Депутат от округа Венето

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Депутат от округа Венето

Осенью двадцать третьего года Грамши переехал из Москвы в Вену. Там он прожил более года. Вена показалась ему скучной и печальной.

«Здесь нет саней, которые весело и звонко бороздят белизну улиц,— одни лишь трамваи гремят. Жизнь проходит тоскливо и монотонно. Я выхожу из дому только в ресторанчик или на какое-нибудь организационное совещание. Работаю довольно много: вновь привыкаю работать методически долгие часы просиживаю за письменным столом...»[27]

В дунайской столице Антонио Грамши попал в довольно странную среду. Квартирная хозяйка его, супруга функционера Австрийской компартии и сама коммунистка — во всяком случае, у нее был партийный билет, — вздыхала о добрых временах императора Франца-Иосифа, впрочем, эти настроения в Вене тех лет были довольно распространены.

«Моя жизнь проста и прозрачна,— пишет он в Москву жене,— прозрачна, как вошь под микроскопом, по выражению Рембо. Я всегда или почти всегда дома, живу очень далеко от центра; сижу один, читаю и пишу. Часто замерзаю, потому что печь обогревает плохо; ночью сплю мало, спальня не отапливается, и температура — 6 градусов тепла, отчего по вечерам меня всегда знобит. Кровать на немецкий лад: очень жесткая, очень неудобная, с периной вместо одеяла, перина то и дело сползает с меня, и я непрестанно просыпаюсь от холода. Однако жить все-таки можно, особенно потому, что я много-много думаю о тебе...»

Письма его летят и в Италию. В Италии предполагается издание новой ежедневной коммунистической газеты взамен разгромленных. Как же назвать этот новый орган? Может быть, использовать одно из прежних названий — «Коммунист» или, скажем, «Ордине Нуово»?

Нет, Грамши предлагает взять другое название — он предлагает назвать новую газету «Унита», что означает «Единство». Почему же он предложил это название? В чем его смысл? И какое это единство? Объединение Италии? Но ведь она и так уже объединена.

Нет, речь здесь идет не о формальном объединении, при котором юг рассматривается чуть ли не как завоеванная территория. Речь идет об истинном единстве. Разрыв между севером и югом должен быть ликвидирован. Обе эти части страны должны слиться в целостном национальном организме.

Вот это-то создание и укрепление подлинного единства страны и является миссией рабочего класса Италии. Не говоря уже о единстве самого рабочего класса!

Отсюда и название «Унита».

Первый номер новой газеты вышел в Милане 12 февраля двадцать четвертого года. В ее основании, помимо коммунистов, приняла участие группа социалистов-максималистов — сторонников Третьего Интернационала — группа, возглавляемая Дж. М. Серрати. Группа эта решила сотрудничать с коммунистами и добиваться также и организационного слияния с ними.

Это организационное объединение с группой Серрати осуществилось несколько месяцев спустя — в августе двадцать четвертого года, когда в коммунистическую партию вошло сразу около четырех с половиной тысяч человек.

Идеи Грамши были новы для большинства итальянских коммунистов. Многие из них, особенно в низовых партийных организациях, были еще под гипнозом сектантских идей Бордиги (в руководящих органах большинство было настроено против бордигианства). Следовало ли тогда идти на открытый разрыв с Бордигой? Многие не были в этом уверены, полагая, что это может лишь дезориентировать ряды партии.

Все это были вопросы весьма щекотливые и тонкие, решать их заочно, из далекого далека (даже и не столь иногда далекого, например из Вены) было практически невозможно. И Антонио Грамши рвется в Италию.

Но его пылкое желание вернуться на родину осуществилось не сразу.

Приходит весна двадцать четвертого года. В делах известный просвет. Вышел первый номер возрожденного «Ордине Нуово», вышел и, надо сказать, имел немалый успех. Весь тираж разошелся сполна, и еще просили прислать, были запросы с мест, приходили просьбы, требования даже, из Турина, Милана, Рима: нужно было еще две тысячи экземпляров, жаль — отпечатать их не удалось!

Посыпались письма от товарищей. Оказалось, что многострадальный «Ордине» любим читателями. А ведь в девятнадцатом году он и его друзья начали издавать «Ордине» без особых надежд на будущее.

Вот доподлинные слова Грамши:

«Это будущее мы представляли себе тогда слишком ясно, так ясно, что это сковывало нас: нам казалось, что всему суждено полететь в пропасть, и так оно и случилось. И сейчас приверженность товарищей к возрожденному «Ордине Нуово», надежды, которые они на него возлагают, даже угнетают меня: я еще больше ощущаю свою слабость, свою неспособность. Тут надо бы иметь железную волю, всегда ясный и мгновенно реагирующий ум, физические силы для работы — как раз этого мне и не хватает».

И вдруг неожиданная весть, настолько поражающая воображение, что Грамши не решается даже написать об этом вполне утвердительно: «Кажется, я избран депутатом парламента от Венето...» И он пишет жене: «...теперь, больше чем когда бы то ни было, я хочу быть сильным, потому что хочу быть достойным твоей любви...»

И дальше следуют удивительные слова — ироничные и просветленные в одно и то же время:

«Думаю, что когда мы будем вместе, мы станем непобедимыми и найдем способ уничтожить и фашизм. Мы хотим, чтобы наши дети жили в свободном и прекрасном мире, и будем бороться за это так, как мы еще никогда не боролись, с изобретательностью, какой у нас еще не было, с упорством, с энергией, которая опрокинет все препятствия».

Антонио Грамши возвращался в Италию. Наступал новый, совершенно новый период его жизни. Будет ли он на высоте теперь? Да и как вести себя в этой новой, по правде сказать, почти непредвиденной обстановке? Что он знает о ней? Лишь то, что пишут ему друзья, да скупую, скудную и далеко не всегда достоверную газетную информацию. Придется сориентироваться на месте. Быть может, все еще не так скверно, как ему могло показаться из не очень-то прекрасного, филистерского, венского далека... Он смотрит вдаль. У него смуглое лицо, густые черные брови. А глаза у него синие, тревожно синие, как небо перед грозой.

Нет, никакой ошибки не было. Парламентские выборы прошли в апреле. Фашисты прилагали все усилия, чтобы запугать избирателей, заставить их проголосовать за угодных им, фашистам, лиц. Выборы проходили в обстановке жесточайшего нажима, но маска законности тогда еще не была окончательно сброшена. Никакой ошибки не было: трудящиеся избирательного округа области Венето избрали Антонио Грамши депутатом парламента двадцать седьмого созыва. Кандидатура Грамши фигурировала в коммунистическом списке, украшенном эмблемой серпа и молота в венке из колосьев. И за кандидатуру эту было подано свыше 32 тысяч голосов. Всего в парламент нового созыва было избрано 19 коммунистов — больше, чем в парламент предыдущего созыва.

И посланник области Венето Антонио Грамши занял свое место на парламентской скамье.

Итак, в мае двадцать четвертого года Грамши возвращается на родину. Он поселяется в Риме, на улице Везалио, за Порта Пиа. В это время созывается первая нелегальная конференция партии, проходит она в районе озера Комо.

Собственно говоря, компартия отнюдь не была официально запрещена, однако трудно сказать, чем бы кончилась попытка созвать подобного рода конференцию легально, нисколько, не конспирируя. По всей вероятности, полиция переарестовала бы участников конференций, найдя для этого какой-либо более или менее аполитичный предлог.

Словом, пришлось изображать невинную туристскую прогулку, этакую коллективную вылазку в горы благонамеренных служащих одного из туринских предприятий. .

Вот что рассказывает Грамши о том, как протекала конференция:

«Целый день споры о тенденциях, о тактике, а во время трапезы в помещении туристской базы, полном экскурсантов... вое притворялись и разыгрывали комедию, чтобы не возбудить подозрений и спокойно без помех проводить собрания в прекраснейшей долине, где цвели белые нарциссы».

Свидетельство Грамши довольно лаконично. К счастью, в «Воспоминаниях туринского рабочего», принадлежащих перу неутомимого Марио Монтаньяны, сохранилась очень подробная и живая картина — интереснейшее описание того, как протекала эта конференция и что на ней говорилось. Конечно, это ни в коей мере не стенограмма, да и писались воспоминания Монтаньяны спустя целых два десятилетия после событий, которым они посвящены.

«Конференция,— рассказывает Монтаньяна,— состоялась в уединенной гостинице в горах у озера Комо. Она продолжалась три дня. Наиболее важными были выступления Грамши и Бордиги. Я не помню сейчас деталей дискуссии, ведь с тех пор миновало уже двадцать лет, и не имею под рукой соответствующих материалов, поэтому я отмечу здесь лишь некоторые наиболее важные моменты.

Бордига выдвинул свои обычные тезисы. По его мнению, деятельность партии должна была ограничиваться почти исключительно пропагандой его, Бордиги, принципов, независимо или почти независимо от объективной обстановки в Италии и за границей.

Приход к власти фашизма не был, по его мнению, историческим событием исключительной важности; это была простая «смена министерства», установление немного более суровой реакции, чем при других буржуазных министерствах, и ничего больше. Поэтому он утверждал, что у нас нет ни малейших оснований изменять свой образ действий и свою линию поведения.

Самым существенным делом осталась и после прихода фашизма к власаи пропаганда наших принципов. Когда-нибудь, неважно когда, спешить незачем, события покажут правоту нашей партии, и тогда рабочий класс приблизится к ней, встанет под ее руководство и совершит пролетарскую революцию.

В ожидании этого момента партия не должна совершать никаких тактических маневров, не должна допускать и мысли о том, чтобы принять в свои ряды группы или фракции, отколовшиеся от других партий, например от социалистической партии. Если некоторые лица хотят вступить в коммунистическую партию, как, например, «третьеинтернационалисты» во главе с Серрати, то пусть каждый из них в отдельности, не претендуя ни на какие специальные привилегии, подаст индивидуальное заявление о принятии в партию. Руководство рассмотрит каждое заявление и решит, как следует поступить в каждом отдельном случае. Для Бордиги важно было не то, чтобы партия сделалась массовой партией, он даже открыто высказывался против такого превращения; его лозунгом было «немного, да хороших», не развертывание работы, имеющей целью ускорить падение фашистского режима и активизировать рабочих и весь народ — «нам незачем спешить»,— для него было важно сохранить «верность своим принципам». Было очевидно, что «принципы», за которые так держался Бордига, были так же далеки от принципов ленинизма, как небо от земли.

Эти фразы о «верности своим принципам», этот отказ от всякого компромисса ввиду необходимости быть «немногочисленными, но хорошими» производили известное впечатление на некоторых товарищей, недостаточно подготовленных и прошедших, как и большинство членов нашей партии, школу максимализма; в сущности, это и составляло опасность тезисов Бордиги.

Грамши в своем выступлении не оставил камня на камне от всей «системы» Бордиги. В этой дискуссии столкнулись два мировоззрения, два образа мыслей, две противоположные философии; уже тогда можно было предвидеть, а Грамши, возможно, предвидел это и значительно раньше, что эти два мировоззрения не смогут долго сосуществовать внутри партии. По мере того как Грамши говорил — просто, негромко, без всяких ораторских приемов, как он говорил всегда, даже когда выражал наиболее глубокие идея,— перед нами как бы раскрывался целый новый мир. Постепенно все становилось ясным, неопровержимым. Абстракциям противопоставлялась реальность, школьной учености — жизнь, любованию собственными отвлеченными конструкциями — любовь к рабочему классу, к родине, к народам всего мира. С одной стороны, перед нами стоял индивидуалист, далекий от масс, презиравший массы, человек, для которого политические проблемы имели не большее значение, чем проблемы математики; с другой — Человек в наиболее высоком и полном смысле этого слова, человек, который искал и нашел в политической борьбе и в марксистско-ленинском учении оружие для освобождения своей страны и всего человечества, с которым он был связан через массы всеми фибрами своей души, всем своим существом...

В своем выступлении Антонио Грамши дал анализ положения, основанный на тщательном изучении различных социальных сил и политических группировок Италии — как тех, которые поддерживали фашизм, так и тех, которые с большей или меньшей энергией и готовностью к борьбе оказывали ему сопротивление., Он подчеркнул неуверенность, робость и неустойчивость непролетарских антифашистских партий, в том числе и социалистической, и показал, что только сильная коммунистическая партия, если она сумеет в совершенстве усвоить, применительно к итальянской действительности, опыт большевиков и окажется способной проводить на этой основе умелую, разумную и эластичную тактику, лишь эта партия будет в состоянии, возглавив общенародную борьбу, повести за собой широкие массы рабочих и мелкой буржуазии, и в первую очередь миллионные массы бедного и среднего крестьянства.

«Бордига,— так приблизительно говорил Антонио Грамши,— не понимает партию как живое и действенное орудие, как авангард рабочего класса, состоящий из лучшей части рабочего класса и всего народа и способный в любой момент и при любых условиях сохранить связи с массами и вести их к свободе, преодолевая все препятствия и побеждая одного за другим всех врагов. Бордига понимает партию как какой-то неподвижный светильник, подвешенный в воздухе: когда-нибудь рабочие заметят его сияние и приблизятся к нему. Не беда, если этот момент наступит очень не скоро. Торопиться нам некуда.»

И Марио Монтаньяна продолжает:

«Я и сейчас вижу, как живого, товарища Грамши, сидящего на белой как снег от покрывающих ее нарциссов лужайке, где происходило наше собрание. Я слышу, как он с горечью, почти с презрением, восклицает: «Ты не спешишь, Бордига! Но мы, люди, чувствующие свою связь с рабочим классом и со всем народом, мы спешим, очень спешим, как спешат все рабочие, как спешит народ, страдающий от фашистской диктатуры и от капиталистической эксплуатации. Мы очень спешим и потому не откажемся ни от одного политического маневра, ни от одной тактической уловки, которые могут приблизить день свержения фашизма и победы пролетариата и народа...»

Повторяю, я не могу сейчас вспомнить всех подробностей дискуссий, в том числе даже выступления Грамши. Отдельные мысли, которые я здесь привел, дают о нем лишь очень туманное, бледное и неполное представление.

Но как бы то ни было, дискуссия произвела на всех глубокое впечатление. Почти все ее участники были или убеждены в справедливости идей, высказанных Грамши, или по крайней мере глубоко затронуты ими. Вскоре Бордигу покинули почти все его сторонники»[28].

Но все это произошло не так легко, как пишет Монтаньяна. Нужен был какой-то толчок, какое-то внешнее событие, которое сразу изменило бы устоявшуюся систему представлений и вернуло бы мечтательных идеалистов к суровой действительности.

И такой толчок произошел. Такое событие имело место. Вызвало его трагическое «ДЕЛО МАТТЕОТТИ».