В. В. Ясиновский СВЯТАЯ ЯРОСТЬ
В. В. Ясиновский
СВЯТАЯ ЯРОСТЬ
Виктор Васильевич Ясиновский, окончив в 1943 году Орловское бронетанковое училище, был направлен в Челябинскую танковую бригаду Уральского добровольческого танкового корпуса. Командовал танковым взводом, танковой ротой. Дошел до Берлина.
За мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, награжден орденами Красного Знамени, Александра Невского, Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги» и другими, в том числе чехословацкой «За храбрость», польской «За Одре-Нейсе-Балтик» и ГДР «За содружество».
После войны служил в Группе советских войск в Германии. Ныне гвардии полковник в отставке В. В. Ясиновский живет в Челябинске.
В первых числах марта 1943 года выпускники Орловского бронетанкового училища имени М. В. Фрунзе, — находилось оно в Дегтярске Свердловской области, — ждали направления на фронт. Вскоре стало известно, что формируется добровольческий Уральский танковый корпус — создавали его уральцы на свои средства. Нужны командиры.
Курсантов направили кого в Пермь, кого в Свердловск. Меня с друзьями Михаилом Акиньшиным, Иваном Пупковым, Михаилом Коротеевым и другими — в Челябинск.
Сегодня мы знаем, что гвардейская Челябинская добровольческая танковая бригада прошла 3800 километров по дорогам войны, из них 2000 с боями, без отступления, без поражения — только вперед! Только вперед! Сокрушали Берлин, освободили Прагу. Тогда мы этого еще не знали. Но каждый знал, что с честью пройдем через огонь войны, выдержим все испытания. Каждый верил в победу.
В Челябинске я принял танковый взвод второго батальона, но ни танков, ни экипажей еще не было.
Помню, поехали с Мишей Акиньшиным (и еще кто-то из офицеров был) на ЧГРЭС подбирать экипажи. Добровольцев десятки, сотни. Какое желание было у людей бить врага!
Мы были уверены, что наша танковая бригада станет мощной боевой единицей. Иной она не могла быть! К этому обязывало само наименование соединения — Особый добровольческий Уральский танковый корпус. С каким самопожертвованием вносили челябинцы свои скромные средства на вооружение и снаряжение бригады! Сколько вкладывали душевного тепла и надежды! С каким упорством создавали сверх плана на своих рабочих местах все необходимое для добровольцев. Но главная трудность — танков не хватало. Танки получали с завода, выпущенные из сэкономленного металла в нерабочее время, а рабочий день тогда длился 12 часов. И люди оставались после работы.
У каждого подразделения были шефы, у нашей роты — кондитерская фабрика. Шефы приходили каждое воскресенье, приносили подарки. Первые дни солдаты ходили в своей одежде. Однажды после бани выдали новенькое, только что сшитое в мастерских обмундирование. Мы радовались, как дети.
Учеба шла напряженная, днем и ночью, по 15—16 часов. Саперное дело, строевая подготовка, вождение боевой машины. Воины бригады учились с большим желанием.
В день первомайского праздника добровольцы принимали присягу, а в июне бригаду провожали на фронт. Меня, Михаила Акиньшина, Павла Бучковского оставили на заводе: надо было получить еще танки. Работали на конвейере, испытывали машины. Недели через три выехали к своим в Подмосковье. Везли танки и три вагона продуктов.
Боевой путь добровольцев начался от деревни Борилово. Этот первый бой Челябинской танковой бригады на Орловско-Курской дуге — одном из самых грандиозных сражений Великой Отечественной войны — описан в книге «Огненные версты» комбригом М. Г. Фомичевым, да и в других воспоминаниях.
Сорок лет прошло с тех пор! Сколько потом было боев, однажды одиннадцать раз за день ходили в атаку, разве каждую упомнишь! А бой у Борилово помнится до мелочей, будто вчера происходило. Суровым было наше боевое крещение.
Мой взвод находился на правом фланге. Это значило идти вперед и прикрывать батальон. Один танк назывался «Челябинский пионер». За право воевать на этой машине в бригаде шло соревнование. Победителем вышел экипаж Павла Бучковского. Павел — комсорг батальона. Механик-водитель у него златоустовец Василий Агапов, награжденный орденом Красного Знамени за бои на Хасане. Исключительно сильный был экипаж.
На третьем танке командир тоже товарищ по училищу абазинец Псху Али, весельчак, всеобщий любимец.
Шли боевым порядком по полю, по высокой и густой ржи. Мой танк выбрался на бугор — вдали Борилово. Осмотрелись — впереди, слева, вражеская пушка. Развернули башню, врезал пару снарядов и своим глазам не поверил — пушки как не бывало. Не деревянного макета, а настоящей, вражеской пушки не стало. Значит, можем воевать!
Потом из пулеметов косили пехоту, утюжили вражеские окопы. На нашем фланге наметился успех. Вышли к реке. Какая глубина, как переходить — не знали. Прошли вдоль с километр. Вижу — в воду идет колея, место наезжено — значит, пройдем! Перебрались на другой берег, река там делает поворот. Опять вдоль реки. Справа насыпь, ее бы осмотреть — не догадались. Оттуда нас и подбили. Порвали гусеницу. В болотистом месте танк осел глубоко и сильно накренился влево.
Передал по рации приказ Бучковскому и Псху Али: «Обойти насыпь! Продолжать наступление!» — а сами осматриваемся. Заметили наверху солдатские каски. Мотором башню не развернуть — танк на боку, развернули вручную, обстреляли насыпь.
От немцев танк на расстоянии выстрела. Мы для них хорошая мишень. Очевидно, у гитлеровцев не было противотанковых средств, иначе с нами бы разделались. Несколько раз они пытались подползти и забросать нас гранатами, но всякий раз безуспешно. Мы вытащили револьверные заглушки, в отверстия вставили пулемет и автомат и зорко следили за подступами к машине. На насыпь посылали снаряды. По броне танка постоянно тюкали пули.
Где находятся наши? Через маломощную рацию не могли с ними связаться. В наушниках писк, шум, треск и бесконечные позывные. Приказы, команды, русская речь, немецкая. Стало темнеть. Заряжающий Георгий Яковлев говорит:
— Командир, танк надо охранять!
Открыли люк, Яковлев положил диски за башню, стал вытаскивать пулемет и осел, обмяк, выпустил из рук оружие. Мертвого Яковлева втащили в танк.
Место заряжающего занял радист. Через оптический прибор я стал искать, откуда был выстрел. Видимость плохая, сумерки, но все-таки удалось разглядеть под одиноким деревом метрах в трехстах справа, сзади, окопчик и на бруствере три каски. Для маскировки. Там и сидел снайпер.
Потихоньку стал разворачивать башню. Радист свернул с осколочного снаряда колпачок, зарядил пушку. Как ни медленно разворачивали орудие, фашист все-таки заметил, нервы его не выдержали, он выскочил и бросился наутек. Снаряд разорвался прямо над ним. Получай, гад!
Всю ночь через каждые пять-семь минут мы вели огонь в разных направлениях. В танке создалась большая загазованность. К утру — светало рано — стрельба прекратилась. Замышляют что-нибудь? Потом увидели, что в сторону деревни движутся какие-то фигурки. И не наши и не гитлеровцы. Механик-водитель догадался:
— Жители в деревню возвращаются!
Открыли люк, вылезли. Георгия Яковлева похоронили под деревом. Поклялись отомстить. Яковлеву еще и тридцати лет не исполнилось, был он из Челябинска, работал председателем завкома профсоюза ЧГРЭС. Прошли по насыпи. Раненых и мертвых немцы унесли с собой, но по всему было видно, что потери враг понес немалые. Советский танк делал свое дело.
Соединили гусеницу и начали буксовать. Привязали бревна — полетела коробка передач. Потом пришла ремонтная летучка. Оказывается, бригада ушла вперед, на Злынь. А когда догнали своих, услышали горькое сообщение: оба экипажа нашего взвода Псху Али и Павла Бучковского погибли.
Танк Бучковского уничтожил три вражеские пушки, два пулемета, десятки гитлеровцев. В разгар боя влетел в воронку и застрял. Окружили фашисты, предлагали сдаться, обещали сохранить жизнь, но экипаж отстреливался до конца.
После боя у обгоревшего остова машины нашли пистолет с запиской в стволе. Бучковский просил передать челябинским пионерам, что воинский долг экипаж выполнил, просил отомстить за них.
Танк Псху Али подорвался на мине. Позже вновь полученному танку дали название «Псху Али», но он вскоре сгорел. Больше имена людей давать танкам не стали.
В том первом бою бригада понесла большие потери. Никогда потом таких потерь не было. У Борилово каждый отвоеванный метр — это проволочное заграждение, минное поле, глубокий овраг. Нелегко было наступать на Орловской земле, за два года оккупации немцы создали мощные оборонительные полосы и рубежи. За поражение под Москвой и разгром в Сталинграде они намеревались взять реванш.
У нас было огромное священное желание бить врага, но боевого опыта еще не было. И все-таки бригада поставленную командованием задачу выполнила. Мы на деле показали свою верность и преданность Родине.
На следующую ночь заняли оборону на западной окраине Злыни. Позиции выбрали правильно, хорошо окопались. Там, под Злынью, мы были одни, наша бригада вырвалась вперед.
Утром артобстрел по нам, «юнкерсы» сверху, и на позиции поползли «тигры» — новый тяжелый танк фашистов, за ними средние танки с десантом.
Первоначальный замысел врага прорвать оборону на стыке батальонов не удался. Не пропустила противотанковая батарея старшего лейтенанта Шабашева. Несколько хваленых «тигров» превратилось в зловещие костры, остальные отошли назад. И снова атака. Не знаю, то ли вслух, то ли про себя, я твердил: «Ну что ж, гады, идите! Идите! Мы вас встретим!»
У меня погиб на фронте старший брат, погиб отец. Коммунист с 1929 года, один из первых председателей коммун на Ростовщине. Он был комиссаром партизанского отряда на Кубани. Я воевал за них. И за товарищей — Павла Бучковского, Псху Али, Георгия Яковлева.
Сколько в тот день ни контратаковали нас фашисты, с позиций не сбили. Мы получили благодарность от командира корпуса и от командующего 4-й танковой армии, в которую входил Уральский добровольческий танковый корпус.
Командиром тогда был генерал-лейтенант танковых войск Василий Михайлович Баданов, ветеран первой мировой и гражданской войн. Его благодарность для нас — большая честь!
За те бои бригада была удостоена гвардейского звания. Вот что написали потом добровольцы трудящимся Челябинской области: «Мы участвовали в великом летнем сражении под Орлом и Брянском. В этих боях мы завоевали большую честь Советского правительства и Наркома обороны — нам присвоено звание гвардейцев. Сейчас мы воюем под знаменем, на котором изображен великий Ленин. Это знамя мы с честью несем на поле битвы за Советскую Родину».
Был я командиром танка комбрига Михаила Георгиевича Фомичева, ныне он генерал-лейтенант в отставке, дважды Герой Советского Союза. Случалось бывать с ним и в уличных боях, жечь гитлеровские «пантеры», крушить вражескую технику. Подрывались на мине.
Бригада тогда вступила в бой за село Старомищизна на Украине. Фомичеву надо было срочно связаться с командным пунктом взаимодействующей стрелковой дивизии. И вот возвращаемся в бригаду. День был ясный. Видели, что в небе кружила «рама». Потом появились бомбардировщики. Я насчитал их десятка три. Заходят для бомбометания.
Фомичев торопил, для командира неизвестность хуже всего. У обочины дороги увидели разбитые санитарные машины. «Все погибли!» — молнией пронеслось в мозгу. Поодаль стояли палатки и люди около них. Отлегло от сердца: успела медицина выгрузиться до налета фашистских стервятников.
А навстречу понуро тянулись пленные, отходили в сторону, уступали танку дорогу.
— Не тот стал немец! Не тот! Не похож на оголтелого, образца сорок первого года! — сказал Фомичев.
Иные фашисты отваживались приветствовать, махали руками. Фомичев в книге «Огненные версты» написал, будто бы я крикнул: «Ниже головы, гады!» Может, и крикнул, сейчас не помню.
В штабе бригады в деревне Сороки долго не задержались: нужно было ехать в батальон. На броню сели начальник политотдела бригады М. А. Богомолов, старшина с мешком продуктов.
Сороки и деревня, за которую шел бой, на возвышенностях. Между ними низина и ручей. Грязь непролазная, горючее доставляли самолеты. Застрять даже на танке проще простого. Спускаемся в низину, а по нам фашисты из орудия. Фомичев приказывает: «Быстрее! Быстрее!» Надо проскочить простреливаемый участок, укрыться за склоном.
Вижу мостик через ручей и на нем четкие следы гусениц. Думаю: какой-то батальон здесь перебрался. Но едва танк вполз на мостик — оглушительный взрыв. На миг потерял сознание, а когда пришел в себя, соскочил с танка, смотрю: где комбриг? Фомичев в трясине, рука у него в крови. Без фуражки. Богомолов, старшина тоже в трясине. С брони всех разбросало. Механик-водитель и стрелок-радист убиты.
…Получен приказ — идти на Львов. Наша бригада в передовом отряде корпуса.
По бездорожью, сминая лесные завалы, небольшие вражеские заслоны, — это был неожиданный и смелый маневр, — через трое суток вышли на южную окраину Львова. Раннее утро 21 июля. Не давая возможности врагу разобраться, откуда и какие силы русских войск прорвались, вступили в уличные бои.
Фомичев показал на двухэтажное здание:
— Там будет штаб бригады!
При штабе кроме танка комбрига еще две машины: одна со знаменем бригады, другая с штабной рацией. Они в моем подчинении, надо их укрыть, организовать охрану, а Фомичев уже торопит: скорее в бой. Мчимся в батальоны. Мое дело башню крути, чтоб хоть люком прикрыть командира — пули вокруг свистят. А он то и дело: «А ну, Ясиновский, пару снарядов туда!.. Сюда!.. Обходи левее!.. Давай прямо!»
Трудные были бои в Львове: узкие улицы, танкам негде развернуться. От танкистов требовалось особое мастерство ведения ближнего боя. Гитлеровцы ожесточенно сопротивлялись. Мы несли потери и в технике, и в людях.
Шли бои на улицах Львова, а в это время вражеская группировка, вырвавшаяся из окружения в местечке Броды, отрезала бригаду от своих. И двое суток не только подкрепления, связи с корпусом не было. Корпусные разведчики не могли пробиться в город.
О тех днях мы часто вспоминаем с моей женой Анной Ивановной. Была она в медсанвзводе нашей бригады, тоже доброволец. Фельдшер Аня Худякова.
Медсанвзвод расположился на окраине Львова в огромных печах старого кирпичного завода. Толком не успели и мало-мальски оборудовать перевязочную, как стали поступать раненые. Их приносили на руках, привозили на машинах, на танках. Пулевые ранения, осколочные, ожоги.
В медсанвзводе три врача, фельдшера, медсестры — всего тринадцать человек. Надо бы раненых, после оказания первой помощи, отправить в госпиталь, а в окружении о каком госпитале можно думать. Скоро раненых стало не на что класть, кончились простыни, а вокруг красная кирпичная пыль лежит толстым слоем. В ближних домах собирали подушки, одеяла. Последнее отдавали жители.
Кончились медикаменты, перевязочный материал. Аня с Тоней Загайновой пошли искать здание, где располагался немецкий госпиталь. Нашли. Там на кроватях, на полу валялись пристреленные своими же немецкие раненые.
Семь суток шел бой в городе, семь суток девушки не знали ни дня ни ночи. У Тони Загайновой на руках появились мозоли от шприца.
…По желанию трудящихся Львова в городе на высоком постаменте установлен танк. А на своих собраниях рабочие, служащие приняли письмо и послали его на Урал. Очень памятно и дорого нам, добровольцам, это обращение. Вот несколько выдержек из него: «Дорогие товарищи уральцы! С большой радостью сообщаем вам, что уральские гвардейцы-добровольцы первыми ворвались в город Львов. Это вашими танками и самоходными орудиями, пушками и минометами уничтожали гитлеровцев на улицах Львова уральцы-танкисты…
Мы гордимся гвардейцами, героями-воинами.
Мы гордимся уральцами-богатырями труда, кующими грозное и могучее оружие. В первых сообщениях по радио, в первых газетах, дошедших до нас в дни освобождения, мы услышали ваше слово к Государственному Комитету Обороны — ваш полугодовой рапорт об успехах промышленности области. Так предстала перед нами великая сила — сила советского народа, неразрывная и несокрушимая связь тыла и фронта».
Правительство высоко оценило боевые заслуги танкистов. Многие воины были удостоены звания Героя Советского Союза. Присвоили это высокое звание и комбригу Фомичеву.
Его вызвали в штаб армии, а я в это время был переведен в батальон. Фомичев был недоволен, однако не отозвал. Наверно, понимал молодого офицера. Хотелось мне быть рядом с боевыми товарищами. Мне тогда перед Аней было стыдно, что я не в первом ряду!
Однажды, было это в Германии, — тогда делали броски по семьдесят-сто километров в сутки, — шли колонной, передают приказ:
— Ясиновский! Вместе со взводом к комбригу!
Выехали в голову колонны. Фомичев стоял у своего танка, ждал. Я спрыгнул, подошел, доложил как полагается. Он провел меня метров на пятьдесят вперед, показал на колючую проволоку в три ряда.
— Заминировано фугасами. Саперов ждать некогда. Первым пойдешь со своим взводом!
В таких случаях командиры говорят: «Пройдешь — будет награда! Не пройдешь — вечная слава!» Если Фомичев решил пожертвовать танковым взводом, значит, другого выхода не было. Долго всматривался в колючую проволоку, в бурую мерзлую землю. И вдруг осенило! Говорю механику-водителю: «Видишь столбы с подвешенной проволокой? Строго по столбам! Подминай!» — И ведь прошли! А за нами все остальные!
Висло-Одерская операция, в которой было уничтожено и выведено из строя более 60 вражеских дивизий, длилась всего лишь двадцать три дня. Сами гитлеровцы говорили, что подобных сражений Европа не знала со времени гибели Римской империи.
Наша бригада принимала участие в этой операции. Река Одер была последним, сильно укрепленным водным рубежом на пути к Берлину. Мы вышли к реке в последних числах января у города Штейнау. В эту пору Одеру полагалось быть скованным льдом, а он оказался вспученным, лед от берегов отошел, местами переломался.
Попытка захватить мост с ходу не удалась. Фашисты мост взорвали, бросили на нас авиацию, вели яростный огонь.
В 24.00 все танковые батальоны комбриг вывел к реке, выстроил в два эшелона в 300—400 метрах от Одера. Сигнальная ракета — и массированный огонь по городу минут 30—40. И в то время, когда фашисты приходили в чувство от нашего «подарка», бригада совершила марш-бросок на север, километров на 15—20, и ночью с ходу форсировала Одер.
Второй танковый батальон перебирался через реку первым. Нам было приказано наступать на Герцогсвальдау. Мы туда подошли с юга, а овладеть городом не удалось. Командир батальона капитан И. С. Пупков доложил обстановку Фомичеву. Комбриг приказал закрепиться и держаться до подхода основных сил.
Днем гитлеровцы несколько раз накрывали нас артогнем, пытались атаковать, но безуспешно. А уже в сумерках на позиции двинулись шесть «тигров» и пехота. Дуэль с «тиграми» — дело не простое. Мы укрывались за домами, меняли огневые позиции, огонь вели прицельный. «Тигры» были выкрашены в белый цвет, а снега уже не было. Один танк мы подбили, но загорелся и наш танк. Прикрыли свою машину огнем, дали возможность экипажу подальше уйти.
Через некоторое время подбили второй «тигр», потом третий. Однако и наши две машины горят, одна из них — командира батальона. «Тигры» идут медленно, тоже меняют позиции. Хитростью выманив еще один фашистский танк, мы его подбили. Но ведь и у нас осталось всего четыре машины, из них один с заклиненной башней.
Командир батальона просит у комбрига разрешение отойти метров на 300—400 к отдельно стоящей усадьбе.
Разрешение получено. Пупков приказал мне прикрывать отход. Наши танки отошли к усадьбе, заняли оборону, можно уходить и мне. Но я, прекратив огонь, начал наблюдать, что предпримут фашисты. Через несколько минут один из «тигров» стал менять позицию, подставил бок. Мы этот момент не пропустили, послали бронебойный снаряд — танк загорелся.
Потеряв пять мощных машин, противник не решился продолжать атаку. А утром к нам подошло подкрепление, и мы стали готовиться к наступлению на Герцогсвальдау.
Я уже командовал ротой, принял ее от Пупкова: он был назначен на батальон. Шли на Лукенвальд. На пути — населенный пункт. Фомичев поставил задачу: разведать его (по имеющимся данным, немцы уже ушли оттуда), пройти, не задерживаясь, и на Лукенвальд: завязать бой на окраине и держаться до подхода бригады. В роте было только четыре танка, придали еще два.
Шли тихо, кругом темень, мой танк передовым. Сижу на люке механика-водителя, чуть-чуть посвечиваю фонариком. На краю дороги у населенного пункта машина, посветил — наш студебеккер с нарисованными артиллерийскими значками. Идем на малой скорости. На улице — тишина, никого не видно. В конце завалы из леса и камней, проход есть, но узкий. Мой танк прошел, второй, приданный танк. Остальные остались за завалом. И вдруг впереди вижу машины и около них людей. Стучу механику-водителю: «Останавливайся!» Механиком был Иван Гасенко, живет он сейчас в Чесменском районе.
Подошел командир второго танка Иван Чернов. Слушаем. Немецкая речь! Говорю Чернову: «Заводи потихоньку, разворачивайся и назад! Быстрее!» Мой танк идет последним. Опять по той же улице. Немцы откуда-то появились, ходят, стоят около домов, на нас не обращают внимания. Приняли за своих.
К населенному пункту уже подошел наш батальон. Стали решать, что делать.
— Я пойду по шоссе, открою огонь с фланга. Ты тем же маршрутом — с боем! — сказал комбат.
Головным шел танк Чернова, из пушки и пулемета бил прямо. Мой танк — бьет влево, третий — вправо. Так ежиком и идем.
Открыли огонь и фашисты. По танку Чернова выстрелил фаустник, но фаустпатрон ударил в тротуар, бронированная махина перескочила через огонь. Мы послали снаряд в дом, из которого стреляли. Приказываю Гасенко держаться правой стороны, и с правой-то из-за угла ударил фаустник, прямо под башню нашего танка, прожег броню, перебил проводку. Танк заглох.
Фашистов из населенного пункта мы выкурили, а в Лукенвальд я не попал. Из-за ранения. Почти месяц провалялся в госпитале.
Но к берлинской операции успел. Наша бригада вошла в Берлин с юга. Там Трептов канал — преграда мощная, понтонов не наведешь. Но саперы сумели сделать деревянный мостишко, по нему проскочили. Сбили оборону на той стороне — и с ходу в улицу. Тут нас и накрыли американские самолеты. В планах командования не было учтено, что челябинцы вырвутся далеко вперед! Сейчас можно шутить, тогда же Фомичев по рации ругался крепкими словами. Пришлось отойти, а на другой день эту улицу брали в тяжелом бою.
Бригаду повернули на Потсдам. На пути разрушенные немецкие города. Не наша это вина, не мы начали войну. И все-таки безмерен гуманизм советского солдата; ненависти к гражданскому населению, жестокости к пленным не было.
Со мной такой был случай на Украине. Бригада получила короткий отдых. Танки быстро рассредоточились. Экипаж готовил обед, я зашел за дом, там сразу начиналось ржаное поле. Светило солнце, пьянящий запах теплого хлеба, вот бы упасть в эту рожь! И вдруг прямо передо мной в десяти шагах немцы. Два. Поднимаются изо ржи, обросшие, худые, руки вверх. Показал, куда идти. Сказал своим:
— Ребята, может, покормим?
Немцы удивлялись:
— Герр офицер кушайт с зольдат?!
И все твердили:
— Гитлер капут! Война капут!
Для этих немцев война уже кончилась, а у нас еще много всякого было впереди. Приходилось освобождать концентрационные лагеря, видели страшные зверства фашистов.
Герой Советского Союза Д. Д. Лелюшенко — командовал он 4-й танковой армией — в своей книге «Москва — Сталинград — Берлин — Прага» написал: «63-я гвардейская танковая бригада под командованием полковника М. Г. Фомичева, действуя в качестве передового отряда 4-й танковой армии, разгромила вражеский гарнизон в Бабельсберге (южное предместье Берлина) и освободила из концентрационных лагерей семь тысяч узников разных национальностей». Это только под Берлином.
Шли последние дни войны. В одном из ночных боев с прорывающимися на запад к американцам предателями-власовцами меня тяжело ранило. Прагу освобождали без меня.