручать за неё Золотую пальмовую ветвь... Мур, кстати, был удивлён чуть ли не больше всех. На самом деле мне кажется, те, кто присудил награду этому фильму, пытались таким образом успокоить свою совесть, но только обесценили очень важную тему.

Международная политика — дело очень серьёзное и сложное. Если вы захотите коснуться её в кино, это может обернуться катастрофой. На мой взгляд, в фильме непременно надо правильно обозначить контекст, иначе картина выйдет никчёмной. Когда Жак Ширак решительно выступил против политики Буша, я подумал: «Ого! Вот европеец, француз, который не боится иметь своё мнение. У него хватило смелости пойти против президента США». Но когда такая серьёзная культурная организация, как Международный Каннский кинофестиваль, позволяет, простите, облапошить себя какому-то американскому документальному фильму антиамериканской направленности, я считаю, это подрывает престиж фестиваля. Мне кажется, Канны в тот раз сели в лужу.

Что касается конфликта в Ираке, в 2005 году режиссёр написал письмо и принял участие в кампании по освобождению французской журналистки Флоранс Обена (в то время — международный обозреватель газеты «Либерасьон»), которая была похищена и взята в заложники в Багдаде.

«Я, нижеподписавшийся Китано Такеши, также известный как Бит Такеши, требую немедленного освобождения Флоранс Обена. Политика не имеет ничего общего с любовью к человечеству. 20 мая 2005 года, Китано Такеши».

Мой продюсер

Я подумал, что часто говорю о своем окружении, но ещё не рассказывал о своем исполнительном продюсере. Масаюки Мори держится в тени и следит за состоянием дел в «Офисе Китано», который мы с ним основали в 1998 году, в то время как я постоянно мелькаю в телевизоре. Мори-сан — просто святой человек, настоящий профессионал, который может работать и с большим, и с маленьким экраном. Уверяю вас, у него прекрасная интуиция и он, как никто другой, выкладывается, чтобы обеспечить успех моим работам, которые он распространяет в огромном количестве стран, что-то около шестидесяти. Он был продюсером или сопродюсером всех без исключения моих картин, в союзе с несколькими верными партнёрами. Для такой работы нужно быть смелым, хладнокровным и настоящим провидцем. Мори-сан учился в Токио, в Университете Аояма Гакуин. Мы знакомы уже много лет. Он поддерживает меня с самых первых шагов на телевидении.

В конце весны 2009 года у меня состоялась довольно продолжительная беседа с Масаюки Мори, президентом «Офиса Китано» и по совместительству одним из руководителей кинофестиваля Фильмекс. Я получил прекрасную возможность выведать у него разные секреты. Продюсер и ангел-хранитель Китано, который знает его лучше всех, не подвёл и разговорился. Его длинные и точные ответы тянули на жизнеописание святого. Мори почти сразу подтвердил главное: «Такеши — сложное создание, У него есть несколько личин. Китано постоянно играет Китано. Тот, кого я знаю, — это „Китано, который встретил Мори-сан" (смеется). Настоящий ли он, когда мы общаемся? Тридцать лет прошло с момента нашего знакомства. В то время я был одним из программных директоров телепередачи, которую спонсировала звукозаписывающая компания, занимавшаяся поиском новых талантов, пока никому не известных певцов и певиц. Тогда Такеши был лицом передачи, её ведущим, он успел обратить на себя внимание. Я открыл для себя Бита Такеши, когда он уже прославился в составе дуэта „Два Бита”. Он был хорош. Не похож на прочих. Его едкий стиль покорил публику. Мы стали сотрудничать, и это подстегнуло меня. Мне очень нравилось, что он так восприимчив к деталям. Мы работали рука об руку — и продолжаем так работать до сих пор. Его огромный талант, понимание природы смешного и явлений жизни открылись мне в начале 1980-х. Розыгрыши и шутки Такеши смотрелись отлично и всегда были настолько -точными! У него за плечами уже был приличный опыт. Он применял удивительную методику, искал новые средства выразительности, использовал научные термины, рассказывал уморительные сюрреалистические истории, которые брались неведомо откуда. И публика требовала его снова и снова. Уже тогда он не боялся ничего и никого, поэтому замахивался порой на нечто совершенно невообразимое. Для меня он всегда будет Мэтром, великим учителем. Уверяю вас, я столько перепахал с ним. Он давал мне много, очень много работы на дом! (Смеется.) Такеши был своевольным. И ни капли не изменился с тех пор. Он считает, что всякая идея, всякая мечта должна осуществиться. Он не может ждать. Он движется очень быстро. Молниеносно. Его скорость поразительна, а от его энергии захватывает дух. Я часто отправлялся с ним кутить всю ночь напролёт. Потом где-то под утро мы возвращались к нему домой. Я был просто никакой. А он принимал освежающий душ и бодро принимался за работу. Вечно он не спит по ночам, а потом утром быстро в душ — и уже делает тысячу дел одновременно. Для него это возможно, потому что он прежде всего человек рациональный. На телеэкране он — Бит Такеши. Он знает, чего от него ждут телезрители. А когда снимает фильм — наоборот, умеет найти компромисс. Он отдаёт, прислушивается, он щедр и скромен. И все его существо, вся личность, вся суть отражается на экране. Он бы не задумываясь отменил телепередачу, но в кино он выражает глубинную часть своего внутреннего мира, раскрывается больше и идёт на серьёзный риск. Ему бы очень хотелось, чтобы телезрители, которые смотрят его передачи, ходили и на его фильмы в кино, но когда этого не происходит, он говорит только: „Ну, что поделать!" И все же его харизма и влияние в СМИ просто огромны, так как его публика многочисленна и разнообразна. Те, кто смотрит его по телевизору, и те, кто читает его книги, — разные люди. А те, кто смотрит его фильмы, образуют ещё одну группу его поклонников. Лично меня по-прежнему не покидает ощущение, что он, оставаясь одним и тем же, при этом постоянно играет того или иного Китано. Наверное, это немотивированное подозрение. Но так уж сложилось: я не могу привыкнуть к нему. Я никогда не знаю, что меня ждёт, и всякий раз нервничаю, когда прихожу поговорить с ним о работе. Наши отношения держатся именно на этом напряжении, которое в итоге идёт нам на пользу.

И я уверен, что так будет и дальше. Между нами всегда будет существовать некое магнитное поле...»

Музыка к фильму

Я придаю большое значение музыке, которая звучит в моих фильмах. Всякий раз, приступая к съёмкам нового фильма, я первым делом обращаюсь к музыкальному директору и композитору, которому стараюсь как можно скорее предоставить материалы, чтобы он сразу принялся за работу. Сочинить музыку к фильму очень сложно. Каждой сцене, каждому образу должны соответствовать свои ноты, звуки.

В частности, я много работал с Джо Хисаиси, автором прекрасного саундтрека к «Фейерверку». Он также задал верный тон «Кикуджиро» и «Ребята возвращаются». А вот в «Куклах» нашему тандему, который до этого был безупречен, пришлось нелегко. Мы никак не могли подобрать подходящую музыку. У меня создавалось странное впечатление, будто аранжировки Хисаиси-сана искажают образы, а порой, напротив, мои образы портят его мелодии. В итоге мы смирились и удовольствовались тем, что вы слышите в фильме — и что, по-моему, не устраивает полностью ни его, ни меня. Проблема с музыкой так и не была решена, потому что в процессе монтажа мне всё время казалось, что ослепи- -тельные костюмы Йоджи Ямамото затмевают ее. По правде говоря, с тех пор наши отношения с Джо Хисаиси стали очень натянутыми. Но мы оба принимаем это противостояние, иногда крайне жёсткое, потому что знаем, насколько оно плодотворно.

Над «Затойчи» музыкальный директор Кейити Судзуки работал очень напряжённо. Мы с ним проводили бесконечные часы в студии. Пришлось целых пять раз поменять композицию, прежде чем музыка совпала вплоть до ноты, стала гармонично сочетаться с отдельными сценами и сюжетом фильма. Не будь этой музыки с её прерывистым ритмом, «Затойчи» смотрелся бы совершенно иначе.

От съёмок к монтажу

Меня часто спрашивают, как я снимаю и монтирую свои картины. На самом деле единого рецепта нет. Каждый фильм — это совершенно другая история. И «сценарий» тут не столь важен. Я без колебаний переделываю его прямо посреди съёмок, если чувствую, порой инстинктивно, что это необходимо. Иногда я могу полностью изменить сюжет, диалог, обстановку буквально за минуту до того, как включится камера. Люблю импровизировать.

Монтаж — это особенно важная часть кинопроизводства. Поэтому я предпочитаю держать руку на пульсе и сам монтирую свои фильмы. Большую часть времени я просто стараюсь расположить все кадры так, чтобы результат отражал те идеи, которые я держал в голове, произнося «мотор!». И все же монтаж — дело очень трудоёмкое и кропотливое.

«Джем-сейшн», прекрасный документальный фильм режиссёра Макото Синодзаки, снят в стиле пиратской передачи, которая втайне от киностудий показывает «творческую кухню» Такегии Китано. Его метод работы напоминает джазовую джем-сейшн: каждый участник съёмочной группы, от актёров до техников, привносит что-то свое, а Китано координирует, оставляя при этом простор для неожиданностей и прислушиваясь к тем, с кем работает. Это чувство импровизации появилось у него во время работы на телевидении.

К слову, о монтаже: я получил огромное удовольствие, работая во французском журнале «Кайе дю синема» над проектом «Cin?-manga» (игра слов: cin?ma (кино, фр.) + manga (комиксы, яп.)), получившим поддержку стилиста Аньес Б. Это был занимательный опыт. Журнал предложил мне придумать четыре сцены, а потом прокомментировать их, как будто в процессе создания сюрреалистического произведения.

Две неизбежности: ветеран экрана и перспективный молодой актёр

Мне бы очень хотелось снова поработать с Кэном Такакура, актёром, которого я глубоко уважаю. В 1985 году мы вместе снимались в японской картине «Демон». Когда я учился в университете, Кэн уже был очень популярен. Его часто можно было видеть на афишах фильмов про якудза. Если бы мне выпал такой шанс, я бы отдал ему важную роль главаря банды. В 1960 — 1970-е он был настоящим кумиром, актёром первого плана. Кэн всегда говорил: «Не звони мне! Только если что-то очень срочное!» Часто мне так хочется позвонить ему, поговорить. Тогда я набираю его номер, дохожу до последней цифры и... вместо восьмёрки нажимаю ноль. Я не решаюсь его побеспокоить.

Начинающая звезда — это, на мой взгляд, юный Тайти Саотомэ. Настоящий гений. Он ещё совсем молод, но обладает огромным талантом. Прекрасный танцор, потрясающий актёр. Он блистал в «Затойчи», когда ему было всего десять, а потом в «Такешиз» — в тринадцать! Впервые он вышел на сцену в четыре года. Уже тогда он сыграл во множестве мюзиклов. Я предрекаю ему большое будущее. Мне известно, что голливудские агенты интересуются им и следят за его творчеством. Я бы хотел как можно скорее привезти его в Нью-Йорк, чтобы он открыл для себя Бродвей, послушал рэп, научился танцевать хип-хоп. Когда я пригласил его в свою передачу «Каждый может стать Пикассо», внимание к нему в Японии резко возросло. В театрах Асакуса, в частности в театре Мама Сайто, он всегда собирает полные залы.

Летаргический сон японского кино

Последние несколько лет в Японии снимают по четыре-пять сотен фильмов в год, считая многосерийные телефильмы. Кажется, это рекорд двадцатилетия. Многих такие цифры радуют. Но только не меня! Потому что количество не гарантирует качества. Если Япония вдруг начала выпускать сотни фильмов, это ещё не значит, что киноиндустрия сейчас на подъёме. Разве эти фильмы, с плохими сценариями и плохими актёрами, плохо снятые, абсолютно бездарные, пустые, без сюжета и, в конце концов, без малейшего смысла, смогут пробудить наш кинематограф от летаргического сна? Если не считать работ нескольких талантливых режиссёров, как, например, Такаси Миикэ, японское кино в последнее время меня совершенно не радует.

Возьмем, к примеру, корейский или китайский кинематограф: какая удивительная мощь! А наш, по соседству, почти неизбежно стремится к упадку. И эта катастрофическая ситуация, похоже, совершенно не волнует наших политиков, которые до сих пор не осознали масштабов кризиса.

Корейский кинематограф поднялся до своего нынешнего уровня прежде всего потому, что в этой стране — кстати, как и во Франции, — существует настоящее Министерство культуры, которое активно и толково поддерживает работников кино и всю национальную киноиндустрию. В Южной Корее как минимум треть фильмов, выходящих в прокат, должна быть произведена в самой Корее и затрагивать местные проблемы. Можно это осудить, а можно поразмыслить над тем, что в такой, безусловно протекционистской, мере есть и свои плюсы. В любом случае, результат налицо — корейское кино полно сил, потому что государство активно поддерживает своих режиссёров и продюсеров.

Для меня лично очень важно, как мои фильмы принимают в Азии. Японское кино давно стало терять свои позиции. Если не брать в расчет популярный жанр аниме — например, произведения великого Хаяо Миядзаки, — влияние японского кино уже далеко не то, что было двадцать, тридцать, сорок лет назад. Кроме того, как ни странно, мы жалуемся на плохую посещаемость в кинотеатрах и при этом поднимаем цену на билет до тысячи восьмисот иен, тогда как скачать фильм из Интернета можно раз в пять дешевле. Такая политика бессмысленна в условиях рынка, когда культура продаётся по дешёвке в любом комбини[25] за углом.

А ведь уже в 1960-е годы великий режиссёр Акира Куросава был обеспокоен кризисом японского кино и сомнительным уровнем нашей киноиндустрии. В частности, Куросава утверждал, что наши фильмы зачастую слишком «упрощённы», в них не хватает «начинки». Возможно, он говорил о том, что в Японии называют «ваби-саби». Это духовное, эстетическое понятие, обозначающее особую форму красоты, безыскусной до утончённости...

И правда, в японской культуре присутствует тяга к иррациональному, к понятиям, которые не вписываются в западную логику. Основные принципы японской сдержанности, этикета — как правильно есть, пить, смотреть, открывать и закрывать бумажные двери сёдзё, садиться за стол или на циновку татами — сложились к концу XII века... К вопросу о традициях — мне кажется, японское государство совершенно не интересуется миром искусства и почти не оказывает поддержку его представителям.

Со своей стороны я стараюсь внести свою скромную лепту, делаю что могу, чтобы вдохнуть новую жизнь в наш кинематограф, посодействовать его возрождению.

Наконец-то с дипломом!

Вы будете смеяться, но когда-то меня выгнали из Университета Мэйдзи за то, что я не мог усидеть на лекциях, а теперь, почти тридцать лет спустя, его ректор вручил мне диплом.

О том, что церемония состоится 7 сентября 2004 года, даже сообщили на интернет-сайте университета. Я стал первым бывшим студентом, который не окончил вуз, но получил диплом в качестве «Свидетельства особой признательности Университета Мэйдзи». И это ещё не всё. Мне даже вручили «Награду за особые заслуги». Представляете? Невероятно, правда? Руководство университета решило, что благодаря мне возрос престиж их заведения и в Японии, и во всём мире.

Позже, в 2005 году, администрация Токийского университета изящных искусств, расположенного в Иокогаме, предложила мне стать сэнсэем (профессором). Какое остроумное предложение! И кому — мне, который так и не закончил учебу. Я просто умирал от смеха. Бот так поворот судьбы! В конце концов я согласился, и в возрасте пятидесяти восьми лет, 1 апреля 2005 года (в год, когда я стал дедушкой), приступил к обязанностям профессора университета. С огромным удовольствием я прочёл очень оживлённый курс лекций десятку аспирантов, которые должны были стать режиссёрами будущего. И все же порой я спрашивал себя, хороший ли из меня преподаватель...

Во всяком случае, я делал всё возможное, чтобы помочь взрастить новых режиссёров в нашей стране. Но если мы и устраивали толкотню на занятиях, то это только потому, что я забавный профессор. Моей единственной целью было развлечь студентов. Я водил их по французским и японским ресторанам, угощал напитками, предлагал попробовать якитори (куриные шашлычки).

Иногда я даже проводил занятия в небольших забегаловках. Мы со студентами беседовали, ели, пили, потом шли петь в караоке. Это же намного интереснее скучных лекций, так ведь? Уверяю вас, моим студентам гораздо больше нравилось напиваться. Правда в том, что никому неохота сидеть в четырёх стенах за тесной партой, на неудобном стуле и читать какой-то учебник или слушать тягомотные лекции! Ребят вдохновляет возможность прогуляться, выпить, поесть, развлечься, пообщаться с людьми, прочувствовать что-то... Мне хотелось познакомить своих студентов с артистами, со заметными личностями, живо и непринуждённо приобщить их к комедии, к сценическому искусству.

Я сказал руководству университета: «Я считаю, что кино нельзя преподавать в аудитории. Лучше вывести студентов в город, показать им общество, научить их чувствовать жизнь».

И добавил: «Я также не могу обучить этих студентов каким-то кинематографическим приёмам. Этому нельзя обучить! Не нужно пытаться объяснить юному созданию, увлечённому кино, как ему стать режиссёром».

Я уже внёс свой вклад в образование многих актёров: конечно, моего Гундана, но ещё и начинающих артистов, которые говорили мне, что выбрали эту профессию, увидев, как я паясничаю в своих телепередачах.

Японские журналисты, не испытывающие ко мне особого уважения, пишут, что я оказываю пагубное влияние на молодёжь. По правде говоря, мне плевать на их мнение. По большому счету, это не важно. Каждый имеет право на самовыражение. Мне совершенно неинтересно знать, что обо мне подумают, хорошо или плохо то, что я делаю. Пусть лучше они срывают зло на мне, чем на моих фильмах, особенно если они их не смотрели.

Один прекрасный день в Каннах

«Один прекрасный день» — это название короткометражного фильма, который Китано представил на Каннском фестивале в 2007 году. Наряду с тридцатью двумя другими известными режиссёрами из двадцати пяти стран, ему предложили снять трехминутный фильм на тему «зал кинотеатра», выражающий любовь к кино. Трогательные, игривые, поэтичные, забавные, смешные, ностальгические, эти тридцать три картины составляют в итоге одно сильное и оригинальное коллективное произведение: «У каждого своё кино». Два часа счастья и загадок, дань уважения, которая производит большое впечатление, тем более что имя режиссёра появляется только в конце каждого фильма. «У каждого своё кино» показали в Большом театре Люмьеров после юбилейной церемонии. Ни один из режиссёров не знал заранее, какой фильм сняли его коллеги. В тот день в Каннах Китано показал, на что способен...

Я был просто счастлив принять участие в юбилейном, 60-м Каннском фестивале весной 2007 года. Это огромная честь и настоящее удовольствие. По этому случаю руководство Каннского фестиваля в лице его президента и арт-директора (Жиля Жакоба и Тьерри Фремо) предложило мне и ещё тридцати двум режиссёрам из разных стран снять по трёхминутному фильму. Три минуты — это так мало! В своей работе я вдохновлялся сценой из картины «Ребята возвращаются». Давайте усаживайтесь поудобнее, я вам сейчас покажу, что получилось...

Какая удача! Этот коротенький фильм только смонтировали, а Такеши Китано уже решил показать его у себя дома, в начале мая 2007 года, ещё до премьеры. Рядом с нами сидят его жена и десяток поклонников из Гундана. Все три минуты — ни слова, каждый наслаждается этим прекрасным моментом. Картина получилась очень удачной. Это душераздирающее посвящение киноплёнке, японская миниверсия «Нового кинотеатра „Парадизо"»[26], в которой выразилась вся любовь режиссёра к кино.