Последние часы

Последние часы

В письме Татьяны Шухт к Юлии, кажется, звучит самый ее голос, прерывающийся от волнения. Важное и неважное, значительное и случайное перемешаны здесь. Но тем ценнее, тем искреннее эти показания:

«Мы кремируем тело. Были определенные трудности с получением разрешения, но, наконец, все уладилось. Сделали снимок с тела и гипсовую маску. Потом отольем лицо в бронзе, а также правую руку. Гипсовая форма удалась точно, и я надеюсь, что бронзовая тоже выйдет хорошо, мы доверим это сделать скульптору. Есть также фотография, снятая в Формии, после того как Нино получил извещение об условном освобождении. Я ее еще не разыскала.

У Нино было кровоизлияние в мозг 25 апреля вечером. Именно в этот день в 12.30 он получил извещение с грифом канцелярии Римского Судебного Надзора, извещение, которым прекращался за истечением срок условного освобождения и отменялись все меры предосторожности в отношении Нино. В этот день Нино выглядел не хуже, чем обычно. Как всегда, я вернулась в клинику в половине шестого вечера. Как обычно, мы поговорили о событиях дня, и, так как мне нужно было приготовить урок по французской словесности, я собиралась почитать немного с Нино».

Но Антонио не хотел читать Корнеля... Они, Татьяна и Антонио, немного поговорили, пока не пришло время ужинать. Татьяна предложила взять извещение и показать комиссару. Антонио сказал, что это не к спеху, что это можно сделать и в другой день. Он поел, как обычно, немного минестры — нечто вроде рагу. Съел еще кусочек бисквита с вареньем. Вышел — и был принесен обратно на носилках. У него отнялась левая сторона совершенно. Речь полностью сохранилась. Он говорил, что сильно ослабел, но у него еще хватило сил позвать на помощь.

И Татьяна продолжает:

«Улегшись, он позвал одного из врачей, которые еще оставались в клинике. Первым пришел доктор М., который не дал указания сделать какую-либо возбуждающую инъекцию, уверяя, что это только ухудшит состояние, но Нино с большим жаром требовал инъекции, более того, просил дать двойную дозу, одним словом, Нино был вполне в себе, в частности, рассказал доктору, как он упал, и так далее... Когда потом ему положили грелку к ногам, он мне впервые сказал, что очень обжигает, а потом сказал, что левая нога почти не чувствует горячего... Профессор П. ожидался с минуты на минуту — он был вызван на неотложную операцию. Около девяти он пришел, сопровождаемый ассистентом, установил полную неподвижность левой стороны, неподвижность руки и ноги, назначил лед на голову и грелку к ногам, и Нино сказал, что не хочет, и сказал еще профессору, что он все слышал. Он сказал еще, что не утратил ощущения, но только утратил чувствительность и подвижность левой стороны. П. повторил слова Нино: «Левая нога слабая, да, слабая», — сказал он. Он предписал делать кровопускания. Нино еще отлично говорил, не проявляя никаких признаков усталости. П. мне сказал, что Нино будет оставаться вполне спокойным. Потом Нино попытался занять более удобное положение, расправлял одной рукой складки одеяла. К несчастью, только через час с небольшим пришли сделать кровопускание... Нино говорил, как бы проглатывая горошину, перед тем как произнести слово. Когда пришел врач сделать кровопускание, Нино молчал, глаза его были закрыты, дыхание затруднено. Кровопускание не дало желаемого результата, и доктор Б. сказал сестре, что состояние больного безнадежное. Пришел священник и с ним другая сестра, я протестовала самым серьезным образом, требовала, чтобы Антонио оставили в покое, в то время как пришедшие пытались сделать все по-своему. Священник мне сказал, что он не вправе настаивать. На следующее утро пришел Ф[41]. Вся ночь прошла без малейшего улучшения. Когда я обратилась к Ф., прося его сказать, каково истинное положение больного, он ответил, что оно самое тяжелое и что ничего сделать невозможно, как ничего не может сделать архитектор, когда дом рухнул...»[42]

Ф. велел поставить пиявки к затылку и прописал кое-какие инъекции. Татьяне показалось, что в полдень Антонио стало немного лучше. Но через сутки после удара вернулись прежние симптомы — рвота и прочее, и он стал дышать исключительно тяжело. Больному увлажняли губы, пытались искусственно возбудить дыхание... но прозвучал последний громкий вздох и затем — тишина безысходная... Татьяна позвала доктора, который подтвердил ее опасения. Было 4 часа 10 минут 27 апреля; в 5.15 пришла сестра, желая поместить тело в морг. Татьяна попросила ее обождать немного, наутро ожидался Карло. Она позвонила знакомому, и он прислал лепщика, чтобы снять маску...

Татьяна пишет:

«Когда приехал Карло, он сказал, что надо сделать фотографию. Тем временем пришел мой знакомый с лепщиком; их не хотели пропускать; было сказано, что все нужно было уладить заранее, что они пришли слишком рано. К счастью, все уладилось, и они приступили к делу. Прежде чем дать им уйти, от них потребовали кучу доказательств того, какие между ними взаимоотношения, и т. д. Затем пришел фотограф и был вынужден отвечать на вопросы, обращенные к нему. В полдень мы хотели войти в морг, но было распоряжение министерства, что никто не должен входить туда, никто не должен видеть тело. Мы были засыпаны вопросами — зачем снимали маску, делали снимок и пр.; мы просили разрешения на частные похороны. Мы остались, я и Карло, окруженные многочисленными агентами, все они сопровождали нас во время кремации. Власти торопили с кремацией, но останки пока нельзя было предать земле. Прах находится в цинковой капсуле, а она — в деревянной. Будет храниться в течение десяти лет в месте, зарезервированном губернаторством. (Урна с прахом Антонио Грамши была впоследствии предана земле на Английском кладбище в Риме, рядом с могилой поэта Шелли.) Сообщение о смерти передано по радио и опубликовано в газетах, в нескольких фразах».

Татьяна сообщала еще, что получила письмо для семейства Грамши. Письмо это было от Фабрицио Маффи — коммуниста, врача, старика уже. Маффи был долгие годы в ссылке, лечил местных крестьян — они считали его святым: когда Маффи увозили в тюрьму, все население высыпало провожать его, а приходский священник публично благословил его, коммуниста. Это была антифашистская демонстрация, хотя и немая: без лозунгов и возгласов. Фабрицио Маффи писал, что хочет сделать что-нибудь в память о Грамши.

Так завершилось земное существование смертного человека Антонио Грамши. Но бессмертная его слава была еще впереди. До краха Муссолини оставалось немногим более шести лет. До окончательного низвержения фашизма — около восьми. Доктор Фабрицио Маффи (а он был почти на четверть века старше Антонио Грамши) дожил до ликвидации фашизма. Маффи умер сенатором Итальянской республики. Он и другие коммунисты Италии сделали в память Грамши все, что могли. Они сохранили и выпустили в свет сочинения Грамши, его великое творческое наследие. Но произошло все это не сразу и не в один день. Истории «Тюремных тетрадей» Антонио Грамши и будет посвящена следующая глава.