Глава 26 Долгое прощание

Глава 26

Долгое прощание

I

Летом 1964 г. Че твердо решил оставить Кубу и вернуться на поля революционных сражений. Вопрос был — куда именно? Сначала необходимо было подготовить все необходимые условия. Отныне мысли Че всецело были сосредоточены на этом.

Он более не чувствовал себя необходимым на Кубе. Кубинская революция сумела себя отстоять. И, хотя ЦРУ по-прежнему поддерживало контрреволюционную деятельность, а в воздушном пространстве Кубы то и дело появлялись самолеты-разведчики, не похоже было, чтобы американцы намеревались развязать войну; в конце концов, ведь Кеннеди дал гарантии ненападения в обмен на вывод советских ядерных ракет. Обещание, конечно, всегда можно было нарушить, однако преемник Кеннеди Линдон Джонсон был слишком озабочен другими вопросами: предстоящей президентской гонкой и эскалацией конфликта во Вьетнаме.

Хрущев называл теперь Кубу не иначе как «дочерью СССР». Советская помощь щедрой рекой потекла на остров, но вместе с тем Куба начинала становиться все более зависимой от Москвы. Че не нравилась эта ситуация, но Фидель, по крайней мере пока, не видел особых поводов беспокоиться, тем более что никаких других готовых альтернатив у него не имелось.

Че по-прежнему был убежден в том, что в более далекой перспективе поддержание кубинского суверенитета будет зависеть не от советских субсидий, но от успеха революционного движения в Латинской Америке. Располагая общими ресурсами, братское сообщество революционных государств Латинской Америки должно было избавиться от своей традиционной зависимости от внешних сил, включая СССР, и возглавить движение всего развивающегося мира в сторону новой, социалистической эры.

Были и другие факторы, повлиявшие на решение Че уехать. Политическая атмосфера на Кубе становилась для него все более неуютной.

Коммунистические партии Латинской Америки были возмущены его попытками экспортировать вооруженную борьбу в их страны. И, несмотря на все заверения Че, в Кремле по-прежнему преобладало представление о нем как о маоисте, опасном экстремисте, даже троцкисте. Китайцы были осведомлены об этом и стали настойчиво преследовать Гевару своими предложениями о сотрудничестве. Когда он был в Женеве на Конференции ООН по торговле и развитию, китайские агенты всюду следовали за Че по пятам, караулили в фойе гостиницы, наблюдая за тем, кто поднимается на лифте на его этаж и спускается оттуда.

В те идеологизированные времена любое отклонение от курса Кремля считалось ересью и даже предательством, а Че неоднократно выказывал себя сторонником китайской политики в отношении социалистической революции.

Тень легла на его работу в кубинских государственных структурах и даже на отношения с некоторыми ближайшими товарищами, например с Раулем Кастро, который, в отличие от него, вошел в тесный контакт с советским военным и партийным руководством. Их отношения постепенно превратились практически во враждебные. Возможно, поворотным пунктом стали переговоры по поводу размещения советских ракет летом 1962 г. — тогда Че пришлось заниматься «исправлением последствий работы» Рауля.

Открытой критике подверглась индустриальная политика Че, и он был вовлечен в жаркий, хотя и в дружеских тонах, спор по поводу направления развития кубинской экономики. Че выступал за так называемую «бюджетную финансовую систему», при которой государственные предприятия совместно управляли бы активами, а не соревновались друг с другом внутри системы «государственного капитализма», практиковавшегося в СССР. Но его позиция вызвала ярое противодействие некоторых членов правительства, прежде всего Карлоса Рафаэля Родригеса, отвечавшего за сельское хозяйство, и Марсело Фернандеса, министра внешней торговли.

В центре идеологических расхождений было то, что Че настаивал на внедрении «моральных стимулов» в дополнение к «материальным стимулам» в целях развития коммунистической сознательности трудящихся Кубы. Именно эта идея лежала в основе его приверженности системе добровольческих работ. Там он мог на личном примере показать «готовность жертвовать собой» во имя общего блага.

На повестке дня стоял и еще один вопрос: в каком направлении будет развиваться кубинская экономика. Мечты Че об ускоренной индустриализации Кубы почти угасли. Он принял часть критики в свой адрес за то, что пытался двигаться «слишком быстро», не имея подготовленной рабочей силы и достаточных ресурсов, но были и другие факторы — такие как некомпетентность, недостаток технических знаний и зачастую плохое качество оборудования и материалов, поставляемых из стран советского блока, — от него не зависевшие и приводившие его в бешенство. Другим вариантом развития страны был возврат Кубы к «его величеству сахару». В середине 1964 г., когда Куба и СССР заключили новое соглашение о сахаре, а Хрущев выступил с предложением помочь Кубе механизировать процесс сбора урожая, стало окончательно ясно, что именно развитие сельского хозяйства, а не промышленности станет первоочередной задачей Кубы, и до некоторой степени это тоже подорвало мечту Че о создании нового, социалистического Человека.

И наконец, Гевара был аргентинцем, а не кубинцем, и, хотя он никогда не говорил этого публично, в нем, должно быть, всегда присутствовало понимание, что в конечном счете это «их» страна.

Возможно, Че также начинал чувствовать, что стареет. Ему шел тридцать шестой год, и он мог еще совершать походы, сражаться и вести за собой людей, но времени на это оставалось уже не так много.

II

Первой его задачей было заново воссоздать и расширить подпольную инфраструктуру партизанского движения в Южной Америке, подорванную, но не разбитую полностью в результате фиаско в Сальте. За исключением Альберто Кастельяноса, боливийские и кубинские активисты, участвовавшие в деле, вышли из него невредимыми, так же как городские подпольщики в Кордове, Буэнос-Айресе и других аргентинских городах. Потери ограничивались в основном членами самого партизанского отряда и их непосредственными помощниками в Сальте. Последствия провала Мазетти были не столь удручающими еще и потому, что у Че в Южной Америке появился новый серьезный помощник в лице Тани (так партизаны называли Тамару Бунке).

Таня окончила курс шпионской подготовки в марте 1964 г., и Че вызвал ее к себе в Министерство промышленности; с ним в кабинете был также Ренан Монтеро — под этим именем скрывался один из лучших агентов Пиньейро. Че сообщил Тане, что хочет отправить ее в Боливию, чтобы она обосновалась там в качестве агента глубокого прикрытия и наладила контакт с как можно большим числом влиятельных людей в стране. Ей предстояло находиться там неопределенное время, ожидая, пока наступит нужный момент и ее призовут к действию. По словам Пиньейро, Таня была отобрана для этого дела потому, что она, помимо других достоинств, говорила по-немецки, а это могло пригодиться для ее проникновения в среду немецких эмигрантов, имевших большой вес в Боливии. Пиньейро сообщает также, что она не знала о планах Че лично присоединиться к ней впоследствии.

Таня ушла со встречи, исполненная гордости: Че счел ее достойной и дал ей роль первостепенной важности в проекте общеконтинентальной революции. Вскоре после того, изменив внешность, она покинула Кубу и отправилась в Западную Европу, чтобы там апробировать свою легенду и познакомиться с теми местами, которые фигурировали в выдуманной истории ее жизни.

Вскоре после встречи с Таней Че вызвал в Гавану Сиро Бустоса, чтобы дать ему новые инструкции. Бустос ждал новых указаний с «Острова», как называли Кубу в подпольных кругах. С помощью университетских знакомых из Кордовы он собрал команду адвокатов для попавших в тюрьму товарищей, а также помог «Волосатому» и двум другим конспираторам — «Петисо» Белломо и брату Эктора Жюва Эмилио — переправиться в Монтевидео, где для них была снята квартира.

Но самое главное, Бустос организовал переправку оружия со складов, предназначавшихся для отряда Мазетти, двум независимым повстанческим группам. Одну из этих групп составляли аргентинские троцкисты во главе с «Васко» Бенгочеа, которые планировали организовать новую базу в Тукумане. Вторая группа только-только зародилась в Уругвае на базе движения «каньеро» — рубщиков сахарного тростника, — придерживавшихся левых взглядов и возглавляемых Раулем Сендиком.

Бустос согласился провести небольшой курс по шпионажу для нескольких товарищей Сендика. (Когда мы беседовали с ним тридцатью годами позже, Бустос не без иронии отметил, что один из его давних «учеников» стал известным и уважаемым экономистом, работающим в уругвайском правительстве.) Решение Бустоса помочь уругвайцам имело куда большее значение для истории, чем сам он подозревал. Через некоторое время организация Сендика приобрела широкую известность как городское партизанское движение «Тупамаро», действия которого сотрясали уругвайское общество.

На встречу с Че Бустос приехал в компании «Панчо» Арико, редактора «Пасадо и пресенте» и идеологического лидера группы сочувствующих из Кордовы. Он был единственным из этой группы, кто успел побывать в лагере Мазетти до его разгрома и после этого исполнился уверенности — так же как его соратники Оскар дель Барко и Эктор «Тото» Шмуклер, — что идея Че об организации базы в Аргентине не сработает.

«Панчо отправился на Кубу, чтобы повидаться с Че и высказать свои критические замечания, сообщить о наших сомнениях относительно его тактики, — говорит Тото Шмуклер. — Но когда он прибыл туда, то и рта раскрыть не смог. Че говорил с ним часа два-три, и Панчо ничего не сказал». Вернувшись, Панчо объяснил своим друзьям, что, оказавшись перед Че, он почувствовал себя настолько подавленным силой его личности, что не в силах был что-либо ему возражать. «Это же Че», — просто констатировал Панчо Арико.

Бустос чувствовал себя немногим увереннее рядом с Че, с которым встречался уже несколько раз, чтобы обсудить произошедшее в Сальте и попытаться определить план дальнейших действий. Че сказал, что не может понять, почему некоторые партизаны в лагере умерли от голода. Бустос попытался описать условия в джунглях в районе Орана, где практически нет ни крестьян, ни еды и где сложно охотиться. При этом он рассказал один случай, когда партизаны подстрелили тапира, но съесть его оказалось делом непростым, поскольку он очень быстро сгнил. «Когда я рассказал ему все это, Че ответил, что тапира следовало поварить подольше, так чтобы кислоты трансформировались там во что-то, в общем, мясо было бы отличным».

Позиция Че была вполне определенной: повстанческую базу организовать можно, только делать это следует правильно. У Бустоса имелись свои сомнения. Любой новой попытке, по его мнению, должна была предшествовать организация сети подпольной инфраструктуры, охватывающей несколько зон для более стабильного существования партизанского отряда. Неправильно было бы рассчитывать на то, что партизаны станут охотиться или полагаться, как Мазетти, на поставки консервов из города. Новому отряду партизан необходимо было укорениться на местности и обеспечить для себя достаточно автономное существование, чтобы не вызывать ничьих подозрений.

По словам Бустоса, Че с ним согласился. Бустос понял, что ему нужно работать с любыми группами, готовыми включиться в вооруженную борьбу, и одновременно пытаться объединить их в хорошо скоординированный общенациональный партизанский фронт. В его функции не входило пока объявлять имени того, кто станет во главе движения как политический или военный руководитель, или призывать всех обязательно уходить в горы — его работа была подготовительной, и сроки ее выполнения не были определены.

Существенной преградой на их пути было недостаточное количество денег. По словам Бустоса, некоторые особо рьяные его товарищи отстаивали идею «экспроприации» путем грабежа банков. Ту же идею Гевара сам выдвигал в конце 1958 г., когда прибыл во главе экспедиционных сил в Лас-Вильяс, но тогда ситуация была несколько иная: Куба находилась в состоянии полномасштабной гражданской войны, и Че лично стоял во главе революционных сил. В Аргентине же условия были совсем другими, и он не хотел, чтобы ситуация вышла из-под контроля до того, как восстание наберет обороты. Поэтому Че отринул идею ограбления банков. «Не на этой стадии, — сказал он Бустосу. — Если ты начнешь с ограбления банков, то кончишь обыкновенным преступником, тебя поймают и будут судить за грабежи».

20 мая, все еще находясь на Кубе, Бустос получил телеграмму, извещавшую его о взрыве на улице Посадас, в центре Буэнос-Айреса. «Васко» Бенгочеа вместе с четырьмя товарищами изготавливали бомбы на шестом этаже жилого дома, но случайно произошел взрыв, и все находившиеся в квартире погибли. Это был конец группы «Тукуман». Однако эта новая неудача, как вспоминает Бустос, не взволновала Че: «Он воспринял случившееся совершенно спокойно».

После отбытия Бустоса у Че с Фиделем случилась временная размолвка по поводу стратегии дальнейших действий. На ужесточение риторики со стороны администрации Джонсона, которая ввела новые торговые санкции и способствовала очередным мерам по изоляции Кубы со стороны Организации американских государств, Фидель ответил мирными инициативами.

В серии интервью, данных им в июле корреспонденту «Нью Йорк таймс» Ричарду Идеру, Фидель косвенно дал понять, что Куба может перестать поддерживать революционные движения в Латинской Америке в случае прекращения против нее враждебных действий. Фидель выразил надежду, что Джонсон победит на ноябрьских президентских выборах своего ультраконсервативного соперника — сенатора от республиканцев Барри Голдуотера — и возобновит мирные переговоры с Кубой, начатые при Джоне Кеннеди.

На следующий день после публикации интервью Фиделя Госдепартамент выступил с заявлением, прямо отвергающим эту мирную инициативу: никаких переговоров с Кубой не может быть до тех пор, пока она сохраняет связь с СССР и продолжает «поддерживать подрывную деятельность в Латинской Америке».

19 июля американец с военной базы Гуантанамо убил кубинского солдата. Рауль заявил, что погибший будет похоронен со всеми почестями, и дал понять, что такова воля самого Фиделя. Этот выстрел, заявил он, направлен на всю Кубу и на президента Джонсона, и сделан он для того, чтобы помешать делу мира. В случае победы на выборах Голдуотера война была неминуемой.

Непримиримый Че, со своей стороны, несколько дней спустя публично огласил свои взгляды. 24 июля, выступая на фабрике в Санта-Кларе, он напомнил слушателям об их общем долге сражаться с империализмом «всеми доступными средствами». Не важно, кого изберут американцы на пост президента, — враг от этого не поменяется. В том выступлении Че как никогда близко подошел к прямой критике позиций самого Фиделя Кастро. Высказал ли тот ему свое осуждение — неизвестно. Однако, как выяснилось позже, именно Че, а не Фидель был более реалистичным в своей оценке происходящих событий.

Два дня спустя Организация американских государств приняла решение наложить на Кубу санкции, принудительные для всех своих членов — в том числе и для тех, кто пока не разорвал связи с Кубой. Еще в мае это сделала Бразилия, и теперь пришел черед остальных: в августе отношения с Кубой порвали Боливия и Чили, в сентябре — Уругвай. Мексика осталась единственной страной, отказавшейся подчиниться давлению.

Вашингтон праздновал победу, а Фидель выступил с повторным предложением о продолжении переговоров. Если достижение мира будет стоить прекращения «материальной помощи другим революционерам», то пусть будет так, лишь бы дружеский жест был принят. «Мы намерены жить в мире со всеми странами, всеми государствами этого континента, вне зависимости от их социальной системы. Мы хотели бы существовать в системе международных норм, рассчитывая на равные отношения со всеми странами».

Это был «пряник», протянутый Фиделем американцам, но в руках у Фиделя был и «кнут»: «Предупреждают, что, если пиратские нападения с территории Северной Америки и стран Карибского бассейна не прекратятся… равно как и отправка агентов, вооружения и бомб на кубинскую территорию, народ Кубы будет считать, что у него есть равное право всеми имеющимися у нас ресурсами помогать революционным движениям во всех тех странах, которые будут замечены в аналогичных вмешательствах во внутренние дела нашей отчизны».

Было очевидно, что Фидель предлагает мир на вполне умеренных условиях, однако, так же как выступление Че в 1961 г. в Пунта-дель-Эсте, этот новый жест был воспринят американским руководством как знак слабости и столь же презрительно отвергнут.

5 августа американские самолеты в ответ на не вполне доказанные нападения торпедных катеров Ханоя на американские морские силы в Тонкинском заливе начали бомбежки Северного Вьетнама. Два дня спустя Конгресс принял так называемую «Тонкинскую резолюцию», давшую Джонсону право увеличить военное присутствие во Вьетнаме. Началась полномасштабная война. Куба выступила с решительным осуждением американских бомбежек, призвав мировой социалистический лагерь к единству для защиты Вьетнама от «империалистической агрессии янки». С точки зрения Кубы, вьетнамский кризис предоставлял отличный шанс восстановить братские отношения между социалистическими странами, которым был нанесен столь существенный урон в результате вражды двух коммунистических гигантов.

Че не мог стоять в стороне. 15 августа на церемонии вручения наград передовикам коммунистического производства, показавшим выдающиеся результаты на добровольческих работах, он заверил кубинцев, что Куба при всей ее нарастающей изоляции остается частью расширяющегося союза революционных государств. В тех латиноамериканских странах, которые приняли политику «сдерживания», навязанную им Вашингтоном, революционные вооруженные силы вскоре одержат триумф и еще более укрепят социалистический лагерь.

«Пусть сейчас дуют дурные ветра, — говорил Че, — и угрозы возрастают день ото дня, и против нас и других стран по всему миру предпринимаются пиратские нападения. Пусть нам угрожает Джонсон или Голдуотер… пусть с каждым днем империализм становится все более агрессивным. Люди решили биться за свободу и отстаивать завоеванную свободу».

Гевара напомнил слушателям, что в Латинской Америке есть две страны, в которых идет революционная борьба, — Гватемала и Венесуэла, — и что сражающиеся там силы добиваются успеха, «нанося поражения империализму одно за другим». По всей Африке силу набирают национально-освободительные движения. В бывшем бельгийском Конго революционные последователи Патриса Лумумбы продолжают борьбу и несомненно выйдут из нее победителями. В португальской колонии Гвинее освободительная армия во главе с Амилкаром Кабралом уже контролирует половину территории — и вскоре вся Гвинея будет свободна, так же как и Ангола. Занзибар уже отвоевал независимость, и Че признал с гордостью, что Куба внесла свою лепту в этот счастливый исход: «Занзибар — наш друг, и мы оказали ему посильную помощь, братскую помощь, революционную помощь в тот момент, когда это было нужно».

Че был готов пойти еще дальше, признав возможность начала ядерной войны: «Тысячи людей по всему миру погибнут, но ответственность за это будет лежать на империалистах, и их народы также пострадают… Но это не должно нас беспокоить… Мы как единая нация знаем, что можем положиться на силу всех стран мира, составляющих социалистический блок, и народов, борющихся за свободу, а также на силу и сплоченность нашего собственного народа, на решимость сражаться до последнего человека, мужчины или женщины, до последнего существа, способного держать в руках оружие».

Че был убежден, что всемирная война против империализма является борьбой за власть между двумя диаметрально противоположными историческими силами и нет смысла оттягивать окончательное разрешение вопроса путем обреченных на провал краткосрочных тактических альянсов с врагом или попыток его умиротворения. Корни проблем останутся и неминуемо спровоцируют новые конфликты, а умеренная позиция может привести к укреплению врага, который, таким образом, только получит преимущество. История, наука и справедливость находятся на стороне социалистов, поэтому им следует вести войну и победить в ней, невзирая на возможные последствия, — в том числе не чураясь использования ядерного оружия. Че не пугала эта перспектива, и он призывал не бояться ее и всех остальных. Многим предстоит погибнуть на пути революционной борьбы, но выжившие создадут на пепелище новый, справедливый мировой порядок, основанный на принципах научного социализма.

Для успеха в этом деле важно добиться формирования нового, социалистического Человека. Подлинное революционное сознание является ключевым фактором в создании нового общества. И именно это было основополагающей мыслью в августовской речи Че Гевары, озаглавленной «Создание нового отношения к жизни»: «Когда общество достигает определенной стадии развития и становится способным начать суровую борьбу и разрушить силы подавления, разрушить их мощную длань — армию — и захватить власть, тогда каждый человек возвращает себе чувство счастья от труда, счастья от исполнения своего долга, от ощущения собственной важности для социального механизма.

Он становится счастлив от того, что чувствует себя винтиком в колесе, винтиком… необходимым, хотя и не незаменимым, для процесса производства, сознательным винтиком, винтиком, имеющим собственный мотор и сознательно и жестко старающимся поддерживать себя в действии ради того, чтобы успешно осуществить одну из важнейших предпосылок для построения социализма — создание достаточного количества товаров потребления для всего населения страны».

Че говорит о трудящихся как о деталях механизма, и это свидетельствует о некоей эмоциональной отстраненности от реальной жизни конкретных людей. Учитывая его холодный аналитический ум, неудивительно, что слова, употребляемые Геварой в отношении отдельных личностей, имеют несколько принижающий и дегуманизирующий оттенок, в то время как ценность их труда в социальном контексте идеализируется и описывается в лиричных тонах и с подлинной симпатией. Впрочем, описывая кубинских крестьян и рабочих как «счастливые винтики в колесе», он относил это сравнение и к самому себе.

Че нашел смысл жизни, особый вид счастья в отождествлении себя с образом революционера в большой социалистической семье. Здесь вполне можно разглядеть параллель между его жизненным опытом и методологией обретения революционного сознания, которую он проповедовал. Атмосфера братства, найденная им в партизанской жизни, когда люди оказываются связаны единой целью, вне зависимости от прошлого каждого из них, и сознательной готовностью пожертвовать собой перед лицом неминуемой смерти во имя конечной победы, стала ключевым фактором в личной трансформации Че, выкристаллизовавшей его как человека. И этот опыт Гевара теперь пытался перенести на весь окружающий мир. Чтобы создать коммунистическое государство, требовалось широко внедрить это, в сущности, уникальное сознание, сделать его неизменной частью человеческой природы.

Действительность, однако, расходилась с философией Че. Коммунистическое сознание, которое он сам обрел, оставалось непонятной, а порой и нежеланной абстракцией для многих, в том числе и для тех, кто считал себя социалистами и с радостью откликался на его призыв: «Свобода или смерть!» Готовность пожертвовать материальными благами и даже самой жизнью ради правого дела, быть может, укоренилась в сознании Че, но большинству людей это было не под силу, да они, пожалуй, и не так уж стремились к этому. Они не были слепы: то самое всемирное счастливое социалистическое братство, о котором Че толковал с таким жаром, не было едино, советско-китайские противоречия уже привели к расколу внутри ряда латиноамериканских компартий, инициированному прокитайски настроенными фракциями внутри них.

Свой взгляд на эту проблему Че выразил публично в нескольких своих августовских высказываниях. Так, он заявил, что советско-китайский конфликт «является одним из наиболее печальных для нас событий», но отметил, что Куба не приняла чью-либо сторону. «Позиция нашей партии состоит не в том, чтобы рассуждать, кто прав, а кто виноват. Мы предпочитаем иметь собственную позицию, и, как часто говорят в американских фильмах, любое совпадение является случайным».

Тем временем на Кубе состоялся очень странный суд над Маркосом Родригесом, который некогда был важным деятелем НСП. Бывший лидер «Директории» Фауре Чомон обвинил его в предательстве нескольких своих товарищей, которые в результате оказались в руках батистовской полиции после неудачного нападения на президентский дворец. Поскольку Родригес имел тесные связи со «старой коммунистической» верхушкой, это дело поначалу обещало стать продолжением процесса чистки. Однако Фидель не хотел позволить процессу зайти настолько далеко. Был проведен новый суд, на котором честь коммунистов была восстановлена, а Маркоса Родригеса выставили отщепенцем и только он предстал перед расстрельной командой.

Поскольку Че в то время находился в Женеве, он избежал причастности к этому позорному процессу. Его неприязнь к сектантским настроениям внутри компартии была хорошо известна. В свое время он принял к себе в личные секретари Хосе Манресу, бывшего сержанта батистовской армии, тем самым создав прецедент, и в дальнейшем последовательно выступал в поддержку любого, кого считал искренне готовым трудиться во имя дела революции, закрывая глаза на то, где ранее этот человек работал или с кем был связан. Министерство промышленности было открыто для многих гонимых или попавших в опалу революционеров.

Одним из таковых был Энрике Ольтуски, старый соперник Че по «Движению 26 июля», под давлением коммунистов вынужденный уйти с поста министра коммуникаций. Можно вспомнить и о Хорхе Мазетти, которого Че убрал от греха подальше из «Пренса латина», после того как тот вошел в конфронтацию с членами НСП. Также среди его протеже был Альберто Мора, сын одного из повстанцев, погибших при попытке «Директории» захватить президентский дворец. Когда в середине 1964 г. Фидель сместил его с поста министра внешней торговли, Че принял опального функционера к себе в министерство на должность советника, несмотря на то что ранее Мора был одним из главных критиков его экономических взглядов.

Когда Мору уволили с поста министра, он изыскал возможность уехать с Кубы, получив стипендию на изучение политэкономии у французского экономиста-марксиста Шарля Беттельхайма (с которым Че также дискутировал по поводу экономической теории); одновременно с ним Кубу покинул и его друг Эберто Падилья, поэт и писатель, также принятый Че к себе на работу и теперь сумевший получить должность заграничного эмиссара Министерства внешней торговли со штаб-квартирой в Праге.

Перед отъездом оба зашли напоследок к Геваре. Мора не стал скрывать от Че своего грустного настроения и сообщил, что уже утром проснулся в мрачном расположении духа. «Че медленно подошел к Альберто, — вспоминает Падилья, — положил руки ему на плечи и потряс его, глядя прямо в глаза. "Я живу, словно разорванный надвое, двадцать четыре часа в сутки… и у меня нет никого, кому бы я мог рассказать об этом. Но, даже если бы я мог рассказать, никто бы мне не поверил"».

Это важное признание Че является одним из немногих свидетельств того, какому колоссальному напряжению он подвергал себя, стремясь явить пример образцового коммуниста-революционера. И ему пришлось заплатить высокую цену. Его отец, обычно столь близорукий в отношении сына, на сей раз проявил наблюдательность, заметив, что «Эрнесто жестоко подавлял в себе собственные чувства», стремясь стать достойным революционером. Как сказала мать Че уругвайскому журналисту Эдуардо Галеано, ее сын с детских пор «старался доказать себе, что может сделать все, чего не мог сделать, и таким путем он до невероятной степени закалил свою волю». По словам Селии, действия ее сына были «продиктованы огромным стремлением к цельности и чистоте». «Таким образом, — пишет Галеано, — Гевара стал главным пуританином среди западных революционных лидеров. На Кубе он был якобинцем от революции. "Осторожно, Че идет", — восклицали кубинцы полушутя-полусерьезно. Всё или ничего: какие же сражения, должно быть, вел этот рафинированный интеллектуал с собственным сознанием».

Уже услышав откровения Селии, Галеано встретился с Че в августе 1964 г. и, как ему показалось, заметил в нем нетерпение: «Че не был кабинетным человеком: совершенно очевидно было, что он призван творить революцию; если он и был администратором, то вопреки себе. Гевара походил на льва, попавшего в клетку, и под внешним спокойствием скрывалось напряжение, которое не могло рано или поздно не прорваться. Ему нужна была сьерра». Заключение Галеано было очень точным: Че действительно искал возможности вернуться на поля сражений.

Тем более что варианты уже были. Помимо повстанческих групп в Гватемале, Венесуэле и Никарагуа, партизаны, при поддержке кубинских властей появились теперь и в Колумбии. Речь шла о созданной в июле «Армии национального освобождения» (АНО). В Перу партизанская группировка Эктора Бехара и Левое революционное движение Луиса де ла Пуэнте Уседы готовили собственные выступления. Но Че по-прежнему притягивал юг континента и прежде всего он думал о своей родной Аргентине.

Однако исполнить это желание было непросто, поскольку Сиро Бустос и его товарищи должны были провести огромную подготовительную работу, а Таня пока находилась в Европе, хотя ей предстояло вскоре прибыть на место своего назначения — в Боливию.

По-видимому, самым перспективным вариантом на ближайшее будущее была Африка. В разных местах континента — в португальских колониях Анголе и Мозамбике, в Южной Африке, где вся власть принадлежала белым, и в бывшем бельгийском Конго, занимавшем значительную территорию в самом сердце Африки, — набирали силу повстанческие движения против последних остатков колониализма.

В октябре 1963 г. в Конго была сформирована антиправительственная коалиция, получившая название «Национальный совет освобождения» и собравшая под своими знаменами пеструю компанию бывших членов правительства Лумумбы и недовольных местных лидеров, зачастую племенных вождей. Совет имел свои представительства как в Леопольдвиле, так и на другой стороне реки Конго — в городе Браззавиле, столице нынешней Республики Конго, ранее Французской Экваториальной Африки. Этому движению удалось заручиться поддержкой у Китая и, в меньшей степени, у СССР, воспользовавшись конкуренцией двух держав между собой. После этого союзники по повстанческому движению сумели поднять мятежи в южной, восточной, центральной и северной частях Конго и в результате захватить ряд провинциальных городов и значительные территории страны, не встретив практически никакого сопротивления. Одна из колонн, действовавшая под покровительством китайцев, в августе 1964 г. взяла город Стэнливиль на дальней окраине страны и объявила о создании Республики Конго. В сентябре возникли все предпосылки для новой эскалации конголезского кризиса, так как правительство занялось подавлением восстания.

Когда же появились шокирующие известия о жестоких расправах над белыми людьми, учиненными повстанцами из так называемой «Симбы» в Стэнливиле, Запад тоже поспешил вмешаться в ситуацию. Во главе Конго встала весьма решительная троица: бывший лидер страны Моиз Чомбе, президент Жозеф Касавубу и командующий вооруженными силами Жозеф Мобуту. Перед лицом новой партизанской угрозы они занялись укреплением боеспособности правительственной армии, которая изрядно пошатнулась к этому времени. Они призвали к себе на помощь известного южноафриканского наемника Майка Хоара и попросили его набрать тысячу белых бойцов из Южной Африки и Родезии.

Африканское сопротивление и особенно конфликт в Конго стали занимать все более важное место в сообщениях кубинской прессы и привлекли внимание Че. Он стал серьезно подумывать над тем, чтобы на время забыть о своих планах континентальной революции во имя помощи африканским повстанцам. Тогда Фидель дал задание службе Пиньейро поработать в этом направлении. Правда, Че оставил за собой право принять окончательное решение по поводу наилучшего места для организации всеафриканского центра повстанческой борьбы, после того как сам побывает на местах и лично познакомится с различными партизанскими лидерами. Огромная территория Конго, раскинувшегося в центре африканского континента, казалось, предоставляла оптимальные условия для ведения партизанской войны, которую можно было бы «распространить» и на соседние страны.

У африканского варианта имелись и другие преимущества: СССР чувствовал себя там куда менее стесненным, нежели под боком у США в Латинской Америке, а сама природа тамошней борьбы, направленная против чужаков, белых колонизаторов — или, как в случае с Конго, против послушного Западу диктатора, — предполагала поддержку со стороны широких народных масс. Наконец, весь континент уже был охвачен огнем восстания, и там не требовалось особой подготовительной работы. СССР, Китай, американцы и их западные союзники вовсю принимали участие в африканских делах, помогали враждующим сторонам деньгами, оружием и военными советниками. Также там было немало антиимпериалистически настроенных национальных лидеров, тепло относившихся к Кубе и готовых обеспечить партизан всем необходимым. Помимо новых правителей Мали и Республики Конго (со столицей в Браззавиле), к ним относились Бен Белла в Алжире, Секу Туре в Гвинее, Кваме Нкрума в Гане, Джулиус Ньерере в Танзании и Гамаль Абдель Насер в Египте.

В Африке Че видел возможность осуществить наконец свою давнюю мечту: создать новый антиимпериалистический альянс под эгидой кубинских революционных властей взамен неэффективной Организации солидарности афро-азиатских народов. Это бы придало его планам по-настоящему глобальный масштаб, а латиноамериканская континентальная революция получила бы дополнительный импульс от союза со схожими движениями в Азии и Африке. В идеале Фидель должен был взять на себя политическое руководство этим союзом, а две социалистических сверхдержавы — Китай и СССР — финансовую и военную поддержку.

Осенью 1964 г. Че получил от Фиделя разрешение отправиться в Африку. Кастро всегда хотелось играть важную роль на международной арене, и, после того как американцы отказались иметь с ним дело, он вновь начал прислушиваться к предложениям Че. Стараясь не принимать открыто сторону Пекина, он тем не менее задумался над тем, стоит ли придерживаться кремлевской политики «мирного сосуществования», если та не приносит ему почти никакой пользы.

В сентябре Организация американских государств приняла новую резолюцию, которая еще более ужесточила торговые санкции против Кубы. Одновременно усилились диверсии со стороны кубинских эмигрантов, поддерживаемых ЦРУ: угоны самолетов, акты вредительства, вооруженные нападения на кубинские суда стали происходить с пугающей частотой. 24 сентября группа боевиков-коммандос, базировавшихся в Никарагуа, напала на испанское грузовое судно «Сьерра де Арансасу», направлявшееся на Кубу с грузом оборудования. Были убиты капитан и два члена экипажа, а само судно подожжено и выведено из строя. Инцидент повлек международные протесты и разбирательства внутри ЦРУ. Выяснилось, что нападение произошло по ошибке: коммандос приняли испанский корабль за кубинское военное судно «Сьерра-Маэстра». А приказ к нападению дал не кто иной, как Феликс Родригес.

С конца 1963 г. Родригес координировал действия финансируемой ЦРУ антикастровской бригады коммандос, которую возглавлял Мануэль Артиме и база которой находилась в Никарагуа. Группа состояла из более чем трехсот активных членов, которые были рассредоточены в Никарагуа, Майами и на Коста-Рике. По словам Родригеса, за два года коммандос потратили шесть миллионов долларов и совершили четырнадцать атак на кубинские объекты, в том числе весьма успешное нападение на сахарный завод в Кабо-Крус (неподалеку от места высадки «Гранмы»), в результате которого ему был нанесен серьезный ущерб.

В конце 1964 г., однако, их бюджет был урезан, так как приоритеты администрации Джонсона сместились с Кубы на Вьетнам, и неудачная атака на «Сьерра де Арансасу» подвела итог деятельности кубинских коммандос. Родригес писал по этому поводу: «Вскоре после инцидента наши операции были свернуты. ЦРУ забрало у нас быстроходные суда и отправило их в Африку… Некоторые из тех, кто служил со мной в Никарагуа, отправились туда добровольцами».

Сам Феликс Родригес вернулся в Майами и возобновил работу в тамошнем отделении ЦРУ. До того судьбоносного дня, когда у него в кабинете раздастся телефонный звонок и ему предложат роль охотника за Че Геварой, оставалось еще три года.

III

Когда 4 ноября 1964 г. Че садился на самолет, вылетавший из Гаваны, в аэропорту его провожали три высокопоставленных кубинских чиновника: Рауль Кастро, Рауль Роа и Эмилио Арагонес. Присутствие в одной компании главы вооруженных сил Кубы, министра иностранных дел и секретаря правящей партии страны — Единой партии социалистической революции[34] — имело большое символическое значение. Че вновь был избран на роль посла Кубы на родину мирового социализма, на сей раз для участия в торжествах по случаю сорок седьмой годовщины Октябрьской революции и в мероприятиях, посвященных созданию Общества советско-кубинской дружбы. Алейда вместе с двумя детьми тоже пришла проводить мужа. По ее животу уже было заметно, что она снова беременна — в четвертый и последний раз за время их брака с Че Геварой.

Этот последний визит Че в Москву произошел ровно через три года после первого. Много воды утекло за это время. В Советском Союзе случились серьезные изменения. За несколько недель до визита Че со своего поста был смещен Никита Хрущев. Вместо него новым главой государства стал Леонид Брежнев.

По требованию главы аргентинской компартии Викторио Кодовильи, который имел претензию к Кубе из-за операции Мазетти, Кремль настоял на проведении первого в истории конгресса латиноамериканских компартий, который должен был состояться в том же месяце в Гаване. С одной стороны, это было на руку Фиделю, так как Кремль тем самым подчеркивал, что признаёт значение Кубы для региона; с другой стороны, этот жест отражал надежду на то, что Кастро договорится с просоветскими партийными лидерами и поможет тем самым изолировать Пекин. Довольно скоро китайская сторона своей агрессивной поддержкой сторонников маоистской линии еще более усугубила разногласия с СССР.

В октябре официальный «рупор» Фиделя — президент Дортикос — уже обозначил новую позицию своего шефа на конференции неприсоединившихся стран в Каире. Подтвердив приверженность Кубы политике «мирного сосуществования» со странами Запада (то есть приняв линию советского руководства), Дортикос вместе с тем поставил под сомнение возможность мирного сосуществования в условиях «империалистической агрессии против маленьких стран». В связи с событиями в Юго-Восточной Азии и в Конго требовалась более четкая демонстрация солидарности со своими партнерами из стран третьего мира.

В Москве Че для проформы посетил торжества на Красной площади и вместе с космонавтом Юрием Гагариным открыл новый Дом дружбы. Но «за сценой» он провел ряд секретных встреч с кремлевскими чиновниками, предложив им свою помощь в урегулировании советско-китайского конфликта, а также изложив кубинские предложения относительно развития революционных процессов в странах Латинской Америки. Однако на сей раз рядом с Че не было его старого приятеля Николая Леонова (ранее выступавшего в роли переводчика). После предыдущего визита Че в СССР КГБ вновь отправил Леонова в Мексику, где тот, помимо исполнения других функций, принимал участие в подготовке гватемальских партизан.[35]

Вместо Леонова Че помогали Олег Дарушенков (кремлевский эмиссар на Кубе), а также другой представитель советской разведки, Рудольф Шляпников. Шляпников работал под началом Юрия Андропова в Международном отделе ЦК и специализировался на молодежных коммунистических группировках в Латинской Америке; он уже несколько раз бывал на Кубе и был знаком с Че. По словам Шляпникова, во время пребывания Че в Москве у них появилась традиция сидеть ночи напролет на лестничной площадке и играть в шахматы. За игрой и разговорами Че попивал молоко, а Шляпников потягивал коньяк.[36]

Среди высших советских чиновников, с которыми Че встречался во время своего визита, были шеф Шляпникова Юрий Андропов, а также Виталий Корионов, который отвечал за отношения с компартиями стран капиталистического лагеря, и, по словам Корионова, Че особо попросил о встрече с ним, чтобы обсудить «взгляды» латиноамериканских компартий.

До Корионова уже дошли жалобы ряда видных латиноамериканских коммунистов — в частности, боливийца Марио Монхе и венесуэльца Хесуса Фарии — на то давление, которое оказывал на них кубинский режим с целью заставить принять свой план «общеконтинентальной революции».

Из разговора с Геварой Корионов понял, что Че с Фиделем толкуют не о чем ином, как о несколько осовремененной версии той эпической освободительной войны, которую вели за сто лет до них Сан-Мартин и Боливар: объединенные «красные» армии северных стран, таких как Венесуэла, Колумбия и Эквадор, подобно войскам Боливара, должны были постепенно продвигаться на юг навстречу армиям южных стран — Чили, Перу, Уругвая и Аргентины, — аналогу войск Сан-Мартина. Встретиться армии должны были в стране, получившей свое название от имени латиноамериканского «Либертадора» («Освободителя»), — в Боливии.

Как рассказывает Корионов, во время разговора они с Геварой выпили «много хорошего армянского коньяку», при этом Че более всего интересовала позиция Кремля относительно политической стратегии латиноамериканских компартий, многие лидеры которых прибыли в Москву на встречу с новым советским руководством.

Корионов честно сообщил Че все, что знал, так что к моменту отъезда аргентинца из Москвы «Че уже сам понимал, что происходит: линия Фиделя и Гевары на эскалацию вооруженной борьбы не получает поддержки». Поскольку Кремль официально заявил о том, что намерен «уважать» мнение региональных компартий, места для иллюзий более не оставалось: Москва была против кубинских инициатив. Но Корионову было ясно, что Че Гевара твердо намерен отстаивать стратегию вооруженной борьбы в Латинской Америке: аргентинец не верил в действенность кремлевской концепции «мирного сосуществования» и в советско-китайском конфликте был на стороне китайцев.

Вернувшись на Кубу, Че демонстративно отказался от участия в недельном коммунистическом форуме, предпочтя уехать в Орьенте. Однако молчаливой его позицию назвать было нельзя. 30 ноября Гевара выступил в Сантьяго с едкой критикой в адрес латиноамериканских компартий, обвинив их в отказе от активной борьбы за власть.

В своей речи он также коснулся темы Конго: всего за несколько дней до того бельгийские десантники, использовавшие для заброски в Конго американские самолеты, вытеснили революционеров из их опорного пункта в Стэнливиле. Че охарактеризовал «побоище» в Стэнливиле как пример «империалистического зверства».

Чуть позже Че вместе с Алейдой встретился с Альберто Гранадо и его женой Делией: они сходили в ресторан «Фонтан де Треви» и вместе пообедали. Это была последняя встреча старых друзей — Миаля и Взрывателя. Позже Гранадо догадался, что со стороны Гевары это было своего рода «тихое прощание». Очень немногие на Кубе понимали в то время, что неявка Че на Гаванский конгресс является знаковым событием. Те же, кто следил за его жизнью, видели, что Че постепенно избавляется от своих служебных обязанностей, уходя в тень. По конфиденциальным данным, полученным автором книги из кубинских источников, к этому моменту Че уже сообщил Фиделю, что не хочет более сохранять пост в революционном правительстве Кубы. Он принял такое решение после поездки в Москву, где осознал в полной мере, какое давление оказывает СССР на Фиделя с целью заставить его принять свою модель социализма.

Тем временем на конгрессе в Гаване, с одобрения Фиделя, была ратифицирована компромиссная резолюция. Она в целом совпадала с позицией Москвы по внешнеполитическим вопросам, но вместе с тем одобряла деятельность партизанских группировок в тех странах, где ни компартии, ни Кремль не видели возможности открытого, «легального» ведения политической борьбы. Также было решено отправить делегации участников конгресса в Москву и Пекин для ратификации принятых соглашений и для посредничества в разрешении китайско-советского конфликта.

Через неделю после возвращения в Гавану из Орьенте Че снова оставил столицу Кубы, на сей раз улетев в Нью-Йорк — город, который, как он когда-то сообщил тете Беатрис, он хотел посетить, несмотря на непреодолимое отвращение к Соединенным Штатам. Ему предстояло выступить в роли официального представителя революционной Кубы на Генеральной Ассамблее ООН, и то, что именно Гевара был избран на эту роль, весьма красноречиво свидетельствовало: хотя Фидель искал компромисса с Советским Союзом, Че по-прежнему мог рассчитывать на его помощь в проведении более агрессивной «антиимпериалистической» кампании. 9 декабря, когда Че прибыл в Нью-Йорк, стояла холодная погода, и на фотографиях он запечатлен одетым в зимнюю шинель и берет. Выражение лица отчужденное, без тени улыбки, как у человека, который знает, что ступил на враждебную территорию. Это было второе и последнее посещение Че страны янки, и на этот раз его появление, в отличие от визита в Майами в 1952 г., не прошло незамеченным.

IV