«АЛЬБИН» В РУКАХ ГЕСТАПО

«АЛЬБИН» В РУКАХ ГЕСТАПО

После всех этих событий необходимо было срочно строить бункер, в котором можно было перезимовать. Дальнейшее наше пребывание на квартирах у товарищей становилось слишком рискованным как для нас, так и для них. Прежние бункеры в Смуге и за железнодорожной станцией Либёнж не могли вместить стольких людей. Мы их использовали в качестве складов продовольствия.

Мы подыскали подходящее место. Строительство бункера зимой было делом нелегким. К счастью, в лесу слой промерзшей земли был не особенно толстым. С работой нам следовало поторапливаться. В любой день мог выпасть снег, а тогда скрыть следы нам не удалось бы.

Выбранную из котлована землю мы уносили далеко от места строительства и выбрасывали ее в ручейки, рассыпали среди кустов, заполняли ею впадины. Когда котлован был готов, мы укрепили стены кругляками.

Самой трудной частью работы был потолок, настилаемый из крепких, специально срубленных стволов. На них положили слой толя и досок, а потом — слой земли. Бункер тщательно замаскировали: землю посыпали хвоей, посадили кустарник и мелкие деревца. В потолке был люк для входа, так тщательно замаскированный дерном, что даже самый опытный глаз не мог бы определить, что здесь находится укрытие для людей.

Внутри, под низким потолком, о который мы не раз стукались головами, находились наши спальные места. Вместо матрасов нам служили тоненькие березовые веточки, прикрытые одеялами или мешковиной. На колышках висело оружие. Напротив постелей у стены стояла железная печурка, на которой сначала «Адам», а потом «Лойзик» готовили еду. Под потолком висела карбидная или керосиновая лампа, которую мы часто заменяли свечами. Свободное пространство под стенами занимали дрова, уложенные штабелями. Дрова эти должны были быть очень сухими, чтобы давать как можно меньше дыма. Часть пространства в бункере, которую мы называли нишей, была превращена в подручный склад. Там мы держали продукты, папиросы, одежду, боеприпасы, несколько книжек и другие необходимые вещи.

В бункере день был ночью, а ночь становилась днем. Кухня могла работать только после наступления темноты.

Условия жизни в бункере не способствовали гигиене. Мы страдали от насекомых, несмотря на то, что боролись с ними всеми способами. Мылись в протекающем рядом ручейке.

Перед умыванием обязательно проводили десятиминутную зарядку. Проходила она в полном молчании. Довольно странное это было зрелище, особенно зимой. Перед гимнастикой каждый клал свою рубашку на снег, так как это был один из способов избавиться от насекомых.

В бункере соблюдался строго установленный распорядок дня. После утренней гимнастики и туалета — завтрак. До обеда — занятия, на которых анализировались наши операции.

В редкие свободные часы разучивали революционные и партизанские песни. Могучий баритон «Валека» безжалостно заглушал милый дискант «Куны».

На известные революционные мелодии я часто придумывал собственные слова. Одно из стихотворений посвятил памяти нашего товарища «Струга». Песня на эти слова очень понравилась товарищам из отряда и вскоре стала нашим гимном.

Иногда экспромтом сочинял лирические стихотворения, чтение их заканчивалось откровенными беседами и признаниями, в которых немалое место уделялось девушкам. Просто диву даешься, как это от наших вздохов тесный, душный, полный недосушенных портянок бункер не свалился нам на головы.

Обсуждали мы и способы сигнализации во время операции, довольно быстро убедившись, что нормальной разговорной речи для этого явно недостаточно. Слова могли нас выдать. После долгих споров решили воспользоваться криком сорокопута «чек-чек» в качестве опознавательного сигнала. Каждому партизану и немногочисленным посвященным из числа «легальных» пришлось научиться подражать крику сорокопута. Я еще и до сих пор не разучился здорово «чекать», как мы называли между собой этот способ общения. Это искусство уберегло нас от многих неприятных неожиданностей.

Зимой условия в бункере были еще тяжелее. Любой след на снегу мог выдать нас. Но мы и с этим справились. Наш зимний бункер был выстроен в лесу в ста метрах от главного пути из Либёнжа в Бычину. Местные жители протоптали тропинку в снегу, которая пересекала небольшой ручеек, почти никогда полностью не замерзавший. Через ручеек был перекинут небольшой деревянный мост. Мы соскакивали с него в воду, а потом по руслу шли в глубь леса к бункеру. Следы обрывались на тропинке. Иногда, возвращаясь с операции, мы обнаруживали, что тропинку покрыл свежевыпавший снег, тогда часть наших людей, чтобы сбить с толку немцев, протаптывала тропу между Либёнжем и Бычиной. Остальные же тем временем по ручью добирались до бункера. Зачастую снег утаптывали «легальные» товарищи, из числа тех, кто принимал участие в операции.

Однажды это делал «Альбин». Мы расстались на мостике, и «Альбин» в одиночестве пошел в сторону Бычины. Он был без оружия и без документов. Вообще, отправляясь на дело, мы перестали брать с собой документы, чтобы в случае ареста или смерти избежать опознания и не подвергать репрессиям свои семьи или тех, кто выхлопотал нам документы. «Альбин» подходил уже к первым постройкам Бычины, высматривая новые следы, как вдруг из-за крайних деревьев леса показалась группа немецких жандармов.

— Хальт! Хэнде хох!

Он остановился с поднятыми вверх руками. Бежать было опасно.

Жандармы приближались.

— Аусвайс!

«Альбин» продолжал молча стоять. Это их разъярило. Один подбежал к нему и обыскал, но ничего не нашел.

С оружием наизготовку они проводили его в деревню, завязав предварительно пиджак на голове. В пути оказалось, что один из полицейских знает польский язык. Он-то и начал допрос еще по дороге.

— Ты бандит? Признавайся!

«Альбин» категорически отрицал это.

— Нет?

— Нет, — решительно повторил «Альбин».

Под ударами прикладов и кованых сапог он потерял сознание. Очнулся лежа на снегу. Ему приказали сесть в сани. Снова задавали вопросы, по уже больше не били. «Фамилия, где живешь, где работаешь, что делал в лесу?» и тому подобное.

Он понимал, что от первых ответов зависит его жизнь и жизнь других. Он назвал свою настоящую фамилию, место работы, место жительства. А в лесу, заявил он, я оказался в эту пору, направляясь к хорошеньким девушкам в Бычине, куда шел поразвлечься. Этой линии он держался и в участке. Показания его проверили, они соответствовали действительности, но фашисты продолжали относиться к нему с недоверием. Его перевезли в Хжанов, где отдали в руки более натренированных специалистов. Там гитлеровцам повезло немного больше — так по крайней мере они считали. Когда «Альбин» в полубессознательном состоянии продолжал отпираться от какого бы то ни было знакомства с партизанами, вошел Либера, полицейский из Либёнжа. С минуту он внимательно приглядывался к избитому заключенному, внезапно рожа его просияла.

Обращаясь к гестаповцу, он сказал:

— Это сосед разыскиваемого Валаха.

Гестаповца заинтересовало это известие, и он тут же засыпал «Альбина» лавиной вопросов. Ответы «Альбина» его не удовлетворили, но вместо избиения он решил испытать другой метод.

— Так, значит, ты говоришь, что не видел Валаха уже несколько лет?

— Не видел, господин комендант.

— А если бы увидел, то сказал бы нам?

Вопрос этот в первую минуту ошеломил «Альбина». Но тут же он сообразил: немцы хотят заполучить его в помощники. Предлагают ему сотрудничество. Он ухватился за этот шанс спасти жизнь. Однако сделал вид, что раздумывает. Слишком поспешное согласие могло возбудить подозрения. Гестаповец терпеливо ждал.

— Так точно, господин комендант, — ответил он наконец, — я сказал бы вам.

— Выбирай — либо Освенцим, откуда ты выйдешь только через трубу, либо ты поможешь нам поймать Валаха. Будешь следить за его домом и докладывать нам обо всем.

Ему дали подписать какие-то заранее заполненные бланки. Он даже не спрашивал, что подписывает. Получив инструкцию, о чем и кому он должен поставлять информацию, «Альбин» на следующий день был выпущен из полицейского участка в Хжанове.

Радость от вновь обретенной свободы заглушала боль. Совесть его не мучила, ведь он пошел на военную хитрость. У него даже и в мыслях не было, что можно в самом деле предать. Подлечившись немного дома, он при первой же встрече рассказал мне обо всем.

«Альбина» я знал с детства и мог ему доверять. Я считал, что при создавшемся положении его место в отряде. Товарищи согласились со мной, и «Альбин» расстался с «легальным» образом жизни.