В застенках гестапо

В застенках гестапо

В начале 1930-х годов астрология в Германии была не столь популярна, как сейчас, но именно тогда она была на высоте. Непредубежденный сотрудник английской секретной службы — уже после 1945 года, стало быть, после знакомства со многими астрологическими досье из архивов гестапо — отмечал, что астрология в Германии 1930-х годов достигла значительных успехов, а потому он не может понять, почему нацизм отвернулся от своих квалифицированных астрологов. Даже тот факт, что видные его представители, такие как Рудольф Гесс, Генрих Гиммлер и Вальтер Шелленберг, если называть немногих, прибегали к помощи астрологии, не способен изменить к ней официального отношения. Вскоре после 1933 года во многих немецких землях на астрологическую практику был наложен запрет. В других местах, как, например, в моем родном Гамбурге, развернутая против астрологов кампания отпугивала клиентов. Такой оборот событий поставил меня в бедственное положение. Практически каждый из моих немногих «крупных» клиентов или переметнулся в другой лагерь, или, опасаясь политических последствий, старался от меня держаться подальше. Ну а мелкие клиенты были попросту запутаны. Из прежней клиентуры у меня сохранилось лишь несколько евреев, которые подвергались еще большим преследованиям, чем астрологи. Таким образом, астрология обретала ауру эзотерической доктрины. Она была низведена до процветавшего в подполье ремесла, о котором никто не отваживался упоминать публично. Мне повезло хотя бы в том, что принц Георг Заксен-Мейнинген, тесть Отто фон Габсбурга, все еще обращался ко мне за советами. Он быстро поладил с новыми властями и благодаря своему положению мог себе позволить поддерживать связь со мной.

Но эти перемены были лишь предвестием тех невзгод, которые обрушились на меня несколько лет спустя. По мере того как разрасталась моя астрологическая практика, мне приходилось отказываться от творческой деятельности, и вот теперь мое существование вдруг оказалось под угрозой. Астролог не медик. Его знания и опыт не освобождают его от собственной судьбы. Тот факт, что я сумел выжить, возможно, объясняется тем, что я знал об ожидавших меня впереди злоключениях и напастях: арест, тюрьма и концлагерь Фюльсбюттель, еще один концлагерь, «филиал» Равенсбрюка в поместье Гарцвальд и, наконец, Генрих Гиммлер и его приближенные, на которых я должен был работать под страхом смерти.

В июне 1941 года, месяц спустя после полета Гесса в Шотландию, меня тоже забрали в гестапо. Подручные Гиммлера производили аресты обычно на рассвете. Я лежал с открытыми глазами, когда где-то между тремя и четырьмя часами утра раздался звонок. Я открыл дверь, и четверо гестаповцев ворвались в квартиру. Они вверх дном перевернули комнаты, привели в беспорядок мои книги, папки, картотеки. Затем мне было велено одеться, после чего меня отвезли в Фюльсбюттель, тогда это была следственная тюрьма и концлагерь одновременно. Шла война, гестапо становилось все бесцеремоннее. Меня подвергали изнурительным допросам. Допытывались, не знаю ли я людей, составляющих универсальные гороскопы, — иначе говоря, гороскопы целых народов, групп или движений, в отличие от индивидуальных гороскопов, — и в какой мере я сведущ в оккультных науках.

Обращались со мной бесчеловечно. Вопрос о соблюдении законных прав подследственного даже не возникал. Мне не разрешили воспользоваться помощью адвоката и ежедневно, вместе с другими заключенными, выводили на каторжные работы. Послабление пришло, когда охранники проведали, что я астролог. Пока другие заключенные расчищали завалы после бомбежек, меня отводили в сторону и начинали расспрашивать об астрологии. Я посиживал в кустах в окружении эсэсовцев, которые нередко просили меня заглянуть в их будущее.

Многие от нацистов пострадали несравненно больше, чем я. Поэтому не стану подробно описывать свои бедствия. Скажу только, что заключение в Фюльсбюттеле для меня было тягостным. Я был вконец измотан допросами и физически сломлен. К тому же ничего не знал о своей семье. Мне пришлось оставить жену, дочь и младшего сына без средств к существованию. Мой старший сын был в армии, и о нем я тоже ничего не знал. При таком положении дел казалось маловероятным, чтобы немногие из оставшихся у меня клиентов сохранили бы веру в меня. Тем более я был удивлен, узнав, что сразу после моего ареста жена стала получать помощь из разных источников. В одном случае знакомый оплатил заказ, о котором я даже не слышал. Словом, моя семья была избавлена от нищеты. Но тогда я этого не знал, а потому дни и недели в моем заточении тянулись в волнениях и неизвестности.

На четвертый месяц меня освободили, причем так же внезапно, как когда-то арестовали. Но сначала я должен был пообещать больше никогда не заниматься астрологией. С этого момента за мной была установлена слежка.

Когда на исходе лета 1941 года передо мной открылись ворота Фюльсбюттеля, я, можно сказать, получил строго ограниченную дозу свободы. В то время я не мог себе представить, что то самое гестапо, которое лишило меня средств к существованию и которое так жестоко обошлось со мной, вскоре по приказу свыше заставит меня работать на себя. Те же люди, что запретили мне заниматься любимым делом, несколько месяцев спустя завалят меня заказами, исходящими от вожаков СС. Но пока передо мной вставали совсем иные проблемы. Заниматься астрологией мне запретили, и вряд ли я, противник режима, мог рассчитывать получить заказы как художник и скульптор. На что мне было жить? Со дня на день я ожидал повестки, чтобы явиться на какое-то оборонное предприятие в качестве разнорабочего.

Вскоре после освобождения из лагеря ко мне зашел один из моих бывших клиентов, химик и фабрикант по фамилии Циммерман. Он предложил мне место и скромное жалованье на своем предприятии. Позднее я выяснил, что именно Циммерман способствовал моему освобождению ИЗ тюрьмы. Он поддерживал тесные связи с СС, а потому пользовался значительным влиянием. В лаборатории Циммермана разрабатывался метод иррадиации молока, после чего оно обретало новое качество, предупреждавшее заболевание рахитом. Циммерман считал свой проект весьма прибыльным. Но все его попытки поставлять на рынок облученное молоко для детей наталкивались на препятствия со стороны его конкурентов — представителей фармацевтической промышленности, опасавшихся, что новый метод обесценит их собственную продукцию.

С установлением диктатуры вся экономика оказалась под единым контролем, и потому было очень важно для любого нового начинания получить поддержку и одобрение правительства, тем более в условиях военного времени, при строжайшем распределении всех ресурсов. Вполне возможно, Циммерман рассчитывал протолкнуть свой молочный проект, преподнеся вождям СС какой-нибудь особенный подарок. А если так, то этим подарком вполне мог оказаться я. То, что со стороны представлялось дружеским поступком моего бывшего клиента, на самом деле было тонко продуманным планом. Гестапо понимало, пока я нахожусь под опекой Циммермана, я остаюсь в поле их зрения. И наоборот, Циммерман мог быть уверен, что, предоставляя мне работу, он оказывает услугу и гестапо. Хотя в ту пору я об этом не догадывался, но должность, предложенная мне в лаборатории иррадиации молока, почти наверняка была предлогом. В моей жизни намечался новый, совершенно неожиданный поворот.

В марте 1942-го, полгода спустя после освобождения из Фюльсбюттеля, мне было предписано покинуть предприятие Циммермана и отправиться в некий берлинский институт, о котором я прежде ничего не слышал. А рекомендовал меня туда мой друг, нюрнбергский астроном и астролог доктор Вильгельм Гартман.

Я приехал в Берлин и явился в институт, находившийся в ведении военно-морского штаба. С начала войны такого рода институты создавались армией, флотом, военно-воздушными силами с единственной целью проверять любые открытия и предложения, поступавшие от частных лиц, — все, что могло бы внести ощутимый вклад в военные мероприятия. В Берлине я с удивлением узнал, что вожди нацистов предложили использовать эти «исследовательские центры» для овладения не только естественными, но и сверхъестественными силами природы. Все интеллектуальные, естественные и сверхъестественные источники энергии — от современных технологий до средневековой черной магии, от учения Пифагора до заклинаний Фаустовской пентаграммой — должны были служить для победы Германии.

Возглавлял этот секретный исследовательский центр капитан ВМС. Под его началом собралась довольно странная компания, были там спириты и медиумы, экстрасенсы и маятниковеды (род лозоискательства, когда вместо прутика лозы используется маятник), знатоки таттвы (индийская теория маятника), астрологи и астрономы, математики, эксперты по баллистике.

От ВМС институт получил задание: с помощью маятников и прочих параштуковин научиться обнаруживать на морях местонахождение конвоев, чтобы немецкие подводные лодки с большим успехом могли бы их пускать ко дну. Изо дня в день укротители маятников, сидя на корточках, держали руки над морскими картами. Разумеется, результаты были плачевны. Что бы вы ни думали о феномене оккультизма, было бы просто смешно ожидать, чтобы неведомый нам мир был взят дилетантским наскоком и затем использован в военных целях. Даже в тех случаях, когда появлялся хоть какой-то проблеск успеха, не делалось никаких попыток осмыслить достигнутое и закрепить его системой и методикой.

Одним из сотрудников институт был отставной архитектор из Зальцбурга по имени Страниак, изысканный барин лет шестидесяти, проявлявший определенные способности при работе с маятником. Он был убежден, что его таланты истинны, и, хотя он имел несчастье быть автором книжонки под названием «Восемь природных сил», не производил впечатление шарлатана. Страниак, посмотрев на фотографию какого-нибудь корабля, брался указать его точное местонахождение на карте. Сотрудники Адмиралтейства посетили его в Зальцбурге и показали фотографии «Бисмарка» и «Принца Евгения». С помощью своего маятника Страниак действительно установил местонахождение этих двух кораблей.

Прежде Страниак за свои способности подвергался преследованиям со стороны гестапо. Теперь же благодаря им он оказался в исследовательском институте в Берлине вместе со своим инструментарием и бумагами. Морское ведомство намеревалось с его помощью поставить эксперименты. Доктор Гартман также был откомандирован в Берлин с тем, чтобы, проследив за движением маятника Страниака, попытаться установить возможные колебания и отклонения маятника на рассвете, в полдень, на закате, в полнолуние и новолуние. Тогда же свои способности демонстрировали и другие экстрасенсы.

Поскольку Страниак представлял собой совершенно необычный случай, для него был придуман особый эксперимент. Небольшой металлический брусок на несколько секунд клали на большой лист бумаги. На это время Страниака просили удалиться из комнаты, а затем приводили обратно. На листе бумаги не оставалось ни малейших следов, где только что лежал металлический брусочек. И все же Страниак точно указывал это место, причем то же самое он мог делать, находясь в соседней комнате, используя такой же лист бумаги.

Берлинскому институту лучевой энергии, работавшему исключительно по научной методике, было предложено проверить поразительные достижения исследовательского центра при морском ведомстве. Сотрудники научного института, понятно, с предубеждением относились к заклинателям маятников и прочим оккультным курьезам. Первый же пробный эксперимент, который они провели, для Страниака закончился провалом. В течение многих недель он неизменно показывал блестящие результаты, а тут потерпел неудачу.

Мои контакты с морским исследовательским учреждением совпали с захватом японцами Гонконга. Во время этой операции японские солдаты закрывали своими телами амбразуры дотов. Благодаря такому самопожертвованию даже надежно укрепленные районы Гонконга были быстро захвачены. И вот в качестве знатока Веданты и буддийской йоги я должен был представить свои соображения относительно программы воспитания воинов с тем, чтобы внушить немецким солдатам дух дзен-буддизма, которым вдохновлялись японцы.

Между тем Страниак заболел и стал быстро терять свои способности. И другие заклинатели маятника оказались в столь же незавидном положении. Рабочий день был долгим, изнурительным. Люди становились раздражительными. Доктор Гартман предложил руководителю института сменить обстановку. Гартман полагал, что во многих срывах и сбоях виновата атмосфера Берлина, пагубно действующая на его чувствительных сотрудников. «Переведите свой институт в горы или к морю, — говорил он. — Уверен, морской воздуx и солнце пойдут им на пользу, они станут работать лучше». Его совет был принят, и в начале лета институт переехал на остров Зальт. К тому же и рабочий день сотрудников был сокращен. Однако результаты оказались еще более плачевными, чем в Берлине.

Сегодня кому-то может показаться невероятным, что подобный институт мог возникнуть под эгидой ВМС. На самом же деле идея такого «исследовательского центра» принадлежала не нацистам. У истоков ее стоял мой друг Вальтер Лохман, в 1920-х годах работавший в военно-морском ведомстве. После войны и другие страны открывали у себя такие институты. Хотя об этом мало что известно, с уверенностью можно сказать, что в Англии, США, Японии, а возможно, и в Советском Союзе существовали подобные центры.

Позже доктор Гартман возобновил свое сотрудничество с люфтваффе, а меня вновь отослали в распоряжение Циммермана в Гамбург. По крайней мере это означало, что я возвращаюсь домой. Вскоре, однако, мне пришлось выполнять задания куда более странные и опасные, от которых невозможно было отказаться.