Глава 12, в которой мне приходится вернуться и одолжить несколько сотен долларов Керри Пэкеру, поскольку у него настали сложные времена

Глава 12,

в которой мне приходится вернуться и одолжить несколько сотен долларов Керри Пэкеру, поскольку у него настали сложные времена

Брэд так и не смирился с моим уходом. Я уволился, освободил свое рабочее место, забрал все свои документы и отправился на другой конец света, но он продолжал напоминать мне, что я вернусь – просто сам этого пока не осознаю. Как всегда, он оказался прав. Он знал, что я нуждаюсь в «Ральфе», даже тогда, когда я сам не понимал этого.

Я обещал заменить Брэда, если ему вдруг придется на длительное время уехать в Европу. При этом я не верил, что он когда-нибудь сдвинется с места, потому что он не любил чужие страны. Он любил посидеть на солнышке в компании с бутылкой шардоне и маринованным мясом, жарящимся на огне.

Но Брэд получил повышение. Ник теперь издавал журналы для женщин и детей, а Брэду достались «Пипл», «Пикчер», а вскоре и «Ральф». Кроме этого, он курировал все спортивные и автомобильные журналы, среди которых были «Колеса», «Мотор» и «4x4 Австралия». Брэд оправил мне в Бразилию электронное письмо, где обещал должность главного редактора, но я не хотел быть главным редактором. Я лежал на пляже Рио-де-Жанейро, смотрел, как красивые люди раздеваются догола на карнавале, писал отвратительный роман и пил ледяное пиво из банок по одному доллару за штуку.

Тогда Брэд прислал мне еще одно письмо и сообщил, что окончательно решил отправиться в Европу и что мне пора возвращаться. Клэр тоже хотела вернуться. Я не хотел ехать домой, мне ни разу в жизни не хотелось уйти из паба, прилететь обратно в аэропорт или прекратить работу, но я дал слово, поэтому мы вернулись в Австралию. Брэд предложил нам пожить в его доме, пока он был в отъезде, но перед самым отъездом я купил крохотную однокомнатную квартиру в Розелле, которую сдавал, пока мы были в отъезде.

Я думал, что проработаю на АПО три месяца – две недели вместе с Брэдом и еще десять, пока он будет в командировке, надеялся, что мне будут платить редакторскую зарплату и ее потом хватит еще на год жизни, который я посвятил бы литературе.

Когда я переехал в новую квартиру, Клэр последовала за мной и привнесла в мою жизнь несколько дополнительных удобств, которые я обычно доверял профессионалам. К их числу относились готовка еды, которую я поручал поварам китайского ресторана «Лап Тонг Тай», и стирка одежды, за которую отвечала прачечная в Бёрчгроуве. Но перед приготовлением еды было необходимо сходить в магазин. Она составила список вещей, «совершенно необходимых» для обустройства домашней кухни. На первом месте стояли «хлебные крошки». Я даже не знал, что они считаются продуктом питания, и был уверен, что они относятся к отходам, и уж совершенно точно я никогда их не ел. Что там дальше по списку? Рыбья чешуя? Нет, чехлы для одежды. Чехлы вошли в категорию товаров, которые «мы тоже могли купить, раз уж идем в супермаркет». Мне бы никогда не пришло в голову покупать чехол для одежды. Я думал, что их выдают в прачечной. Зачем покупать что-то, чего у всех – и даже у меня – и так в избытке? На покупки ушло почти двести долларов, но, к моему удивлению, купленного едва хватило на три раза. Вернувшись домой, мы все распихали по ящикам. Даже пакеты. У каждой женщины, которую я знал, непременно был стратегический запас полиэтиленовых пакетов, как будто все они опасались, что пакеты скоро перестанут выпускать. Они выдаются бесплатно, с каждым днем их становится все больше и больше, и пространство, которое они занимают, обратно пропорционально степени удовольствия от обладания ими – но тетки от пакетов без ума.

Однажды я не смог найти свою ручку и спросил, не видела ли ее Клэр.

– Она в ящике для барахла, – ответила Клэр.

Судя по всему, «ящик для барахла» находился сразу же над ящиком для полиэтиленовых пакетов. В нем лежали мои вещи. Среди прочего барахла были отвертка, фотоаппарат, крем для обуви, молоток и липкая лента. По-моему, для этого ящика больше подходило наименование «ящик для полезных вещей», хотя все попытки ввести это наименование наталкивались на жесткое сопротивление.

Я рассказал об этой истории Крису, и он заявил:

– Держу пари, это третий ящик сверху.

Так оно и было. Крис продолжал:

– В первом ящике у вас лежат ножи, во втором – большие ножи, а в третьем – твои инструменты.

Мои старые баночки из-под маринованных огурцов, заполненные мелочью, исчезли с глаз долой, и их место заняли поваренные книги. Но хуже всего было то, что Клэр втайне добавляла в банки монеты по два доллара. Двухдолларовые монеты нельзя кидать в банку из-под огурцов! Господи боже мой, прошло всего два года, с тех пор как туда изредка стали попадать монетки по одному доллару. Клэр заставила полки очень полезными и экономящими время устройствами вроде соковыжималки, которая полностью устраняла трудоемкий процесс переливания сока из картонной коробки в стакан. Эта работа была разбита на несколько более простых составляющих: выбираешь апельсин – разрезаешь апельсин – выжимаешь из него сок. Повторить четыре раза.

Моя диета незначительно улучшилась, но в целом осталась без изменений. Клэр научилась готовить фирменные салаты «Лан Тонга» лучше, чем в ресторане. Что же касается одежды, то несколько первых попыток гладить мои рубашки потерпели полное фиаско. Эта часть работы вернулась к профессионалам.

Журналы Брэда переехали на новое место – в «Стоклэнд-хаус» на Каслрид-роуд, напротив заднего входа на Парк-стрит. Это здание было чище, но лифты по-прежнему отличались эксцентричностью. Вместе с нами переехал и женский отдел, и журналисты «Пикчер» и «Пипл» почувствовали воображаемое презрение со стороны лесбийской части издательства.

Я вернулся к своим обязанностям и вскоре обнаружил, что Брэд обманул меня – он не спешил оставить свой пост, потом я вспомнил, что он даже не обещал сделать этого. На самом деле он просто съездил в Великобританию, Францию и Италию на три недели и еще две недели посвятил отдыху в компании с винцом и шашлычком.

Итак, мне не следовало рассчитывать на сказочные богатства, которые я сам себе наобещал, но все-таки было приятно вернуться в АПО. Разум кипел от переполнявших его все эти девять месяцев нереализованных идей, которые явились ко мне незваными гостями. Я чувствовал себя совершенно свободным, потому что брат теперь жил вместе с Джо.

Я не знал, чем именно займусь, но верил, что у меня все получится.

«Пипл» и «Пикчер» были в опасности. Цензорский комитет издал в 1999 году новые рекомендации, в соответствии с которыми АПО приняло решение перейти к так называемой политике «единственной складки».

Цензоры постановили, что в свободно продающемся журнале можно печатать изображение женской груди, лобковой области и полового члена в расслабленном состоянии, но теперь каждая фотография могла быть запрещена, если имела «яркий генитальный акцент» или была «сексуального характера с изображением половых органов». На практике это означало, что расслабленный половой член можно показывать во всей его красе, но если на фотографии виднелись малые половые губы, то их следовало ретушировать. Поэтому некоторые модели были подвергнуты обязательной клиторидэктомии, а их наружные половые органы залечены до единственной складки. После этого журналы стали недостаточно откровенными и перестали выполнять одну из самых важных своих социальных функций – устранение тайны и страха.

Периодически в журналы приходили письма от женщин, которых беспокоило строение их собственных половых органов – они смущались тем, что у них было ровно в два раза больше половых губ, чем у наших моделей. Это стало основанием для новой волны противостояния, в котором «Пипл» и «Пикчер» выступали в качестве защитников истинного образа женского тела и утверждали, что дискриминационные цензорские установки смущали женскую часть населения.

АПО продолжало борьбу, потому что цензоры занимали явно более жесткую позицию именно по отношению к его журналам: им запрещалось иметь на своей обложке даже намек на ареолу соска, тогда как импортная «Афиша» и «художественные» журналы вроде «Блэк энд уайт» могли печатать там женщин с обнаженной грудью. Все было в порядке, если только соски не предназначались рабочему классу.

Цензорский комитет запретил использование на обложках слов вроде «задница», «мохнатка» или «трахать», а также «стояк», «корень» или «лобок». Запретили использовать даже слово «нунга» – неологизм, введенный в общее употребление журналом «Секстра», потому что, хотя цензоры и не знали наверняка, что именно оно обозначало, они догадывались, в каком значении его использовали в журнале.

Тогда же цензорский комитет предпринял идиотскую попытку заставить «Австралийский женский форум» несколько приглушить яркость сексуальных фантазий в письмах их читателей, что в конечном счете способствовало закрытию журнала. (Хелен Внук, последний редактор «Форума», подробно описывает хронику противостояния с цензорами в своей книге «Оторванные».)

В некоторых штатах «Пипл» и «Пикчер» присвоили первую категорию, после чего их стали продавать только в непрозрачных полиэтиленовых пакетах, через которые было видно только название. По мере того как журналы становились чище и сложнее для восприятия, Интернет становился все грязнее, дешевле и доступнее. Любой мужчина с эрекцией и утраченным воображением скорее нашел бы удовлетворение в бесплатных картинках из киберпрост-ранства, чем в наших нейтральных моделях без сосков на обложке и влагалищ внутри.

Продажи падали, вместе с ними снижался и доход от рекламы. Бум продаж видео по почте прошел, индустрия секса по телефону, которая пришла ему на смену, вымирала. Платный секс по телефону родился как вид работы на дому. Женщина, чаще всего живущая в Мельбурне или на Золотом Побережье, работала в комфортных условиях собственной квартиры, пока мужчина на другом конце провода мастурбировал в комфортных условиях своего жилища. Если женщина шла за покупками или обедала, мужчине приходилось подождать.

Технология номера 0055 впервые появилась в начале девяностых. Там чаще всего использовали магнитофонные записи разговоров о сексе, но звонивший мог поговорить и с настоящими женщинами. Операторы оценивали свои услуги довольно высоко – четыре доллара в минуту, – и итоговая сумма приходила абоненту вместе с телефонным счетом за месяц. Подобные конторы росли и развивались, принимали на работу все больше старушек, которые косили под молодых, толстые косили под тонких, уставшие – под возбужденных, и все как одна в деталях описывали свое нижнее белье и рассказывали, как они хотели орального секса. Телефонные центры раз и навсегда вывели из игры домашние линии, потому что в центрах ни один звонок не оставался без ответа. Даже если все работницы были заняты, система автоматически переключала звонившего какой-нибудь женщине.

Секс по телефону был пороком без жертвы, безопасной проституцией в эру СПИДа, но его очень часто критиковали люди, которым больше нечем было заняться. Независимый сенатор Брайан Харрадин сказал, что поддержит Джона Ховарда, только если правительство одобрит его систему обязательной регистрации в телефонных компаниях всех любителей домашнего онанизма. После этого услугой могли воспользоваться только обладатели специального кода и вся индустрия обвалилась в одночасье. АПО яростно боролось за своих рекламодателей и всячески пыталось представить их как совершенно необходимые организации, предоставляющие австралийским женщинам столь необходимую им занятость.

Тогда этот бизнес переместился в офшорные зоны и переключился на номера 0011. Прибыль снизилась, а в некоторых африканских государствах запретили вывоз денежных средств в Австралию. Где-то к 2000 году короткая жизнь австралийской службы секса по телефону оборвалась и наши журналы потеряли более тысячи страниц рекламы, которая стоила более двух миллионов долларов.

«Пикчер» и «Пипл» подвергались постоянному давлению. Меценат и любитель оперы Джей не очень-то сильно хотел, чтобы его имя ассоциировалось с порнографией, и стал все чаще задавать риторические вопросы вроде «А не пора ли нам прикрыть эту лавочку? А не прикупить ли нам в придачу к этим журналам парочку публичных домов?». Он был бы рад продать издания, несмотря на то что они до сих пор приносили прибыль. Но ни один человек с деньгами, достаточным опытом и энтузиазмом не продемонстрировал желание продолжить этот бизнес.

Сами журналы были уже не те, что раньше. Никто не мог справляться с обязанностями редактора «Пикчер» лучше Брэда, а неповторимый дух журналистики испарился сразу же после ухода Пола Туи, который в 1999 году перешел в журнал «Австралиец».

АПО пришлось пережить небольшой внутренний скандал, причиной которого стала ошибка с подписными индексами: несколько сотен подписчиков журнала для молодых родителей «Практическое воспитание» получили вместо него «Пикчер премиум», который распространялся как журнал первой категории.

В АПО говорили о судьбе «Пикчер» и «Пипл» не иначе как о «спланированном падении», в силу чего успех «Ральфа» приобрел особое значение как для Брэда, так и для всей компании. Карл отдал журналу всего себя. Он пригласил новых авторов, создал фантастическую колонку Ивонны Фирмин, которая вскоре стала самой популярной в журнале, начал выпускать ежегодное приложение «Секс и деньги». Ему часто бывало нелегко, например, когда Софи Фолкнер – модель, прославившая бюстгальтеры «Вандербра», – в последний момент отказалась сниматься, поэтому для майской обложки 2000 года Карлу пришлось использовать сомнительного качества рекламную фотографию. Я вернулся в Австралию, как раз когда вышел выпуск с Софи Фолкнер, продававшийся из рук вон плохо.

К сожалению, стремление «Ральфа» смешить читателей постепенно угасло: Карл не был очень смешным человеком – таким, каким был я. Некоторые материалы скатились до уровня бульварной прессы, содержание больше соответствовало рекламному, чем журнальному жанру. Например, Майкла Палина спросили, одинаково ли принимали его шоу зрители в Великобритании и России. Ответ на такой вопрос, очевидно, мог бы заинтересовать небольшую группу социологов, проводящих сравнительные исследования зрительских аудиторий. Это были просто слова, которыми заполняли пространство журнала – возврат к недожурналистике был неминуем. Брэд попросил Эша написать путеводитель по всем островам Южной части Тихого океана, а он побывал лишь на двух из них. Внештатный писатель, который никогда в жизни не бывал в Дубайях, сдал статью, в которой сообщал, что во всем эмирате не было ночной жизни. На самом же деле там есть больше трех сотен баров, и однажды я переползал из одного в другой до трех ночи.

АПО отказалось от моей тактики одновременного выпуска журнала с «Эф-эйч-эм», позволив тем самым нашим конкурентам вновь выйти вперед по продажам. В стране оставалось несколько тысяч верных читателей мужских журналов – чаще всего «Макса» или «Джи-кью», – когда им приходи,! черед выбирать себе новый журнал, они чаще всего переходили на «Эф-эйч-эм». И мне даже не требовалось смотреть на конкурирующее издание, чтобы понять почему: было достаточно взвесить его – он вырос на тридцать две страницы, в то время как «Ральф» остался прежним. Любой читатель, зайдя в магазин и обнаружив там два похожих журнала, практически в ста процентах случаев выбрал бы тот, который был на пятнадцать процентов толще.

Другой важнейшей проблемой по-прежнему оставалась Новая Зеландия. «Ральф» даже не отсылал туда столько экземпляров, сколько «Эф-эйч-эм» умудрялся продавать (мы поставляли пятнадцать тысяч, а они продавали двадцать, для этого им, вероятно, требовалось доставить туда все тридцать тысяч). Брэд взял меня на работу консультантом и пригласил на встречу с Джеем и его помощником Дэвидом Гарднером. На этом совещании я высказал предположение, что нам нужно либо поменять представителя в Новой Зеландии, либо начать выпуск специального новозеландского издания, а лучше – и то и другое. Меня попросили подумать еще, но я только и делал, что пытался найти выход из сложившейся ситуации. После встречи я отослал им по электронной почте письма, в которых признавался, что та форма, которую они избрали для общения, была мне очень неприятна. Больше Брэд никогда не приглашал меня на встречи, но мне разрешили попробовать сделать новозеландский журнал.

Брэд улетел в Лондон и оставил меня на пять недель исполняющим обязанности издателя «Ральфа», а заодно и «Пикчер» с «Пипл». Последние, как он меня заверил, могли сами о себе позаботиться, и я решил сконцентрироваться на «починке» «Ральфа». Но ни один из журналов не мог позаботиться о себе, так как в прессе началось обсуждение «единственной складки», и, улетая в Лондон, Брэд оставил меня разбираться с этой проблемой. Я даже не знал, что такая проблема существовала. Ее в действительности не было; как правило, для дизайнера не составляло труда найти изображение, на котором малые половые губы не были бы видны. Я не собирался появляться на телеэкране, потому что не хотел изображать негодование по этому поводу, а вместо себя отправил Карли. У нее хотя бы были половые губы.

Самым простым способом реанимировать журнал было поместить на обложку Анну Курникову. «Аннадзор» до сих пор оставался одним из самых популярных разделов журнала. Сотни австралийских мужчин гадали, как Анна выглядит в нижнем белье, а некоторые задумывались и о большем. Мы не могли даже рассчитывать на фотосессию с участием Анны, агенты которой, как нам казалось, должны были ненавидеть «Ральф», особенно после того как мы затеяли кампанию, чтобы отговорить ее выходить замуж за Сергея Федорова. Новое приложение «Сто одна самая сексуальная женщина мира» (на одну больше, чем у «Эф-эйч-эм») стало годовым бестселлером, поэтому я решил, что настала пора выпустить «Книгу Анны» – подборку фотографий сто одной самой сексуальной женщины мира, каждая из которых была Анной Курниковой.

Мы собрали все ее фотографии: каждый снимок из всех спортивных агентств, каждый рекламный кадр с каждым из товаров, который она рекламировала. Мы разбили их на категории и целую страницу посвятили фотографиям, где у нее была задрана юбка. Это был момент моего наивысшего взлета и моего страшнейшего падения – я служил самым низменным инстинктам самой грязной части нашей аудитории. Я понял, как много взял от Брэда.

Ни одна из фотографий не подходила по качеству для обложки. Мы купили у папарацци снимок ее лица, чем нарушили все правила издания мужских журналов (там не было плоти, спрятанной под платьем), и ретушировали его, сделав отдаленно напоминающим студийный портрет. Мы сгладили кожу, придали ей сияющий, золотистый оттенок, отбелили зубы и белки глаз, добавили цвета губам и убрали мешки из-под глаз. Мы расширили снимок книзу, чтобы получить эффект глубокого выреза, и переместили зрачки в направлении камеры (к сожалению, это удалось только с одним глазом). После того как мы усилили голубоватое свечение за спиной Анны, она больше не выглядела как человеческое существо – она превратилась в безупречную (если не считать глаз) Цифровую Анну. Наша «усовершенствованная» Курникова позднее была использована для плаката Международной социалистической партии (австралийского отделения СРП), на котором рекламировалась конференция на тему манипулирования женским телом в угоду средствам массовой информации.

С благословения Брэда я поручил отделу маркетинга скупить все доступные рекламные щиты. Впервые у нас были одновременно большая и эффективная рекламная кампания, большой продукт (журнал плюс бесплатное приложение) и большое имя на обложке. Августовский номер 2000 года по продажам как минимум в два раза превзошел все предыдущие выпуски. Вскоре стало ясно, что мы напечатали недостаточно экземпляров журнала, и мне удалось убедить нашего нового руководителя производственного отдела Марка Хакинса допечатать еще двадцать тысяч. В общей сложности мы продали сто двадцать две тысячи семьсот девяносто девять экземпляров – максимум для всех мужских журналов на тот момент.

Мне казалось, что я гений. Мне казалось, что я бог. Мне казалось, что не было задачи, с которой я не смог бы справиться. А затем, спустя пару недель после начала продаж, Аманда сказала, что с улиц убирают рекламные плакаты. Это делал по поручению Ника один из руководителей, который раньше поддерживал мнение, что уличные плакаты не работают. Нашу рекламу снимали, а на ее место клеили плакаты нового журнала «Вуманс дэй».

Я был вне себя. Я сомневался, что смогу спокойно разговаривать с тем, кто это все устроил, и поэтому отправил электронное письмо. Для начала мне сообщили, что рекламные места оказались забронированы еще четыре месяца назад, но по какой-то страшной ошибке этот факт не был отражен в нашем договоре. Мой адресат брал на себя «всю ответственность», то есть не собирался ничего делать. Меня просили подумать, «стоило ли так переживать из-за пары рекламных мест», «действительно ли они были так важны для достижения эффекта критической массы». (И все это – от людей, которые раньше вообще отрицали эффективность наружной рекламы.)

Я сказал, что считаю их поведение оскорбительным. Мне ответили, что испытывают «слабость» к теперешнему «Ральфу». Я сказал, что больше не хочу слышать о «слабостях» начальства. Плакаты «Вуманс дэй» остались, плакаты «Ральфа» сняли.

Этот эпизод изменил мое отношение к работе и к людям. Я всегда испытывал симпатию ко всем окружающим и верил, что в каком-то смысле мы все совершенно одинаковые. Но теперь я не чувствовал

себя таким же, как те, кто снял мои плакаты. Я бы так никогда не поступил. Я не мог жить с таким противоречием, но все еще считал «Ральф» своим детищем и понимал, что должен остаться. Я отбросил все сиюминутные страсти и просто решил сделать лучший мужской журнал в мире. Для истории «Ральфа» это стало небольшим эпизодом, тогда как для меня лично – настоящим землетрясением. Я никогда больше не разговаривал с Ником, и в один прекрасный день он так стремительно куда-то исчез, гонимый своими неопределенными интересами, что мы даже не успели организовать ему прощальный вечер. Тогда же в АПО вернулся Седдон, который постоянно смеялся, и стал редактором «Стрит мэшин».

Меня посадили в один кабинет с Дэном Леннардом и Гленом Смитом. Дэн, Глен и я составляли отдел специальных проектов Брэда. Моим специальным проектом был «Ральф», у Дэна – серия статей для журнала первой категории «Ред хот пипл», а Глену было поручено переделать все спортивные журналы. Вскоре мы стали друзьями и часто вместе ходили в паб.

Я официально стал главным редактором «Ральфа» и отпраздновал свое назначение покупкой нового костюма. Всем казалось, что этот костюм совершенно не шел мне. В пабе я смотрелся как брокер в компании скейтбордистов. Где бы я ни появлялся, люди думали, что я вышибала. Однажды, когда я стоял перед входом в бар гостиницы «Эдинбург-палас отель», ко мне выстроилась очередь, и человек, стоявший первым, робким голосом интересовался, можно ли им всем зайти. Хороший костюм требовал регулярного ухода. Он часто бывал в химчистках, вместе с ним туда регулярно наведывались белые рубашки, большинство из которых осталось у меня еще от второго номера журнала «Австралийское финансовое обозрение».

Однажды утром я пришел в кабинет и захотел повесить рубашки на заднюю поверхность двери, но так и остался стоять в пустом дверном проеме, тыкая руками во все стороны, как несмешной мим (то есть как любой человек, зарабатывающий себе на жизнь пантомимой). Сначала я понял, что меня лишили дверной ручки, затем – что вместе с ней исчезла и дверь. Брэд отдал ее Джеки, женщине из производственного отдела, которая пожаловалась, что люди постоянно путают ее кабинет с коридором, потому что у нее нет двери. Это казалось маловероятным, потому что каждый, кто сделал бы такую ошибку, скорее всего, закончил бы жизнь, шагнув из окна и став таким образом жертвой негласной политики АПО по увеличению числа самоубийств среди служащих. Джеки попросил Брэда организовать ей дверь, а поскольку я никогда не высказывался ни за, ни против дверей вообще, Брэд решил, что я смогу обойтись без них. Потеря двери еще больше усилила ощущение, что все в этой жизни преходяще и однажды утром я могу прийти на работу и не найти своего компьютера, стола или коврового покрытия. Невольно я стал нахваливать свою мебель, чтобы все поняли, как я ею дорожу. Время от времени я ходил повидаться со своей старой дверкой в кабинет Джеки и однажды даже повесил на нее свои рубашки, как в старые добрые времена.

Владения Брэда были островом благоразумия в океане брызжущей слюны психопатов. Мы наняли собственного маркетолога и делали все, чтобы он не общался со своими коллегами и не преследовал таким образом профессиональных интересов. Мы работали с собственным великолепным агентом по распространению. На собраниях внедрялось новое кредо – честность и эффективность, что считалось минимально достаточным для работы – вместе с клубникой и крошечными симпатичными фруктовыми маффинами (такие наверняка любят эльфы).

Для начала мы решили увеличить объем «Ральфа». Как правило, журнал увеличивается в размере, если в нем появляется больше рекламы. Они закономерно толстеют к концу года, потому что рекламодатели начинают к Рождеству более интенсивную рекламную кампанию. Средний «Эф-эйч-эм» в это время был равен по толщине рождественскому «Ральфу». И наш журнал начал расти, как грудь модели в руках компьютерного дизайнера.

Многие в компании считали, что австралийский рынок хуже принимает мужские журналы, чем американский или английский. Такое мнение во многом было связано с желанием этих личностей показать свою осведомленность о проблемах австралийского журнального рынка, но факт оставался фактом – английский «Эф-эйч-эм» был триста страниц толщиной. Если бы «Ральф» смог приблизиться к этой цифре, то мы удвоили бы свои продажи. Однако в корпоративном мире Австралии подобные идиотские инициативы по-прежнему считались прерогативой руководителей-клептократов. Кому могло прийти в голову увеличивать доход путем улучшения качества продукта? Но Брэд дал мне еще шестнадцать страниц. Затем еще тридцать две.

Тем временем кое-кто делал вид, что крайне недоволен «Ральфом». Организация «Самоубийство Австралии» (название звучало как призыв ко всем людям доброй воли свести счеты с жизнью) подала жалобу на наш рекламный снимок, на котором мужчина, одетый в дорогой костюм, прыгал с небоскреба. Идея снимка заключалась в пародии на мультяшный образ финансового магната, кончающего жизнь самоубийством после финансового краха, но «Самоубийство Австралии» увидело здесь попытку популяризации самоубийства среди молодежи. Организация требовала публичного опровержения и чтобы мы написали статью, в которой порицали бы самоубийство. Они грозились позвонить нашим рекламодателям и запретить им покупать у нас рекламное пространство, указав на то, что в противном случае все их потенциальные клиенты покончат с собой. К письму прилагалось послание от южноавстралийского депутата парламента, который поддерживал «Самоубийство Австралии» и называл «Ральф» поверхностным, грубым и, возможно, смертельно опасным журналом.

Я был знаком с самоубийством, как с близким другом. Когда мы были молоды, Мерв умер от передозировки, а Дэйв выбросился из окна многоэтажки. Еще один мой приятель повесился пару лет назад. Не так давно приятель моей сестры отравился выхлопными газами собственной машины. Очень часто я просыпался с единственной мыслью – приставить пистолет к виску, провести ножом по венам или прыгнуть – да, именно прыгнуть – с крыши небоскреба и умереть до падения на землю.

Фотографии в журнале не стимулировали меня к этому. Сама идея обвинения была абсурдной, надменной и просто ненормальной, как родители, которые обвиняют «Блэк саббат» в смерти своих детей. Предположение, что кто-либо может купить журнал, пролистать модные страницы и подумать: «А что, выглядит клево. Пожалуй, попробую-ка и я то же самое», – лишает жизнь всякого смысла и значения.

Я ответил организации и парламентарию в том духе, что они не имеют права обвинять меня в подстрекательстве к самоубийству, и поинтересовался, чьи финансовые интересы они представляют. Еще я попросил Карли написать небольшую статью в раздел новостей и принести извинения всем, кому было неприятно видеть наши фотографии, – кроме «Самоубийства Австралии», чтобы члены этой организации смогли понять, что «Ральф» не собирался идти у них на поводу. Не получив ответа от члена парламента, я написал ему, что крайне раздражен вмешательством в дела журнала, но так никогда и не узнал о его реакции. Вероятно, депутат был слишком занят проклятиями других изданий.

Когда к нам на Каслрид-роуд переехали спортивные журналы, Брэд переселил меня в одно помещение с «Еженедельным обзором регбийной лиги». Я стал исполнять обязанности главного редактора группы и занялся подготовкой пары журналистов из «Профессионального баскетбола сегодня» – больше я ничем не мог им помочь. Я ничего не знал о регбийной лиге, но разбирался в журналах. Я был настолько же полезен, как и любой другой человек, который, скажем, не разбирался в журналах, но может грамотно подбить годовой баланс.

В конце концов мне вернули мою работу, и я занял свой кабинет в «Ральфе». Я обещал Карлу, что не сделаю этого, но не сдержал слова. Карл отправился работать над «Эмердженси» – проектом, который так никогда и не вышел в свет, а я стал одновременно редактором и главным редактором «Ральфа». У нас появился новый старший помощник редактора Элизабет, она приняла на работу нового сотрудника Ивана, подчинив его и как старший помощник редактора, и как госпожа. Иван позволял ей издеваться над собой – он всем позволял издеваться над собой, – стонал от боли и получал от этого удовольствие.

Иван оказался поклонником черного юмора, улыбчивым парнем, с которым всегда было интересно. Он немного разрядил напряженность, которая воцарилась в офисе после ухода Карла. Иван был полон энтузиазма и гордости оттого, что работал в популярном мужском издании, а раньше маялся в рекламном журнале о двойном остеклении. Он относился к числу людей, чье лицо Господь Бог оставил незавершенным, поскольку в своей бесконечной мудрости знал, что родители Ивана легко сумеют закончить работу, нацепив сыну на нос очки.

«Ральф», как и любой журнал, был переполнен ошибками, поэтому я выдумал Работягу Эрика, который нес за них ответственность. Если проскакивала орфографическая ошибка, или сбивалась нумерация страниц, или под фотографией появлялась неправильная подпись, это всегда списывалось на нашего несчастного рабочего парня. Мне была нужна его фотография, и я использовал Ивана, возраст которого не мог быть определен сколь-либо точно. В первом выпуске он появился в своих очках, но потом начал фотографироваться с контактными линзами, отчего стал сильно напоминать полевую мышь и вообще выглядел несолидно. Я попросил художника пририсовать к его портрету очки в стиле оскверненных рисунков из школьных учебников. После этого Иван изображался только в массивных рисованных очках.

Как всегда, я так увлекся, что начал пририсовывать очки моделям, Шаверме и всем, кто попадался мне под руку. Мы разработали новый шрифт «Эрик Неаккуратный» и использовали его для описания похождений героя. «Эф-эйч-эм» считал, что Эрик был смешным, но никто не мог понять, зачем мы тратим место в мужском журнале на каракули какого-то идиота вместо того, чтобы сообщать читателям, что музыка «Ю-эм-ай» испытала на себе сильнейшее влияние «Клэш», «Колд чизл», «Джэм» и «Спорте» или праздновать очередной кинематографический прорыв Фрэнсиса Форда Копполы. Но зато это очень хорошо понимали наши читатели. Понимали пацаны-подростки. Мы будто говорили им: «Посмотрите, мы такие же, как и вы. Мы думаем, что нарисовать член во рту у Исаака Ньютона в учебнике по физике – это прикольно».

И снова я был полностью заворожен журналом, работавшими в нем людьми и той энергией, которая при этом рождалась на свет. Мне больше нравилось на работе, чем дома, где я не мог заниматься ничем, кроме составления несбыточных списков безотлагательных дел и разработки планов убийств моих корпоративных противников. (Интересно, можно ли сделать так, чтобы это выглядело как самоубийство? А может быть, я смогу обманом заставить одного из них убить другого…)

Я находил предлоги, чтобы отправиться в издательство в выходные. Я садился за стол и отвечал на письма, пришедшие по электронной почте. Я редко бывал в одиночестве. Дом работал семь дней в неделю. Аманда упаковывала посылки в отделе моды, а Элизабет часто приходилось приезжать в издательство на своем безумном переделанном велосипеде, чтобы закончить корректуру, которую она не успела посмотреть на неделе из-за того, что слишком много времени тратила на истязание Ивана. Часто я видел своих сотрудников семь дней в неделю, включая и выходные с праздниками. Поэтому, когда в августе все ушли в отпуск, я отправился вместе с ними.

Крис, его подружка Фи, Клэр, Эш и я в компании с парой фотографов, похитительницей дверей Джеки и ее приятелем отправились на Фол-Крик, чтобы провести неделю в снегах.

Мы жили в одном большом номере, вместе готовили пищу, пили, вместе смотрели видеозаписи выступлений скейтбордистов и старались не говорить о «Ральфе».

Я был единственным, кто не умел кататься на лыжах. На спуск я оправился в компании Клэр и Фи, они заставили меня встать на лыжи и скатиться вниз со склона. Упав в восьмой раз за первые двадцать пять минут, я понял, что лыжи – это не мое. Я падал вперед, назад и вбок, при этом приземлялся на кисти рук, предплечья, колени, бедра и плечи, а испробовав все, спросил Фи, что мне сделать, чтобы довести свою технику до совершенства. Она порекомендовала перестать врезаться в объекты живой и неживой природы.

Я сражался с «Тропой вомбата» – простым маршрутом для начинающих, который заканчивался как раз у нашего шале. Компании пятилеток проносились мимо меня, когда я лежал и беспомощно барахтался, как таракан, отведавший дуста. Я сдался, взял лыжи под мышку, уронил, поднял, снова уронил, выругался и побрел домой. Едва не лишив японского туриста зрения, я сел на фуникулер, отправился к началу «Тропы вомбата» и записался в школу лыжников.

Я брал уроки у персонального тренера, ее звали Пич, она была родом из Брисбена. («Это к северу от Сиднея», – любезно просветила она меня.) Я ни разу не видел ее волос (их надежно скрывала шапка) и глаз (их защищали очки), но мне кажется, что Пич была блондинкой с голубыми глазами и ей было чуть больше двадцати лет. Сначала ее несколько удивило то, что можно дожить до тридцати семи лет и сохранить при этом двигательные навыки новорожденного осленка, но потом она быстро объяснила мне, что к чему.

Первый урок обернулся настоящей трагедией. Основное различие между ездой вниз по склону и бесконтрольным скольжением в том же направлении заключается в умении тормозить. Вы ставите лыжи в положение буквы «V», вершина которой обращена в сторону движения. Если вы не можете сделать этого, то никогда не затормозите. Я обнаружил, что совершенно не способен поставить ноги под правильным углом, а когда наконец-то мне удалось сделать из лыж букву «V», она оказалась настолько широкой, что я не мог свести ноги обратно. Пич достала из кармана резиновую ленту с зажимами на концах. Когда она сказала, что это упражнение называется «острый клинышек», я понял, что его вряд ли часто используют при обучении взрослых людей. Пич соединила концы моих лыж резиновой лентой, но я по-прежнему не мог сделать букву «V». Инструкторша пыталась удерживать мои лыжи руками, но и это не помогало. Мои успехи грозили стать пятном на репутации всей лыжной школы. Я бросил все и пил в баре пиво до двух ночи, а наутро проснулся с таким ощущением, как будто из меня сделали анатомический препарат. Каждое сухожилие пульсировало индивидуально, каждый сустав болел по-особенному.

На следующий день состоялось мое второе занятие с Пич. Она была поражена – я делал успехи.

– Вам следует чаще напиваться, – порекомендовала она.

Я ответил, что чаще некуда. Существует десять правил Горнолыжного Кодекса Чести. Правило девять гласит: «Не катайся на лыжах… вообще ничего не делай в горах, если находишься под воздействием алкоголя или наркотиков». Ко мне этот закон отношения не имел.

Пич похвасталась мне тем, как весело провела вечер в своем шале, рассказывая свекрови, что использовала «острый клинышек» на взрослом и что это не помогло. После этого она перешла к объяснению на языке дошкольников техники поворота: скрести по снегу, как будто я размазываю арахисовое масло по тосту – чего я никогда в жизни не делал, – и ставить ногу на землю, как будто давишь паука. Стало очевидно, что я для нее – ребенок, едва начавший ходить. Когда выяснилось, что мне легче поворачивать налево, чем направо, она сказала, что у меня «одна нога – кретинка». К концу второго дня занятий я проехал всю «Тропу вомбата» за двадцать минут и упал только один раз – когда наехал на участок земли, не покрытый снегом.

Все горнолыжные маршруты называются в честь людей, с которыми на них происходили ужасные несчастные случаи. Если съезд называется «Привал Гарри», то это вовсе не означает, что некий Гарри останавливался где-то неподалеку перекурить, – как правило, выясняется, что Гарри погиб на этом склоне, и чаше всего – когда еще ходил в горнолыжную школу. Участок земли стал называться «Поворот Дэпина» и занял достойное место в ряду местных достопримечательностей «Глупость Дэпина» – «Падение Дэпина» – «Прыжок Дэпина».

На Фол-Крик каждый этап подготовки юных лыжников назывался в честь какого-нибудь эндемичного животного, из которых ни одно ни разу не было замечено в районе заснеженных гор. Совершенные новички называются «коалами» (думаю, коала немедленно умрет, если снять ее с эвкалипта и пустить катиться вниз по склону). Далее идет «утконос» (он может жить только на берегу реки). Я был поражен, когда к концу дня достиг уровня «опоссума», потому что он действительно может выживать в горной местности.

Пич учила меня кататься, как будто кормила маленького ребенка – разделяя все навыки на небольшие, легко усваиваемые кусочки и медленно поднося их мне на ложечке. Я понял, что она все еще держала меня за дошкольника, когда выполнял поворот, а она закричала:

– Следите за ножками!

У меня волосатые, мускулистые ноги с татуировками. Никто уже очень давно не называет их ножками.

Обучение было захватывающим и утомительным – в частности потому, что ни один из нас не надеялся на особенный успех. Спустя три дня я попытался порадовать Пич и сказал, что не сбил никого во время спуска. Она попыталась опустить меня на землю:

– Вам просто повезло.

Но на самом деле я уже освоил лыжи настолько, что мог поворачивать их в любом направлении. В тот день я проснулся «опоссумом» и лег спать «голубым опоссумом». «Голубой опоссум» обладает всеми навыками обычного «опоссума», но может продемонстрировать их на Голубом (среднем по сложности) склоне.

Уже будучи «голубым опоссумом», я понял, что слишком сильно затягивал ботинки, и ослабил их застежки. После этого все стало гораздо проще, я обнаружил, что могу преодолевать сложности Голубого склона с уверенностью и фацией умеренно напуганного сумчатого.

Мы приступили к параллельным поворотам – следующей стадии моего курса обучения. Пич, которая не могла открыть рот, не сказав при этом правды, заявила:

– Не могу поверить, что мы с вами обсуждаем эти технические детали… Я думала, мы все время проговорим о пицце или еще о чем-нибудь.

Я тоже не мог в это поверить. Я глядел на Пич с восторгом ребенка, она как будто возвышалась надо мной, оставаясь при этом где-то на двадцать сантиметров ниже.

К последнему дню занятий я достиг уровня «какаду», дальнейшее мое стремление к вершинам вомбатского мастерства было остановлено неблагоприятными погодными условиями, из-за которых остановили подъемники.

В горах я узнал несколько новых вещей о своих сотрудниках. Оказалось, что Эш может кинуть снежок на тридцать метров с меткостью современной ракетной установки, а Крис умеет готовить фахитас (если ему поможет Фи). Но главным своим достижением я считал вновь открывшийся во мне талант к переключению передач в машине. Эш настоял, чтобы мы с ним поехали прокатиться. Сначала я подумал, что он делал это ради развлечения, так же как некоторые учат свою собаку лаять национальный гимн.

Около двух часов мы кружили вокруг автомобильной стоянки Фол-Крик, затем отправились в гору и обратно. По сравнению с катанием на лыжах езда на машине показалась мне удивительно легким занятием, и я чувствовал себя довольно неплохо, пока по дороге к стоянке не выехал на полосу встречного движения.

Это стимулировало мое желание научиться водить как следует, и, вернувшись домой, я снова стал ходить на уроки автовождения, на сей раз на машине с автоматической коробкой. Я совершил типичную ошибку – обзвонил все окрестные автошколы и нашел самого дешевого преподавателя. С тем же успехом я мог снова отправиться на Фиджи.

Моим новым инструктором оказался азиатский парень. Мне было довольно сложно понять его английский (притом, что чаще всего он кричал «Тормоз!» или «Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!!!»), кроме того, он постоянно был на взводе, так как пытался бросить курить.

Наш первый урок состоялся вечером. После получаса езды по встречной полосе инструктор достал сигарету и закурил.

– Это моя первая сегодня, – сказал он.

Наш следующий урок был утром, он сразу же зажег сигарету и опять сообщил, что это первая за день.

Каждый раз, когда он видел меня, его рука инстинктивно тянулась к пачке. Я накатывал положенные пятнадцать часов на старенькой машине Клэр. Она была искренне поражена, когда узнала, что я понятия не имею о значении прерывистой белой линии («возможно, они хотели сэкономить на краске») или о том, почему иногда посередине улицы появлялась линия в виде зигзага («наверное, кто-то напился»). Она истошно вопила, когда я пытался обогнать поворачивающий автобус, неправильно перестроившись из ряда в ряд, и все это с единственной целью – снова выехать на полосу встречного движения. Такую же реакцию продемонстрировал мой инструктор, когда, меняя ряды, вместо того чтобы добавить газу, я давил на тормоз.

Он зажег сигарету:

– Это моя первая сегодня.

Мне было интересно, на сколько у него еще хватит терпения.

Однажды ночью нас разбудила пожарная сирена. На улице было полно соседей, и все они куда-то напряженно всматривались. Клэр спросила, не кажется ли мне, что нам тоже было бы лучше выйти на улицу. Но мне никогда не казалось, что следует выходить на улицу в четыре часа утра. Возможно, я был не прав, потому что рядом горело здание.

По дороге на работу я обратил внимание, что сгорела подземная парковка. Кто-то поджег «форд» Клэр. От него почти ничего не осталось, кроме скелета и противоугонного устройства, которое иронично висело на бесполезном рулевом колесе.

Я хотел надеяться, что это просто чьи-нибудь детские шалости, а не намерение допустить меня на дорогу. Элизабет рассказала, что в Стенморе появился маньяк, уничтожающий «форды». Вероятно, мы стали его жертвой. Как бы то ни было, не оставалось никаких сомнений, что Провидению не было угодно, чтобы я научился водить.

Каникулы на горнолыжном курорте стали единственным спортмассовым мероприятием нашего коллектива, но его периодически охватывала страсть к менее изощренным способам поддержания себя в спортивной форме. Одну неделю все девочки прозанимались йогой, следующую неделю мужская часть издательства (кроме Джеймса) поднимала тяжести. Сквош пережил несколько взлетов и падений, рьяным его поклонником был Брэд, который и там проявил себя как отменный стратег.

Каждый год Брэд занимался немного с местной футбольной командой. Естественно, она регулярно выигрывала соревнования. Мода на бокс приходила и уходила. Некоторые посещали боксерский зал, который открылся прямо в нашем здании. Карли пыталась вместе со мной поднимать тяжести, но, так же как и я, она не смогла увлечься этим занятием. Однажды Дом и Дез играли в четвертом дивизионе австралийской регбийной лиги.

Люди часто приходили на работу с желанием отправиться на пробежку в обеденное время, но чаше всего убегали не дальше паба. Однажды Эш взял с собой на пробежку Карли и Элизабет. Вернувшись, он признался, что девушки бежали так медленно, что ему приходилось постоянно смотреть на свои ноги, чтобы убедиться, что они движутся.

Спортивный зал то становился популярным, то предавался забвению. Один год все прозанимались в «Гайд-Парке», на следующий дружно перешли в «Спортивный зал Католического клуба» (кажется, я был единственным евреем среди его членов). Я чувствовал, что даже спортивные тренажеры наслаждаются своей популярностью.

Все сидели на каких-то странных диетах. Эш не ел ничего, кроме суши и тунца. Дез жил только на китайской лапше быстрого приготовления, потому что она была дешевая. Диета Криса состояла из равных частей пива и кислорода. У Элизабет появилось необычное аллергическое заболевание: ее губы раздувались, как будто в них ввели изрядную дозу ботекса, а веки превращались в шарики для пинг-понга, если она съедала что-нибудь кроме курицы и картошки. Особенно ярко ее ужасающаяся трансформация происходила под влиянием шоколада, и я иногда оставлял шоколадные плитки на ее столе, надеясь посмотреть, как ее голова в конце концов взорвется.