Я СТАНОВЛЮСЬ КОМАНДИРОМ ОКРУГА АРМИИ ЛЮДОВОЙ
Я СТАНОВЛЮСЬ КОМАНДИРОМ ОКРУГА АРМИИ ЛЮДОВОЙ
В один прекрасный день меня оповестили, что я должен отправиться в Сосновец на встречу с представителем ЦК ППР «Робертом» — Стефаном Францишеком. Ночью лесами я дошел до явки. Утром явился «Роберт». Он сначала расспрашивал меня об Армии Людовой в Хжановском районе, о действиях партизан.
Когда я доложил ему обо всем, «Роберт» сообщил мне о состоявшемся восемь дней назад собрании, на котором был сформирован комитет ППР и командование Армией Людовой V округа в составе: секретарь округа «Марек» — Леон Вечорек, командующий Армии Людовой «Янек», он же «Офик» — Кароль Земан, его заместитель «Тварды» — Леон Лясек, начальник штаба — «Болек». Только после этой информации «Роберт» сказал мне, что я назначен командиром округа № 1 — Домбровский бассейн. Он пожал мне руку и добавил:
— Поздравляю, «Здих», надеюсь, что и новые обязанности ты выполнишь с честью.
Это известие ошеломило меня. И хотя я был горд тем, что партия доверила мне почетную и трудную должность, я опасался взять на себя такую ответственность. Высказал свои возражения, но все мои рассуждения «Роберт» прервал кратко и энергично:
— Я считаю, что назначение правильное.
Дальнейшая дискуссия была бесполезной. «Роберт» снова пожал мне руку и улыбнулся одной из тех своих улыбок, которые так покоряли люден. Он был человеком действия. Энергичный, решительный, непоколебимый сторонник беспощадной борьбы с гитлеровскими оккупантами.
Опыт и закалку «Роберт» приобрел, находясь еще в рядах Коммунистической партии Франции. Родился он в 1900 году в Торуни и по профессии был пекарем. В 1922 году выехал во Францию и поселился в округе Леус (Па де Кале), активно участвуя во французском рабочем движении.
В марте 1943 года он организовал переброску первой группы польского движения Сопротивления из Франции на родину, о чем вспоминает Францишек Ксенгарчик в своей книге «Дорога в огне».
Стефан Францишек возглавлял группу из семи человек. После нескольких месяцев пребывания в Варшаве «Роберт» был направлен в августе на территорию Силезии в качестве представителя Центрального Комитета ППР.
Уже во время встречи я задумывался над тем, как лучше справиться с новой и столь ответственной ролью. Мысленно наметил себе план действий. Я намеревался организовать в каждом районе ударные группы, обучить их, а потом бросить на самостоятельную борьбу с врагом. Я был уверен, что с набором людей у меня не будет забот, так как желающих бороться было более чем достаточно.
Тем временем у товарища «Роберта» было для меня еще одно поручение.
— Партии нужны деньги, — сказал он. — Мы рассчитываем на то, что новый командующий округом скоро нам их доставит.
Это было вполне конкретное задание. «Сделаем вылазку, и деньги будут», — решил я про себя. И хотя точного плана у меня еще не было, я не задумываясь ответил «Роберту», что о деньгах позабочусь.
В тот же день после разговора с «Робертом» мы с «Мушкой» отправились на собрание в доме товарища «Старого» — Эдмунда Рупали, члена командования округа Армии Людовой Домбровского бассейна. Речь шла об организации боевых групп.
Насколько мне помнится, «Старый» указывал тогда конкретно на семью Кравчиков, которая сотрудничала с немцами, почти не скрывая этого. Мы тут же решили, что с Кравчиками следует расправиться. В подобных случаях мы знали только одну кару.
Собрание мы покидали по 2—3 человека. Я вышел вместе с «Мушкой» и «Габрысем» — Юзефом Карковским. Внезапно кто-то обратил мое внимание на подростка, идущего в нашем направлении.
— Это сын Кравчика, о котором мы говорили на собрании, — сказал «Мушка».
За себя я не беспокоился — я здесь чужой. Хуже обстояло дело с товарищем Карковским. Жил он «нелегально», а известен был всем в этих местах еще с довоенных времен.
Мы находились всего в нескольких сотнях метров от поста немецкой жандармерии, когда заметили, что за нами на велосипедах едут двое полицейских.
— По-видимому, Кравчик узнал кого-нибудь из нас и доложил в полицию, — сказал я.
Раздумывать было некогда, нужно было что-то предпринимать. О бегстве не могло быть и речи. По улицам шли люди, и неизвестно было, кто из них немец.
«Габрысь» тем временем свернул вправо и скрылся между домами. Мы с «Мушкой» рассчитывали, что нам как-нибудь удастся выкарабкаться из создавшегося положения. У меня были «левые» документы, удостоверение и оружие, а у «Мушки», который жил на «легальном» положении, были вполне нормальные документы. При внимательном рассмотрении можно было понять, что мои документы фальшивые, но я старался не думать об этом.
Жандармы — уже у нас за спиной. Соскакивают с велосипедов. В руках у них оружие. С криком «Хэнде хох!» приближаются к нам. Рядом с ними откуда-то появляется сын Кравчика.
«Ах ты, дрянь, — подумалось мне, — ты сам даешь нам доказательства, которых я минуту назад требовал от товарищей».
Кравчик тем временем, указывая на меня жандармам, говорит:
— Он знает того, который убежал. Они шли втроем.
Я не теряю хладнокровия, хотя нервы напряжены до предела. Пытаясь выпутаться, я говорю немцам, что у меня есть документы, которые я тут же им покажу. Мне необходимо добраться до кармана, а там уж я предъявил бы им пистолет — самый верный документ партизана. Но они отвечают мне чисто по-гитлеровски. На меня сыплется град пинков, приправленных ругательствами. Нервы напряжены настолько, что боли я не чувствую. Мозг работает лихорадочно. Как выбраться? Еще раз пытаюсь полезть за «документами». Но пистолетные стволы и бешеный крик жандармов заставляют меня снова поднять руки вверх. В таком положении любая попытка достать пистолет закончилась бы выстрелом. Замечаю, что «Мушка» держит руки поднятыми вверх. Минуту спустя жандармы ведут нас на полицейский пост в Даньдувке, мимо которого мы только что проходили.
Движение было большое, и я видел перепуганных, пробирающихся сторонкой людей. Я видел их взгляды и был уверен, что любой из них, если бы только смог, без колебания помог бы нам вырваться. Однако я знал, что могу рассчитывать только на себя.
Трудно мне сегодня описать, что чувствовал я тогда, маршируя под стволами направленных на меня немецких пистолетов. Этого нельзя описать. Я знал, что мне грозит смерть. Разные мысли мелькали у меня в голове, по главной была та — одна-единственная — вырваться из рук гитлеровских палачей. С каждым шагом приходили мне в голову какие-то события минувшего, факты, товарищи, с которыми мы вместе боролись, мать, ее слезы, когда она впервые увидела меня после выстрелов Либеры, Освенцим, его крематории, трубы и сладковато пахнущий дым, который мы чувствовали, сражаясь.
«Либера и многие другие палачи стреляли в меня и не попали, — промелькнуло у меня в мозгу. — А что если? Нет, живого на пост они меня не приведут. Тем более что у меня с собой компрометирующие материалы». У меня в карманах были различные заметки, воинские приказы, номера «Гвардиста» и, наконец, пистолет, добытый в сентябре 1943 года, пистолет, который я снял с убитого в Домброве Гурниче Фогеля. По пистолету они определят, кто привел в исполнение приговор Фогелю.
«10000 марок за поимку убийцы Фогеля у вас, сволочи, почти в кармане», — подумал я.
От злости у меня потемнело в глазах.
До поста каких-нибудь 200 метров. Пора действовать. Если не выйдет, погибну по крайней мере как солдат в бою.
Быстро поворачиваюсь вправо и крепко сжатым кулаком, как мы сжимали его, обмениваясь пролетарским приветствием в лесу, бью изо всех сил жандарма в лицо. Он выше меня и хорошо откормлен на польском горе. Однако удар был нацелен отлично. Жандарм пошатнулся, потерял равновесие. Было скользко, снег еще не успел растаять. Я бросился в поле. Не успел сделать и нескольких шагов, как грянули выстрелы. Я поскользнулся. Это и спасло мне жизнь. Я продолжал бежать в сторону Ензора. Пальто стесняло мои движения, я сбросил его и с пистолетом в руке бежал дальше. Хотелось мне несколько пуль послать немцам, но здравый рассудок пересилил. В руках у полицейских остался «Мушка». Стреляя, я только бы ухудшил его положение.
Обогнув сперва Ензор, я направился в сторону Явожно. Удачный побег прибавил сил. И хотя до товарищей было еще далеко, я знал, что спасен. Я мог рассчитывать на помощь польского населения. Жители слышали о нас, знали о диверсиях на железной дороге, о нападениях на сельские управы, о террористических актах по отношению к немцам и их польским прислужникам. Поэтому они помогали нам, поставляя сведения и предоставляя убежище.
Совсем измотанный, пробежав с небольшими перерывами около полутора десятков километров, мокрый и озябший, я добрался до Явожно уже в сумерках. Бег по подтаявшему снегу и волнения этого дня совсем меня измочалили. Я решил искать пристанища в первом попавшемся доме. Это, правда, было рискованно, поскольку отошедшие к империи территории были буквально нашпигованы немцами и фольксдойчами.
В конечном счете я верил в меткость своего пистолета и потому вошел в первый же дом с края. Я попал к полякам. Кажется, я сильно перепугал их своим видом и пистолетом, который держал в руке. Потребовав ночлега и пищи, предупредил, что если кому-нибудь придет мысль сообщить обо мне в полицию, то прежде, чем полицейские возьмут меня, я перестреляю всех в доме.
Первоначальное недоверие обитателей дома переросло в сочувствие, когда я рассказал им, кто я и из какого положения мне удалось выпутаться. Конечно, разговор не ограничился моей особой. Я рассказал обитателям дома о существовании ППР, Армии Людовой и о нашей деятельности. Короче говоря, я провел с ними маленькую политбеседу. Они же все добивались ответа, когда же Гитлер и немцы полетят ко всем чертям. Я утешал их, что уже недолго осталось ждать, но что ради этого все должны бороться.
Такие беседы мы проводили везде и всюду, как только предоставлялся удобный случай.
Ночь я проспал как убитый, полностью положившись на хозяев. Они оказались настоящими поляками. Хозяин говорил, что дом его всегда открыт для нас, он рад, что смог предоставить ночлег настоящему партизану.
Из Явожно в Бычину я поехал поездом. Это был очень неблагоразумный шаг. Однако стремление отомстить за потерю товарища не покидало меня. Я искал повода для столкновения. К счастью, я вскоре поостыл, и здравый смысл взял верх.
С вокзала в Бычине я благополучно добрался до бункера.
Мысль моя теперь постоянно возвращалась к тому, как бы мне получше справиться с обязанностями командира округа. Отсюда, из либёнжского бункера, трудно было бы поддерживать постоянные личные контакты. Проблему можно было, как мне казалось, разрешить постройкой лесного бункера ближе к Домбровскому бассейну. В нем можно было бы разместить группу местных гвардейцев, обучить их, а потом дать им самостоятельные задания. Однако прежде чем перебраться в Домбровский бассейн, я решил залить немцам сала за шкуру здесь, в Хжановском районе. А в то время как немцы будут искать нас здесь, мы с частью людей из отряда сможем действовать в Домбровском бассейне.
У меня свежа была в памяти встреча с полицией в Даньдувке и роль, которую сыграл в ней сын их агента Кравчика. Следовало приступить к ликвидации подобных предателей в нашем районе. За последнее время они все чаще давали о себе знать. Наша разведка уже разоблачила некоторых из них. Кроме того, мы еще собирались провести диверсию на железной дороге. Следовательно, в эти оставшиеся до перебазировки в Домбровский бассейн дни у нас будет работы по горло.
Но прежде всего я решил выполнить задание по снабжению партии деньгами. Кассы в городе находились под сильной охраной, а кроме того, сигнализация, автоматические замки и прочее создавали дополнительные трудности. В конце концов мы решили раздобыть какие-нибудь дефицитные товары и продать их на черном рынке. Я решил произвести нападение в хорошо известном мне округе в Жарках. Необходимую разведку могла произвести моя семья и местные аловцы. Основную работу я поручил моей сестре — «Стасе».
В этом деле, помимо меня, должны были принять участие пять солдат: «Вицек», «Куна», «Ромек» — Ян Шренявский и «Валек». Клички пятого товарища я уже не помню. Срок мы назначили на 28 марта 1944 года, так как именно в этот день в сельскую управу в Жарках должны были привезти новые продовольственные карточки.
Мы вышли очень рано, чтобы в Жарки прибыть к шести утра. В семь часов начиналась раздача карточек.
В километре от Жарок я передал командование «Вицеку». Мы с «Валеком» не могли идти дальше, потому что в Жарках нас знали. О том, что произошло в Жарках, рассказывает донесение немецкой полиции:
«Нападение на транспорт продовольственных товаров в р-не Хжанова.
28.III. 44 г. в 8 ч. 15 мин. четверо неопознанных бандитов в возрасте от 22 до 24 лет, вооруженные пистолетами модели «штайер», в штатских костюмах совершили грабительское нападение на транспорт продовольственных товаров центра раздачи продовольственных карточек для Либёнжа, на дороге напротив польской школы в Жарках, район Хжанова. Причем в их руки попали продовольственные карточки в количестве 9952 экземпляров.
Затем бандиты отобрали у немецкого начальника центра в Либёнже, Отто Брандеса, который охранял транспорт вместе с 4 польскими работниками управы, следующие предметы: 1 портфель, в котором находился револьвер барабанный калибра 7,65 с 6 патронами, 1 папку, а в ней около 300 марок наличными, 1 удостоверение личности, 1 удостоверение Красного Креста, 1 удостоверение РЛБ, 1 военный ремень, около 12 марок членских взносов НСДАП, 1 свидетельство о браке, 1 свидетельство о вводе в наследство, сберегательную книжку, 1 авторучку и личные продовольственные карточки»[22].
Когда «Вицек» отправился на выполнение задания, мы с «Валеком» беспокойно метались по опушке леса, хотя и были уверены, что под его начальством все пройдет гладко.
По нашему плану операция должна была завершиться к восьми часам, сейчас было уже около девяти. Наконец они появляются. Приезжают в санях, щегольски щелкая кнутом, — настоящие рождественские катания. «Вицек» с гордостью объявляет, что задание выполнено и что попутно захвачен пистолет. Сани были нам больше не нужны, и мы оставили их поблизости от Бабице.
Следы на глубоком еще, хотя и таявшем, снегу отчетливо указывают направление нашего отряда, могут немцы использовать и собак. Все это вынуждает нас отходить лесом к тропинке, ведущей из Менткова. Здесь часто проходят люди, и тропинка хороню натоптана. Потом прыгаем в ручеек, впадающий в речку. Пройдя метров триста по размокшему дну ручья, выбираемся на берег. В резиновых сапогах хлюпает вода.
Все это время мы кружили вокруг Жарок на расстоянии не более двух километров. Под конец мы устроили привал в каких-нибудь полутора километрах от места нападения, но уже по другую сторону деревни. Мы знали, что немцы будут нас искать где-то в районе Бабице, поскольку вначале мы отходили именно туда. Но там они могли найти только коня да сани.
Район был оцеплен, но нас искали вдалеке от места происшествия, а мы все время находились рядом. В рощице мы переждали до вечера, а вечером, воспользовавшись тем, что рабочие идут на шахту «Янина» в Либёнже, двойками, соблюдая определенную дистанцию, добрались до бункера.
Все добытые карточки, общей стоимостью на 100 000 марок, я через двух партизан передал «Роберту». Через три дня он лично вынес нам благодарность и поздравил. Это было для нас большой радостью. Теперь следовало заняться гитлеровскими агентами.
Наша разведка донесла, что немцы пользуются помощью предателей для того, чтобы установить имена участников операции. Товарищи из Либёнжа и Жарок чувствовали, что за ними наблюдают и следят.
Мы приняли решение о ликвидации пяти агентов, в первую очередь наиболее опасных. За две ночи группы отряда имени Ярослава Домбровского провели пять операций. К сожалению, расправа с агентами не вполне удалась. Только двое из них были ликвидированы, один ранен, а остальных двух не застали дома.
Несмотря на это, наши действия произвели должный эффект. Из отчетов и донесений было ясно, что предатели жили теперь в страхе перед ожидающей их карой. Полиция неистовствовала. Усилились проверки населения. На всех дорогах появились патрули, врывавшиеся по вечерам в дома. Принимались и другие всевозможные меры.
Итак, нам удалось расшевелить немцев в Хжановском районе. Теперь я мог перебазироваться в Заглембье. Я отправился туда вместе с «Вицеком».