«ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ»

«ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ»

1

В 1838 году Академия наук «в изъявление уважения своего к заслугам» Даля избрала его членом-корреспондентом. Подразумевались заслуги Даля в естествознании: он был избран по отделению наук естественных.

(«Подарки любят отдарки» — вскоре Даль отправил в дар академий «образчик живой овцы из Киргизской степи».)

Заслуги, которым Академия наук изъявляла уважение, — конечно, не только основанный Далем и в свое время стяжавший весьма широкую известность «музей естественных произведений Оренбургского края» («местный», как любил его именовать Даль). Сам музей был явным, ощутимым итогом Далева краеведения; Даль увлеченно и обстоятельно «ведал край».

Труды Даля-естественника еще предстоит собрать; в сочинениях Даля, литературных и ученых, посвященных Оренбургу и не посвященных именно ему, разбросано такое огромное количество сведений о крае, что получится весьма обширный «Оренбургский справочник».

И не случайно: когда по предложению Перовского профессор Казанского университета Эверсман составил «Естественную историю Оренбургского края», Даль охотно вызвался ее переводить (казанский профессор писал по-немецки), но, переводя, оговорил себе право сделать некоторые примечания. «Придерживаясь, сколько мог и умел, смысла и духа подлинника, я избегал нерусских выражений и оборотов и старался передать русские названия предметов и, наконец, по разрешению и желанию сочинителя, осмелился присовокупить от себя несколько примечаний. Вовсе не будучи ученым-естествоиспытателем, все притязания мои я ограничиваю тем, чтобы способствовать, по силам своим, людям более ученым и сведущим в изысканиях их и в распространении полезных знаний», — читаем в предисловии «От переводчика». Очень точно, искренне, скромно, однако подчеркнем желание сочинителя, известного географа, зоолога и почвоведа, чтобы некто, вовсе не бывший ученым, присовокуплял примечания к серьезному труду. На 99 страницах «Естественной истории» Эверсмана переводчик Даль «осмелился присовокупить» 32 примечания разной величины: иногда это дополнение, пример (подчас из собственного опыта), случай, рассказец-«картинка», иногда — тактичная поправка, русское слово в пару к иностранному или местное словцо в пару к русскому. Нынешний исследователь пишет о «прекрасной осведомленности» Даля: его примечания «просятся на страницы современных учебников…».

2

Дар естествоиспытателя нигде и никогда не находил случая проявиться столь ярко и очевидно, как в Оренбурге. Пройдет немного времени — увидят свет составленные Далем учебники «Ботаники», потом «Зоологии»[63]. По свидетельству современников, они «высоко ценились и естествоиспытателями и педагогами»; Добролюбов был среди тех, кто тепло отозвался об учебниках Даля. В учебнике «Зоологии» даны описания животных, «распределенных» по «системе» Кювье; есть также теоретические главы — о предмете естественной истории, о разделении земной природы «на три царства» («животное, растительное и минеральное»), о различии между растительным и животным «царствами» («животное есть тело, одаренное способностью питания, чувства и произвольного движения»); особый раздел посвящен анатомии и физиологии человека. Но Даль и в учебнике не мог скрыть своей бывалости: между строгими описаниями расставлены (мелким шрифтом набранные) статейки о рыбном и китовом промысле, о конных заводах, меховой торговле. Как в словаре при толковании слов, так и в этих заметках — картинки жизни.

3

Вскоре после переезда Даля из Оренбурга в столицу в «Литературной газете» появился новый раздел «Зверинец». В десяти номерах газеты было помещено семь больших статей Даля. Четыре из них — рассказы о животных: медведе, лисе, волке, верблюде; две — «Словесная речь человека» и «О домашних животных» — как бы «общетеоретические» (по Далю — «умозаключительные»); одна вообще к «Зоологии» отношения не имеет — «Черепословие и физиономика». Даль готовил для «Зверинца» еще несколько статей, но они почему-то напечатаны не были; говорилось в них про «общежитие животных»; их «обычаи, нравы, быт», про «побудку, или инстинкт», про отличие животного мира от растительного («Козла от кочана капусты отличить не мудрено, а дать общее и верное во всех случаях определение животного — чрезвычайно трудно»).

В статьях немало своеобразных суждений, способных заинтересовать и сегодняшних исследователей. «Басня о лисе и вороне — быль, этому нет никакого сомненья, — пишет, к примеру, Даль. — Лиса, конечно, не воспевала хвалу вещунье, но увертками своими заставила ее каркнуть тем предостерегательным голосом, которым ворона всегда возвещает о каком-нибудь важном открытии». Даль четко отделял «разговор животных» (который не поднимается выше «выражения общих ощущений» — страха, опасения, удовольствия, голода) от «словесной речи человека» («обнаружения нашей духовной жизни»), но, человек наблюдательный, он замечал разнообразие «сигналов» в «языке» животных — описал «виды карканья» вороны, куриного квохтанья («Курица иначе клокчет, сзывая цыплят, иначе предостерегает от парящего над нею ястреба»).

Рукописи статей приотворяют дверь в мастерскую Даля, — нет, не зоолога Даля: был один Даль со своим взглядом на жизнь и способами ее постижения — один и тот же Даль писал статьи для «Зверинца» и составил «Толковый словарь». В статьях о животных — научные сведения рядом с народными преданиями, приметами, пословицами, местными наименованиями. Рассказы «Зверинца» набиты бесконечными бытовыми наблюдениями, занятными историями, которые Даль во множестве знал от очевидцев или которых сам был очевидцем: «Самая злая стая собак не тронет человека, если он ляжет, растянувшись навзничь, закинет руки на голову и будет спокойно лежать; я имел случай испытать средство это… Стая, окружив меня в расстояние не более аршина, порываясь с лаем и воем, не переступала, однако же, известных пределов, точно будто все собаки на привязи. Уверяют, что тем же средством можно спастись от волков; но признаюсь, зная волчий нрав и свойства, трудно этому поверить и еще труднее решиться на испытание».

Независимо от темы рассказы полнятся «словарными», как называл Даль, заметками: «Если лиса, как говорится, душит птицу, то есть в один прием зажимает ей глотку и перекусывает шею, не давая ей кричать, а волк, как весьма правильно говорит народ, режет скотину, то есть хватает прямо за глотку и перегрызает сонные жилы, точно как мясник, — то медведь, напротив, ломает и дерет, почему и говорят, что он задрал скотину».

Позже в «Толковый словарь» попадут не только слова, но огромное количество ученых и народных сведений о животных; «зоологические статьи» в словаре отличаются полнотой и живостью…

4

Вечером 19 сентября 1845 года в Петербурге на квартире у В. И. Даля соберутся восемь человек (среди гостей — географ и статистик К. И. Арсеньев, мореплаватель Ф. П. Врангель, астроном и геодезист В. Я. Струве). Восемь человек встретятся не для того, чтобы скоротать время за приятельской беседой: в тот памятный вечер состоится первое заседание Русского географического общества; на втором заседании, через две недели, Даля изберут в Совет общества, ему присвоят почетное звание члена-учредителя, которого удостоятся также Бэр и Чихачев, Литке и Крузенштерн. Оренбургские труды Даля как бы предваряют и объясняют деятельное его участие в создании общества — учредитель…

В конце 60-х годов был создан оренбургский отдел Русского географического общества — за несколько лет до смерти Даля. Но, по существу, оренбургский отдел родился тремя десятилетиями раньше, учредил его Даль; отдел предшествовал обществу (ребенок появился раньше «родительницы»). «Не помню, писал ли я тебе о наших четвергах. Нас сошлось теперь десять человек. Мы собираемся по четвергам поочередно у двух, у меня и генерала Генса, и каждый по очереди занимает остальным вечер своим предметом. Тут один говорит об истории, другой о кайсаках и башкирах, третий о сравнительной анатомии, четвертый о Бородинском сражении, пятый о расколах и пр. и пр. Затея очень хороша… Несколько статеек было довольно любопытных и занимательных, так что их можно и должно напечатать. Может быть, мы составим из них сборник», — сообщал Даль из Оренбурга сестре Павле[64]. И не только сестре — Краевский просит его: «Шлите все, что есть у вас и у товарищей ваших вечеров: гг. Генса, Иванова, Ханыкова и Дьяконова, о коих вы мне писали»[65].

Историк оренбургской жизни Даля рассказывает, что герой его «стоял на целую голову выше тогдашнего оренбургского чиновничества, которое не шло дальше вопроса о том, «где лучше рыбалка — на Урале или Сакмаре?». Но вот нашел же Даль десять человек, которых не одна рыбалка интересовала, но этнография, история, даже сравнительная анатомия.

О людях, чьи имена упомянуты, мы знаем кое-что. Про Иванова, допустим, известно, что был переводчиком и, говоря по-нынешнему, «востоковедом». Генерал Гене, военный инженер, оставил большое число рукописных трудов о «киргизской степи и прилегавших ханствах», казахи очень доверяли ему (толпами шли к нему домой в жалобами и просьбами) — видимо, Гене был первым наставником Даля «по казахским делам». Яков Ханыков, известнейший географ и картограф, в рекомендации не нуждается (отметим только, что Ханыкову передал Даль собранные им «Сведения о путях в Хиву»). Наконец, о Дьяконове рассказал тысячам людей, современникам и потомкам, — прославил его на первых же страницах своего «Толкового словаря» сам Даль.

В «Напутном слове» он «помянул» Дьяконова как человека, в котором «находил умное и дельное сочувствие к своему труду». Мельников-Печерский дополняет краткую похвалу Даля, приводит подробные слова его: «Вот точно так же Александр Никифорович Дьяконов в Оренбурге ходил ко мне с Киршей Даниловым да с Памятниками русской словесности XII века, и точно так же мы целые вечера просиживали над ними… Изучение старинных памятников утвердило тогда во мне намерение составить Словарь… Дьяконов поддержал меня…» (Оренбургский историк сообщает про Дьяконова: «просвещенный инспектор классов и учитель истории и географии», «которого уважал Перовский»; уважение Перовского «можно видеть» из того, что он приказал «дать» нуждающемуся педагогу пятьдесят рублей, «разумеется, добавил деликатный Перовский, что это не должно быть гласно» — смешно и грустно!)

Мы коротко сказали о четырех товарищах Даля, названных в письме, но их «сошлось десять человек», на деле же и того больше: подолгу жил в Оренбурге другой Ханыков, Николай, образованный юноша, в будущем заслуженный географ и этнограф, каждое лето приезжал из Казани Эверсман, путешественник Александр Леман был приглашен Перовским «для составления геогностического описания края» и для «доставления» в музей «коллекций животных и насекомых».

В числе ученых оренбургских приятелей Даля было несколько ссыльных поляков. Даль сблизился здесь с Томашем Заном, другом поэта Мицкевича, деятельным участником Виленского тайного общества, разгромленного в начале 20-х годов. В ссылке Зан отдался изучению геологии края, его растительного и животного мира. Еще до приезда Даля он стал устроителем «своего» естественнонаучного и этнографического музея — при Оренбургском военном училище. Другой из ссыльных поляков, с которым подружился Даль, — портупей-прапорщик Иван Виткевич. Путешественник, этнограф, знаток языков, Виткевич не мог не привлечь внимания Даля. Портупей-прапорщик (читай: рядовой с офицерским темляком) стал, как сказано о нем в одной статье, неутомимым «странствователем по Средней Азии». Он быстро изучил восточные языки — казахский, башкирский, персидский, афганский — и добрался в странствованиях своих до Кабула. Составлением карт, описанием местностей он приносил пользу властям и снискал их расположение.

Все приезжие и проезжие, кого манили познания («плоды учения и опыта»), являлись в Далев кружок.

Оренбургские «четверги» продолжались в столице, в Нижнем Новгороде, в Москве. Даль — мы упоминали уже — кабинетов не любил, работал в общей комнате: «Бывало, режет и подклеивает ремешки, а сам рассказывает бывальщину, да так рассказывает, что только слушай да записывай», — вспоминает Мельников-Печерский[66]. Даль всю жизнь среди людей и с людьми, а откроешь иную статью — «угрюмый», «замкнутый», «необщительный»…

Одаренность и образованность Даля многосторонни — оттого ему особенно нужно большое число людей вокруг: для общения, для обмена мыслями, знаниями; он любил узнавать и любил отдавать то, что знает.

В Географическом обществе, которое он учредил, для него слово «общество» не менее важно, чем «географическое».