ВДЕВЯТЕРОМ ПРОТИВ СОТЕН
ВДЕВЯТЕРОМ ПРОТИВ СОТЕН
Среди обитателей бункера на Высоки Бжеге все же зародились некоторые сомнения и подозрения по поводу предпринятых немцами чрезвычайных предосторожностей.
Вызывало тревогу то обстоятельство, что партизаны, которые шли на железную дорогу, обязательно натыкались на усиленную охрану.
И именно на тех участках, по которым у нас было намечено нанести удары. Гитлеровцы, по-видимому, были заранее предупреждены о наших намерениях. Но кто мог это сделать? Ведь планы операций были известны только членам руководства округа. А разве могли мы именно там искать предательство?
На следующий день после диверсии я докладывал о ее результатах «Роберту». При этом присутствовал и «Офик», который с недоверием выслушал мой отчет и спросил, не преувеличиваю ли я силы этой охраны.
— Это не была обычная охрана, — ответил я убежденно.
«Офик» хотел побывать в лесных отрядах, но после печального майского опыта я не допускал, чтобы кто бы там ни был знал за несколько дней о местоположении отрядов. Поэтому я сказал, что подобная встреча нежелательна, у нас много заданий. Он согласился и выразил надежду, что сможет познакомиться с отрядами в другое время. Однако он взял с меня обещание встретиться с ним на следующий день в лесу возле Высоки Бжега. Хотя упрекнуть мне его было не в чем, я чувствовал какую-то неприязнь к этому человеку, несмотря на его элегантную внешность и военную выправку. На следующий день я дожидался его, спрятавшись на опушке леса. Встречу эту прикрывали три аловца, сидевшие в зарослях. В последние дни я решил быть более осторожным.
Вдалеке я заметил две фигуры и решил, что это какая-то парочка, выбравшаяся на лоно природы. По мере того как они приближались, фигура мужчины стала казаться мне все более знакомой. Следя за ними из укрытия, я узнал «Офика». И возмутился. Как можно приходить с незнакомой мне женщиной на встречу. Такое поведение противоречит элементарнейшим принципам конспирации.
Соблюдая осторожность, я вышел из леса. «Офик» подошел ко мне со своей спутницей и, поздоровавшись, представил ее.
— Наша связная «Фреда».
Это меня не вполне успокоило. У меня не выходило из головы легкомысленное поведение человека, который, как ни говори, исполнял обязанности командующего округом. Однако я воздержался от замечаний.
Мы вошли в лес. Здесь «Офик» приступил к объяснению, почему он взял связную с собой. Оказывается, только благодаря «Фреде» и смог он прибыть на эту встречу. В Катовице на него набросились двое в штатском. Рванувшись, он выхватил свою «шестерку» и выстрелил в одного из них. Подворотней, потом через сад он выбрался на другую улицу и добежал до «Фреды». Там он надел другой плащ и попросил ее пойти на встречу со мной. Гуляющие в лесу парочки не возбуждают у немцев больших подозрений.
Сидя на раскинутом плаще, связная, не вступая в разговор, занялась вязанием. Время от времени она поверх спиц поглядывала то на меня, то на «Офика».
«Офик» долго говорил, а под конец сообщил сенсационную новость: в ближайшие дни мы получим оружие, которое будет сброшено советскими товарищами с самолета. Точный срок сообщит связная, которая должна прибыть из Ченстохова. Груз примут партизаны Хжанова.
Это было ошеломляющее известие. Оружие, нам сбросят оружие! Наконец-то у нас его будет достаточно.
— Мы, по-видимому, сейчас неподалеку от бункера? — вдруг спросил «Офик».
— Можно и так считать… — ответил я неопределенно.
Больше «Офик» не спрашивал. Я тут же пояснил ему, что сегодня же вместе с «Вицеком» отправлюсь в Либёнжский бункер, чтобы подготовиться к принятию оружия. Это известие живо заинтересовало «Офика». Он хотел точно знать, когда мы отправимся и долго ли пробудем. Я пояснил, что пойдем мы вечером и ночью будем уже в бункере, чтобы на следующий день связаться с ментковским отрядом.
Свидание наше подошло к концу. «Фреда» свернула вязанье и спрятала в сумку. Я проводил их до опушки леса. Они пошли, изображая влюбленную парочку.
Я пошел в сторону Явожно и, пройдя несколько сот метров, свернул к бункеру. Моя охрана сопровождала меня, не отставая ни на шаг. Когда товарищи узнали, что нам пришлют оружие, в бункере до поздней ночи царило радостное возбуждение.
Хжановские леса по сравнению с лесами Любельского, Келецкого воеводств или Подгалья были всего лишь крупными рощицами, и это вынуждало нас постоянно соблюдать осторожность. Как лисы, преследуемые охотниками, проскальзывали мы среди деревьев. Миновав Явожно, мы с южной стороны вошли в еленьские луга. Обувь и брюки промокли от утренней росы. Вскоре из-за горизонта начал выкатываться огненный шар. Мы прошли поля и луга, и перед нами лежал бычинско-либёнжский лес.
Со стороны Менткова и Загужа люди шли на работу. Одни — на шахту в Либёнже, другие — на железнодорожную станцию, а оттуда — в Хжанов, Хелмек, Освенцим. Вот они-то и увидели поезд, подъезжающий со стороны Хжанова. Прибавили шагу, полагая, что опаздывают, но быстро убедились, что это вовсе не тот поезд, которым они ежедневно ездят на работу. Когда состав остановился, из него начали быстро выскакивать солдаты. Они были в касках, вооруженные винтовками и пулеметами. Не успели они еще скрыться в лесу, как со стороны шоссе послышался шум моторов. Десятка полтора грузовиков везли вооруженных солдат. За ними, занимая почти всю ширину шоссе, тянулись танки. Их было восемь штук. И они тоже направились в сторону леса. Люди изумленно переглядывались.
«Бункер окружен», — шепчет «Вицек» и сжимает автомат. Внезапно до нас доносятся первые одиночные выстрелы, которые тут же переходят в частую стрельбу. Вокруг бункера идет бой, весь лес окружен солдатами.
Мы находились всего в нескольких сотнях метров от места трагедии, отгороженные от товарищей кордоном из солдат. Следовало тут же отступить, но мы лежали в зарослях, прислушиваясь к стрельбе. Мы все еще тешили себя надеждой, что, может, хоть кому-нибудь удастся прорваться, хотя и понимали, что это невозможно. Особенно волновала нас судьба «Болека», начальника штаба округа. В бункере ли он сейчас? Он приходил туда довольно часто, и именно сегодня мы должны были с ним встретиться.
Если бы меня сейчас, по прошествии стольких лет, спросили о самом тяжелом переживании за весь период оккупации, я признался бы без малейших колебаний, что это были минуты, проведенные вблизи окруженного либёнжского бункера. В погожее весеннее утро я переживал мучительное чувство собственного бессилия. Всем нам известно слово «бессилие», но только тогда я познал его кошмарную сущность. Стиснув зубы, я чувствовал, как на мои глаза навертываются слезы. Нас было двое, и что мы могли сделать? Выстрелить несколько раз, пробежать несколько метров, и все.
Когда мы услышали ворчание танкеток и разрывы гранат, то отступили в сторону Домба над Пжемшей. Гитлеровцы заметили нас, заорали: «Хальт! Хальт!», открыли огонь, но своих постов не покинули и нас не преследовали.
Гарнизон либёнжского бункера сражался до конца.
Их было девять человек против сотен солдат и восьми танков. Они не сдались. Сначала они надеялись, что прекрасно замаскированный бункер гитлеровцы так и не обнаружат. Уже несколько раз за последние месяцы немцы прочесывали лес, но безуспешно.
К сожалению, на этот раз в дело были пущены полицейские собаки. И теперь оставалось защищаться до последнего патрона.
Рапорт катовицкого гестапо от 11 мая 1944 года доносил:
«По информации конфиденциальных лиц (Ф-Маннмельдунген) и после тщательного расследования установлено, что так называемая банда «Болека» (Болекбанде), которая с весны 1943 года бесчинствовала в районе Хжановском и прилегающих районах, совершая многочисленные убийства, диверсионные акты, особенно на железнодорожных перегонах, грабительские нападения и кражи со взломами, имела свою базу в квадрате карты 696 поблизости от Либёнжа Хжановского района. В качестве укрытия банде служила выкопанная под землей нора (Юнгвильдвонунг), площадью около 25 квадратных метров, необычайно тщательно замаскированная и трудная для распознавания.
6 мая 1944 года солдаты окружили соответствующий участок леса, а затем, поскольку укрытия банды на основе полученной от конфиденциальных лиц информации обнаружить не удалось, тщательно обыскали местность. Благодаря очень детальному поиску (простукивание земли) был найден хорошо замаскированный вход в убежище (60?60). Бандиты, заметив, что они обнаружены, тут же открыли огонь и попытались бежать. Двум из них удалось покинуть бункер и обратиться в бегство, но они были застрелены солдатами, заранее расставленными вокруг всего участка. Третий при помощи пистолета калибра 0,8 пытался пробить себе путь к отступлению, но был убит выстрелом в голову одним из гестаповцев.
Оставшиеся в бункере бандиты не реагировали на призыв сложить оружие и продолжали стрелять. Их забросали гранатами, дымовыми и обычными, а затем парализовали их действие при помощи специального заряда взрывчатых веществ…
Главарь банды Станислав Баран, кличка «Болек», родившийся 18.VIII. 1908 г. в Хжанове, имел пистолет 0,8 с длинным стволом и был застрелен в порядке обороны, когда он выходил из укрытия. Баран был начальником штаба «Армии Людовой» Верхне- и Нижнесилезского округа. Его бандитская группа относилась к числу самых опасных, поскольку состояла исключительно из коммунистов-фанатиков, каждому из которых впоследствии готовилась роль самостоятельного руководства бандой или группой «Армии Людовой».
В гестаповском рапорте перечисляются далее защитники бункера, по список составили гитлеровцы главным образом по показаниям раненых, а те ради спасения семей товарищей приводили неверные данные. Фактически список этот должен был выглядеть следующим образом:
1. Станислав Баран, кл. «Болек», род. 18.XI. 1906 г. в Либёнже Малом, повят Хжанов.
2. Бронислав Пежхала, кл. «Збышек», род. 3.IX. 1923 г.
3. Юзеф Дудек, кл. «Виктор», род. 22.II. 1923 г.
4. Томаш Заяс, кл. «Лойзик», род. 18.IX. 1909 г.
5. Юзеф Шалёнек, кл. «Валек», род. 8.V. 1904 г.
6. Ян Чубая, кл. «Антек», род. 10.IX. 1914 г.
7. Винцентий Познаньский, кл. «Адам», род. 1.IV. 1908 г.
8. Роман Трыбусь, кл. «Зыгмунт», род 3.II. 1912 г.
9. Юзеф Генборский, кл. «Куна», род. 19.XI. 1922 г.
Отправленные в Освенцим раненые были там скоро убиты.
В захваченном бункере гитлеровцы нашли несколько пистолетов, револьвер, пять двустволок, взрывчатые вещества, ручные гранаты, ключи для развинчивания рельсов, запасы продовольствия, 1000 марок, различные газеты и инструкции, семь печатей ППР и Армии Людовой, а также дневник отряда имени Я. Домбровского.
Убитых аловцев гитлеровцы сфотографировали. Тела их были выставлены для опознания жителями Либёнжа и Бычины. До сего дня матери и жены убитых с ужасом вспоминают минуты, когда они увидели изуродованные тела своих близких. Они не могли выдать свои чувства в присутствии гестаповцев. Признаться в родственной связи с убитыми означало подвергнуть себя самым страшным репрессиям. Семьи убитых и жители Либёнжа выдержали этот трудный экзамен.
Погибли самые самоотверженные и опытные солдаты. За их смерть враг нам еще дорого заплатит.
Целый день просидели мы в лесу возле Домба над Пжемшей, в нескольких километрах от ликвидированного бункера. Мы были страшно угнетены и только изредка обменивались словами. Сидевший рядом со мною «Вицек» был потрясен до глубины души. В бункере находились также его ребята из бычинской группы. Он очень гордился ими и всегда старался, чтобы они выделялись дисциплиной, храбростью, подтянутостью и внешним обликом.
— Помнишь «Куну»? Мне его, пожалуй, больше всего будет недоставать.
«Куну» забыть невозможно. Еще будучи «легальным», он разбил себе молотком палец, чтобы получить у врача освобождение от работы и пойти с нами на операцию. Придя на место сбора с завязанным пальцем, он уверял нас, что больная рука ничуть ему не помешает. У него была большая семья, и однажды перед выходом на задание он обратился ко мне с просьбой в случае его гибели изуродовать ему лицо до неузнаваемости. Этим он хотел уберечь своих близких от репрессий. Радость, злость, восхищение или удивление он выражал каким-то неслыханным ругательством — «курдемоль». Веселый парень, обладавший лучшим голосом в отряде, он часто напевал, из-за чего получил несколько прозвищ — «Кепура», «Соловей», «Ангелок», «Хорист». После ранения в Бычине он быстро выздоровел и вернулся в отряд, как и прежде полный энтузиазма и оптимизма, которых хватило бы на троих. Голова у него была вечно занята будущим, он постоянно думал об освобождении и пытался представить жизнь в уже свободной Польше.
О смерти Романа Трыбуся — «Зыгмунта» я решил сам поговорить с его семьей. Я знал его отца, старого активиста ППС — Левой, который уже несколько лет был прикован к постели, но вся его семья — жена, дочь, два сына — были участниками подполья. Роман состоял вначале в одной из «легальных» групп, по все время рвался в лес. Его поддерживал отец, и я в конце концов поддался их уговорам и принял Романа в отряд. Теперь я представлял себе отчаяние отца. Не знал я, что этот болезненный человек поступит совершенно неожиданно и попросит принять в отряд второго его сына — Владислава. В отряде Владислав взял себе подпольную кличку брата и вскоре стал командиром либёнжской группы.
Товарищи в бункере у Высоки Бжега уже знали о нанесенном нам ударе и боялись, что мы погибли вместе со всеми. Наше появление было неожиданным, и они искренне нам радовались. Однако радость эта была непродолжительной… Всех мучила боль и отчаяние, вызванное гибелью товарищей, и вопрос: что же будет дальше? До утра в бункере никто не сомкнул глаз. Мучил вопрос: от кого узнали гитлеровцы о расположении бункера? Они действовали наверняка и сразу же окружили нужный участок либёнжского леса.
В ту памятную ночь было решено: мстить. Гитлеровцы, которые хвалились, что ликвидировали всю «коммунистическую банду», и надеялись, что теперь здесь воцарится покой, должны были горько разочароваться в своих надеждах.
На следующую ночь вместе с группой партизан я вышел из бункера. Укрытие мы замаскировали, так как в ближайшие дни не собирались им пользоваться.
Мы отправились в Либёнж. До сих пор мы старались избегать активных действий вблизи либёнжского отряда. А теперь мы решили отомстить на отрезке железнодорожного пути между Либёнжем и Хелмеком. Нетрудно себе представить, с какой яростью чиновникам катовицкого гестапо, только что доложившим о полной ликвидации «банды», пришлось писать рапорт следующего содержания:
«В ночь с 8 на 9 мая 1944 года около 1 ч. 45 мин. был пущен под откос поезд № СФ-95, везущий немецких солдат из отпуска, на километре 359-1 между Либёнжем и Хелмеком, путем развинчивания и расстыковки железнодорожного рельса…»
После этой диверсии мы провели день в Бычинском лесу, а ночью снова двинулись к Либёнжу. Нашей целью был на этот раз продовольственный магазин в центре селения, у костела. Без особого труда мы попали внутрь, забрали необходимое нам и то, что пригодилось бы для обмена, а остальное уничтожили.
На обратном пути в Бычинские леса нам пришлось переходить железнодорожное полотно неподалеку от того места, где прошлой ночью мы пустили под откос паровоз. Дозор из двух человек, шедший впереди отряда, натолкнулся на баншутцев. Завязалась ожесточенная перестрелка. На помощь немцам уже спешили другие. Нам пришлось отступить, бросив при этом большую часть конфискованных товаров.
Мы остановились в небольшой рощице под Бычиной, у самых первых построек, где нас меньше всего ожидали. Мы по опыту знали, что в таких случаях немцы подымали на ноги весь район и тщательно выслеживали нас по лесам. А тем временем мы весь день провели у самых домов. До нас доносились разговоры жителей, крик детей, обычный гомон домашней жизни. Только куры наткнулись на наше укрытие. Час спустя они настолько привыкли к виду полутора десятка спокойно сидевших людей, что бесцеремонно копались у нас под ногами. У ребят руки чесались свернуть голову хоть одной из них. Куриный бульон — редкое лакомство в отряде.
С наступлением ночи весь отряд двинулся в сторону Либёнжа. На этот раз нашей задачей снова была диверсия на железной дороге.
«Кропка» и трое аловцев, разувшись, вышли на насыпь. Остальные вместе со мной прикрывали их с обеих сторон. Они справились довольно быстро и вернулись к нам.
Ночь была безлунная и звездная. На линии со стороны Хжанова мы заметили свет фонаря. Минуту спустя послышался звук шагов. Стражники медленно приближались, держась на небольшом расстоянии друг от друга. По одной стороне насыпи шло двое, по другой — трое. Они осматривали рельсы, через определенные промежутки освещая их фонариками, и обнаружили ловушку. Ночную тишину прорезал резкий свисток. Они оповещали соседние посты и звали на помощь. Ждать больше было нечего, и мы открыли огонь. Один из стражников пошатнулся и упал. Остальные, беспорядочно отстреливаясь, укрылись между шпалами. Свисток и выстрелы привлекли сюда других стражников. Вскоре со стороны Хжанова их прибежало восемь человек, и сразу же поднялась пальба. Мы тем временем пробрались через небольшой водоотвод под насыпью на другую сторону и, зайдя немцам в тыл, ударили залпом. Немцы вскочили и бросились на противоположную сторону насыпи. Но прежде чем они успели снова упасть на землю, ударил автомат «Вицека». Стоны свидетельствовали о том, что очередь была меткой. Скрывшиеся за насыпью немцы отчаянно отстреливались. Было ясно, что уже подняты по тревоге посты и движение поездов приостановлено, поэтому мы отступили сначала к Хжанову, а пройдя несколько сот метров, повернули к Высоки Бжегу.
Через два дня в бункере появился «Личко». Вид его не предвещал ничего хорошего. Он мрачно тер свой вздернутый нос.
— Ну, говори же, черт бы тебя побрал, — не выдержал я.
Оказалось, что накануне вечером ментковский отряд был окружен значительными силами полиции и вермахта в районе развалин липовецкого замка. Окружение произошло быстро и внезапно, так что и речи не могло быть о том, чтобы вырваться незаметно. Попробовали единственный способ спасения — пошли на прорыв полицейского кордона. В бою пали «Тадек» — Францишек Косовский и два советских солдата, которые в конце зимы бежали из освенцимского лагеря. Остальным, то есть «Казеку» — Станиславу Бебаку и «Мариану» — Роману Сове удалось прорваться сквозь кольцо. Адам Пайонк был тогда за линией оцепления.
У всех нас перед глазами так и стоял «Тадек», страстный охотник за ягодами и грибами. Ночуя в лесу на голой земле, он простудился и с тех пор неважно слышал, что его очень раздражало. Иногда мы над ним подшучивали и устраивали розыгрыши.
О павших советских партизанах мы знали мало — слишком недолго они пробыли с нами. Младшему было около 25 лет. Старший накануне гибели отмечал свой сорок пятый день рождения.
Заброшенная гитлеровцами сеть захлестывалась вокруг нас все туже и туже. Удары сыпались один за другим. И удары эти были очень точными.
— Кто-то нас предает!
В первый раз вслух было высказано то, о чем мы непрестанно думали каждый про себя. Я лихорадочно соображал, как бы не допустить паники и всеобщей подозрительности. Не знал я, что самое худшее еще впереди. Наступили черные дни для партизан. Памятный май 1944 года.