Опять на волосок от смерти!

Опять на волосок от смерти!

Ваня была славная девчонка, хоть и недалекая. Она производила впечатление безобидной, беззлобной полудурочки. Глядя на меня, она принялась за работу, как говорится, не за страх, а за совесть.

Краем глаза, однако, я заметила, что только мы двое по-настоящему и работаем. Но я никогда не оглядываюсь на то, как работают другие, и это никоим образом не влияет на мое отношение к труду. Ваня была девчонкой-крепышом, вроде гриба боровика, и от работы не отлынивала.

Бр-р-р, что это была за работа! Вырвешь из груды глины ком побольше и — плюх! Стараешься погрузить в воду ноги покойного, но он опрокидывается, глина соскальзывает, и жмурик упорно выплывает на поверхность. Было от чего прийти в отчаяние! Адская работа! Но вот могила зарыта, остатки земли сложены холмиком. Можно разогнуть спину и отдохнуть. Только мы выполнили задание, остальные практически еще и не приступали к делу. Ваня уселась на могильный холм. Я очищала грязь с сапог.

— Эй! Что там расселась! Давай работай! — услыхала я.

— Вы же нам «на урок» дали! Мы свой урок выполнили!

— А-атставить р-р-разговоры! Кому говорю?

Затем глухой звук удара и плаксивый голос Вани:

— Не бейте! Мы свой урок кончили…

Неправда, будто беззащитность обезоруживает! Напротив! Может быть, конвоир ограничился бы пинком-другим, но девчонка закрыла руками голову и жалобно завыла. И этого было довольно, чтобы конвоир впал в ярость: он стал наносить удары прикладом по спине. Сначала — слегка, но с каждым разом — сильнее.

Я вначале обомлела при виде этой сцены. Но когда я увидела, что конвоир побледнел, закусил губы и размахнулся, чтобы обрушить окованный приклад на спину девчонки, у меня в глазах потемнело, и я потеряла над собой контроль. Одним прыжком я подскочила к конвоиру, вцепилась обеими руками в винтовку, сначала толкнула ее, а затем дернула на себя.

Конвоир оступился, попал ногой в свежезарытую могилу, потерял равновесие и… Не знаю, как это получилось, но винтовка оказалась у меня в руках.

Я отдала ее и отступила на пару шагов.

Щелкнул затвор, конвоир рванул на прицел…

Черный глазок дула почти касался моего лица. Через прорезь глядел на меня человеческий глаз, и в нем я видела смерть. Тишина. Гнетущая тишина безвоздушного пространства. Успело мелькнуть: «Не дрогни! Сохрани достоинство!»

Но вот дуло метнулось вверх, а приклад стукнул о землю.

— Счастье твое, — медленно и тихо сказал конвоир, — что я видел вчера, как ты окровавленными руками пол у нас в казарме мыла.

По дороге в зону я спрашивала себя: как это получается, что помимо моей воли и всем правилам наперекор всякая неудача оборачивается мне во спасение? И опять вспомнила возчика — там, на Оби: «Крепко за тебя кто-то молится, Фрося!» Наверное, крепко.

Через несколько дней на том же кладбище, под Шмитихой, конвоир застрелил «за неповиновение» цыганку — бригадира БУРа. Ее тоже звали Фрося.

Совпадение или судьба?