В. С. Архипов, дважды Герой Советского Союза ТОЛЬКО РАЗ ПРИСЯГАЮТ СОЛДАТЫ
В. С. Архипов,
дважды Герой Советского Союза
ТОЛЬКО РАЗ ПРИСЯГАЮТ СОЛДАТЫ
Василий Сергеевич Архипов родом из Тютняр Аргаяшского района Челябинской области. Когда исполнилось 19 лет, приехал в Челябинск, работал землекопом на строительстве ГРЭС. В 1928 году его призвали в Красную Армию. С той поры В. С. Архипов кадровый военный. Командир танковой роты, он принял участие в боях с белофиннами на Карельском перешейке. За храбрость и воинскую доблесть был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.
На фронтах Великой Отечественной В. С. Архипов с первого до последнего дня. Начал войну комбатом, а закончил комбригом. 53-я гвардейская танковая бригада, которой он командовал, вместе с другими подразделениями 3-й гвардейской танковой армии П. С. Рыбалко прошла славный боевой путь от Сталинграда до Праги, удостоена почетных званий и многих правительственных наград. Сам комбриг за мужество и отвагу, за умелое руководство танковыми подразделениями был второй раз удостоен высокого звания Героя Советского Союза.
В. С. Архипов награжден тремя орденами Ленина, пятью — Красного Знамени, орденами Кутузова 2-й степени, Красной Звезды и Октябрьской Революции, медалями «За оборону Сталинграда», «За взятие Берлина» и «За освобождение Праги». Ушел в отставку в звании генерал-полковника танковых войск.
В селе Губернском Аргаяшского района, где учился комбриг, ему поставлен бронзовый бюст. Пионерская организация местной школы носит его имя.
В 1928 году я, двадцатидвухлетний рабочий парень, принял военную присягу, поклялся защищать Отчизну, не щадя крови и самой жизни. Помнится, один из поэтов-фронтовиков писал: «Только раз присягают солдаты!» Как это емко и волнующе сказано! Мне довелось на деле доказать свою верность солдатской присяге. Начав свою воинскую службу рядовым, в отставку ушел генерал-полковником танковых войск.
В конце ноября 1939 года началась советско-финляндская война, спровоцированная реакционными кругами Финляндии. Большим испытанием для наших войск явились бои с белофиннами. В этих сражениях участвовали и танковые подразделения, в которых я служил командиром роты.
На самой границе с Советским Союзом белофинны соорудили с помощью фашистской Германии мощную, сильно укрепленную линию Маннергейма. Когда мы вышли к первой линии, перед нами открылась такая картина. Полосы полевых укреплений тянулись в глубь Карельского перешейка вплоть до основных, долговременных укреплений: они состояли из пушечно-пулеметных дотов, убежищ и других инженерных сооружений и заграждений. Это была, можно сказать, железобетонная стена, насыщенная огневыми средствами, прикрытая колючей проволокой, противотанковыми рвами и минными полями. Она пересекала Карельский перешеек от Финского залива до Ладожского озера.
Мы наткнулись на противотанковый ров, глубина и ширина которого более двух метров. Как преодолеть его? Кто-то предложил срубить бревенчатый мост. Но как это сделать под прицельным огнем противника? Ведь снег буквально кипел от разрывов снарядов и мин. И пока я колебался, мимо нашей машины, взвихривая плотную снежную пыль, промчался танк номер восемнадцать. Он остановился на лесной опушке, из башни выскочил с топором в руках политрук Анаскин, следом за ним заряжающий Мартынович. Мы поняли политрука без всяких слов: взялись за пилы и топоры, принялись валить лес, бревна буксировали танками ко рву и укладывали их поперек препятствия.
Наш политрук Василий Федорович Анаскин, сам командир танка, был все время впереди, под самым жестоким огнем противника. Он увлекал бойцов своим личным примером. Когда наши машины проскочили этот мост и, уничтожая противотанковые орудия и дзоты, с ходу ворвались в деревню Монтельки, я не удержался и крикнул: «Нашему политруку — танковое ура!» Меня дружно поддержал весь экипаж.
Только мы очистили Монтельки и вышли на северную окраину деревни, как политрук доложил по рации: «Вижу бой южнее деревни Мяткеля. Артиллерия финнов бьет по танкам роты Кулабухова». Мы решили пойти на выручку. Связались с комбатом В. И. Калядиным, он одобрил наше решение.
…Смолкли последние выстрелы, утих рев двигателей. Я доложил комбату, что боевая задача выполнена, он от души поблагодарил нас. Запрашиваю по рации Анаскина. Политрук молчит. Ищу с помощью прибора наблюдения. Сердце мое содрогнулось от боли, когда вдали увидел его машину: прямо под номером две рваных дыры — пробоины от снарядов. Экипаж танка номер восемнадцать во главе с политруком первым в нашей роте открыл боевой счет, уничтожив в этот день дзот с противотанковой пушкой. И вот на исходе тяжелого горячего дня героев уже не было среди нас. Анаскин, наш политрук и боевой товарищ, погиб. И заряжающий П. В. Мартынович погиб. Механик-водитель И. Г. Гриценко получил тяжелое ранение. Это были наши первые потери, и мы переживали их особенно остро.
Потом начались основные, долговременные укрепления — высокие бетонные надолбы в несколько рядов, через которые не пройти ни танкам, ни пехоте. Мы снарядами в упор срезали один столб за другим и таким образом проделывали проходы. Когда подошли к дотам на близкое расстояние и ударили по ним прямой наводкой, поразились: снаряды отскакивали от дотов как орехи, не причинив им никакого ущерба. Вызвали дальнобойную артиллерию — тот же результат: увесистые снаряды, словно чиркнув спичкой о валуны, лишь вздымали кверху земную подушку, нисколько не повредив само сооружение.
Нашу роту послали на разведку. Подойдя под огнем противника как можно ближе, мы пришли к выводу: доты ничем не возьмешь — их нужно взрывать.
И вот вместе с группой саперов, взяв мешки взрывчатки и песка, мы снова подошли к укреплениям. Из дотов хлестал кинжальный огонь. Саперам не поднять головы. Тогда танки почти вплотную приблизились к крайнему доту и в упор ударили по амбразуре — внутри автоматически закрылись бронированные створки.
Мы воспользовались этим: мешки с песком забили в амбразуру. Дот ослеп. Тут принялись за работу взрывники. Они заложили в шурфы огромное количество взрывчатки. Когда все было готово, мы отошли на исходные позиции. Вскоре воздух потряс необыкновенной силы взрыв. Даже наши танки, поставленные на тормоза, заходили ходуном. В небо взлетели темно-серые тучи земли и снега, мощная сила разворотила глыбы бетона. С этим дотом было покончено.
Точно так же взорвали второй, третий. Осажденные стали сдаваться в плен.
Однажды вечером, вернувшись с выполнения боевого задания, мы попали, как говорится, с корабля на бал. Наш комсорг Анатолий Калинов, еле сдерживая улыбку, крикнул: «Качать именинников!» Сильные руки танкистов тотчас подхватили меня. Вижу: рядом взлетает Илья Сачков, за ним еще кто-то. «Вы что, одурели?» — ворчу я безобидно. «Поздравляем с орденом, товарищ командир!» — слышу в ответ восторженные голоса друзей. Оказалось, сам Михаил Иванович Калинин, Всесоюзный староста, днем на командном пункте корпуса вручал правительственные награды. Некоторые из награжденных в то время вели бой на высоте 65,5. Узнав об этом, Михаил Иванович сказал, что непременно вызовет нас в Москву, как только позволит обстановка.
В этот вечер в нашей землянке меня поджидал военный корреспондент. Он был плотен, круглолиц, чем-то сразу располагал к себе. Он назвал себя и протянул мне широкую ладонь. Это был Александр Твардовский. Мы, бойцы и командиры, получив свежий номер нашей армейской газеты «На страже Родины», сразу искали его статьи, очерки или фельетоны, героем которых уже в ту пору был легендарный Василий Теркин.
Наш разговор с Александром Трифоновичем начался сразу:
— Весь день добираюсь до вас, никак не доберусь, — признался он. — Ничего себе высотка вам досталась. Вот подарок, а?
— Три танка за сегодняшний день потеряли, — ответил я удрученно.
— Я видел, — сказал он с горечью. — Одному даже башню оторвало.
— Так вы были на высоте? — удивился я.
— Ходил с подносчиками патронов, — заметил он как бы между прочим. — Часа два пролежали между надолбами, головы поднять не могли.
И он стал рассказывать, как сегодня впервые лежал под минометным огнем, как страшно было и как он подавлял в себе этот страх. И я принялся рассказывать ему о сегодняшнем бое, о самом наболевшем.
После той встречи мы подружились с Александром Трифоновичем, он буквально дневал и ночевал в роте. Ходил вместе с нами в разведку, помогал спасать подбитые танки, коротал время на перекурах, с удовольствием выслушивая от бойцов различные прибаутки, забавные истории. Некоторые из них он записывал потом.
В ту пору был я довольно-таки крепок, как говорится, в плечах косая сажень. В полушубке не влезал в танковый люк, поэтому нередко ходил в одной гимнастерке. Твардовский набрасывался на меня:
— Ты что делаешь, Сергеич? Ведь сейчас сорок градусов мороза. Закоченеешь.
— Финны не дадут. Скоро они снова устроят нам такую пропарку, что опять жарко станет.
Так и жил у нас наш дорогой Трифонович. В первой роте 112-го танкового батальона 123-й стрелковой дивизии. И во время подготовки к штурму, и в ходе штурма линии Маннергейма. Не раз писал о наших танкистах. Конечно, не все, что ему доводилось видеть и слышать на передовой, вбирали в себя скупые газетные строки. Уже тогда мы догадывались, что собирает он материал для более основательной работы. И вот спустя тридцать лет, в феврале 1969 года, мы, участники тех далеких событий, с большим интересом и волнением прочли его фронтовые записи «С Карельского перешейка». Многие страницы посвящены бойцам и командирам нашей роты, находившейся в самых первых рядах наступавших частей.
Как-то вдруг сразу пришла на Карельский перешеек весна сорокового года. Закончились бои на советско-финской границе. Перед праздником Первое Мая большая группа бойцов 35-й танковой бригады была удостоена правительственных наград, в том числе товарищи из моей роты. Двенадцать танкистов бригады стали Героями Советского Союза. Среди них — комбриг генерал-майор В. Н. Кашуба, старшие лейтенанты В. Ф. Кулабухов и Г. В. Старков, лейтенант П. Ф. Юрченко. Этой высокой награды был удостоен и я.
Нас вызвали в Москву. Михаил Иванович Калинин, когда вручил мне орден Ленина и Золотую Звезду, взял со стола еще одну коробочку — с орденом Красного Знамени. Улыбнулся тепло и сказал:
— Тоже ваш, тогда не врученный. Как именовать-то ее, ту высоту?
— Шестьдесят пять и пять, товарищ Калинин.
— Вот-вот! — вспомнил он. — Показывали мне ее издали. Крута и вся ощетинилась. Но ведь одолели. Одолеем и все другие, не так ли, товарищ Архипов?
Этот день — один из самых памятных в моей жизни. Помню, восторженными и окрыленными вышли мы из Кремля. Поспешили на Красную площадь. Очень жаль было, что до этих радостных минут не дожили мои боевые товарищи В. Ф. Анаскин, И. И. Сачков и другие. Они тоже были награждены правительственными наградами, политрук Василий Анаскин — орденом Ленина. Посмертно.
К началу Великой Отечественной войны я уже был командиром отдельного разведывательного батальона 43-й танковой дивизии. Наше подразделение находилось в 350 километрах от границы. От пограничников мы знали, что по ту сторону неспокойно — вот уже несколько недель подряд там сосредоточивались немецкие войска, танки, самолеты, артиллерийские орудия. Об этом сообщали и перебежчики, и наша агентура. Время было тревожное. В дивизии отменили отпуска и увольнительные. Был отдан приказ привести всю технику в боевую готовность.
На воскресенье 22 июня у нас в дивизии наметили провести спортивный праздник. Мне поручили возглавить мотокросс. Накануне, в субботу, мы весь день возились с мотоциклами: ремонтировали, смазывали, проверяли работу двигателей. Уснули как убитые. А в четвертом часу утра меня вызвали в штаб дивизии. Дежурный сообщил, что звонили из Киева, потребовали срочно к аппарату комдива, а за мной он послал как за командиром разведбата — так, на всякий случай.
Вошел командир дивизии полковник И. Г. Цибин, он сразу же направился в свой кабинет — у него была прямая связь со штабом округа. Вскоре он вышел суровый, взволнованный, даже видно было, как легкая жилка на шее сильно вздрагивала. Но, сохраняя присутствие духа, ровным и твердым голосом приказал дежурному:
— Объявите боевую тревогу! Командиров и политработников — ко мне! Срочно! — и после непродолжительной паузы добавил глухо: — Война, товарищи. Фашисты перешли нашу границу.
Так в мирную созидательную жизнь ворвалась эта страшная война. О ней написаны тысячи книг — художественных и документальных, сняты сотни кинофильмов, опубликованы воспоминания видных военачальников. И все-таки о подвиге нашего народа в этой войне сказано далеко не все. Память о ней острым осколком живет в сердцах и душах фронтовиков. И каждый раз, когда я возвращаюсь к этой теме, снова и снова испытываю огромное волнение и боль. Память будит во мне живые картины горького отступления наших войск в первые месяцы войны, жестоких танковых схваток, беспримерных подвигов и героической гибели моих фронтовых друзей. Вот взялся за перо — и память опять уносит меня в огненную даль сороковых годов.
Да, у нас было намного меньше машин, чем у врага, но бились наши танкисты смелее, отчаяннее, лучше, ведь мы защищали свою родную землю, своих матерей, жен, ребятишек. Вспоминается одна из первых танковых схваток под городом Дубно. Обстановка в те июньские дни сорок первого изменялась не по дням, а по часам. То, что полсуток назад считалось нашим надежным тылом, становилось фронтом, а иногда и тылом вражеских, войск.
В ночь на 26 июня, обходя город Дубно с севера, мы вышли на дорогу Млинов — Демидовка. Под покровом мрака спешили на восток беженцы. К нам подошел красноармеец, отставший от своих, и сказал, что мы находимся в тылу немецких танковых частей. Несколько позднее его сообщение подтвердили и наши разведчики.
— В Демидовке фашисты, — доложили они. — Дорога километра на два забита автомашинами и легкими танками.
— Какая охрана? — интересуюсь я.
— Какая там охрана? Все дрыхнут мертвецким сном. Прямо в машинах и даже на обочинах дорог.
Мы пустили вперед «тридцатьчетверки» и устремились к Демидовке. Увидев недалеко от деревни немецкую колонну, дали по ней залп из пушек тут и там прогрохотали взрывы, взметнулись к небу огромные языки пламени. Так началась эта огненная ночь. Наши «тридцатьчетверки» ворвались в колонну вражеской техники и давай утюжить ее. Обработали дорогу до самой Демидовки, потом южнее. Думали, конец бою, но разведчики обнаружили еще одну колонну фашистов. Трудно сказать, сколько и каких машин уничтожили мы в ту ночь. Когда рассвело, увидели, что броня на наших танках стала черна от сажи и копоти. А кругом — разбитые немецкие танки. Ну, прямо танковое кладбище.
На рассвете ко мне подошел боец мотоциклетной роты и доложил, что пленный офицер просит «руссиш командир». Он был тяжело ранен. Сказал, что в сороковом году воевал во Франции. Но разве там была война? Он видел на днях, как русская пехота шла в атаку. А сегодня ночью какой-то русский танкист таранил его машину. Вот это — война! Потом мне еще не раз доводилось видеть и слышать признание противника, что он не ожидал встретить такого мужественного сопротивления.
После боев за Полтаву к нам в часть (я в то время уже командовал полком) приехал новый командующий 38-й армией генерал-майор В. В. Цыганов с членом Военного совета бригадным комиссаром Н. К. Попелем, с ними были гости — Председатель Президиума Верховного Совета Украинской ССР М. С. Гречуха и корреспонденты фронтовой газеты «Красная Армия» Александр Твардовский и Сергей Вашенцев. Михаил Сергеевич Гречуха поинтересовался, как зарекомендовал себя в боях батальон харьковских коммунистов и комсомольцев, который передали нашему полку. Комиссар бригады рассказал, как героически дрались харьковчане и что они оправдали звание коммунистического батальона.
А вечером ко мне в землянку пришли Твардовский с Вашенцевым. Говорили о разном, конечно же, вспомнили и бои на Карельском перешейке. Попросили Александра Трифоновича прочесть стихи о нашем давнем приятеле Василии Теркине.
Военкоры побывали в батальоне Василия Гавриловича Богачева, одного из лучших наших комбатов, вскоре В. Г. Богачев погиб в одном из боев, он был посмертно удостоен высокого звания Героя Советского Союза.
На обратном пути Твардовский и Вашенцев опять заехали к нам в штаб полка. За чашкой чая, который Александр Трифонович очень любил, он вдруг спросил меня:
— Сергеич, вот ты — уралец. Скажи, что такое сабантуй. Мы с Сергеем Ивановичем слышали от богачевцев, что «юнкерсы» устроили им сабантуй в Полтаве. А другой боец с восторгом поделился: вот мы под Мачихами устроили фашистам такой сабантуй! Так что же это такое?
Я улыбнулся — это слово мне было хорошо знакомо еще с детства. У нас, на Южном Урале, в башкирских и татарских селах после окончания весенних полевых работ всегда устраивали веселый и лихой праздник — сабантуй. И я с удовольствием рассказал об этом нашим гостям.
А вскоре мы в своем полку читали и передавали друг другу газету «Красная Армия» с очерком Сергея Вашенцева «Сабантуй» — о боевых делах богачевцев. Позднее газета напечатала материалы Александра Твардовского о боях наших танкистов под Полтавой. И тут же — стихи о мальчишке, указавшем советским танкистам расположение артдивизиона фашистов, который мы с ходу раздавили. Твардовский нередко бывал в нашей 53-й гвардейской танковой бригаде, которой я командовал. Как-то наш комиссар, радушно встречая его, пошутил:
— Скоро, Александр Трифонович, нашей бригаде присвоят ваше имя.
— Не может быть, — удивился тот.
— А вот увидите! Где вы еще так часто бываете?
— Да, вы правы. К вам я как-то особенно прикипел душой. Еще с Карельского перешейка.
В ноябре сорок третьего, накануне освобождения Киева, мы снова встретились с любимым поэтом.
— Насколько мне известно, со дня на день должны начать освобождение Киева. Так у меня просьба, — вполушутку-вполусерьез обратился Александр Трифонович. — Я знаю, вы танкисты — народ горячий, вам бы побольше накрошить кирпича, наломать дров. А Киев — первый стольный город нашей Руси. И какой красавец! Попробуйте сохранить все, что можно.
— Хорошо, Александр Трифонович, постараемся.
Наши войска взяли Киев без больших разрушений. Очень дорог был нам этот город.
53-я гвардейская танковая бригада (до Курской битвы — 106-я) была сформирована на Урале, в Свердловске. Вчерашние горновые и сталевары, машиностроители и хлеборобы садились за рычаги танков и смело шли в бой.
У нашего уральского поэта-фронтовика Михаила Львова есть такие пронзительные строки:
Полковник, помните Скалат,
Где «тигр» с обугленною кожей
И танк уральский, в пепле тоже,
Лоб в лоб уткнулись и стоят?
Полковник, помните, по трактам
Тогда и нас водил сквозь смерть
Такой же танковый характер —
Или прорваться, иль сгореть.
Эти стихи о верных сынах нашего края. Так дрались они в Уральском добровольческом танковом корпусе, который входил в состав 4-й гвардейской танковой армии Д. Д. Лелюшенко. Так же отважно и умеючи дрались уральцы и в нашей 53-й танковой бригаде 3-й гвардейской танковой армии П. С. Рыбалко. Нередко наши армии воевали в полном взаимодействии, выполняя одни и те же боевые задачи.
А с командиром Челябинской добровольческой танковой бригады полковником М. Г. Фомичевым (впоследствии он стал дважды Героем Советского Союза) меня связывала крепкая фронтовая дружба. Когда нам было трудновато в бою, фомичевцы спешили на помощь, а когда они оказывались в переделке, мы по-братски помогали им. В редкие минуты передышек между боями мы также встречались с Михаилом Георгиевичем. Как-то мы получили посылки от уральцев. У меня появились две бутылки доброго вина. Звоню Фомичеву: «Слушай, Георгич, тут наши земляки гостинец прислали, приезжай!» И вскоре он оказался у меня в гостях. Вспомнили наш седой Урал-батюшку, старых и верных друзей.
Прошли мы с ним от Курска и Орла до Польши, здесь вместе брали Сандомирский плацдарм. Нашу бригаду фашисты основательно потрепали, так фомичевцы выручили нас. А потом вместе штурмовали Берлин, освобождали Прагу. После мы спорили: кто первым вошел в Прагу? Я утверждал, что наша бригада, а Фомичев — что его. В конце концов выяснилось, что вошли мы одновременно — с северо-востока, только фомичевцы севернее нас, а мы чуть-чуть южнее.
Никогда не забыть мне уральцев из нашей танковой бригады — артиллериста М. А. Никольского из Кыштыма, Д. Д. Бахметьева, Ю. Н. Соловьева, П. Л. Романенко и многих-многих других. Все они воевали так, как и подобает настоящим уральским мастерам.
Это произошло под Житомиром. Мы приближались к реке Тетерев — естественному оборонительному рубежу восточнее города. Предполагали: если фашистское командование решило удержать Житомир, оно постарается использовать этот рубеж — лучше его не найти. Значит, надо готовиться форсировать реку с ходу, захватить плацдарм и продолжать наступление не мешкая.
Тетерев, если судить по карте и нашим данным, — речка небольшая. Но наступившая оттепель могла превратить ее в труднопреодолимое для танков препятствие. Каждый фронтовик знает, каковы в дождливую погоду эти речки, про которые принято говорить: «А, воробью по колено!» Так оказалось и с Тетеревом. Автоматчики во главе с уральцем замполитом И. А. Варлаковым перебрались на противоположный берег сразу с помощью нехитрых подручных средств — бревен, бочек, старых лодок. А для танков пришлось поискать броды с твердым дном и надежными берегами.
Тем временем фашисты перешли в контратаку. С десяток бронетранспортеров, ведя огонь из крупнокалиберных пулеметов, двинулись к роще, где держали оборону наши автоматчики. Иван Алексеевич Варлаков, как всегда очень спокойный, прошел вдоль цепи, ободряя гвардейцев. И они встретили противника дружным и метким огнем. Расчеты противотанковых ружей подбили три вражеские машины, еще одну связкой гранат подорвал старший сержант Г. А. Плехов. Но скоро последовала новая атака. Бронетранспортеры подошли к реке совсем близко, высыпала вражеская пехота. Пустили в ход гранаты, а потом и холодное оружие — штыки, ножи, саперные лопатки. Противник опять был отброшен, но Варлакова в этом бою тяжело ранило. Очередь крупнокалиберного пулемета прошла по его ногам.
Три года боролись военные врачи за жизнь отважного политработника, но ноги ему пришлось ампутировать. Иван Алексеевич вернулся на Урал, в родной город Березовский. Он возглавляет местный совет ветеранов 53-й гвардейской танковой бригады, ведет немалую общественную работу.
И еще хочется рассказать о сержанте Василии Васильевиче Холкине — командире орудия батареи нашего батальона автоматчиков. Пришел он к нам с пополнением тоже с Урала. Не помню, почему он — инженер тракторного завода — попал не в танковый батальон, а в артиллерию. Однако, став за прицел пушки сначала наводчиком, затем командиром расчета, Василий Васильевич отлично зарекомендовал себя в трудных боях. В каждой операции расчет его орудия уничтожал несколько вражеских танков. Он прекрасно владел всеми видами артиллерийского и стрелкового оружия, а в рукопашном бою шел на врага, как, наверное, ходили в старину русские богатыри.
Могучий, большой физической силы и отваги человек, он предпочитал бить фашистов ручным пулеметом. В его руках это достаточно тяжелое оружие казалось легким. Он никогда не ставил пулемет на сошки, стрелял из него прямо с руки. А при необходимости и прикладом крушил гитлеровцев. К началу боев на Сандомирском плацдарме В. В. Холкин уже был награжден орденами Славы 3-й и 2-й степени. Фронтовики знают, как нелегко заслужить этот почетнейший солдатский орден. В нашей бригаде к концу войны четыре человека имели награды всех трех степеней. В. В. Холкин за бои на Сандомирском плацдарме получил орден Славы 1-й степени. Он стал первым в бригаде полным кавалером ордена Славы. Василий Васильевич очень хотел воевать на танке. Мастер на все руки, он освоил боевую машину в считанные дни и прошел в ней до конца войны. Был и заряжающим, и механиком-водителем, а уж при стрельбе из танковой пушки по меткости ему не было равных.
В годы войны с уральских заводов мы получали грозные боевые машины — «КВ» и Т-34, которые в крупнейших танковых сражениях на огненной Курской дуге, на Сандомирском плацдарме и на других участках показали свое полное превосходство над вражеской броневой техникой.
Василий Васильевич Холкин написал мне однажды о таком случае. Близ проходной завода, на котором он работает сейчас, был установлен последний из выпущенных в годы войны танков Т-34. И простоял он без малого тридцать четыре года. Стали на этом месте строить подземный переход. Как же стянуть танк с пьедестала? Пожилой рабочий, бывший механик-водитель, говорит: «Сам он сойдет. Стройте новый пьедестал». Залили в бак танка горючее, заправили маслом, поставили аккумуляторы. Под громовое «ура» и аплодисменты работников завода боевая машина, покорно повинуясь бывалому солдату, сошла с пьедестала, пересекла двор и замерла на новом месте. Вот какие отличные машины делали для нас уральцы!
С Урала в годы войны я нередко получал письма — от родных и близких. В Тютнярах поселилась моя жена Анна Ефимовна вместе с нашей дочуркой и сыном. Мой отец очень трогательно заботился о них. Потом наш сын Иван, окончив военное училище, ушел на фронт, был награжден боевой медалью. Сейчас он — полковник Советской Армии.
Уж так получилось, что в эту войну мне довелось повторить почти тот же путь, который прошел в годы первой мировой мой отец Сергей Михайлович Архипов с русской трехлинейкой. Когда мы брали город Перемышль, я вспоминал отцовские рассказы о том, как он вместе с тысячами других русских солдат штурмовал эту крепость. Удивительная судьба: сын солдата, я гнал врага по боевым отцовским дорогам…
А каким массовым был героизм наших бойцов и командиров в годы Великой Отечественной! На подступах к Львову из очередного рейда по тылам противника наши разведчики доставили фашистского офицера. Пленный оказался осведомленным, мы тут же отправили его в штаб корпуса. Но достался он нам дорогой ценой.
Разведгруппу возглавлял сержант Нурмы Шарипов. Взять «языка» без шума не удалось — разведчики приняли бой. Сержант приказал товарищам возвращаться, сам же прикрыл отход. Фашисты окружили его и пытались схватить живым. Когда патроны и гранаты кончились, он прижал к груди последнюю гранату и выдернул чеку. Так геройски погиб отважный разведчик Нурмы Шарипов. Ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
Но и погибший Нурмы Шарипов продолжал воевать. Уже в Германии старший лейтенант И. В. Васильев отправлял на боевое задание трех разведчиков. Задача была сложной, а усилить группу некем.
— Справитесь втроем? — испытующе глядя в глаза разведчикам, спросил командир.
— Вчетвером! — поправил его руководитель группы В. Сажинов. — С нами пойдет Нурмы.
Вероятно, в тот же день Виктор Сажинов написал письмо своему отцу, в котором сообщал: «Меня представляют к высокой награде — званию Героя Советского Союза и предлагают ехать на учебу в Москву. Но я отказался от учебы. Учиться буду после войны. Я дал клятву на могиле моего друга Нурмы Шарипова отомстить за его смерть. Прикрывая наш отход, он взорвал гранатой себя и врагов. Я еще не отомстил за него…»
В своей книге «Сорок пятый» бывший командующий 1-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев рассказывает, как на Сандомирском плацдарме наши танкисты разгромили батальон «королевских тигров», захватили три совершенно исправные машины нового образца. Это событие стало значительным для всего фронта. Вот как все произошло.
Бои на Сандомирском плацдарме были в разгаре. 12 августа в полночь радист доложил: в эфире лейтенант И. В. Васильев. Еще накануне вечером мы выслали в тыл противника, к Оглендуву и станции Шидлув, две группы разведчиков. Все это время волновался за них. И вот Васильев объявился.
— Мы на станции Шидлув, — сообщил он. — Здесь немцы разгружают эшелон с какими-то танками. Тип танков неизвестный.
— Подробнее! — требую я.
— Танк похож контурами на «тигр», но выше и шире его. Пушка, по-моему, та же — 88 миллиметров. Пулеметов не три, а четыре, в том числе и зенитный.
— Продолжайте наблюдение, Иван Васильевич, но обязательно добудьте «языка», — прошу его.
— Сложно, — ответил Васильев. — Эшелон окружен сильной охраной. Эсэсовцы с овчарками снуют и около эшелона, и на дороге, где стоят выгруженные танки. Тут же какие-то штатские.
Мы доложили в штаб корпуса сведения разведки и, поджидая немцев, решили поставить близ лощины в засаду несколько танков во главе со старшим лейтенантом П. Т. Ивушкиным. Их задача — заставить вражеские машины развернуться так, чтобы они подставили нам свои борта — наиболее уязвимое место.
Всю вторую половину ночи отчетливо слышали усиливающийся рокот танковых двигателей на дальних позициях противника. Снова в эфире появился Васильев. Он доложил, что взял «языка».
— Всего на станции Шидлув выгружено сорок тяжелых танков неизвестного типа,- — сообщил он. — Пленный о них ничего не знает, твердит, что в их дивизии только средние танки «пантера». Новые танки из Шидлува направились по дороге в Оглендув. Встречайте!
Наши машины надежно укрылись за грядой невысоких песчаных дюн. Справа впереди простиралась лощина, через которую извилистой лентой убегала вдаль полевая дорога, а слева, на краю поля, возвышались темные силуэты стогов. Стога здесь выросли за прошедшую ночь. Это изобретение Ивушкина. «Молодчина! Ничего получилось, естественно», — отметил я довольный.
Все вокруг окуталось густым молочным туманом, из-за него не видно ни зги. В воздухе эскадрилья за эскадрильей пронеслись «юнкерсы», они полетели в наш тыл. Следом ударили батареи противника, но вражеские снаряды свистели высоко над нашими головами. Значит, нас не обнаружили.
Туман понемногу рассеивался, он тянулся над землей низко-низко, тяжелыми рваными клочьями. В эфир вышел Ивушкин:
— Наши гости идут, пора готовить подарки. Не вижу, но слышу — идут лощиной, прямо на меня.
Я уже и сам услышал низкий надрывающийся гул. Приближался он медленно, как бы нехотя, словно откуда-то изнутри земли. Я почувствовал, как напряглись мои нервы, как капли едкого пота покатились по лицу. Каково же было тем, кто находился впереди? Но копны стояли неподвижно, будто там и нет никого.
— Из лощины выехала легковая машина, — доложил Ивушкин.
— Вижу, пропустить!
Спустя несколько секунд:
— Штабной автобус.
— Также пропустить!
И правильно сделали: вслед за ними из-за бугра показался чудовищных размеров танк. Он полз на подъем рывками, буксуя в сыром песке. Действительно, похож на «тигра», но куда там сравниться с ним.
С левого фланга радировал майор А. Г. Коробов:
— Появились — не запылились. Те самые, неопознанные.
Приказываю не спешить, бить только наверняка, с четырехсот метров. А из лощины уже выползло второе такое же чудовище, за ним — третье. Первый танк уже миновал Ивушкина.
— Бить? — запросил он.
— Бей!
Вижу, как зашевелился бок самой крайней копны — это танк младшего лейтенанта А. Оськина, стоявший первым в засаде. Из стога показался пушечный ствол, он дернулся, потом еще раз, еще, посылая в броневые чудовища смертоносный огонь. В правых бортах вражеских танков появились черные зияющие пробоины. Из них потянулся сизый дымок, затем вспыхнуло неистовое пламя.
А из лощины выползали все новые и новые танки, которые тоже разворачивались в сторону засады, подставляя под наши пушки уже левые борта. Передаю сигнал. Сразу три десятка стволов ударили прямой наводкой по незваным гостям. Кроме того, гаубичные дивизионы накрыли фашистов навесным огнем, и лощина покрылась тучами дыма и мелкой песчаной пыли.
Железные громадины горели уже и слева, и справа от нас. Над ними на бреющем полете прошли наши «илюши» и добавили огня. Несколько вражеских машин уползли обратно в лощину, другие тоже пытались уйти, но мы их подбили стыла, вдогон.
Всего в этом жарком бою мы уничтожили 24 немецких танка — это то, что осталось перед позициями нашей бригады. Особенно отличился в этой схватке экипаж Александра Оськина, он сжег три вражеские машины и одну подбил. За этот подвиг командир танка был удостоен звания Героя Советского Союза, а его боевые друзья награждены орденами и медалями.
Разведчики Васильева опустились в лощину. Они доложили, что там, внизу, стоят две целых и невредимых машины, видимо, завязли в песке. Ближе к левому флангу обнаружили еще одну неповрежденную — она как залезла в болотину, так и застряла. Экипажи сбежали, в панике даже оставили кое-какие документы. Из них мы выяснили, что наш трофей называется «королевский тигр», вес его 68 тонн (на 14 тонн тяжелее обычного «тигра»), лобовая броня вдвое толще — 190 миллиметров, бортовая такая же — 80 миллиметров. Это, как мы и предполагали, оказалось самым уязвимым местом нового танка.
С Сандомирского плацдарма наши трофеи — тяжелые немецкие танки — доставили в Москву. Один из них даже демонстрировался в парке культуры и отдыха имени Горького, на выставке трофейного оружия. Офицеры и солдаты бригады, вернувшиеся в часть после лечения в московских госпиталях, с удовольствием рассказывали однополчанам: «В парке Горького видел наш трофей, он будто гора возвышается. Вокруг народ толпится, смотрит, спрашивает: почему ни пробоины нет, ни царапины, словно с заводского конвейера. На табличке-то не указали, кто его взял, когда и где. Ну я и объяснил, как мог. Так меня прямо замучили: товарищ танкист, расскажите еще, расскажите!»
Вот какая история вышла у нас с «королевскими тиграми». За успешный разгром их и захват нескольких образцов командование представило меня к второй Звезде Героя.
А потом был нелегкий, но стремительный штурм Берлина. И после взятия его наши 3-я, 4-я и другие армии 1-го Украинского фронта поспешили на помощь восставшим пражским патриотам. 8 мая мы преодолели отвесные скалистые Рудные горы и оказались на чехословацкой земле. Жители чешских городов и поселков высыпали на центральные улицы и автострады, громко и от души приветствовали нас: «Наздар», «Спасибо!», «Благодарим!» И прямо на горячую броню наших танков бросали первые весенние цветы.
А утром 9 мая — последняя схватка с врагом. Яростная, кровопролитная. У нас были и раненые, и убитые. Как это вопиюще несправедливо — погибнуть в первый день мира!
Освобожденные пражане не знали, как нас отблагодарить. Они закидали наши краснозвездные танки букетами ярких живых цветов. Приглашали в свои семьи. У каждого дома нас встречали маленькие оркестры. И опять — цветы, цветы, цветы. Я их никогда не забуду! Нежные, трепетные, они были первыми вестниками мирной весны.
— Неужели мы скоро расстанемся? — спросил меня кто-то из товарищей в этот весенний, праздничный вечер.
— Нет! — ответил я тогда.
И сейчас, сорок лет спустя, я могу повторить: нет, мои дорогие боевые товарищи, мы никогда не расстанемся! Нет дружбы крепче, чем фронтовая. Нет силы, которая могла бы разъединить людей, плечом к плечу защищавших Родину-мать.