Прохождение через чистилище ада — Кемьперпункт

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Прохождение через чистилище ада — Кемьперпункт

Наш экстренный арестантский поезд прибыл, на ст. Кемь Мурманской железной дороги.

Кемь — небольшой портовый город на Белом море.

Отсюда происходит отправка арестантов на Соловецкие острова. Сюда доставляются во множестве лесные материалы: бревна, доски, дрова, заготовленные руками измученных, голодных и полуголых соловецких каторжан. Далее лес отправляется или в Мурманск, или в Архангельск, где грузится на иностранные пароходы для экспорта заграницу. Иностранцы, жадные до наживы, охотно покупают этот дешевый лес, заготовленный даровыми руками соловецких мучеников и покрытый иногда кровью соловецких каторжан.

Что можно иногда обнаружить следы человеческой крови на некоторых бревнах соловецкой заготовки, то это не предположение и тем более не злостная фантазия, а определенное утверждение, основанное на фактах. Вот они: а) когда я был в 1926 году на главных лесозаготовках, то видел бревна, обрызганные кровью избитых лесорубов; 6) очень часто лесорубы, доведенные до отчаяния непосильными уроками и побудительными к работам пытками, отрубали себе кисти рук или ступни ног; и эту операцию проделывают на бревнах, экспортируемых впоследствии заграницу для продажи.

* * *

К моменту прихода нашего поезда площадь выгрузки, которая происходила на открытом месте, уже была оцеплена вооруженными кемьского «надзора». «Надзор» — эта охрана из ссыльных сотрудников ГПУ, самых жестоких и беспощадно суровых, стремящихся выслужиться, о чем сказано выше.

Началась медленная выгрузка. Нам предстояло идти большое расстояние на Попов Остров, где расположен Кемьский передаточный пункт и там же казармы для арестантов.

Каждый арестант несет свои вещи. У меня, как прибывшего из заграницы, вещей было порядочно.

Конечно, больше, чем у обобранных советских граждан. Я имел с собой: большой и маленький чемоданы, узел с постелью и корзинку с продовольствием.

В общем ноша была довольно тяжелая; все же я с большим напряжением волоку. Беда в том, что мы идем в строю, — нужно равняться в рядах и держать в затылок впереди идущему. Мне, как перегруженному вещами, было очень трудно соблюдать равнение. Ближайший ко мне конвоир из «надзора» несколько раз крикнул на меня: «Равняйся! гав-гав-гав...» (площадная брань). «Иди в затылок! гав-гав-гав». За цепью конвоиров шел Дукс, важная персона Центрального ГПУ, заведующий всеми местами заключений ГПУ.

Так вот, когда конвоир сделал мне замечание, чтобы я не отставал, Дукс приказывает конвоиру: «Дай ему прикладом! газ-гав-гав» (трехэтажная (площадная брань). «Видишь, набрал вещей... или на дачу собрался, гав-гав-гав! На Соловках покажут тебе дачу, гав-гав-гав». Дукс отлично знал еще по Бутырской тюрьме, кто я такой и как попал в когти ГПУ.

Действительно, по его приказу послушный и выслуживающийся тип из «надзора» сильно толкнул прикладом меня в бок. Перегруженный вещами, я потерял равновесие и упал. Вещи разлетались в стороны. Соседи арестанты подобрали мои вещи и помогли мне донести до пункта.

Наша многочисленная печальная процессия из обреченных на страдания прошла ворота Кемьского пункта, окруженного проволочными заграждениями.

Все более и более изолировали нас от внешнего мира. Нас остановили на панели между бараками, построив в четыре шеренги.

Кемьская администрация начала продолжительный и утомительный обыск арестантов и осмотр их вещей. Церемония продолжалась пять часов.

Здесь с первого же момента к нам применили самый суровый военный режим. Большинство арестантов не имело, конечно, понятия о военных порядках, как люди штатские, особенно духовенство разных культов и уж подавно женщины, а в числе их есть старушки, — все должны стоять в строю и двигаться по командам.

Размещены, например, так: в строю стоят — архиепископ, епископ, генерал, бывший губернатор, ксендз или пастор, а между ними и рядом с ними босые, оборванные, сопливые «шпанята», которые, притом, норовят что-нибудь украсть.

В то время, июнь 1925 года, военная организация на Кемьском передаточном пункте заканчивалась полком. Командиром полка был некто Основа, анархист по убеждениям, как он сам заверял; в прошлом был адъютант Махно, затем служил у большевиков в ГПУ. Высокий, крепкий мужчина, брюнет, с ястребиными на выкате глазами, всегда имел мрачно-суровый вид, обладал, зычным голосом, был большой любитель применять рукопашные избиения; особенно жесток был со шпаной.

Тут же на первых порах избил несколько человек за непорядок в строю. Этот тип произвел на нас самое мрачное, угнетающее впечатление. Интересен его стаж, — из анархистов попал в чекисты. В то время меня крайне возмущало такое дикое требование знания военных порядков от людей, которые в прошлом не имели никакого отношения к военной службе, а сейчас не только никто не обучал ничему, но даже ничего не объясняли, и вдруг за незнание как держать себя в строю, учинять кулачную расправу.

Тут произошел такой инцидент:

Мы стоим на панели в строю в ожидании вызова для обыска.

Идет со стороны Управления тип в чекистской форме, с фуражкой набекрень со стеком в руке, сильно подвыпивший: видимо, уже выпил с московскими гостями, сопровождавшими нас.

Командир полка, Основа, заорал зычным голосом: «Смирно! Равнение направо! Товарищи командиры!». (Оказывается, — у нас уже есть ротные и взводные командиры).

Тип со стеком подходит к правому флангу и громко кричит: — «Здравствуйте, граждане!».

Несколько человек на фланге ответили вполголоса: «Здравствуйте». Тип со стеком рассвирепел и обращается к Командиру полка: «Товарищ комполка! Научите немедленно здороваться!» Оказалось, — этот тип начальник Кемьского пункта, главное начальство.

И что же, после обыска, еще не указали нам места, где расположиться в бараках, построили нас снова на панели и начали учить здороваться. На приветствие начальника мы должны дружно, громко и все отвечать: «Здра». Такой собачий выкрик применен теперь в Красной Армии. Согласованность при такой массе, в 650 чел., вам никак не удавалась. Начальство свирепело. Все время слышится гав-гав-гав (площадная брань). Бешенный Основа обращается к Владыке Глебу, епископу Воронежскому, стоявшему рядом со мной: «Ты, толстопузый, почему зажал губы, не отвечаешь?» Бедные архипастыри должны были лаять по собачьему и кричать «Здра».

Кроме «Здра» тут же нас обучали рассчитываться по порядку: первый, второй... десятый... и т. д... Такой расчет производился при каждом построении для поверки наличия арестантов.

Первый урок обучения нас военному строю занял более часа. Когда уже сами инструкторы утомились, то стали разводись нас по баракам.

* * *

Скажу несколько слов о нашем размещении в бараках.

На Поповом Острове есть восемь летних деревянных бараков, построенных англичанами во время интервенции в 1918 году. Каждый барак рассчитан на 120 человек. Теперь устроены нары в два яруса и нас поместили 500 человек. На каждого человека было отмерено на нарах место шириною 20 сантиметров. На такой узкой полоске на нарах можно лежать лишь на боку, да и то человеку некрупной комплекции. А где положить вещи? Тут нужна изобретательность, и, действительно, советские арестанты поразительно изобретательны. В щелях стен и в досках нар множество вшей и клопов. Это обычный бич всех тюрем и особенно пересыльных этапов, каким является Кемьский. Загнали вас в бараки и приказывают располагаться. Но как располагаться на участке в 20 сантиметров? Расселись по нарам, сплошь заняв нары даже в сидячем положении. Всех мучила жажда. Смельчаки обратились к нашему новому командному составу с просьбой, — нельзя ли будет достать кипятку. Получили неутешительный ответ: кипятку для нас нет, так как на весь пункт один котел для кипячения. Успокоили, что наша очередь на кипяток вечером. Все были страшно утомлены и измучены. Вот уже несколько дней мы провели в сильном нервном напряжении, почти без отдыха и без горячей пищи, хотя бы скудной, арестантской. Все были в страшно гнетуще удрученном состоянии. Не успели сколько-нибудь передохнуть, хотя бы сидя, как раздается команда: «Вылетай на панель, стройся!». Вышли, построились... Появились самые неприятные типы на соловецкой каторге, — это нарядчики.

Всех помоложе и здоровых забрали на погрузку леса на баржи, отправляемые в Архангельск, других — на разгрузку вагонов с продовольствием для Соловков; третьих — на пилку и подноску дров. Я попал в группу пожилых вместе с высшим духовенством. Нас заставили возить на тачках песок для посыпки улиц и дорог на пункте. Работали с 2-х до 7-ми часов вечера, когда гудок известил о прекращении работ. Однако, мы не выполнили урока, — не вывезли назначенного числа тачек.

Я воспользовался тем, что во время работ десятник, руководившей нашими работами, вышучивал моих компаньонов по работе, преосвященных владык, что они путаются в своих длинных рясах; я стал доказывать ему, что причина невыполнения нами урока не есть нежелание или леность с нашей стороны, что он сам видел наше усердие, а причина та, что, во-первых, моим компаньонам мешают быстро передвигаться с тачками их длинные рясы, а во-вторых, длинные и широкие рукава тех же ряс замедляли работу лопатой при погрузке тачек. Десятник, хотя и из сотрудников ГПУ, оказался довольно добродушным, согласился с моими доводами и отпустил нас без выполнения урока.

* * *

После работ нам выдали по полтора фунта черного хлеба и по две кружки кипятку на человека. Вот все наше питание за сутки.

В 8 часов вечера, была вечерняя поверка, первая для нас по военно-лагерному ритуалу.

На поверке лагерный староста Тильнов прочитал несколько руководящих приказов для нашего сведения. Все они угрожали суровыми репрессиями против нарушителей лагерного режима.

После прочтения угрожающих приказов лагерный староста, Тильнов, сделал свое краткое резюме об ожидавших нас перспективах. Он сказал следующее, что хорошо и надолго нам запомнилось:

«Товарищи заключенные! Помните одно, что вы находитесь в лагере принудительных работ Особого Назначения ОГПУ. Теперь пред вами три пути: первый, или покорно работать, сидеть спокойно и не рипаться; ну, если некоторые обретут себе могилу на Соловках, так это не беда, — умирать когда-нибудь надо; второй путь для вас, запомните, что непокорные будут отправляться без вещей на луну (т. е. будут расстреливаемы) и третий, кто попытается удрать, будет погребен на дне морском...».

Нечего оказать, — перспективы весьма и весьма жуткие.

* * *

После поверки мы завалились спать. Истомленные пятидневным сильным напряжением и почти все время без сна, все заснули мертвецким сном.

Нельзя сказать, чтобы был большой комфорт для сна, так как мы все лежали на боку, плотно прижавшись один к другому. Позволить себе на спине нельзя, — нет места.

Как ни мертвецки я спал, — мой сон был скоро нарушен. Просыпаюсь... И, о ужас. Все мое лицо, шея и руки покрыты клопами. Для защиты обмотал лицо и шею полотенцем, а на руки одел перчатки. Мы все спали совершенно одетыми.

* * *

На следующий день Кемьская администрация лагеря произвела сортировку нашей партии.

Часть арестантов, прибывших с нами, оставлены на работы на материке.

К этим счастливцам ГПУ причисляет тех, кто не вызывает опасений в смысле побега, и будет безвреден в смысле разглашения соловецких тайн. К группе счастливцев относятся уголовники разных категорий преступности, контрабандисты, спекулянты и некоторые другие. Оставляемые в Кеми назначаются обычно на следующие работы: на материковые лесозаготовки, принудительное рыболовство и зверобойство, на погрузку и выгрузку пароходов; на постройку шоссейных дорог через тундру и другие работы.

Конечно, на материке режим слабее и работать легче, чем на Соловках. Причина же этому, — опасение ГПУ огласки.

Все же каэры, духовенство разных культов, словом, вся интеллигенция в большинстве своем ссылается на самые Соловецкие Острова и там испивает чашу страданий.

После отправки и выделения оставляемых на материке, нас же, соловчан, погнали на работы. Я попал на выгрузку из вагонов кулей с рожью и овсом, — предназначенными на Соловки. Работа довольно тяжелая, — приходилось перетаскивать кули на большое расстояние.

В этот день дали на обед суп из трески и те же полтора фунта черного хлеба.

Ох, каким вкусным показался нам в ту пору суп из вонючей трески...