За любовь надо платить

За любовь надо платить

Первый в истории Франции настоящий платный сольный концерт альтиста состоялся в Париже. Конечно, это был риск. И не столько мой, сколько моего импресарио Ролло Ковака. Он когда-то сам был хорошим скрипачом, стажировался у Давида Федоровича Ойстраха. Словом, понимал, о чем идет речь, и рискнул. Ролло был директором Музыкальной академии в Туре, где преподавали профессора Московской консерватории. Туда же съезжались и студенты, и парижские профессора. Ну и меломаны, естественно. Однажды появилась экстравагантная богатая женщина. Ей понравилось, как я играю, и Ролло сумел ее раззадорить – за любовь, дескать, надо платить. "А я и заплачу", – ответила она. В общем, он поймал ее на слове: она заплатила в Госконцерт пять тысяч долларов – по тем временам невероятную сумму. Только за один концерт. И я был приглашен на свой первый в жизни сольный концерт.

А дальше надо было подтверждать свое имя. Завоевывать новые аудитории, новые города и страны. Везде это было впервые – сольные концерты на альте, которые раньше считались невозможными в принципе. Забытый оркестровый инструмент – и вдруг соло на большой сцене. В большом зале. Перед тысячами людей…

Вторым на милость победителя сдался Амстердам, зал Концертгебау. Затем Вена – один из самых знаменитых в Европе залов Мюзикферайн. Потом Япония, Сантори-холл в Токио. И это лишь малая доля премьер. Страна за страной. Дольше всех, около пяти лет, держался Большой зал консерватории в Москве. И Карнеги-холл в Нью-Йорке.

За рубежом оказалось проще пробиться, чем в родной стране. Почему? Трудно сказать. Может, потому, что я зарабатывал валюту, которую честно сдавал в казну. Вспоминаю свое первое турне по Германии. Мне платили по самой низкой европейской ставке – две тысячи дойчмарок за выступление. Из каждого гонорара позволяли оставить 154 марки, что казалось мне тогда невероятной сумой. Я даже умудрился привезти подарки всем родным и знакомым. А Давиду Ойстраху из каждых пяти тысяч оставляли двести. Хорош куш, правда?

Но даже такие "большие" гонорары не радовали. Ну, стал я первым в истории Франции альтистом, сыгравшим сольные концерты в Париже. Мне, по большому счету, ни холодно, ни жарко. Я ж не француз! И не американец. Поэтому концерт в Карнеги-холл важен для меня, но и только. Главные мои зрители – здесь. И именно в Большом зале, а не в Малом. Там принципиально разная публика. В Малый зал и в Рахманиновский зал ходят больше профессионалы и просвещенные, знающие любители музыки. Большой зал рассчитан на широкую аудиторию, и для утверждения инструмента надо было, конечно, сыграть именно там.

Добивался этого я долго, более двух лет. Обивал пороги в Московской филармонии и в министерстве. Пробить бюрократическую машину никак не удавалось. Например, я долго прорывался к художественному руководителю Концертного объединения Московской филармонии. Наконец попал. Она меня выслушала и говорит:

– Ну как же, это же никто не поймет, у нас же есть заслуженные артисты-альтисты, которые не играют в Большом зале. Они обидятся, если мы дадим зал вам. Как? На каком основании? Вы же не заслуженный.

Я ей отвечаю:

– Так пусть и они тоже играют! И потом, я, конечно, не заслуженный, но я лауреат международных конкурсов.

– Они тоже лауреаты международных конкурсов.

– Но они же не солируют.

– Вы о ком конкретно? – заинтересованно так спрашивает она. – Ведь один артист работает в квартете, другой – в симфоническом оркестре.

– А я работаю солистом, – вставляю я. – И считаю, что пришло время инструменту выйти на большую сцену.

– Нет, к сожалению, у меня нет оснований.

И вот так два с лишним года я занимался этой проблемой. Она решилась естественным путем. Никакого указания сверху никто так и не дал. Просто всем стало ясно, что пора. Я, видимо, раньше времени стал этого добиваться.

На сцене Большого зала я уже много раз выступал и с симфоническим оркестром, и в камерных ансамблях, и с Квартетом им. Бородина. Играл тогда очень много с Виктором Третьяковым. Исполнял с Владимиром Спиваковым Концертную симфонию для скрипки и альта Моцарта и так далее. То есть сцену уже хорошо знал. Но теперь речь шла о сольном концерте. Нужно было выйти с пианистом и сыграть целую программу.

Долго думал, что сыграть, чем удивить и надо ли вообще удивлять. Я понимал, что это исторический момент для меня, и в конце концов отказался от всех вспомогательных "рычагов" – приглашения известных музыкантов, эффектной сонаты Паганини – и дал монографическую программу из произведений Брамса. Весь вечер – Брамс. Решил: что будет, то будет. Очень боялся, что публика не придет. Когда шел от артистической на сцену, столкнулся с директором зала и спросил:

– Как там, в зале?

– Все в порядке, все хорошо, иди!

Я вышел, и первое, что сделал, посмотрел на галерку – свободных мест не было. Абсолютная победа!

Альт вышел на сольную сцену. А дальше что? Какой будет следующая сольная программа? И вот тут уже было нелегко. Второй раз все в жизни труднее, потому что уже присутствует фактор "взятого веса", который нужно подтверждать и которому необходимо соответствовать.

Вообще хорошую программу придумать не просто. Эту я сочинял с моим покойным другом Олегом Каганом у него на кухне, за кофе, и он мне очень помог. Возникла идея пригласить еще какого-нибудь исполнителя, хотя бы для одного номера. К программе очень хорошо подходила "Пассакалия" Генделя для скрипки и альта. Поскольку я уже говорил предварительно с Витей Третьяковым, то неудобно было предложить это и Олегу, с которым я тоже много играл вместе. В конце концов честно сказал Олегу о нашем договоре с Витей.

– Замечательно, прекрасно! – Он радовался совершенно искренне, и у меня словно камень с плеч свалился. Витя ведь тоже согласился не раздумывая. Любимый скрипач Москвы, давно собирающий Большой зал, – и я приглашаю его на один номер в свою сольную программу.

Когда мы сыграли, был шквал аплодисментов, кричали "браво". Нас так потрясающе приняли, что он говорит:

– Слушай, давай еще раз сыграем, а то я вообще ничего не понял. Всего семь или десять минут идет номер!

А у меня сил никаких. Я-то уже весь сольный концерт отыграл. Но в знак признательности за то, что он сделал, решился. Мы вышли и еще раз сыграли "Пассакалию".

Должен сказать, это интересный момент, когда один музыкант приглашает другого для небольшого участия в свой сольный концерт. Было обсуждение другой программы, в которую я пригласил Владимира Спивакова. Тоже скрипач будь здоров! Всегда собирает Большой зал. Все равно дал согласие. По техническим причинам этот концерт не состоялся. Но Спиваков-то согласился! А вот мой учитель Дружинин, когда я его пригласил вместе дуэты исполнять, сказал:

– Дружочек, это ты можешь играть в моем концерте, а я в твоем – не могу.

Сложные у нас с ним отношения…

Не могу сказать, что он меня зажимал. Этого не было. Но когда моя карьера пошла в гору, это ему было трудно пережить. Должен сказать, что в моей жизни есть правило – никогда не нападать первым. И это касалось не только Дружинина. Иногда, думая, что защищаю себя и свой путь, я отвечал излишне резко, о чем глубоко сожалею сегодня. Даже если в чем-то и был прав тогда по ситуации. Только спустя годы, когда я столкнулся с предательством нескольких своих учеников, лишь тогда осознал, насколько сложны и ответственны для обеих сторон отношения учителя и ученика и какое надо было иметь терпение..