"НЕ УБЬЮТ В БОЮ - ЗАСТРЕЛЮСЬ", ИЛИ "МАМОЧКА, ПОМОГИ"

"НЕ УБЬЮТ В БОЮ - ЗАСТРЕЛЮСЬ", ИЛИ "МАМОЧКА, ПОМОГИ"

Когда стало ясно, что помощи ждать не от кого, на связь вышел заместитель командира 20-й гвардейской дивизии и предложил последовать примеру отступивших частей.

"Если не выстоим, то здесь ляжешь, комдив, и я тоже", - ответил комкор и бросил трубку.

- Это был самый тяжелый момент, - рассказывает Рохлин. - Внутри все сжалось. Я никогда не боялся смерти. Но впервые у меня проскочила мысль: если не убьют в бою - застрелюсь. Прежде мне всегда такая мысль казалась малодушной.

Он был зол на самого себя за эту слабость, однако позор поражения и плена казался еще страшнее.

Позднее газеты напишут, что Рохлин оплачивает свои амбиции кровью солдат.

О том, какой кровью пришлось бы оплачивать отсутствие амбиций у комкора, никто не сказал.

Начни он отступать под ураганным огнем, когда простреливался каждый участок, каждый переулочек, когда под прицелом был каждый метр, не одного из двадцати, а каждого второго недосчитался бы корпус в своих рядах. А сколько бы легло при повторном взятии тех же рубежей?

О том, что Рохлин в своем упорстве не совершал ничего такого, что можно отнести исключительно к его упрямству, амбициям и еще к каким-то личным качествам, свидетельствует радиоперехват разговора между чеченскими командирами месяц спустя, когда ситуация изменилась и уже федеральные войска давили боевиков.

ИЗ "ЖУРНАЛА БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ 8-ГО Гв. АКж

"Радиоперехват:

61 - Спартаку: Группы, которые занимали позиции с той и другой стороны, ушли. Я один тут стою. Для обороны места нет. Все разрушено...

Спартак: Нет места - выройте окопы.

61: Невозможно с места сдвинуться. Сильно долбят. Мы готовились к атаке, но не получилось, люди не собрались... Что мне делать?

Циклон: Держитесь. Что-нибудь придумаем. Мы не можем отступать ни на шаг, нужно сделать все, чтобы они отступили.

Спартак: Если мы отступим, есть возможность потом опять занять эту позицию?

61: Есть, если они не войдут.

Циклон: Если мы отдадим эти позиции и потом снова будем идти в атаку, будут еще большие потери..."

Остается пояснить, кто скрывался под позывными:

Циклон - Аслан Масхадов.

Спартак - Шамиль Басаев.

61 - Командир подразделения боевиков. Фамилия в документах не называется.

Парашютно-десантному батальону 98-й дивизии и 129-му мотострелковому полку, двигавшимся со стороны аэропорта Ханкала, было труднее наступать: генерал Стаськов принял командование этими частями лишь за два дня до начала операции и в отличие от Рохлина не имел времени

как следует подготовиться. Но отступать им было легче. У них в тылу стояли подразделения 104-й воздушно-десантной дивизии. А у Рохлина за спиной на тот момент были жиденькие блокпосты по ул. Лермонтовской, занимаемые 3 батальоном 276-го полка отбивавшегося изо всех сил.

Отступление привело бы к переносу всей мощи огня боевиков на эти блокпосты. И им бы никто уже не успел помочь.

В 17.30 поступила информация о том, что окруженные на железнодорожном вокзале наши солдаты попытались сдаться в плен. Но по ним был открыт огонь.

В 19.14 "удружила" авиация. Ее удар пришелся по передовому командному пункту корпуса и штабу 20-й мотострелковой дивизии. Пропала связь. Самое время было помолиться.

- Я не считаю себя верующим, - говорит Рохлин, - но, когда бывает совсем уж плохо, шепчу как молитву: "Мамочка, помоги".

Мать для генерала почти как божество. Не многое он делает столь регулярно, как посещение ее могилы в родительские дни. Возможно, эти поездки помогают ему почувствовать суетность жизни и бренность бытия.

Каким бы ни казался Рохлин сильным и жестким, как бы ни удивлял своей решительностью и волей, профессиональные психологи почему-то сразу определяют, что он не чужд душевной чуткости и доброты. Я дважды просил составить психологический портрет генерала. И оба раза разные представители этой науки отмечали эти качества. Мало того, они говорят, что он легкораним и что его внутренний мир сложнее, чем он кажется окружающим и чем он сам пытается его представить.

Похоже, жесткость в сочетании с добротой передались ему от матери Ксении Ивановны Рохлиной (в девичестве - Гончаровой)..

- Мать была очень требовательной и жесткой женщиной, - вспоминает Рохлин. - Когда я в чем-то провинюсь, она могла отшлепать меня чем под руку попадет. Но я все время норовил убежать, если чувствовал, что сейчас достанется. Она погоняется за мной, погоняется, не поймает и сядет, заплачет... Ее слезы были для меня худшим наказанием...

Вряд ли сам генерал умеет плакать. Жизнь сформировала в нем характер, в котором нет места для слез.