Чем занимается сегодня армия в Чечне?

Чем занимается сегодня армия в Чечне?

Этот и подобные ему вопросы часто задают журналисты, некоторые политики, их зарубежные коллеги, правозащитники, а то и любители просто так, ни разу не бывая в Чечне, порассуждать. Смысл вопроса можно конкретизировать: что делает в Чечне армия, если военная фаза контртеррористической операции давно завершена? Ответ прост, хотя и требует пояснений. Война в виде едва ли не фронтального противостояния федеральных войск с крупными отрядами боевиков и наемников завершилась еще весной 2000 года. Но мощная федеральная группировка войск продолжает решать непростые и ответственные задачи, основными из которых сегодня являются:

выявление, задержание или уничтожение главарей бандформирований путем комплексной работы с ФСБ, МВД, администрацией республики и органами местной власти;

прикрытие государственной границы; проведение мероприятий по ужесточению режима служебно-боевой деятельности КПП, недопущению перемещения по территории республики мелких групп недобитых бандитов и преступников;

содействие в обеспечении правопорядка, общественной безопасности.

Вообще же, основные решаемые сегодня группировкой задачи можно определить в двух словах — специальные операции (как говорят военные) или адресные зачистки (на языке гражданских). Но суть не в терминах. Бывает, что в день (в зависимости от обстановки) таких специальных операций набегает до десятка. Что такое спецоперация? По простому счету — это проверка блокированного со всех сторон населенного пункта на предмет выявления и ареста, а при оказании вооруженного сопротивления — уничтожения в нем боевиков, обнаружения и изъятия оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ, наркотиков и контрабандного бензина.

Действительно, именно в ходе таких спецопераций задерживаются или уничтожаются боевики, выявляются склады и схроны с оружием и боеприпасами, обнаруживается наркота и «левая горючка». Наши недруги используют проведение подобных мероприятий как очередной повод еще раз заговорить о том, что, мол, военные в Чечне занимаются беспределом в отношении мирного населения. И вот пример.

Мескер-Юрт. Название этого села, расположенного недалеко от Грозного, стало своеобразным символом Чечни 2002 года. В нем переплелась история здешних нравов от Хаджи-Мурата до Ахмат-Хаджи Кадырова. В течение месяца это название не сходило со штабных сводок, журналистских репортажей и бюллетеней правозащитников. В чем же дело?

По оперативной информации нам стало известно, что в село зашли несколько групп боевиков. Их целью был вовсе не отдых после боевых столкновений в горах. Бандиты решили навести «порядок» на здешнем нефтепредприятии. Ночью они зверски убивают местного предпринимателя Саида Симбаригова. Он вел дела с опорой на администрацию села, а потому поддерживал контакты с федералами. Его труп был обезглавлен, а голова выставлена на пике в центре села. Впоследствии обезглавленное тело подбросили к ближайшему от села блокпосту.

За что так показательно растерзали Симбаригова? За лояльность к федеральным войскам? И за это тоже. Но главное в другом — в явном перераспределении доходов от нефтебизнеса, дающего республике 98 процентов официальных финансовых поступлений. Неофициально — этим промыслом живет по меньшей мере та часть Чечни, где эта нефть выкачивается. Тут же она перерабатывается в бензин и мазут, бензовозы-наливники увозят в соседние Ингушетию и Дагестан.

Наливник на чеченских дорогах столь же привычен, как, скажем, пассажирский автобус в любой точке на Юге России, а локальный нефтебизнес стал одним из главных источников пополнения казны чеченских экстремистов, по крайней мере их лидеров. «Левый» желто-мутный бензин по цене 6–7 рублей за литр продают прямо на улицах Грозного в десятилитровых бутылях, а то и просто в трехлитровых банках. Чадящих нефтеперерабатывающих мини-установок (или, как их прозвали, «самоваров») ежедневно взрывают около дюжины, «левых» наливников отлавливают десятки. И все же остановить этот противозаконный бизнес не удается.

Убийство предпринимателя в Мескер-Юрте, как выяснилось, совершили боевики из отряда Мовсара Бараева, племянника Арби Бараева. Но если Мовсар — строчка в ежедневной криминальной сводке (через полгода он «прославится» во время нападения на Театральный центр в Москве), то Арби — это фигурант всероссийского розыска. Впрочем, оба они уже, как знает читатель, уничтожены.

Сама спецоперация, как и предполагалось, принесла ощутимые результаты. Но обо всем по порядку.

В течение месяца Мескер-Юрт был оцеплен внутренними войсками и армейскими подразделениями. Милиция по очереди проверила более 300 домовладений. Тщательно осматривая постройки и особенно то, что находится под ними, федералы обнаружили 53 тайника, из которых изъяли: около 150 тысяч патронов и 660 выстрелов к гранатометам, две противотанковые ракеты «Фагот», 15 подготовленных к закладке фугасов, 54 снаряда различного калибра, 320 электродетонаторов, около 30 кг взрывчатки… Кроме того, нашли четыре схрона, оборудованные в могилах на сельском кладбище…

Во время проведения спецоперации засевшие в селе боевики оказали сопротивление. Завязался бой. 14 бандитов были уничтожены. Двоих из них пришлось «выкуривать» из мечети, чтобы не подвергнуть ее разрушению.

Результаты спецоперации тщательно запротоколированы, засвидетельствованы прокуратурой и представителями местной администрации. Двое задержанных сообщили о лагерях и схронах, расположенных в Шалинском и Урус-Мартановском районах. Вырисовался и адрес следующей спецоперации — Чечен-Аул. Там, к слову сказать, так же, как в Мескер-Юрте, обнаружены оружие, боеприпасы, взрывчатые вещества, но, кроме того, и противотанковое вооружение (9 ракет и около 40 гранатометов).

Теперь, как говорится, несколько слов без протокола. Законно или незаконно действовали федеральные силы? Наезжающие в Чечню иностранные журналисты и правозащитники (они находились там и во время событий в Мескер-Юрте) получают по-военно-му лаконичный ответ: да, спецоперации проходят в соответствии с приказом № 80 командующего ОГВ(С). Этот приказ как раз и предусматривает правовую регламентацию проведения подобных мероприятий. Оказаться в положении полковника Буданова (хотя это тема отдельного разговора) никто не хочет.

Не хочется продолжать дискуссию, если собеседник (особенно из числа правозащитников) к стволам и пластиту, не говоря о контрабанде, относится как к местной экзотике. Зато маска, скрывающая лицо омоновца (что делать, если он — чеченец), или заляпанный грязью нечитаемый номер на бронетранспортере (неоновой подсветки на нем не предусмотрено) берут такого «борца за права человека» за живое: вот, дескать, и в дверь сапогами стучали! Вместо того чтобы взять руку под козырек: «Не здесь ли, мол, квартирует господин Муса Мунаев — тот, что за тысячу долларов приобрел государственный пропуск для частного наливника и вообще слывет тонким знатоком нарезного оружия?» В ответ — не иначе как: «Ну что вы, милейший господин, Мунаев уже десять лет как занимается переводом мировых классиков на русский язык, а ваши хлопоты, право, пустое».

Вообразить такой диалог в Мескер-Юрте способны разве что журналисты А. Политковская и П. Фельгенгауэр, вопреки фактам не желающие верить, что за соседним забором обнаружен тайник с оружием и боеприпасами.

Существует и такое, чисто чеченское: «ужас, кошмар, что федералы творят!» В действительности это нередко означает эмоциональную оценку запрета на въезд-выезд на время проведения операции. Хотя в начале ее у главы села берут списки нуждающихся в экстренной медицинской помощи или в срочном отъезде — чтобы проверку начать именно с них.

Еще один пример — похожая на анекдот история с политически интригующим началом и конфузным завершением.

В селе идет спецоперация. С криком «Федералы насилуют!» бежит по улице пожилая чеченка. Кричит так, что слышно, наверное, в Страсбурге, где заседают «озабоченные нарушением прав человека в Чечне» участники парламентской ассамблеи Совета Европы. Эх, какой убойный видеоматериал просится для сюжетных репортажей западных телекомпаний: сильно возбужденную бабусю не сразу догоняют двое дюжих омоновцев: «Кого, мамаша, насилуют? Где?»

— Вон там, контрактники…

В зале чеченского дома за столом сидят несколько военных-контрактников. Годящаяся им в матери пятидесятилетняя чеченка заботливо разливает по чашкам чай, а дед — по возрасту чуть ли не вдвое старше ее — увлеченно показывает гостям альбом с марками — флора и фауна (достал вместе с документами). Ничего более интригующего в доме не нашлось, даже для посетителей… «Что же ты, мамаша, орешь?» — спрашивают омоновцы. «А я вижу, солдаты вошли в дом. Там дед и женщина. Что же им там делать?»

Всегда ли столь идиллически строятся отношения между местным населением и армией? Конечно же, нет. В Мескер-Юрте дважды переворачивали вверх дном имущество некоего Малаева, который Аллахом, женой и хлебом клялся, что пулемет видел только в фильме «Чапаев». И дважды у него находили склады артиллерийского вооружения, которые за время спецоперации неоднократно перемещались из «уязвимых» подвалов в проверенные дома, где были установлена личность хозяина и проведен досмотр. В третий раз проверяющие зашли к Малаеву случайно, по ошибке, и опять обнаружили целую оружейную мастерскую, да еще с так называемым «чемоданом подрывника» — для особо «ответственных» диверсионных заданий. Кстати, тогда подорвался на фанате омоновец.

Селения, где проводятся спецоперации, вслух никто не называет бандитскими или контрабандистскими. Но именно в них каждый четвертый-пятый селянин, даже если сам не держит по ротному боекомплекту, ведет себя зачастую как булгаковский кот: «Сижу, починяю керосинку, никому не мешаю, а тут военные…» Именно с таким видом отвечал на журналистские вопросы один из представителей местных властей. Когда, показав на полутораметровую трубу противотанкового «Фагота», его спросили, откуда она появилась в соседнем с администрацией доме, то он так и сказал: «Не знаю, военные откуда-то принесли…»

Есть и такая жесткая реальность: у нас нет другой армии, кроме той, в которую призывают молодых людей. И в составе которой солдат идет в Чечню. Вспомним, что происходило на родных просторах, например, во время проведения футбольных матчей или во время просмотра того же футбола у Манежной площади в Москве в 2002 году — вдали от «темпераментной» Чечни… Нравственнее и законопослушнее, чем само общество, армия быть не может, тем более на войне. Скажу больше: в поиске различий между войной и «спецоперациями» мы рискуем оказаться в этическом тупике. Ответьте: что сделаете лично вы, если двенадцатилетний пацан прицелится в вас из гранатомета? Станете ловить, чтобы за ухо отвести к отцу либо к завучу школы? Или для начала первым нажмете на спусковой крючок?

Спецоперация в Мескер-Юрте — это срез жизни сегодняшней Чечни, то есть той части России, в которой вчера шла война, а завтра должен наступить мир. Не будем лукавить: он наступит, если всечеченской «спецоперацией» будет «зачищена» вся республика. Если преступник окажется в тюрьме, а автомат Калашникова — в армейской пирамиде. Увы, такие времена еще не наступили.

Верховный главнокомандующий В. В. Путин

Штрихи к портрету

Что бы я здесь ни написал о Путине — все равно будет плохо. Если напишу комплиментарно — скажут: Трошев подхалим; если стану «цепляться» за какие-то упущения нашего президента — погрешу против истины, вернее, против себя самого, поскольку такой подход не отражает моего личного отношения к Путину; если начну хитромудро плести узоры из достоинств и недостатков Владимира Владимировича, дабы угодить привередливому читателю, — опять же покривлю душой, потому что не приемлю подхалимажа даже перед широкой публикой. Кроме того, берясь принародно давать характеристику своему верховному, я как бы нарушаю писаные и неписаные законы субординации. Конечно, это не критическая ситуация, подобная реальной боевой, когда комполка командует: «В атаку, вперед!», а кто-то из офицеров начинает дискуссию: «А стоит ли идти в эту атаку, товарищ полковник? Может, дождемся, пока наша артиллерия раздолбает передний край?», но все же… Не в наших традициях «раскладывать шефа по косточкам». Это в Китае в годы культурной революции, когда выкашивали верхушку партии и государства, подчиненные в куски рвали своих начальников. Хотя в 1917-м, после Февральской революции, нечто подобное было и в русской армии. Но недолго.

В общем, принимая решение поместить в этой книге штрихи к портрету Верховного главнокомандующего, я заранее обрекаю себя на критику с разных сторон. Заранее знаю, что эта глава будет многими читаться «под лупой». И тем не менее я решился публично высказаться. Это, естественно, не так рискованно, как встать в полный рост над окопом под огнем, но все же… Уверен, что в меня полетят критические «камни». Не спасет меня и обещание писать искренне. За правду на Руси тоже частенько доставалось. Что ж… Делай, что должен, и пусть другие говорят, что хотят, — не помню, кто так или почти так сказал, но мысль, надеюсь, понятна.

Почему я взялся за эту главу? Считаю необходимым пояснить. Во-первых, писать что-либо о Кавказе, о событиях в Чечне и вокруг нее без упоминания имени В. В. Путина и его роли в моем положении по меньшей мере странно. Во-вторых, по службе мне приходилось несколько раз общаться с ним, когда он находился сначала в должности и. о. Президента РФ, а затем и Президента России, и с его ближайшим окружением, и каждая встреча была сопряжена с незабываемыми впечатлениями — нет смысла это утаивать от людей. В-третьих, общественный интерес к личности Владимира Владимировича так огромен, что, даже если отбросить военно-политические аспекты его деятельности, наши с ним служебные контакты, все равно останется чисто человеческое отношение к фигуре первого лица государства. Для меня оно важно, важно и для широкой публики. Так что, думаю, тут авторский интерес совпадает с интересом читательским.

Итак, к делу. Вначале оговорюсь, что о В. В. Путине я уже упоминал в книге «Моя война». Там речь шла о приезде Владимира Владимировича в Чечню в марте 2000 года. Многие помнят, что он туда прилетел на военном штурмовике. Коротким описанием этого визита (в Грозный и Ханкалу), а также совещания в Моздоке (летом того же года) я тогда и ограничился. Теперь хочу начать с «ближних подступов». Надеюсь, понятно, о чем речь — о возможности порой пробиться к первому лицу сквозь плотный строй личной охраны и ближайшего окружения Президента РФ. Тема эта проста до примитивности и для всех понятна, а для многих еще и актуальна.

Первая встреча с В. В. Путиным вне Чечни, вне войны состоялась еще летом 1998 года в Дагестане. Он был тогда еще первым заместителем руководителя администрации Президента РФ. А я тогда тоже «ходил в замах», еще не был первым лицом округа. Мы познакомились, но почти не общались, что не дало мне возможности, как говорится, почувствовать этого человека. Тем более что держался Путин скромно, свое мнение не навязывал. Помню, что очень внимательно всех слушал, старался поглубже вникнуть в суть обсуждаемых проблем.

Выражаясь молодежным сленгом, разборка тогда шла крутая. В Махачкалу прилетели Сергей Степашин (он в то время руководил МВД), представители Совета безопасности России, ФСБ, Федеральной погранслужбы, региональные лидеры… Моя позиция тогда мало кого волновала — докладывал командующий войсками СКВО генерал-полковник Казанцев. Анализируя ситуацию вокруг фактически самоуправляющейся Чечни, в которой кипели междоусобные страсти и группировки экстремистского толка готовились к агрессии против России, а также влияние «чеченского фактора» на Дагестан и соседние регионы, Казанцев резко критиковал руководство МВД и других силовых ведомств. Это вызвало закономерную ответную реакцию. И пошла разборка по полной программе. Для Казанцева это был тяжелый момент. Даже поднимался вопрос о снятии его с должности (об этом я более подробно писал в «Моей войне»).

Как повел себя в этой ситуации В. В. Путин — не знаю. Знаю только, что у меня остались впечатления о нем как о скромном человеке, вдумчивом, искренне пытающемся разобраться в обстоятельствах дела и не склонном к резким, необдуманным шагам. Учитывая это, думаю, что он не принадлежал к «группе радикалов».

Поскольку в тот момент мы с Владимиром Владимировичем (каждый в своей сфере и на своем уровне) находились как бы не на первых ролях, то и о доступности говорить не приходится. Об этом тогда даже не думалось. Проблема возникла уже после первых встреч в Чечне и Моздоке, где барьеры в общении различных должностных лиц не ощущались. Это случилось в Ростове-на-Дону осенью 2000 года, куда Путин, уже будучи президентом, прибыл с рабочей поездкой в область.

Я был командующим войсками СКВО и, как положено, встретил Президента России — Верховного главнокомандующего, надеясь из первых уст услышать его мнение и ответы на вопросы, волновавшие и всю страну, и лично меня. Больше того, я рассчитывал даже на личную встречу, которая не то что не исключалась, но и с большой долей вероятности предполагалась. Увы, «надежды юношей питают» — меня даже не допустили в зал Донской публичной библиотеки, где проходила встреча В. В. Путина с некоторыми региональными лидерами и представителями общественности. Там были журналисты, библиотекари, преподаватели вузов, студенты… А мне, командующему, охрана дала от ворот поворот. «Вас нет в списке», — ответил молодой парень с переговорным устройством в ухе.

Я так опешил, растерялся, что даже не знал, как реагировать. Меня будто кипятком окатили с головы до ног, но виду показывать не стал и поехал к себе в штаб.

Как позже выяснилось, В. В. Путин хотел со мной переговорить. Нужда в моем мнении по ситуации в регионе возникла еще во время разговора в библиотечном зале. Владимир Владимирович окинул взглядом «круглый стол» и, не увидев меня, подозвал своего помощника и что-то шепнул ему на ухо. Стали искать меня, но не нашли. Звонить и вызывать не стали — слишком жесткой была программа пребывания Президента РФ на Дону. Он улетел, мы так и не пообщались.

Я узнал о желании Владимира Владимировича поговорить в тот же день, но было поздно, чтобы что-то исправить. Поэтому опять разволновался, но теперь уже из-за чувства собственной вины. Понял, что погорячился, не настоял. «Ну, недосмотрели люди из ближайшего окружения президента, ответственные за протокол, — думал я, — ну, бывает. Их тоже понять можно. Не исключено, что работают недавно, опыта не нажили, а я вспыхнул, обиделся, как студент-первокурсник. Не к лицу это человеку моего положения А он, оказывается, хотел встретиться, потолковать и по обстановке в регионе, и по нашим военным делам. А я его подвел…»

Второй случай, который меня покоробил (и опять президент о нем наверняка и сегодня не знает), произошел в Адлере, в аэропорту. Я прилетел чуть раньше Путина, чтобы встретить своего Верховного главнокомандующего, но охрана опять меня не пропустила.

Но я же не посторонний, я генерал Трошев, командующий войсками военного округа. Я там должен быть!..

Молодой парень в черном костюме, с пистолетом и наушником, был неумолим: дескать, ничего не знаю, вас в списках нет, отойдите отсюда.

Мои уговоры сообщить по рации своему старшему охраннику ни к чему не привели. Правда, чуть позже, как бы извиняясь, он сказал:

— Вы извините, товарищ генерал, но у меня служба. А за людей, которые создают вот такие унизительные проблемы для вас, мне очень стыдно, — и опустил глаза.

Я молча пожал ему руку.

В общем, я простоял вместе с водителями служебных машин на обочине аэродрома. Они посматривали с сочувствием на меня, отчего мне было еще обиднее, а я посматривал в сторону самолета Президента РФ. Там Владимир Владимирович здоровался и разговаривал с полпредом В. Казанцевым, с губернатором А. Ткачевым, с мэром города и еще множеством чиновников различного уровня. А про меня никто не вспомнил и не заступился, не протащил сквозь охрану. В тот день круг моего общения составили шоферы служебных легковушек. Хорошие были ребята, эти водители: анекдоты рассказывали, успокоили меня очень тактично, даже развеселили. Я их уже скоро всех в лицо и по именам знать буду. Но все равно в Ростов я улетел с неприятным осадком в душе. С Верховным тогда так и не встретился, хотя Устав к этому обязывает, да еще самолет тучу керосина спалил зазря.

Для непосвященного читателя вынужден оговориться, что все эти страсти-мордаста с охраной и тоннами топлива для перелета — не личные амбиции Трошева, не желание «царедворца» покрутиться на глазах у лидера страны и засвидетельствовать свое почтение, не жажда потренировать позвоночник в «прогибах» перед начальством. Речь идет о том, что мне, как командующему, по Уставу положено встречать Верховного главнокомандующего на территории вверенного мне военного округа. Служебная обязанность у меня такая. И если я ее не выполняю, то меня наказать должны. Это во-первых. А во-вторых, мне, как военачальнику, который несет прямую ответственность за то, что происходит в Чечне и вокруг нее, который руководит воюющими войсками, а кроме того, еще и участвующими в ликвидации последствий бесконечных стихийных бедствий на юге страны, всегда есть о чем доложить президенту — Верховному главнокомандующему. Причем поводы для разговора и проблемы, решение которых нужно докладывать и согласовывать с первым лицом государства, как правило, более серьезны и актуальны, чем у многих гражданских чиновников, зафиксированных в протоколах президентских встреч.

И пусть не обижаются на меня, к примеру, те же мэры городов, но, ей-богу, неужто их проблемы важнее тех проблем, которые решают в данный момент военные?! Я понимаю: другое дело, когда нет войны, когда все спокойно в регионе, когда армия занимается плановой боевой подготовкой, озабочена лишь строительством строевых плацев и подготовкой к парадам… Но ведь война идет! Пусть не широкомасштабная (слава богу!), специфическая, но она же идет — рвутся мины, гибнут люди… И в такой обстановке президент страны прилетает в неспокойный регион, его встречает мэр маленького благополучного курортного городка, а командующего воюющими войсками держат за «забором» из плечистых охранников на расстоянии пушечного выстрела от своего Верховного главнокомандующего! Парадокс. Уму непостижимо. Такие несуразицы даже далекому от политики и армии человеку очевидны.

К слову, всегда, как только я, презрев протоколы, правдами и неправдами прорывался к Путину, у него находился повод со мной побеседовать.

— Геннадий Николаевич, нам с вами нужно переговорить, — пожав руку, говорил Владимир Владимирович.

Я кивал, пристраивался к «свите» и ждал своей очереди.

Как-то (это было именно тогда, когда Ткачев «пробил брешь» для меня в толще охраны) президент, увидев меня на аэродроме и поздоровавшись, сразу отвел в сторону, и мы стали обсуждать ряд актуальных вопросов. А вся большая группа сопровождавших и встречавших его лиц терпеливо топталась у самолета в ожидании окончания нашего разговора тет-а-тет.

Оказывается, нужен был я Путину в тот момент Причем срочно. А меня не хотели пропускать.

Высказывая все эти претензии к «протоколу», не называю конкретных фамилий не потому, что боюсь кого-то обидеть, навлечь на того или иного чиновника гнев начальства и тем самым, возможно, спровоцировать ссору с сотрудниками Администрации Президента РФ. Я действительно не знаю механизма составления протокола и тех, кто за это отвечает. Я в самом деле не понимаю, почему один человек (вроде бы, ответственный за протокол) звонит мне и вызывает на встречу с Путиным, а другой (тоже, вроде бы, ответственный) мою фамилию в какие-то списки не вносит, и я оказываюсь «за бортом» — лечу за сотни километров в другой город, чтобы послушать, как шоферы анекдоты травят.

Я знаком со многими людьми из ближайшего окружения президента. Все они по отношению ко мне проявляли явное уважение и даже дружелюбие. Не было случая чтобы, увидев меня, не подошли поздороваться, поинтересоваться служебными и личными проблемами. Да так оно и должно быть всегда. Одно общее дело делаем…

Свои претензии по поводу протокольных «заморочек» я никому раньше не высказывал, но не могу не вспомнить мой разговор с одним из заместителей главы Администрации Президента РФ.

— Понимаете, — сказал я ему, — все эти «мелочи», если они накладываются одна на другую, формируют настроение и даже отношение. Вот при Борисе Николаевиче Ельцине, например, командующие войсками округов ко всем государственным к праздникам получали поздравительные открытки за его подписью. Как говорится, мелочь, а приятно. Теперь нас Верховный не поздравляет. Я далек от мысли, что раз открытку не послал, значит, мы ему не нравимся. Но в совокупности с другими деталями взаимоотношений невольно начинаешь задумываться: может, что-то не то делаешь?..

Он, в принципе, со мной согласился. И со временем открытки от Верховного главнокомандующего я стал получать. Видимо, он до Президента довел наш разговор, а может, даже не до него, а до того чиновника, которому самому положено было это делать, без напоминаний и подсказок.

Чтобы читатель не фыркнул: дескать, Трошев из-за открытки обиделся, я упомяну здесь еще один момент, чтобы четче просматривался общий фон, на котором рождаются мысли о «мелочах».

Однажды возвращаюсь поздно ночью домой из командировки. Лариса, моя супруга, спрашивает:

— Обращение Путина слышал?

— Какое Обращение? Я только что с аэродрома.

Она мне стала объяснять. Включила телевизор, когда передача заканчивалась. Многие детали мной упущены. В общем, понял, что было Обращение президента к народу по одной из важных проблем. Ладно, думаю, завтра все выясню из утренних теленовостей.

На следующий день сразу косяком пошли звонки с Генштабом и Минобороны по разным служебным вопросам. Пока разговаривал, в приемной народу набилось как сельдей в бочке — нужно срочно решать массу проблем. Короче говоря, одним глазом косился на телеэкран, другим — в бумаги, одним ухом слушал телекомментаторов, другим — посетителей. В общем, опять не уловил многих нюансов Обращения. Только к вечеру, получив газеты, стал разбираться в сути проблем, поднятых президентом, и то в комментариях журналистов…

Подобных примеров связи командующего с лидером страны — множество. И это при том, что среди публики, перед которой выступает президент, — масса людей, которые запросто могли бы узнать мнение В. В. Путина и в телевизионном варианте. Ничего бы не потеряли. А вот я потерял. Не уловил многие нюансы и акценты.

На эту тему я высказался однажды в беседе с президентом.

— Владимир Владимирович, — говорю, — там иной раз в зале перед вами сидят бизнесмены средней руки, чуть ли не фермеры (пусть они не обижаются, я отнюдь не умаляю важность их работы), но нет людей, напрямую обязанных вас слышать, видеть «вживую», а то и в обсуждении вопросов участвовать. Ведь мы, командующие (нас шесть человек всего!), — в значительной степени олицетворение федеральной власти на местах. Конечно, мы не единственные в регионах, но тем не менее. А нас напрочь перестали звать в Москву… Командующий не просится на каждое совещание к вам в Кремль — у них такой возможности-то нет. Однако на знаковые мероприятия, проводимые президентом, командующих стоило бы приглашать. А то мы порой, как разведчики, газеты анализируем и выслушиваем минимум трех телекомментаторов с разных каналов, чтобы вывести среднее арифметическое и максимально приблизиться к истине: что, как, зачем и кому вы говорили…

Путин со мной согласился.

Вообще же хочу заметить, что Владимир Владимирович умеет слушать и слышать. Не помню случая, чтобы он кого-нибудь грубо обрывал, мешал сделать доклад или высказаться по сути вопроса. Я уже упоминал об этом его качестве, когда рассказывал о совещании в Махачкале летом 1998 года. Позже, в Ростове-на-Дону, в штабе округа, мы с генералом Казанцевым докладывали ему свои варианты решения по «чеченской теме». Он только один раз перебил, сделав это очень тактично. Извинился, что прерывает нас, но задал такой вопрос, ответ на который требовался немедленно и мог изменить всю логику доклада и, соответственно, выводы.

Впрочем, ничего удивительного в такой манере поведения нет: Путин прекрасно понимал, что люди военные лучше кого бы то ни было знают обстановку в республике (тогда еще проводились масштабные боевые операции), им виднее, к их предложениям нужно относиться внимательно…

Кстати, по поводу такта. Во время очередной поездки в Астрахань президент в один из моментов сказал мне: нужно обговорить один вопрос. И вот мы в резиденции губернатора Астраханской области Анатолия Гужвина. Я настраиваюсь на беседу с Верховным главнокомандующим. Слегка нервничаю, роюсь в своей папке с документами, потому что в таких случаях всегда хочется иметь под рукой какую-нибудь шпаргалку (мало ли о чем спросит). Хотя у Путина нет этой манеры устраивать экзамен какому-либо должностному лицу по «арифметике».

— Цифр пока не надо, Геннадий Николаевич. Это после, если понадобятся, — не раз говорил он. — Главное — идея, замысел…

Но все равно по привычке, выработанной годами, всегда старался запастись «опорными» документами. Меня пригласили, когда я уже наскоро успел еще раз пробежать глазами основные бумаги (как позже выяснилось, совершенно не понадобившиеся мне в тот момент).

В кабинете губернатора Владимир Владимирович находился один. Гужвина не было. Мы стали беседовать. Разговаривали минут десять, обсуждали крайне важные вопросы. И тут постучался и вошел Анатолий Петрович, чтобы доложить президенту о том, что тот попросил его накануне выяснить.

Договорить мы с В. Путиным не успели, появление Гужвина оборвало меня на полуслове, и в той ситуации я не знал, как быть: то ли продолжать речь, то ли сделать паузу. Двусмысленность положения усиливалась тем, что Анатолий Петрович явился не по своей воле — президент попросил его прояснить какой-то вопрос и доложить, что тот по-быстрому и сделал. Во-вторых, мы находились в личном кабинете губернатора, то есть как бы в гостях. В-третьих, Гужвин, хоть и гражданский человек, но занимает важный державный пост, прекрасно понимает, что такое военная и государственная тайна.

Владимир Владимирович мог бы его попросить выйти и подождать. Гужвин все бы понял и вряд ли обиделся. Хотя, конечно, ему, как и всякому человеку, при котором явно секретничают, было бы неприятно. Президент мог бы также дать мне понять, что беседу стоит продолжить и при губернаторе, что тоже было бы естественным. Но тогда в неловком положении оказался бы я. Дело в том, что обсуждали мы очень деликатную тему, а некоторые вопросы касались только нас, военных.

Короче говоря, все вышеизложенные соображения пронеслись в моей голове за считанные секунды. На какой-то миг я замялся, не знал, как быть. И тут президент незаметно для губернатора глянул на меня и приложил палец к губам: мол, перенесем разговор на потом. Я облегченно вздохнул. Ситуация разрешилась наилучшим образом. Гужвин стал докладывать, а я тут же откланялся.

Иду по коридору и думаю: это же надо, как он ситуацию «разрулил»! И губернатор не в обиде, и я избавился от необходимости лавировать в беседе, и время у меня теперь есть, чтобы хорошенько подготовиться ко «второй серии» разговора… В общем, в этом случае В. В. Путин проявил себя человеком тактичным и даже деликатным…

Само собой разумеется, основное содержание моих встреч и бесед с Верховным главнокомандующим не может быть вынесено на обсуждение широкой публики по вполне понятным причинам. Вопросы и проблемы, которые мы решали, возможно, навсегда останутся тайной. Что вполне закономерно. Поэтому пусть читатели меня простят за немногословие и не судят строго. Я лишь то могу рассказать, что могу.

Одной из проблем, возникших на юге России, была проблема надежного прикрытия государственной границы, а отсюда и вопрос передислокации некоторых частей. Никто уже не сомневался, что на территории Грузии находится банда Гелаева и что не сегодня, так завтра она будет пытаться прорваться на территорию Чечни.

Верховный главнокомандующий давно был обеспокоен этой проблемой. По данному вопросу он консультировался и с министром обороны РФ, и с начальником Генштаба. В конце концов дошла очередь и до меня. Мое мнение оригинальностью не отличалось. Я тоже считал, что передислокация нужна. Налицо был явный дисбаланс: в отдельных регионах наблюдалась переизбыточная концентрация войск (например, в Северной Осетии), в других же субъектах Федерации — вообще ничего (несколько военкоматов — не в счет).

Гелаевцы начали то тут, то там прощупывать границу, в том числе и через те участки, где в глубине территории или вовсе не было войск, или силы были явно недостаточны для блокирования и уничтожения бандитских отрядов. Участок российско-грузинской границы, проходящий по территории Чечни, гелаевскими бандитами был уже проверен и изучен в достаточной степени и не обещал ничего хорошего для успешного похода. Теперь готовились прорываться в других местах. Последующие события под Галашками (в Ингушетии) в сентябре 2002 года подтвердили наши опасения, об этом я подробно рассказывал ранее.

Короче говоря, передислокация назрела сама собой. Уже много лет, несмотря на войну в Чечне и военную реформу, ничего подобного не происходило. Но как отнесутся к этому республиканские лидеры и местное население? Вот в чем был вопрос.

В книге «Моя война» я рассказывал, какой политический скандал и вооруженный конфликт возник, когда я в феврале 1996 года попытался провести военную колонну через территорию Ингушетии. Даже люди погибли. А что будет сейчас? Над этим думал я, думали в Генштабе и Минобороны, думал и президент страны.

И вот совещание в Сочи. Присутствовали главы администраций всех субъектов Федерации Юга России. Были приглашены и силовые ведомства. В. В. Путин всех представил и попросил участников внимательнейшим образом отнестись к тому, что будет говорить командующий войсками СКВО и другие военные. Я высказал свое видение ситуации и свои предложения. Выступили и региональные лидеры. В общем, разговор состоялся серьезный и заинтересованный.

Когда совещание закончилось (было это в Бочаровом ручье), все вышли прогуляться и перекурить. И тут меня пригласили к Владимиру Владимировичу. Он находился в цокольном этаже, в зале с низкими потолками. Вместо одной стены зала — широкое окно, за ним морской пейзаж. Когда я вошел, президент стоял в задумчивости и смотрел на море. Услышав мои шаги, быстро повернулся и подошел.

— Вот видите, Геннадий Николаевич: мы с вами долго судили-рядили, с какой стороны «подъехать» к руководителям субъектов, а они сами стали просить, чтоб на их территории войска разместили…

Итоги совещания радовали В. В. Путина не меньше, чем меня.

Кстати, на территории Ингушетии решено было «посадить» мотострелковую часть. Вопросы о месте ее дислокации и обустройстве Верховный главнокомандующий попросил периодически ему докладывать. «Держите это на личном контроле, Геннадий Николаевич. Это очень важно», — подчеркнул Путин.

По этому вопросу я около трех часов беседовал с Президентом Ингушетии Муратом Зязиковым. Специально прилетал к нему, и сел самолет на аэродроме в станице Слепцовской, где с 1994 года не приземлялся ни один военный самолет, словно Ингушетия была не в России! Теперь обстановка изменилась. Вот что значила смена руководителя республики.

Решено было вначале разместить на новом месте одно подразделение, которое взялось бы за обустройство военного городка, а затем перевести сюда и всю часть. Зязиков пообещал помочь в этом деле. И не только материально. Чтобы соответственно подготовить местное население, он планировал даже официально обратиться к народу республики. Короче говоря, дело пошло. Обо всем этом я доложил Верховному главнокомандующему.

Кстати, о докладах. Поскольку военные вопросы В. В. Путин всегда держал на контроле и старался глубоко вникать в суть армейских дел, он не раз звонил мне напрямую, минуя Минобороны и Генштаб, и интересовался проблемами. Я, как положено, докладывал. Но это порой раздражало некоторых военачальников в Москве.

— Ты чего президенту звонишь через мою голову? — задавал мне иной раз вопрос мой старший начальник.

— Я ему не звонил, он сам на меня вышел, — объяснял я, но раздражения на другом конце провода тем не менее не мог снять.

Увы, такова наша армейская жизнь. Строгая субординация не всегда вписывается в жизненные рамки, а иногда даже провоцирует недоразумения.

Еще о недоразумениях. Касательно взаимоотношений военачальников. Однажды в них вмешался и Верховный главнокомандующий. Было это в период активных боевых действий в конце 1999 — начале 2000 года. Из-за некоторых шероховатостей в управлении действиями западной группировки войск обострились отношения между Казанцевым и Шамановым (об этом я частично писал в своей книге «Моя война»). Поползли слухи о снятии Шаманова, о ссорах между генералами. Вплели туда же и меня. Все это просочилось в прессу. Короче говоря, пошла сплетня набирать обороты. И В. В. Путину журналисты стали задавать вопросы.

— Мы боевыми генералами не разбрасываемся, — коротко ответил он.

И как-то все само собой успокоилось. Дескать, воюйте, ребята, спокойно, никто никаких разборок устраивать не будет.

Это было правильно. На войне никогда ничего гладко не проходит. Как правило, без столкновения мнений и характеров не обходится. Что ж, по каждому спорному моменту комиссии из Москвы для разборов высылать? В свое время это даже скорый на расправу Сталин на второй год Великой Отечественной войны понял. Поначалу гонял Мехлиса по фронтам для экзекуций, а затем кое-чему научился и перестал всерьез воспринимать наветы этого армейского инквизитора. Больше того, многих уже сидевших из тюрем выпустил — всех подгребал, кто мог немца бить. Впрочем, не буду углубляться в прошлое. Факты общеизвестны… Другое дело, что не всегда усваиваем мы уроки истории. В данном случае глупости не повторили. И слава богу!

Говорю об этом еще и потому, что однажды сам оказался в ситуации, грозящей серьезными последствиями. Не исключал я и так называемых оргвыводов. Речь идет о памятном для многих моем выступлении перед журналистами в Ханкале, когда я в эмоциональном порыве сказанул, что бандитов надо принародно вешать. Господи, что тогда началось! Правозащитники и либералы готовы были рвать меня на куски. Даже симпатизировавший мне Дмитрий Рогозин (он в Госдуме занимается международными проблемами) высказался с осуждением:

— Ну, Трошев же умный мужик. Как он мог такое выплеснуть, тем более публично?

Честно признаюсь: никто бы меня больше и строже не осудил, чем я сам. Клял себя за несдержанность, но слово не воробей. То, что шум в прессе поднялся, — этому я не удивился. Хотя странно было, что слова мои восприняты были так, будто я — опытный дипломат, который совершил роковую ошибку. Мне хотелось кое-кому сказать: «Ребята, я старый вояка, ветеран войны, а не ветеран дипкорпуса!»

Не буду кривить душой: меня, конечно, тревожило, как на мою несдержанность отреагирует В. В. Путин. Реакция не заставила себя долго ждать. На одной из пресс-конференций у него спросили впрямую обо мне, то есть о тираде, которую журналисты по всему свету разнесли.

— Трошева можно понять, — коротко ответил президент.

И все. И разговоры потихоньку смолкли. А ведь многие надеялись, что Верховный главнокомандующий меня снимет с должности. Нет, простил, потому что чувствовал, по всей видимости, состояние моей души.

Как бы то ни было, но история эта послужила мне хорошим уроком. Надеюсь, и для многих других будет поучительна. Дело в том, что некоторые военные люди считают: мы, дескать, народ фронтовой, грубый, нам политесы ни к чему. В общем, козыряют даже этим. Потому что чувствуют: простой публике нравится эдакая окопная замшелость, гусарская лихость и тому подобное. В этом есть даже что-то экзотическое. Такой настрой офицеров затягивает, к нему привыкаешь.

А потом вдруг возникает ситуация, когда ты становишься фигурой политической: на тебя смотрят не только как на военного, но и как на представителя государства, реализующего его генеральную линию. Это, кстати, зависит не только от больших погон и высокой должности. Какой-нибудь наш молоденький лейтенант в Косово, в Таджикистане или в Абхазии — в том же положении, что и я в Чечне. И вдруг каждое твое слово, поступок, манера поведения, даже жест начинают восприниматься окружающими как позиция или облик всех Вооруженных сил, а то и страны. А ты не готов к этому внутренне, не настроился. В общем, здесь ухо надо держать востро. Простая небрежность, несдержанность — и готов международный скандал. И попробуй потом оправдаться, что я, дескать, фронтовой рубака, а не военный атташе.

Двести лет назад герою войны с Наполеоном атаману Платову прощали все: и грубые манеры, и даже хмельные кутежи с прусским полководцем Блюхером… Европа задыхалась от любви к матерому русскому казаку. Британская королева в его честь прием устроила. Но времена изменились. Теперь Европа со своими ОБСЕ и Европарламентом за каждую мелочь к нам цепляется. Да что Европа, и своих ревнителей военных нравов в Чечне хватает. Что уж обо мне говорить! Самому В. В. Путину досталось. Вспомните, как накинулись на нашего президента, когда он на пресс-конференции резко ответил на бестактный вопрос французского журналиста репликой про обрезание. Кто-то тогда заступился за него, сказав: «Какой вопрос — такой ответ». Пользуясь случаем и не боясь обвинений в подхалимаже, тоже хочу защитить своего Верховного главнокомандующего от публичных нападок. В свое время он сказал по поводу меня: «Трошева понять можно…» Теперь и я замечу: Путина понять можно.

Кто хотел понять, давно все понял. И про «двойные стандарты», где есть «хорошие» и есть «плохие» террористы, и про «мирное население», с которым якобы воюет в Чечне армия, и про Масхадова, который к «Норд-Осту» вроде отношения не имеет, но почему-то за месяц до захвата террористами центра сделал на видео запись о готовящейся его людьми «спецоперации» в Москве…

Понятно, что В. В. Путина вся эта «либеральнобандитская» брехня просто достала. Да, я утверждал и доказывал, что наш президент — человек вдумчивый, выдержанный, тактичный. Но ложь он не терпит: ни из уст европейских и отечественных политадвокатов, обеляющих басаевых, бараевых и «примкнувших к ним» Масхадовых, ни из уст российских чиновников, неспособных справляться с порученным делом.

— Не обманывайте! — обращался он к функционерам не раз на совещаниях. — Сообщите реальные данные! Не завышайте, но и не занижайте цифры! Скажите правду, чтобы можно было понять, как исправлять ситуацию…

Было это не единожды по поводу целой череды стихийных бедствий, обрушившихся на Юг России. Информация о ликвидации последствий наводнений была, мягко говоря, противоречивой, и Владимир Владимирович прилетел разбираться лично.

Я редко его видел таким. В свитере, болониевой курточке. Был строг и спрашивал дотошно. Тут уж не до идей и замыслов, требовались конкретные цифры.

Докладываю: округ выделил более четырех тысяч человек на аварийные работы, для этого задействована большая часть инженерных войск со специальной техникой, руководит работами генерал Красников, восстановили столько-то мостов, столько-то дорог…

Путин слушает молча и кивает.

— Кроме того, — добавляю, — офицеры собрали несколько миллионов рублей и передали пострадавшим, на днях отправили колонну «КамАЗов» с вещевым имуществом для тех, кто остался гол и бос, провели субботник и воскресник — личный состав работал безвозмездно на тех участках, которые согласовывались с местными руководителями пострадавших регионов.

Президент смотрит на С. Шойгу. Тот признается:

— Без армии МЧС в одиночку не справилось бы…

Путин кивнул. Но на этом не кончилось. Уже когда сели в вертолет и на небольшой высоте стали облетать зону бедствия, еще дважды подзывал меня к себе и, глядя вниз — на последствия стихии, спрашивал, что еще войска могут сделать, чтобы помочь людям.

Приземлились в поселке, который губернатор Ставрополья А. Черногоров решил показать президенту как образцовый. Вышли из вертолета. Кругом грязь непролазная. Дома, правда, стоят, но дороги даже не отсыпаны, дренажа нет.

Путин в своих ботиночках, почти не глядя под ноги, пошел прямо по чавкающей грязюке. Мы все, человек десять прилетевших плюс местное руководство, за ним.

С. Шойгу и А. Черногоров, жестикулируя, комментировали и показывали, что сделано. А вокруг люди, женщины плачут, кто-то приветствует президента, кто-то жалуется на местную власть, кто-то благодарит. Владимир Владимирович к людям подходил, отвечал на приветствия и вопросы. Но долго не задерживался, хотел увидеть побольше своими глазами. Увидел…

В конце концов помрачнел. Хотел высказаться, но при людях сдержался. А ведь мог разнос учинить публично. Народ это любит — когда царь бояр стегает. Но президент только челюсти сжал и желваками заиграл. Зато так посмотрел на С. Шойгу и А. Черногорова, что даже у меня спина похолодела…

— Если вы мне показали лучшее, то как же тогда выглядит худшее?! — спросил Путин позже на совещании.

А уж энергетику, который предложил повысить тарифы на электроэнергию, досталось по полной программе.

— Вы в каком государстве живете?! Вы на общей беде нажиться, что ли, хотите?! — в упор посмотрел на чиновника президент, и все присутствующие нервно засуетились.

Некоторое время спустя «под раздачу» попал A. Ткачев (губернатор Краснодарского края):

— Вы будете виноваты, — обратился к нему B. В. Путин на совещании, озвучив в процентах ход работы по ликвидации последствий стихийного бедствия в крае, — я с вас спрошу!