Глава пятая ИДТИ ВПЕРЕД, НЕ ЗАМЫКАТЬСЯ В КРУГЕ

Глава пятая

ИДТИ ВПЕРЕД,

НЕ ЗАМЫКАТЬСЯ В КРУГЕ

— Мирный договор с Эстонией, — разъяснял Чичерин, выступая на пленарном заседании ВЦИК 4 февраля 1920 года, — является результатом продолжительной дипломатической работы, сложной борьбы и имеет целую историю. Уже летом, когда выяснилось, что мы недостаточно сильны для того, чтобы одновременно бороться против наступающих Деникина и Колчака и одновременно помешать Антанте создать ряд буржуазных республик на нашем Западном фронте, уже тогда нам стала ясна необходимость прийти к мирному соглашению с этими республиками.

А ведь даже двадцать дней назад никто не мог поручиться за успех этого договора.

31 декабря в Юрьеве было заключено перемирие и парафированы соглашения о независимости Эстонии, о границах и военных гарантиях. Главным были военные гарантии. На их выработку было потрачено много времени. Границы были проведены несколько восточнее прежней Эстляндской губернии.

Соглашение далось нелегко. В самый момент подписания, когда собрались все члены делегаций и просматривался в последний раз текст соглашения, вдруг сильно забеспокоился генерал Соотс, представитель главного командования, претендент на роль эстонского Фоша и Людендорфа. Для беспокойства генерала поистине была «основательная» причина: советская делегация показала ему карту, на которой была красным карандашом нанесена обусловленная русско-эстонская граница. К несчастью, карандаш был толстый, и линия границы вышла чересчур жирной, захватила несколько сот сажен, которые должны были лежать по ту сторону границы. И генерал Соотс горячо запротестовал против аннексионистских планов русского карандаша: «Мы, знаете ли, государство маленькое, бедное, нас всякий карандаш может обидеть».

Понадобились настойчивые убеждения, чтобы бдительный генерал поверил — линия границы будет определена на местности в полном соответствии с достигнутым соглашением.

Да что Соотс! Несмотря на свой генеральский чин, он ничего не определял. То, что предлагалось в Юрьеве, самым тщательным образом взвешивалось далеко на Западе — на Темзе и Сене. И если Ллойд Джордж был склонен к компромиссу, то Клемансо грозил предать анафеме всякого, кто признает возможным соглашение с Советской Россией, угрожал анафемой Эстонии, если она пойдет на соглашение с русскими.

— И вот между этими двумя мировыми контрастами находилась буржуазия маленькой Эстонии. Она выбрала очень простой путь: везде во всем с Англией… — констатирует нарком.

16 января 1920 года верховный совет Антанты вопреки требованию Франции принял решение о снятии с Советской России экономической блокады. Нужно ли говорить, что это была долгожданная победа советской дипломатии?

— Наш договор с Эстонией превратился в генеральную репетицию соглашения с Антантой, превратился в первый опыт прорыва блокады и в первый эксперимент мирного сожительства с буржуазными государствами, — подвел итог напряженного труда советских дипломатов Георгий Васильевич.

Эстонцы первыми поздравили наркома с этим выдающимся событием. Для них самих отмена блокады явилась огромным облегчением. В течение нескольких месяцев они метались из одной крайности в другую с единственным желанием — понять наконец, что же от них хотят Лондон и Париж. А затем в течение всего лишь двух недель были разрешены все вопросы, казавшиеся до этого неразрешимыми.

Наркому иностранных дел было поручено доложить ВЦИК о содержании подписанных договоров. Нарком говорил:

— Перед нами сейчас стоят величайшие, всемирно-исторические задачи. Перед всем миром стоит задача экономического восстановления после той разрухи, в которой находится мир, и победа будет за тем, кто сумеет вывести общество из разрухи. Когда Ллойд Джордж говорит, что большевизм можно победить хлебом, — это значит, что английские капиталисты надеются справиться с разрухой и требованиями рабочего класса. В этом мировом поединке победит тот, кто победит на строительной работе…

Вскоре состоялся обмен торговыми миссиями с Эстонией. Началась подготовка к нормализации отношений с другими Прибалтийскими странами, тоже на основе обмена миссиями Центросоюза или Красного Креста.

В марте 1920 года Чичерин провожал еще одну миссию — торговую миссию, которой руководил талантливый дипломат Леонид Борисович Красин.

— Мы не должны выступать в роли жалких просителей, — пояснял Чичерин. — Однажды русский министр иностранных дел Горчаков сказал: «Великая держава не нуждается в признании, она сама заявляет о своем существовании». В семнадцатом году мы заявили о своем существовании, год от года мы становимся все сильнее и сильнее, и недалек тот день, когда мы будем признаны. Сама история заставит империалистов сделать это.

В конце марта 1920 года в Москве открылся IX съезд РКП(б). Чичерин не участвовал в его работе, но он внимательно следил за ходом съезда: в условиях чрезвычайной оторванности советских представителей от Родины их своевременная информация о событиях в партии, в стране имела важное значение. Порой следовало не только информировать, но и убеждать в правильности решений партии, требовать неукоснительного выполнения этих решений.

Нарком сообщал Литвинову, находившемуся в то время в Копенгагене: «В нашей среде все умы поглощены вопросами о трудовой повинности, экономическом восстановлении собственными средствами, трудовой дисциплине, централизме или децентрализации, единоличном или коллегиальном управлении. Под этим знаком проходит начавшийся съезд партии. Я, к сожалению, не могу информировать вас о дебатах, играющих самую основную роль в переживаемый нами исторический момент, ибо я так поглощен миллионами деталей нашего комиссариата, что не имею возможности вырваться наружу. Вы знаете, как мало у нас сил и насколько наши силы по большей части неадекватны. Работа растет неимоверно, а между тем приходится по-прежнему следить за каждой мелочью, чтобы не делалась ерунда. Мой рабочий день достигает уже непрерывных 19 часов, причем мелочи и детали поглощают значительную часть времени. На съезде я до сих пор не был и не знаю, удастся ли мне там быть».

А мелочи очень досадные. Иоффе получил от него всего лишь краткую записку: «Я надеялся ночью написать Вам, но секретариат закапризничал, и я всю ночь разбирал бумаги по папкам. Комиссариат разрушен, я поглощен техникой, некогда заниматься политикой…» Как видно, Чичерин так и не смог изжить недостатка, который Ленин называл отсутствием «командирства». Конечно, он несколько шаржировал себя в письме Иоффе, политика была содержанием его повседневных дел и непрестанных раздумий.

За границей растет интерес к России, к ее хозяйственным планам, накапливаются сведения о том, что деловые круги не прочь заняться торговлей. Этим нельзя пренебрегать.

Ревель — наиболее удобное «окно в Европу» — привлекает самое пристальное внимание наркома. Через этот город можно получать самое необходимое. Ежедневно на имя Чичерина приходят десятки телеграмм, в которых излагаются все поступившие предложения иностранных фирм. С кем из них вести дела? Буржуазные торговые агенты предлагали все — от гвоздей и риса до новейших станков и паровозов. Нужно было быть осторожным, ибо платить приходилось золотом. На наркома иностранных дел дополнительно ложились внешнеторговые заботы.

Несмотря на обнадеживающее начало в развитии торговых отношений, имелись огромные трудности.

Советской дипломатии противостояла буржуазия Англии и Франции. «Англия, — писал Чичерин, — это мировая политика. Франция — это континентальная европейская политика. Англия — это сливки капиталистического общества, верхи капиталистического общества с самым широким кругозором и далекими перспективами. Франция — это банкир, нажившийся мелкий буржуа, заботящийся о своих прибылях и о своих сбережениях. Но, кроме того, политика Франции диктуется также вечным страхом перед возрождением Германии». Заставить Францию говорить с Советской Россией можно было, лишь учтя ее интересы в Европе. Можно заставить говорить и Англию, если будет нанесен удар по ее колониальной системе. Сближение с Германией и удар по английским интересам на Востоке — вот что определяет успех. К этому выводу пришел Чичерин, и он переключает внимание на Восток, сосредоточивая в своих руках все основные акции советской дипломатии в этом районе.

Еще в студенческие годы Георгий Васильевич «переболел» Востоком. Он отдал много времени изучению истории этого таинственного края. С годами рассеялись романтические иллюзии, накопились подлинные знания о восточных странах и народах. Жизнь заставила стать на почву сурового реализма.

Восточное национально-освободительное движение под влиянием Октября было на новом подъеме. Трудящиеся Востока надеялись на Страну Советов. В свою очередь, международная изоляция, как результат блокады западных границ России, усилила ее тяготение к восточным соседям. Было еще трудно завязать деловые взаимовыгодные отношения, мешало естественное недоверие, укоренившееся в результате грабительской политики царского правительства. Чувствовалась необходимость убедить общественность этих стран, что в лице Советской России они должны видеть не колонизатора, а друга, решительно порвавшего с политикой прошлого. Чичерин с присущей ему энергией приступил к разработке политических основ отношений с восточными соседями. В них закладывались ленинские принципы: невмешательство, равноправие, помощь, бескорыстие, взаимная выгода, сочувствие и поддержка в борьбе с общим врагом — империализмом.

Теперь посетителями НКИД все чаще становились различные деятели Востока. На прием к Чичерину приезжали восточные представители, а по дорогам Востока на конях, верблюдах и просто пешком двигались из Москвы первые советские дипломаты. Многие из них в те годы сложили свои головы в песках пустынь и на горных дорогах.

Полпреды Советской страны не носили фраков и лаковых ботинок. В бушлатах и гимнастерках, зачастую с винтовкой или с маузером, с мандатом, который не всегда предохранял от опасности, они прокладывали новые пути советской дипломатии, учились на ходу побеждать коварную английскую дипломатию. Учился и сам нарком, он учитывал все сложности отношений в этом районе, его увлекали поиски разгадок.

Восточный мир в глубочайшем брожении, здесь пульсируют могущественные силы, они толкают его на борьбу против Запада, но в то же время в нем есть много такого, что может настраивать его против Советской России. Можно ли увеличить первые и нейтрализовать вторые — точный, насколько это возможно во внешней политике, ответ на этот вопрос определит многое. Здесь нельзя мерить события привычными мерками и впадать в уныние, обнаружив, что во главе национально-освободительного движения стоит молодая национальная буржуазия.

Чичерин рекомендует занять сочувственную позицию по отношению к реформам местных властей. «На Востоке мы стоим на почве национально-освободительного движения», — подчеркивает он и, не допуская кривотолков, четко советует оказывать поддержку афганскому эмиру, проводящему прогрессивные преобразования.

Нарком считает не особенно важным, в какую форму выльются отношения со странами Востока, и не настаивает на немедленном установлении их в полном объеме. Важно идти в этом направлении.

Беседуя с отъезжающими миссиями, Чичерин говорил о равенстве отношений к странам Востока и Запада. Не может быть второстепенных отношений, так же как не может быть второсортных стран и народов, подчеркивал он. Величина территории, расовые, религиозные и иные особенности народов, их населяющих, не могут быть критерием в определении важности отношений. От сотрудников, направлявшихся в страны Востока, требуется уважение национальных традиций и местных обычаев. Дипломат — это всегда гость, который должен уважать гостеприимство хозяина. И это не было словесным пожеланием.

В отличие от империалистических правительств Москва раз и навсегда провозгласила принцип невмешательства во внутренние дела восточных государств и всемерной поддержки их стремлений к свободе и независимости. «Наша политика на Востоке нигде не является наступательной, а есть исключительно политика национального освобождения всех народов», — неоднократно подчеркивал Чичерин.

В феврале 1921 года пришло известие, что из Анкары выехала турецкая делегация для переговоров, который должны послужить началом договорного оформления и закрепления отношений Советской России не только с Турцией, но и другими странами Востока.

Но прежде чем эти переговоры начались, пришлось столкнуться с досадной историей: вагон турецкой делегации по недосмотру какой-то местной железнодорожной администрации был прицеплен к составу с хлебом. Состав подолгу застревал на полустанках, члены делегации нервничали, посылали в НКИД сердитые телеграммы, грозили повернуть обратно. Урегулирование возникших недоразумений стоило труда. Наконец турецкая делегация в Москве. Начались сложные переговоры.

Советская делегация, возглавляемая Чичериным, и делегация Великого национального собрания Турции во главе с Юсуфом Кемаль-беем заняли свои места за столом переговоров.

— Конференции, которую я имел честь открыть, — сказал советский нарком на первом заседании 26 февраля, — суждено создать эпоху в истории Востока и окончательно закрепить тесное и прочное единение между народами России и Турции, проникнутыми одинаковым решением защищать от всякого внешнего гнета и притеснений право располагать своей судьбой и регулировать вопрос своего политического и социального строя…

Чичерин подчеркнул огромное значение революции в России и революции в Турции. Но одновременно он пояснил, что Октябрьская революция в России положила начало международному восстанию за освобождение рабочего класса, а революция в Турции носит чисто национальный характер и преследует цели национальной независимости. Но революция в Турции может и должна явиться союзником социалистической революции, и именно это объединяет, а не разъединяет обе страны.

И, как бы вспомнив о том, как всего лишь три года назад в Бресте за столом переговоров вместе с немецкими генералами сидели турецкие делегаты, жаждавшие унизить, ограбить и уничтожить Россию, Чичерин продолжал:

— Близким другом новой России стала не старая Турция Абдула Гамида, не Турция времен Брест-Литовска, входящая в одну из соперничающих империалистических коалиций, а Турция новая, преобразившаяся, подобно Антею, от прикосновения к земле трудящегося народа, Турция, преисполненная новым крепким и молодым семенем, исходящим от ее рабоче-крестьянских масс, Турция, признавшая новые народные принципы и сделавшаяся в силу этого естественной союзницей революционного русского народа.

Ему ответил Юсуф Кемаль-бей:

— Мы избрали вернейший путь. Условия географические, исторические, экономические и политические указали нам путь в Россию. Перед представителями новой России говорю со всей присущей турку искренностью: верьте нам…

После заседания начали свою работу различные комиссии. Неурегулированных проблем оказалось много. Особенно большие трудности возникли в связи с установлением границ Закавказских республик.

Трения понемногу преодолевались. Этому помогало то, что переговоры велись на основе совершенно новых равноправных принципов. Советская дипломатия искренне сочувствовала начавшемуся в Турции национально-освободительному движению и проявляла готовность оказать ему свою помощь. Позицию советской делегации Чичерин позже изложил следующим образом: «…мы все время говорили туркам: «У вас коммунизма нет, наши идеалы не совпадают, но мы будем идти рука об руку и поддерживать друг друга ввиду единства интересов».

Переговоры проходили негладко. В начале марта, когда казалось, они вот-вот должны успешно завершиться, стали поступать сведения, что меньшевистское правительство Грузии, дни которого уже были сочтены, заключило секретный договор, который передавал Батум Турции. Началась концентрация войск в районе города.

9 марта Ленин писал Чичерину: «Я крайне обеспокоен тем, что турки оттягивают подписание соглашения о Батуме, выигрывая время, пока их войска идут к Батуму. Мы не должны позволить им такие оттяжки. Обсудите такую меру: вы перервете вашу конференцию на полчаса для разговора со мной, а Сталин в это время поговорит начистоту с турецкой делегацией, чтобы выяснить дело и довести до конца сегодня же»[24].

Турецкие войска вступили в Батум, но через неделю были вынуждены очистить город, а 16 марта в Москве был подписан советско-турецкий договор.

Чичерин с чувством большого удовлетворения распрощался с турецкой делегацией: радовал успешный исход переговоров, радовало, что трудности преодолены к обоюдному удовольствию обеих сторон.

16 марта стало красным числом в календаре советской дипломатии. Произошло одно из тех поразительных совпадений, которые иногда дарит человечеству история: в Москве Чичерин поставил свою подпись под советско-турецким договором, а в Лондоне Красин подписал советско-английский торговый договор.

Европейской дипломатии был нанесен чувствительный удар. Договор между РСФСР и Турцией самими принципами, провозглашенными в нем, усиливал симпатии порабощенных стран Востока к России, расшатывал основы колониализма. Договор между РСФСР и Англией бил по Франции, бил по политике экономической блокады России.

Конечно, английские империалисты с большей бы охотой раздавили Советскую Россию силой. Они натравливали на нее Польшу, и Ленин для нейтрализации их провокационных действий дал указание советской делегации на проходивших мирных переговорах в Минске предложить полякам лучшие условия, чем выдвинутые Керзоном.

Да, торговый договор подписан, но от этого ненависть к посягнувшим на «священный принцип» частной собственности не утихла. Чичерин предупреждает неискушенных в дипломатии от чрезмерного доверия к отдельным положительным проявлениям английской политики: «Господствующие классы Англии с их традициями дипломатического искусства представляют глубокое единство политики в многообразии кажущихся противоречий». Все различные голоса в Англии — это ноты одной мелодии, которая маскирует мрачную мечту задушить Советскую Россию. НКИД неустанно разоблачал двуличие английской дипломатии, и каждое заявление Советского правительства, по мнению Чичерина, становилось на Востоке осязаемым и реальным фактором, действовавшим на настроение восточных народов.

Ожесточенная дипломатическая борьба только началась — впереди было все: и шантаж, и подстрекательство, и вероломство. Впереди печально знаменитый ультиматум Керзона и битва в Лозанне.

Но гражданская война выиграна, должна быть выиграна и война дипломатическая. 6 июня 1920 года нарком писал Красину: «Твердость, но не увлечение — вот как мы должны держаться. Надо считаться с интересами не только сегодняшнего дня, но с нашими длительными интересами, а для этого иногда бывает лучше подождать, чем спешить, с решениями и соглашениями с противником. Главное — надо все больше расширять понимание общественным мнением необходимости примирения с нами».

Англия настойчиво проводила политику нажима. Она стремилась заставить Советскую Россию капитулировать, то есть добивалась иными средствами того, что ей не удалось путем вооруженной интервенции. В период англо-советских переговоров Чичерин предупреждал: «Я лично считаю совершенно невозможным просто так, за «здорово живешь», не в порядке заключения формального договора, капитулировать перед Англией в области нашей мировой политики, как того желает от нас Ллойд Джордж».

Особенно заманчивыми были переговоры о нормализации отношений с Германией. Они велись одновременно в Москве и Берлине.

Переговоры, завершившиеся триумфом советской дипломатии в Рапалло, были длительными и трудными. Как только изменялась обстановка в сторону улучшения отношений Германии с западноевропейскими странами, Берлин беззастенчиво менял свое отношение к Москве, пытался добиться односторонних уступок, как если бы Германия намеревалась «осчастливить» Россию, заключив с ней соглашение. Это было повторением той самой политики «за здорово живешь». При этом партнеры упускали из виду, что всякое политическое сотрудничество предполагает обоюдность.

Внимательно продолжал следить нарком за событиями внутри своей страны. Это было важно для внешнеполитических дел особенно теперь, когда партия наметила грандиозные планы на будущее.

Что должны были переживать сидящие в зале Большого театра делегаты VIII Всероссийского съезда Советов, люди, боровшиеся с разрухой, нищетой, голодом и сами истощенные многолетним недоеданием, когда перед ними приоткрывалась картина будущего невиданного расцвета страны, которую они отстояли с оружием в руках. Оскудевшие духом западные журналисты называли их нищими, они же были обладателями величайшего богатства — энтузиазма, их фантазии были земными и реальными.

Чичерин с большим вниманием следил за пояснениями Кржижановского у карты России. Советская дипломатия должна занять свое место в планах развития страны.

На заседании фракции РКП(б) Чичерин выступил с характеристикой международного положения. Он только что прослушал доклад Ленина, весь был захвачен его грандиозными идеями. И свое выступление начал с развития ленинской мысли о значении промышленного развития России. Да, с победой революции в его стране начался процесс распада всей капиталистической системы. Процесс необратимый, процесс исторический.

— Этот процесс, — говорил Чичерин, — есть процесс медленный, болезненный и тяжелый, и если наша политика по отношению к существующим правительствам есть политика установления мирных соглашений, вступления в торговое экономическое сотрудничество, то это вызывается не только тем, что мы сами нуждаемся в этой совместной работе для нашего собственного экономического восстановления, но и тем, что нынешний момент постепенного длительного распада старого мира толкает и его к той политике медленного и осторожного вступления в сношения между нами и всеми капиталистическими группами поодиночке. Это есть та политика, которую я назвал еще год тому назад мирным поединком между капиталистическими методами борьбы против мировой разрухи и нашими методами коммунистического восстановления хозяйства.

Чичерину была ясна вся глубина ленинской мысли, в нее он верил без колебаний.

— Lux aeterna… — задумчиво произнес Георгий Васильевич, когда шел в толпе делегатов съезда после заседания, и, увидев вопрошающие взгляды, пояснил: — Вечный свет… Я говорю не об электричестве. Я говорю о свете ленинской мысли!

В письмах советским представителям за границу нарком разъяснял историческое значение только что закончившегося съезда, новые моменты, появившиеся в советской внешней политике. Письма короткие, как конспекты, он стремился рассказать в них о главном: о плане восстановления промышленности, электрификации, поднятия сельского хозяйства, промышленной и отчасти административной реорганизации. Он требовал широко освещать в печати основные черты нового периода в жизни страны и подчеркивал: «Военная политика исключительно оборонительная. Мы не можем оставаться безоружными, пока нам угрожают ненавидящие нас враги, но мы помышляем исключительно об обороне, и все наше внимание устремляется на внутреннее восстановление».

Наступал новый, 1921 год. Управление делами НКИД получило от Московского Совета разрешение провести 31 декабря новогодний вечер сотрудников при непременном условии, чтобы вечер окончился не позже часа ночи. Это был скромный вечер, без шампанского и пышных тостов. Сотрудники собрались послушать новогодний концерт, в котором принял участие и Георгий Васильевич. Вдохновенно сыграл он любимые им творения Моцарта и Бетховена. И до положенного часа в зале, освещенном тусклым светом, в стоптанных сапогах и валенках, в шинелях, бушлатах и просто в каких-то немыслимых кацавейках танцевали советские дипломаты, курьеры, машинистки.

Дипломатия должна содействовать решению поставленных перед страной задач. Экономическая программа выдвигала специфические требования. Ведь в 1921 году промышленная продукция Советской России составляла всего лишь около одного процента мирового производства. Нужно было не только выжить, но и добиться признания. Хозяйственные потребности страны во многом определяли направление внешней политики.

Казалось бы, что общего с дипломатией имеет крестьянский вопрос, но для Чичерина это «главный вопрос», это «нахождение модуса вивенди с крестьянством». Вопрос этот очень сложен, подчеркивал он, ибо имеются различные мотивы и исторические течения, раздирающие между собой сознание и психологию крестьянства. Крестьянство нужно удержать на своей стороне, предоставив ему сельскохозяйственные орудия, инвентарь, в котором оно нуждается, товары в обмен на хлеб. Из-за границы везли не только паровозы, промышленное оборудование, но даже те товары, которые являлись исконными предметами русского экспорта: кожу, шпагат, зерно. Страна пыталась преодолеть острую нужду, чтобы начать восстановление сельского хозяйства, накормить город.

Надо найти средства для усиления внешнеторговых связей, для расширения торговли в условиях все еще фактически продолжающейся блокады.

Принятое в марте 1921 года X съездом партии решение о переходе к новой экономической политике усилило ответственность НКИД. В Россию устремились частные предприниматели. Они рвались к концессиям. Новую ленинскую политику не все понимали правильно. Для некоторых концессии казались неприемлемыми, поговаривали о капитуляции перед силами международного капитала. Чичерину не раз приходилось выслушивать резкие слова осуждения и недовольства. Требовалась разъяснительная работа даже среди сотрудников наркомата. Сам он не видел в предоставлении концессий никакой сдачи принципиальных позиций. Он был в числе тех, кто отчетливо понимал, что нэп — явление временное, вызванное необходимостью. Он предостерегал советских представителей за границей от чрезмерных страхов и паники, едко высмеивал тех, кто утверждал, будто появилась опасность реставрации прежних порядков.

Нарком часто встречается с представителями зарубежных фирм, тщательно знакомится с характером предложений будущих концессионеров. Здесь все нужно предусмотреть на годы вперед, ибо каждый промах, закрепленный в договоре, может слишком дорого обойтись Советской стране.

Вместе с коммерсантами ехали журналисты. Русская тема стала модной. Некоторые ехали за правдой, большинство — за сенсациями. Первых нарком охотно принимал, терпеливо разъяснял непонятное для них, знакомил с целями и задачами советской политики, вторых по возможности избегал, знал, что для них важно не то, что он скажет, а лишь факт встречи с ним. Особенный наплыв корреспондентов наблюдался летом 1921 года. И неспроста: на Украине, в Поволжье выгорели все посевы. Призрак голода надвигался на опустошенную войнами страну.

У Чичерина корреспондент «Юманите». Это друг. Нарком охотно поясняет, что советская внешняя политика, как и политика, которую большевики проводят в самой России, — это политика производства. Дипломатия нацелена на оживление сельского хозяйства и промышленности, на экономическое сотрудничество Советской России с капиталистическими государствами.

— Неверно утверждать, что мы изменились, что мы от чего-то отреклись. Мы не Генрих IV. Изменились не мы, а наше окружение. Наши основные принципы остались теми же; только следует учитывать, что текущие проблемы всегда зависят от исторических условий.

В первый год своего существования Советская республика предложила экономическое сотрудничество — ей ответили экономической блокадой, — продолжает нарком. — Теперь возвращаются к прежнему, надеются приручить нас посредством торговли. Пути сошлись, англичане и русские хотят мира и торговли, лишь перспективы будущего у них разные. Англия поняла необходимость торговли, Франция стоит в стороне.

Нарком подходит к столу, протягивает корреспонденту номер «Нью репаблик», где красным карандашом отчеркнута заметка. Один из журналистов кропотливо изучил все сообщения из России, касающиеся Ленина, свел их воедино, получилась чудовищная ложь: Ленин с момента революции несколько раз арестовывался, бежал в Ригу, Архангельск и даже в Барселону…

— Мы даем это в нашу печать, — говорит нарком, — без всяких изменений, полностью. Пусть видят, как балуют иностранного читателя; не проходит дня, чтобы шайка профессиональных фальсификаторов не преподнесла ему самого разнообразного и самого фантастического меню.

Чичерин терпеливо разъясняет советскую политику, а в конце, когда корреспондент спрашивает, что передать от него рабочим французской столицы, говорит:

— Объясните, что мы достаточно стойки, чтобы не поддаваться на соблазнительные нашептывания, сулящие нам золотые горы. Пусть Франция последует примеру Англии, и она получит всевозможные выгоды.

Приветствуйте от нас Париж, некогда революционную столицу. Она уронила свой престиж, но по-прежнему дорога нам, и ее предместья, ее пригороды вскоре вернут ей ее былую славу. Ее девиз мог бы быть также и девизом Советской России, которая, как и она, «Fluctuat nec mergitur»[25].

И закончил беседу упоминанием о надвигающемся страшном бедствии — голоде.

— Мы взываем к усилиям всех, кто вместе с нами хочет побороть этот бич.

Голод давал себя знать все трагичнее. Положение в наркомате было невероятно тяжелым.

В дни, когда накал драматических событий становился невыносимым, наркому приходилось откладывать в сторону неотложные дела и приниматься (в какой уж раз) за лихорадочные поиски средств спасения людей. Нужны экстренные меры. Кто поможет в этой атмосфере всеобщего несчастья? Исчерпав все возможности, Георгий Васильевич обращается с личной просьбой в представительства РСФСР за границей. Он не скрывает положения в Москве. Люди валятся с голоду, работать не с кем, накапливаются груды неисполненных дел и даже нерасшифрованных депеш. «Я не могу работать один за тысячу человек. Дело гибнет!» — восклицает Чичерин в одном из таких писем.

17 августа нарком обращается к советскому полпреду в Эстонии: «Уважаемый товарищ, с 1 августа наши сотрудники не получают ничего. Из остатков прежних складов мы даем им более чем скудный обед (грязная вода) — вот и все. Живут тем, что продают старые вещи. У меня уже украли несколько вещей — кто именно, не знаю. Все торгуют. Заведующие отделами на улице продают старые штаны — посланники проходят и видят их. Сейчас у меня в канцелярии журналистка упала в обморок…»

Товарищи, которым адресованы записки, понимают всю серьезность положения. В доверительном порядке они распространяют их по знакомым в других советских полпредствах. Полпред РСФСР в Литве пишет В. Коппу в Берлин: «12 августа мною получена от т. Чичерина рукописная записка, копию которой, несмотря на ее личный характер, я, не без некоторых колебаний, решил сообщить Вам. Поколебаться меня заставила неуверенность, во-первых, что Георгий Васильевич будет доволен оглашением этой записки, во-вторых, в том, что вы не получили подобного же письма. Во всяком случае, всецело полагаюсь на то, что письмо останется между нами и будет полезно хотя бы как информация. Побудительным мотивом к сообщению записки послужило то, что сам я долгое время работал непосредственно с Георгием Васильевичем и слишком хорошо знаком с условиями его работы, чтобы не встревожиться, получив такой «вопль»…»

В представительствах рождается план помощи москвичам: объявить добровольную товарищескую подписку. И вот уже на собранные деньги закупают продукты. 27 августа из Литвы уходит первый транспорт. Он везет 18 пудов 12 фунтов сахара и 15 пудов 36 фунтов риса. Уходят посылки из Швеции, Италии, Германии, Эстонии, Латвии. Все они идут на имя Чичерина. В течение нескольких месяцев сотрудники миссий отдают часть своей зарплаты в пользу голодающих. Эта помощь навсегда останется в истории НКИД как яркое проявление дружбы и товарищества.

Но эта помощь осуществлялась лишь в пределах наркомата. Чичерин не мог остаться в стороне от борьбы с голодом в масштабе всей страны.

В августе 1921 года в Москву прибыл знаменитый полярный исследователь Ф. Нансен. Чичерин подписал с ним соглашение о помощи голодающим в России.

Некоторые западные политики пытались использовать затруднения Советской России в эгоистических целях, хотели вмешаться в ее внутренние дела, опутать кабальными обязательствами. Советская Россия в это чудовищно трудное время была готова принять любую помощь, но только не ценою отказа от своего суверенитета и социальных завоеваний. Чичерин видел, что происходило соревнование между буржуазными правительствами, стремившимися создать для себя прочное положение в России под предлогом помощи голодающим. Каждое из них боялось, что другое опередит его и завоюет выгодное положение для будущего экономического преобладания в Советской стране.

4 сентября Советское правительство получило ноту председателя Международной комиссии помощи России по борьбе с голодом Нуланса, назначение которого на этот пост Ленин охарактеризовал как «наглость». Ведь Нуланс был одним из наиболее активных руководителей той самой системы блокады, которая в значительной мере обусловила наступление неслыханного бедствия 1921 года.

Нуланс цинично требовал согласия на иностранный контроль за распределением продуктов в стране, то есть потребовал санкционировать откровенное вмешательство в ее внутренние дела под гуманным предлогом помощи голодающим. В тот же день Ленин предлагает «поручить Чичерину составить в ответ Нулансу ноту отказа в самых резких выражениях типа прокламации против буржуазии и империализма… Особо подчеркнуть, что мы не можем ни секунды верить в желание помочь гг. Нулансов при таком их подходе к делу»[26].

Дальнейшие события выявили истинных друзей и врагов. Стало ясно, что Американская администрация помощи (АРА), возглавляемая Гувером, подписавшим в августе рижское соглашение с Литвиновым, — это аппарат, созданный для шпионажа и вербовки контрреволюционных элементов, а не для оказания действительной помощи. 5 сентября Ленин указывал Чичерину, что наиболее отъявленных контрреволюционеров из АРА нужно «изловить, чтобы устроить скандал им.

Тут нужна война жестокая, упорная»[27].

Совершенно иные отношения сложились с Нансеном, который действительно приложил максимум усилий, чтобы облегчить положение в России. «Кампания «за Нансена» и «против Нансена», — писал В. И. Ленин Чичерину, — ясно показывает (Вы прислали архиинтересные выписки из «Daily chronicle»), что мы должны ответить Нулансу архирезким отказом: a limine[28] отказать. Тогда и только тогда мы выиграем, приобретем на свою сторону «рго-нансеновские» элементы и покончим игру антинансеновцев»[29].

Так тяжелые внутренние проблемы тесно переплетались с проблемами внешнеполитическими. Наряду с этими трудными делами Чичерину приходилось уделять повседневное внимание Наркоминделу, деятельность которого все больше и больше усложнялась.

Коренное изменение положения Советской республики — окончание гражданской войны, изгнание интервентов и переход к мирному восстановлению народного хозяйства в условиях прорыва внешнеполитической изоляции страны — поставило перед советским государственным аппаратом и, в частности, перед НКИД новые задачи.

К началу 20-х годов относится деятельная разработка основных принципов и методов советской внешней политики, окончательное оформление НКИД как боевого органа дипломатии, осуществляющего крупнейшие внешнеполитические акции. В основе всех начинаний лежали указания и разработки Центрального Комитета и лично Ленина. Чичерин выступал как один из талантливейших теоретиков и практиков дипломатии. Вместе с коллективом НКИД он берется за обобщение накопленного опыта, чтобы разработать научные основы советской дипломатии, углубляет и развивает теоретические положения ленинского учения во внешнеполитической области, широко применяет принципы марксизма к текущим событиям международной обстановки.

Основное требование, предъявляемое к дипломатии нового государства, Чичерин сформулировал так: «Методы советской дипломатии самым резким образом отличают ее от старой дипломатии и поэтому от дипломатии других стран. Она действует при помощи марксистского анализа исторического процесса и ищет поэтому основных, глубочайших течений в ходе развития политических и экономических отношений современности. За конкретными отношениями сегодняшнего дня она старается постигнуть основные двигательные силы современных событий, чтобы приноровить свою деятельность к их поступательному движению. С конкретными отношениями и событиями каждого дня могут быть связаны ошибки и промахи текущей ежедневной работы нашей дипломатии. Но последняя видит свою главную задачу не в комбинациях сегодняшнего дня, а в том, чтобы строить свою политику на основных началах исторического процесса, с тем чтобы в общем и целом, какие бы отдельные промахи ни играли роль кратковременных препятствий, предоставить непреодолимой силе основных мировых течений истории нести вперед на своих волнах ладью советской политики и исторических судеб трудящихся масс России».

Сам Чичерин широко пользовался этим методом. Основываясь на тщательном анализе международных отношений, с помощью этого метода он предугадал многие события, которые сбылись почти с пророческой точностью. Еще в сентябре 1918 года, когда многим Антанта казалась единой монолитной силой, он в одном из своих писем Воровскому подчеркивал, что группировка империалистических держав, сплотившихся в Антанте, не столь уж прочна, как может показаться на первый взгляд и как это пытаются внушить на Западе. Антанта раздирается внутренними противоречиями, которые неизбежно должны привести к ее краху и возникновению новых комбинаций. Япония готовится к схватке с Америкой, для этого ей нужен союз с Германией. Разве это не похоже на предсказание будущего германо-японского союза времен антикоминтерна?

Чичерин был также одним из первых, кто разгадал серьезную опасность фашизма и предостерег от его недооценки. В октябре 1923 года в одном из своих писем полпреду СССР в Италии, имея возможность непосредственно наблюдать фашистов во время поездки на Генуэзскую конференцию, он пишет: «Итальянский фашизм не есть, конечно, уголовный бандитизм и не есть исключительно течение погромных банд, но все же это есть явление глубоко реакционное, которое притом на деле не дало ничего другого, кроме вульгарнейшей поддержки капиталистических интересов, иногда под мнимым соусом гармонии капитала и труда. Никакого социального эксперимента не было, если не считать экспериментом преследование коммунистов и разрушение коммунистических организаций».

За десять лет до прихода гитлеровцев к власти Чичерин со всей определенностью утверждал, что «торжество фашистов в Германии может быть первой ступенью для нового крестового похода против нас».

Но это не пророчество дельфийского оракула — нарком самым решительным образом предостерегал советских дипломатов от какого-либо прожектерства. Нет, это наука, основывающаяся на самом тщательном изучении многообразных событий и сложных явлений жизни. До сих пор актуально звучит его основная заповедь советским дипломатам: «Надо смотреть на реальность, а не рассуждать плохо сделанными обобщениями».

Как и всякая наука, если она не желает топтаться на месте, дипломатия должна быть активной, должна энергично развиваться, утверждал Чичерин. Каждое теоретическое положение должно быть обязательно проверено на практике, только практика может со всей определенностью выяснить ценность того или иного предложения, поможет отбросить надуманное, нежизненное.

25 сентября 1923 года Чичерин писал: «Дипломатия должна заключаться не в том, чтобы любезно отвечать на любезные авансы, спускать с лестницы при отсутствии любезных авансов и неподвижно сидеть на стуле, если другая сторона неподвижна. Дипломатия должна пускать в ход миллион всяких средств, но идти вперед, а не топтаться на месте, действовать активно, а не только реагировать на то, что делает другая сторона. Дипломатия не должна исходить из того, что все будут бросаться в ваши объятия. Дипломатия должна активно подготовлять стремление других сближаться с нами». Чичерин требовал от советских дипломатов осторожности и твердости. «Против нас, — писал он, — ополчаются самые утонченные представители государственного искусства, накопившегося в течение многочисленных поколений. Благородные лорды думают, что они могут нас обмануть как простачков, что они могут усыпить нас ложными миролюбивыми уверениями, но коммунистическая дипломатия отвечает на эти попытки неуклонной бдительностью и твердостью». Коммунистическая дипломатия воодушевлена классовой ненавистью пролетариата к своим врагам, она вооружена правдой, она пользуется поддержкой миллионов трудящихся.

Для осуществления целей дипломатии нужны постоянные контакты. Особенно ценны связи со странами, где плетутся империалистические заговоры против молодой республики. Без обобщения нельзя иметь сведений о политике страны, дипломат не может замыкаться в стенах своего кабинета. В письме Воровскому 16 октября 1921 года явно озабоченный событиями в Италии нарком рекомендует заводить знакомства среди депутатов и журналистов разных политических направлений.

Годом раньше то же требование он ставил и перед Иоффе: «Необходимо нашим представителям больше входить в контакт со всевозможными иностранными официальными и полуофициальными лицами. Система изолированности ведет к тому, что мы сами продолжаем нашу политическую блокаду».

Разнообразие связей, возможность всегда знать точки зрения противоположных направлений, чтобы, сопоставляя их, делать правильные выводы, — это наиважнейшее дело дипломатии, если она хочет оставаться тонким искусством политических действий, а не занятием прожектеров. Без этого нельзя, без этого бесплодность. Нельзя и без того, чтобы не проникнуться сознанием того действительного факта, что нет той гнусности, на которую многие буржуазные правительства не решились бы пойти по отношению к коммунистам, и что порой атмосфера, окружающая советского дипломата, есть атмосфера хитросплетений и лжи.

Наконец, Чичерин неустанно предостерегал: опасно сосредоточивать все внимание на каком-нибудь одном вопросе, замыкаться в кругу интересов определенной группы стран. Времена кабинетной и альковной дипломатии канули в вечность. Теперь любая дипломатия, чтобы достигнуть поставленных целей, должна обращаться к широким массам. Наступает эпоха всеобъемлющей, широкой дипломатии, выходящей за рамки континентов. Как в мире все взаимозависимо, так и в международных отношениях все события связаны друг с другом. Внешняя политика отдельных капиталистических государств взаимозависима, и удар по одному слабому звену, в частности по политике английского колониализма в восточных странах, неизбежно вызывает чувствительный резонанс во многих странах. Узость взглядов и замыслов вредна, нужно всячески расширять поле деятельности советской дипломатии. Скрытые течения, особенно расстановка политических сил и настроения масс, отсутствие единства в политике отдельных государств, рост международных противоречий, погоня капиталистов за русскими рынками и стремление получить хоть какую-нибудь компенсацию за утраченные в России капиталы — все это тщательно взвешивалось, сводилось в единое целое, из чего затем вырабатывались тактика, направленная в то время на преодоление внешнеполитической изоляции Советской России и вывод ее на широкие международные просторы.

Одновременно с разработкой основ советской дипломатии шла трудная и ответственная работа — оформлялась структура центрального аппарата НКИД и его представительств за границей, разрабатывались его организационные формы.

Внешнеполитический аппарат должен был полностью отвечать поставленным перед ним требованиям. Чичерин начинает с укрепления своего секретариата, рассматривая его как орган, связывающий руководство наркомата с отделами. «Во всяком МИД, — подчеркивает он, — канцелярия министерства есть основной орган, где происходит важнейшая политическая работа».

Создаются в НКИД новые отделы, охватывающие теперь уже группы стран по географическому признаку. Нарком проявляет заботу о том, чтобы отделы были сформированы из политически грамотных исполнителей, не претендующих на участие в коллегии, но способных самостоятельно выполнять задания. Он считает, что без этого невозможна нормальная работа НКИД.

Из всех отделов особо выделяет экономическо-правовой отдел (ЭПО), на котором, по его мнению, должна лежать ответственность за разработку экономических проблем, а также за подготовку и проведение в жизнь договоров и разрешение всевозможных вопросов международных отношений, возникающих ежедневно в громадном количестве. Особая роль отводилась отделу печати и информации — самому большому после Секретариата коллегии подразделению НКИД. В этот отдел, по мнению наркома, полезно привлекать квалифицированных литераторов и журналистов, то есть лиц, которые могли бы сочетать любовь к литературному творчеству с умением заниматься внешнеполитической пропагандой.