Глава 14 Ужасное начало

Глава 14

Ужасное начало

I

При всей мелодраматичности последнего письма домой слова Эрнесто оказались столь же провидческими в отношении опасностей, которые ему предстояли, сколь и ошибочными в отношении того, какой будет его реакция на эти опасности. Как выяснилось, когда «огонь вспыхнул по-настоящему» — в результате неожиданной засады, устроенной на партизан военными через несколько дней после высадки «Гранмы», — последним, что могло прийти в голову Эрнесто, были сожаления о его неопытности в полевой хирургии.

В последовавшей суматохе, когда одни оказались убиты, а другие бросились врассыпную, Эрнесто пришлось делать выбор: схватить походную аптечку или ящик с патронами. Он выбрал второе. Пусть у него имелось медицинское образование — по призванию он был воином.

Несколько секунд спустя ему в шею угодила шальная пуля, и Гевара решил, что смертельно ранен. Разрядив ружье по кустам, он лег неподвижно на землю и погрузился в раздумья над тем, «как лучше всего умереть».

Раньше Эрнесто часто воображал себе, как отважно бросается в бой под возглас «Победа или смерть!», но, попав в засаду и получив ранение, он сразу утратил надежду. Эрнесто лег на спину и погрузился в спокойные размышления о неминуемой смерти.

Если в том, что при боевом крещении он предпочел патроны медицинской аптечке, проявилась истинная натура Эрнесто Гевары, то в том, как он повел себя после ранения, открылась важная его черта: фаталистическое отношение к смерти. В течение следующих двух лет войны эта черта проявилась в полной мере, в то время как сам Че превратился в закаленного боями партизана, знающего толк в сражениях и на редкость безразличного к собственной безопасности. На войне блудный сын Селии нашел наконец свое истинное призвание.

II

Переправка на Кубу на яхте «Гранма» превратилась в сущий кошмар. Мало того что вместо ожидаемых пяти дней дорога заняла семь, так еще и ослабевшие от морской болезни повстанцы высадились не в том месте. Предполагалось, что их высадка произойдет одновременно с возглавляемым Франком Паисом восстанием в Сантьяго, и у маяка в Кабо-Крус их ожидало подкрепление: сотня человек и грузовики. Объединенные силы должны были напасть на близлежащий городок Никеро, затем атаковать город Мансанильо и скрыться в горах Сьерра-Маэстра. Но восстание в Сантьяго прошло без них, и эффект неожиданности, на который рассчитывал Фидель, не удался. Военные, подавив восстание в Сантьяго, были теперь в состоянии боевой готовности, Батиста бросил в провинцию Орьенте дополнительные войска, а также организовал морские и воздушные патрули, чтобы перехватить прибывающий отряд Фиделя.

В ночь на 2 декабря, еще до рассвета, «Гранма» достигла юго-восточного побережья Кубы. Когда на борту все напряженно всматривались в темноту, надеясь увидеть свет маяка в Кабо-Крус, в море упал штурман. Кораблю пришлось сделать немало кругов, тратя драгоценные минуты темноты, прежде чем они услышали крики штурмана и спасли его. Затем Фидель приказал лоцману держать курс к ближайшему участку суши, и «Гранма» села на мель, что превратило их прибытие на Кубу скорее в кораблекрушение, чем в высадку на берег. Заговорщикам пришлось оставить большую часть боеприпасов и медикаментов, и они вброд дошли до берега — уже при полном утреннем свете.

Фидель не знал, что их заметил кубинский катер береговой охраны, оповестивший об их прибытии военных. Высадились они более чем в миле от предполагавшегося места встречи, а между ними и сушей лежало мангровое болото. Встречающий отряд ушел, прождав их два дня. Они были одни.

Достигнув наконец суши, измученные повстанцы разбились на две группы и стали продираться сквозь заросли, бросая по дороге снаряжение. Как описал это впоследствии Че, они «потеряли ориентацию и ходили кругами, будто скопище призраков… движимых какой-то неведомой силой». Пока они так блуждали, вверху кружили пытавшиеся обнаружить заговорщиков вертолеты, на всякий случай они строчили по зарослям из пулеметов. Только через два дня группы встретились друг с другом, и один местный крестьянин повел их на восток, в направлении горной цепи Сьерра-Маэстра.

В ночь на 5 декабря колонна сделала привал на плантации сахарного тростника. Они жадно поедали стебли тростника — не задумываясь, что оставляют следы своего присутствия, — а затем без передышки шли всю ночь и полдня до местечка под названием Алегриа-де-Пио. Проводник оставил их и поспешил доложить о подозрительных людях в ближайшую воинскую часть. Повстанцы провели остаток дня на привале, на поляне на краю плантации, совершенно не подозревая, что ждет их впереди.

В шестнадцать тридцать их атаковали военные. В панике повстанцы словно приросли к земле, осыпаемые градом пуль. Однако Фидель с ближайшими товарищами убежал в лес, приказав остальным следовать за ним. Некоторые оставили свое снаряжение и в смятении бежали. Другие, парализованные ужасом, остались где были. В этот момент Че и попытался спасти ящик с патронами: когда он потянулся за ним, автоматная очередь поразила его соседа в грудь, а его самого в шею. «Пуля сначала ударила в ящик, а затем отбросила меня на землю, — записал Че в полевом дневнике. — На пару минут я потерял надежду».[12]

Думая, что умирает, Че впал в полубессознательное состояние. Но из апатии его вывел Хуан Альмейда, который приказал ему встать и бежать. Вместе с ним и еще тремя бойцами Че скрылся в джунглях, а за их спинами на плантации сахарного тростника грохотали выстрелы.

Че повезло: рана на шее оказалась поверхностной. Хотя часть его товарищей спаслись, в течение последующих дней войска Батисты без проволочек казнили многих взятых в плен, включая раненых и даже некоторых из тех, кто сдался сам. Первой задачей уцелевших было найти убежище в горах и каким-то образом отыскать друг друга. Из восьмидесяти двух человек, прибывших на берег на «Гранме», только двадцать два в конце концов снова соединились в горах.

Всю ночь Че и его товарищи брели через лес. На рассвете они нашли пещеру, в которой смогли укрыться. Они дали торжественный обет: если их окружат, драться до последней капли крови. У заговорщиков не было пути назад, и положение их было хуже некуда. В дневнике Че записал: «У нас имелись банка молока и примерно литр воды. Невдалеке мы слышали звуки сражения. Из самолетов строчили пулеметы. Вечером мы отправились в путь, ориентируясь по Луне и Полярной звезде, пока их видно было на небе, а потом немного поспали».

Повстанцы знали: чтобы добраться до горной цепи, нужно держать курс на восток. «Полярную звезду» обнаружил Че, но познания его в астрономии были не так хороши, как он думал. Только много позже Гевара понял, что они ориентировались не по той звезде и, как оказалось, лишь по чистой случайности двигались в нужном направлении.

Невыносимо страдая от жажды, пятеро беглецов шли по лесу. Воды у них было очень мало, а молоко они нечаянно разлили. Весь день бедняги ничего не ели. На следующий день, 8 декабря, они увидели впереди берег и заметили внизу пруд, в котором могла оказаться чистая вода. Но от пруда их отделяли густой лес и пятидесятиметровые утесы. Тут в небе появились самолеты, и им снова пришлось укрыться и ждать, когда наступит темнота. Они шли всю ночь и наткнулись на хижину, где обнаружили трех своих товарищей с «Гранмы». Теперь их было восемь, но они не знали, кто еще выжил. Единственное, что было им ясно, — нужно идти на восток, к Сьерра-Маэстре.

В последовавшие дни заговорщики вели борьбу за выживание. Они с трудом добывали пищу и воду прятались от военных самолетов и вражеских пеших дозоров. Однажды, сидя в пещере, откуда была видна морская бухта, они смотрели, как на берег, дабы присоединиться к охоте на мятежников, высаживается отряд морских пехотинцев. «Положение было ужасное, — писал Че впоследствии. — Если бы нас обнаружили, у нас не было бы ни малейшего шанса спастись; нам пришлось бы драться до последнего». С наступлением темноты они снова двинулись вперед, решившись уйти с территории, где чувствовали себя как «крысы в ловушке».

12 декабря беглецы набрели на крестьянскую хижину. Они услышали звуки музыки и хотели было войти, но тут из-за двери раздался голос, провозгласивший: «За моих товарищей по оружию». Решив, что голос принадлежит военному, они убежали. Найдя речное русло, они шли вдоль него до полуночи, пока не стали валиться с ног от усталости.

Следующий день они опять провели в укрытии, без еды и питья, а потом возобновили поход, но душевные силы покидали измученных людей, и многие из них время от времени останавливались, говоря, что дальше идти не хотят. Впрочем, их настрой переменился, когда они обнаружили крестьянский дом и постучали в дверь, хотя Че не очень хотел этого делать. Их встретил теплый прием. Хозяин оказался священником Церкви Адвентистов Седьмого дня и членом недавно созданной в регионе сельской ячейки «Движения 26 июля».

«Нас хорошо приняли и накормили, — писал Че в полевом дневнике. — Мы так наелись, что нам стало плохо». Но, вспоминая об этом позже, в «Эпизодах революционной войны», Гевара рассказал об этом событии с мрачным юмором: «Приютивший нас домик превратился в сущий ад. Сначала понос случился у Альмейды, а потом, один за другим, и остальные семь кишечников выказали черную неблагодарность».

Весь следующий день они приходили в себя и принимали бессчетное число любопытных посетителей — адвентистов из местной общины. Высадка повстанцев стала большим событием, и местные жители были прекрасно осведомлены обо всем, что произошло. Че и его товарищи узнали, что шестнадцать их спутников с «Гранмы» считаются погибшими. Еще о пятерых говорили, что их взяли в плен живыми, а неизвестное число повстанцев, как и они сами, сумели скрыться в горах. Жив ли Фидель, было пока неизвестно.

Ради собственной безопасности заговорщики решили рассредоточиться, разместившись в разных домах в округе. Приняли они и другие меры предосторожности: сняли форму и оделись как гуахиро, крестьяне провинции Орьенте, а оружие и боеприпасы спрятали в доме одного из крестьян. Только у Че и Альмейды, выступавших в роли неофициальных командующих, осталось по пистолету. Один из бойцов был болен и не мог идти. Поэтому его также оставили в доме. После этого остальные двинулись в путь. Но, не успели они выйти, как узнали, что об их присутствии стало известно военным. В тот же день, всего через несколько часов после их ухода, в дом вторглись солдаты, обнаружили тайник с оружием, а их больного товарища взяли в плен. Ясно, что кто-то донес на них — и теперь военные шли по следу.

К счастью, помощь пришла скоро. Гильермо Гарсиа, один из главных активистов сельской ячейки «Движения 26 июля», вызвался проводить солдат и повел их по неверному пути. От него Че с товарищами узнали, что Фидель, или Алехандро (этим именем он пользовался во время войны, поскольку полное имя Кастро — Фидель Алехандро Кастро Рус), жив. Вместе с двумя товарищами он установил контакт с теми, кто сотрудничал с повстанческим движением, и отправил Гарсиа на поиски выживших.

Но от Фиделя и его убежища в горах их отделяли несколько дней перехода. Однако благодаря Гарсиа в течение всего пути Че и его друзьям помогали сочувствующие им крестьяне. Наконец на рассвете 21 декабря они пришли на кофейную плантацию, где их ждал Фидель. Там же они обнаружили, что в живых остался и Рауль Кастро, который прибыл отдельно, с четырьмя товарищами.

Несмотря на то что планы Фиделя потерпели крах, он уже снова взялся за работу. Для поисков выживших Кастро набирал крестьян, а в Сантьяго и Мансанильо был направлен курьер с просьбой о помощи к Франко Паису и Селии Санчес — создателю сельской ячейки «Движения 26 июля» в этой местности. Однако перспективы пока что были печальные. Из восьмидесяти двух человек, высадившихся на берег с «Гранмы», заново собрались лишь пятнадцать, и на всех было только девять единиц оружия. Прошло уже почти три недели, и шансов найти еще кого-то становилось все меньше. Одновременно с приходом Че поступили известия о том, что в плен попал Хесус Монтане, а друг Фиделя Хуан Мануэль Маркес и еще двое товарищей погибли. Че также узнал, что убит и его друг, Ньико Лопес. В течение последующих дней на плантацию пришли еще двое, в том числе товарищ Че по тюрьме Калисто Гарсиа. Но от повстанческой армии Фиделя остались лишь крохи. Теперь, чтобы восстановить ее силу, нужно было полагаться на местных крестьян.

К тому же воссоединение с Фиделем оказалось для Че и его товарищей не таким уж счастливым. Кастро впал в ярость, узнав, что они потеряли оружие. «Вам чудом удалось не заплатить за совершенную ошибку, — сказал он им. — Если бы вы нос к носу столкнулись с солдатами, единственной надеждой выжить для вас стали бы ваши ружья. Оставлять их было преступно и глупо». В тот вечер у Че случился приступ астмы, вполне возможно вызванный расстройством из-за выволочки, устроенной Фиделем.

В словах Кастро, конечно, была сермяжная правда, но, с другой стороны, для такой ярости не было особых оснований: к тому времени из Мансанильо вернулся курьер, сообщивший, что Селия Санчес обещает прислать оружие. Астма больше не беспокоила Че, но доставка оружия не сильно его подбодрила, потому что, распределяя оружие, Фидель показал, какова теперь иерархия в его войске. Он забрал у Че его пистолет — знак его высокого положения — и отдал главе крестьянской организации, гуахиро по имени Кресенсио Перес. А вместо пистолета Че получил, по собственному выражению, «дрянную винтовку».

Это наглядно демонстрирует, как Фидель умеет управлять чувствами окружающих, в мгновение ока даруя свою милость или лишая ее. Одобрение Фиделя очень много значило для Че, и он всеми силами стремился сохранить свою принадлежность к «ближнему кругу». Упасть в глазах своего кумира было для него по-настоящему тяжким ударом.

Однако на следующий день Кастро, вероятно осознавая, как задет Че, дал ему возможность реабилитироваться. Он принял внезапное решение без предупреждения провести проверку боевой готовности и для передачи своих приказов о подготовке к бою выбрал Че. Тот с рвением приступил к делу. В дневнике он записал: «Чтобы сообщить новость, я прибежал бегом. Бойцы отреагировали как должно, проявив хороший боевой настрой».

В тот день из Мансанильо прибыли новые курьеры Селии с оружием. Че был в восторге, когда второй, и единственный помимо него самого, врач, Фаустино Перес, отправлявшийся в Гавану в качестве специального уполномоченного Фиделя, отдал ему свою новенькую винтовку с оптическим прицелом — «бриллиант», как с ликованием записал Че в дневнике.

Дела потихоньку выправлялись. Гнев Фиделя утих, так как он сосредоточился на подготовке к военным действиям, и Че, должно быть, почувствовал себя воскресшим. Хотя, конечно, выслушивать укоры со стороны Кастро было крайне обидно. Пусть Фидель не оставил своего оружия, но ведь именно по его вине произошли все эти катастрофические события. У них не было никакого плана на случай непредвиденных ситуаций, и, когда они попали в засаду в Алегриа-де-Пио, все получилось по принципу «спасайся кто может», а Че с товарищами сделали все от них зависящее, чтобы выжить.

Если Че и чувствовал обиду, то старался не распалять себя, хотя в последующие несколько дней некоторое раздражение манерой руководства Фиделя и проникло в его дневник. 22 декабря Че записал, что это был «день почти полного бездействия». На следующий день они были «все там же». И перед Рождеством они по-прежнему оставались на том же месте — «в бесполезном ожидании» дополнительного оружия и боеприпасов.

Рождественский день Гевара описал с иронией: «Наконец, попировав свининой, мы двинулись в направлении Лос-Негрос. Мы шли с небольшой скоростью, ломая изгороди и оставляя таким образом свои визитные карточки. Мы совершили тренировочное нападение на один дом, и, пока мы этим занимались, появился его хозяин, Эрмес. Затем мы потеряли два часа, просидев за кофе и разговорами. В итоге мы решились-таки двинуться дальше и прошли еще немного вперед, но при этом так шумели, что о нашем присутствии стало известно в каждом доме, встречавшемся на пути, а их было немало. На рассвете мы достигли места назначения».

Че хотел бы видеть больше организованности, дисциплины и активности. Он хотел, чтобы война наконец началась. В этот период его немного подбодрила статья в кубинской газете: там сообщалось о некой отвратительной личности в отряде Фиделя, «аргентинском коммунисте с ужасным прошлым, изгнанном из своей страны». Че записал: «Фамилия его, конечно, Гевара».

III

В Мексике, как и повсюду, новости о разгроме повстанцев в Алегриа-де-Пио попали на первые полосы газет. Корреспондент американской «Юнайтед пресс интернешнл» в Гаване поверил заявлениям правительства Батисты о полной победе и отправил сообщение об этом как о сенсационной новости. Его повторили многие газеты. Эрнесто Гевара, так же как Фидель и Рауль Кастро, числился среди погибших.

Ильда узнала об этом на работе. «Я пришла в контору и заметила, что у всех очень серьезные лица. Царило неловкое молчание. Что такое, подумала я. А затем я поняла, что все смотрят на меня. Один коллега дал мне газету и сказал: "Мы очень сожалеем"».

Ильде разрешили уйти домой. В следующие дни вокруг нее постоянно находились друзья: Мирна Торрес, Лаура де Альбису Кампос и генерал Байо. Пытаясь ее утешить, Байо говорил, что эта информация еще не подтверждена, и уговаривал не верить ей. Ильда с трепетом ждала новых сообщений, но в прессе не появлялось почти ничего, что могло бы подтвердить или опровергнуть изначальные сведения.

Семья Гевара также была охвачена горем. Первым узнал новости Эрнесто-старший, он кинулся в отдел новостей «Ла-Пренсы», чтобы узнать, есть ли подтверждение, но ему сказали, что придется подождать. Селия позвонила в Ассошиэйтед Пресс и получила такой же ответ.

Приближалось Рождество, дом семейства Гевара был погружен в уныние. Прошло уже много времени, а новостей все не было. И вот однажды им доставили письмо с мексиканской маркой. Это было то самое письмо, которое Эрнесто оставил Ильде, чтобы она отправила его после отплытия «Гранмы», письмо к матери, в котором он рассуждал о смерти и победе. «Для нашей семьи это было просто ужасно, — вспоминал отец Че. — Жена прочла письмо нам всем вслух, не позволяя себе плакать. Я сидел сжав зубы и не мог понять, зачем Эрнесто ввязался в революцию, не имевшую никакого отношения к его родине».

Несколько дней спустя Эрнесто-старшего вызвали в Министерство иностранных дел Аргентины, куда только что поступила телеграмма от посла в Гаване, его двоюродного брата. Он навел справки, и, по его данным, Эрнесто не было в списках погибших и раненых, а также в списках арестованных. Отец Че поспешил домой, чтобы сообщить эти чудесные новости. «В тот день все переменилось, — писал он. — Всех нас осветил луч надежды, и в моем доме снова стало шумно и радостно».

Отец Эрнесто позвонил Ильде и передал ей это обнадеживающее сообщение. Потом до Ильды дошли слухи, еще более усилившие надежду, что ее муж не погиб. «Я жила этой надеждой», — вспоминала она годы спустя. Тем временем Ильда готовилась к давно запланированной поездке в Перу, к своей семье, на Рождество. Но уезжала она по-прежнему в подавленном состоянии. «В последние несколько дней в Мексике я была так расстроена и взволнована отсутствием новостей об Эрнесто, что не могла толком заняться нашим имуществом. Я раздала большую часть вещей, а другие просто оставила». 17 декабря она вместе с десятимесячной Ильдой уехала в Лиму.

В семье Гевара тоже ждали подтверждений того, что Эрнесто жив. Миновало Рождество. И вот около десяти часов вечера 31 декабря, когда все готовились к встрече Нового года, под дверь дома просунули пришедшее авиапочтой письмо. Оно было адресовано «мадре» Селии и отправлено из Мансанильо, что на Кубе.

Внутри, написанное на листке из блокнота и, несомненно, рукой Эрнесто, находилось следующее послание: «Ребята, со мной все отлично. Потратил две и еще пять осталось. Занимаюсь той же работой. Новости будут от случая к случаю, но старайтесь верить, что Бог — аргентинец. Крепко обнимаю вас всех, Тэтэ».

Эти неясные строки они поняли сразу. Подписавшись своим детским прозвищем, Эрнесто сообщал родным, что с ним все хорошо и, как кошка, он потратил только две из семи жизней. Семейство Гевара было на вершине счастья, они открыли шампанское и стали праздновать. А как только пробило полночь, под дверью оказалось еще одно письмо. Оно тоже было адресовано Селии. В конверте оказалась открытка с изображением красной розы, там говорилось: «С Новым годом! У Т. Т. все прекрасно».

IV

Растянувшись на сотню миль почти по всей юго-восточной оконечности Кубы, горная цепь Сьерра-Маэстра образует естественный барьер между морем и плодородными землями, простирающимися от противоположных ее склонов. Главной вершиной ее является пик Туркино, высочайшая гора Кубы, достигающая 1975 метров. В конце 1950-х гг. в сьерре оставалась одна из немногих зон девственной природы, где еще существовал нетронутый человеком тропический лес, слишком труднодоступный, чтобы его вырубать.

В сьерре было всего несколько маленьких городков и деревень, населенных примерно шестьюдесятью тысячами с трудом добывающих себе хлеб крестьян, называемых гуахиро: бедных, неграмотных, чернокожих, белых и мулатов, чьи поношенные соломенные шляпы, грубые босые ноги и невнятный, отрывистый, словно лишенный гласных, диалект сделали их излюбленным предметом шуток кубинских горожан из среднего класса. Назвать кого-то «гуахиро» означало обозвать его тупым, придурковатым деревенщиной. Некоторые гуахиро были фермерами-арендаторами, но кое-кто нелегально захватывал участки (таких называли «прекариста»), строил там хижины с земляными полами, расчищал клочок земли и кое-как перебивался натуральным хозяйством. Чтобы заработать наличные, эти люди, как и другие кубинские крестьяне, работали сборщиками сахарного тростника во время «сафры», сезона сбора урожая, или пастухами на ранчо. Отдельные предприимчивые личности выращивали марихуану и продавали ее в города. Несколько лесозаготавливающих компаний имели концессии на вырубку леса в регионе, также имелись кофейные плантации, но в целом сьерра предоставляла мало возможностей заработать.

Скудость жизни гуахиро Сьерра-Маэстры резко контрастировала с образом жизни местных землевладельцев, да и большинства обитателей городов провинции Орьенте: Сантьяго, Мансанильо, Баямо, Ольгина. Лучшие земли в сьерре принадлежали частным землевладельцам, многие из которых даже не появлялись здесь, а жили в крупных городах. Поэтому руководили на них вооруженные управляющие — майорали, — которые должны были прогонять все новых прекариста. Эти вольные, нередко грубые люди имели в регионе большой вес и фактически играли роль второй полиции, дополняющей плохо обученную «гуардию рураль», размещавшуюся на заставах и в гарнизонах по всему региону. Будучи отдаленной и труднодоступной территорией, Сьерра-Маэстра также традиционно служила убежищем для скрывающихся от закона преступников, поэтому кровная вражда и акты мести были в горах обычным делом. Пользуясь бедностью гуахиро и их страхом перед властями, «гуардия» привлекала себе на помощь «чивато», или информаторов, чтобы быть в курсе событий и расследовать преступления.

Между прекариста и майоралями, что неудивительно, часто бывали столкновения. «Майорали могли сжечь дом прекариста, а те могли ответить убийством, — писал историк Хью Томас. — У каждой стороны имелись свои лидеры и приближенные к ним». Одним из таких лидеров был Кресенсио Перес, который работал водителем грузовика у сахарного магната Хулио Лобо, но также был главой прекариста, по слухам, убившим не одного человека и наплодившим восемьдесят детей по всей сьерре. Как следствие, у Переса была огромная семья, многочисленные знакомства и немало людей, готовых пойти за ним по первому зову. Именно к нему обратилась Селия Санчес, чтобы создать в сьерре организацию в поддержку повстанческого движения. Не питая к властям никакой любви, Перес отдал себя, своих родных и близких, включая Гильермо Гарсиа — своего племянника, — а также нескольких своих работников в распоряжение Фиделя.

Если у Кастро и возникли какие-то сомнения по поводу сотрудничества с таким человеком, он их не показывал. На следующий день после Рождества 1956 г. он затеял реорганизацию своего «генерального штаба» и сделал Кресенсио Переса, а также одного из его сыновей его членами. Туда вошли также его телохранитель Универсо Санчес и Че. Во главе же Фидель поставил самого себя, взяв звание «команданте». Его брат Рауль и Хуан Альмейда, показавшие свою храбрость, когда выводили людей из Алегриа-де-Пио, были назначены командующими взводами — по пять человек под началом у каждого. Передовыми разведчиками стали Рамиро Вальдес, ветеран взятия казарм Монкада и один из самых первых последователей Фиделя, недавно «воскресший» Калисто Моралес, а также Армандо Родригес.

Учитывая недавний разгром и размер нынешних сил Фиделя — не говоря уже о сомнительных шансах на успех, — эта торжественная раздача офицерских постов семи бойцам из пятнадцати может показаться почти комичной, но она также говорит о врожденной стойкости Фиделя и почти безграничной вере в себя. Такого человека не просто было лишить отваги. Потеряв более двух третей своих людей и практически все оружие и снаряжение, он дошел до сьерры, восстановил связи с подпольными ячейками «Движения 26 июля» в городах, а теперь еще и привлек на свою сторону Кресенсио Переса, чтобы ближе познакомиться с новой территорией и заново создать свою армию. В ответ Кастро предоставил своему союзнику-гуахиро особый статус. Он поставил нового офицера-гуахиро во главе всех крестьян-новобранцев, а заместителем сделал его племянника Гильермо Гарсиа.

Да, уже сейчас Фидель вел себя как главнокомандующий Кубы. Его автократичность, которой он станет впоследствии знаменит, просматривалась уже тогда: в том, как он отсылал приказы, требуя оружия и снаряжения от городского подполья, и без того находившегося в трудном положении, и одновременно занимался установлением своей власти в сьерре.

Как бы ни воспевали в послереволюционной Кубе «благородное крестьянство» Сьерра-Маэстры, совершенно очевидно, что в тот период Фидель и его люди были на чужой для них земле. Они не знали и не понимали души и мыслей местных жителей, полагаясь на то, что переговоры за них будут вести Кресенсио и его люди — а это часто приводило к ужасным последствиям. Поначалу, общаясь с местными крестьянами, Фидель выдавал себя за офицера, осторожно разузнавая, кому эти люди на самом деле симпатизируют.

В следующие несколько дней Че, опасавшийся, как бы, если они слишком долго будут оставаться на одном месте, их не обнаружили военные, стал злиться на Фиделя, решившего задержаться. Пока они ожидали добровольцев, отправленных к ним Селией Санчес, он записал в дневнике: «Мне это не кажется разумным, но Фидель настаивает».

Обещанные добровольцы не появились, но в лагерь пришли полдюжины новобранцев-гуахиро. После почти полного уничтожения и всего через месяц после прибытия на Кубу повстанческая армия начала расти. Что самое главное, добровольцами становились местные жители, и это воистину можно было считать первой победой.

Конце концов 30 декабря Фидель решил, что нет смысла больше ждать и надо направиться глубже в горы, в новое убежище.

V

Новый год принес дожди и сообщения о том, какие планы вынашивает противник. В горы направляются четыре сотни солдат, а все местные гарнизоны усилены. Ведомые одним из здешних гуахиро, повстанцы продолжили свой изматывающий путь. Вечер 2 января стал для них тяжелым испытанием, о котором Че написал так: «Медленный изнурительный переход по слякотным тропам, многие страдают от диареи». На следующий день в дневнике появилась запись, исполненная мстительного удовлетворения: «Сегодня пришли хорошие новости о том, что Нене Херес тяжело ранен и умирает. Нене Херес — один из тех, кто привел солдат к тому месту в Алегриа, где на нас напали». 5 января они увидели перед собой трехсотметровый пик Каракас, первый в череде покрытых джунглями гор, венчающих центральный хребет Сьерра-Маэстры. Довольный, Че записал: «Перспективы хорошие, потому что отсюда и до Ла-Платы местность лесистая и склоны крутые, идеально для обороны».

Двумя днями позже, когда повстанцы расположились лагерем в долине Мулато у склона горы Каракас, к ним добавилось девять добровольцев, прибывших из Мансанильо, но они не стали слепо идти вперед, а решили дождаться новых сведений о передвижении армии. От курьеров-гуахиро поступали противоречивые данные: один сообщил, что поблизости солдат нет, другой передал тревожную новость о том, что один чивато сообщил об их присутствии в ближайший береговой гарнизон.

9 января повстанцы решили снова двинуться в путь и на следующий день, сделав привал в удобном для обороны месте, обнаружили, что сведения о чиватасо были верны: по дороге, ведущей от гарнизона в Масиасе, шли восемнадцать морских пехотинцев, очевидно не ожидавших какой-либо опасности. Но повстанцы не стали на них нападать. Они ждали прихода Гильермо Гарсиа — возвращавшегося после последней, бесплодной, попытки найти кого-нибудь из выживших с «Гранмы» — и доставки запасов провианта; Фидель хотел, чтобы они были хорошо подготовлены, прежде чем вступать в бой. Че, однако, не преминул пожалеть об упущенной возможности, о чем записал в дневнике: «Это была бы легкая мишень».

Но час сражения приближался. Чтобы опровергнуть заявления правительства об их разгроме и показать стране, как они способны бороться, — а также чтобы поднять собственный моральный дух, — повстанцам нужно было доказать, что они представляют собой силу, с которой нужно считаться. А это означало пойти в бой желательно атаковав отдаленный и плохо обороняемый гарнизон, где их нападение стало бы неожиданностью.

Че с беспокойством думал о том, на кого из бойцов можно будет положиться в случае боя. «Помимо временно выбывшего из строя Рамиро, есть один-два выбывших и среди людей из Мансанильо». Одному уже разрешено было уйти, так как он сообщил, что у него туберкулез. («Подозрительно», — отметил в дневнике Че.) А еще двое, похоже, пребывали в нерешительности. Также его тревожила опасность, исходившая от чивато, и в дневнике он дал обещание разобраться с этой угрозой: «Нужно преподать хороший урок». Гевара еще не знал о том, что предатель уже проник в их ряды и что скоро у него появится возможность это обещание исполнить.

На следующий день, как и предвидел Че, пятеро человек из Мансанильо решили покинуть лагерь. Но Фидель решил поторопиться: об их присутствии в регионе стало уже слишком хорошо известно, чтобы оставаться на месте. Первой задачей было убить трех управляющих плантациями, которые, как записал Че, «терроризировали крестьян». Нанести удар по этим мелким тиранам означало завоевать популярность среди местных жителей.

Оставив небоеспособного Рамиро в доме сочувствующего им крестьянина, они выступили в направлении Ла-Платы. Появился Гильермо Гарсиа, и с ним новые добровольцы-крестьяне — повстанческая «армия» выросла теперь до тридцати двух человек, — но им по-прежнему не хватало оружия, на всех приходилось лишь двадцать три единицы плюс несколько шашек динамита и ручных гранат. Они шли в вечерних сумерках, путь им показывал один из местных жителей; также их сопровождал Эутимио Герра, один из местных лидеров прекариста, вместе с соседом добровольно вызвавшийся быть их проводником.

15 января, ведя с собой заложника — подростка, на которого они наткнулись, когда он собирал мед, и которого решили взять с собой, чтобы парень не поднял тревогу, — повстанцы вышли к устью реки Ла-Плата, всего в километре от лагеря врага. С помощью оптических прицелов они смогли увидеть свою цель — недостроенные казармы в середине расчищенного участка земли между берегом реки и пляжем и полуодетых мужчин, занимающихся повседневной работой. Прямо за казармами находился дом одного из майоралей, которого они собирались казнить.

На рассвете люди Кастро выставили дозоры, чтобы наблюдать за казармами. Перейдя реку вброд они заняли позиции вдоль ведущей к казармам тропинки. Через несколько минут на тропинке появились двое мужчин и два мальчика, и повстанцы схватили их. В одном из них они заподозрили чивато. Чтобы получить информацию, пришлось «немного надавить на него», как мягко выразился Че в дневнике. Мужчина сообщил им, что в казармах десять солдат и что Чичо Осорио, самый «преступный» из майоралей в их списке, как раз движется сейчас в этом направлении и его можно ожидать в любую минуту.

Через некоторое время Осорио действительно появился, верхом на муле и в сопровождении пешего чернокожего мальчика. Повстанцы окружили Осорио, забрали револьвер и нож, найденный у мальчика, а затем отвели их туда, где ждал Фидель.

То, что произошло дальше, стало частью кубинских легенд о революции. В опубликованном рассказе Че об этих событиях говорится: «Фидель представился им полковником "гуардия рураль", расследующим какие-то нарушения. Осорио, бывший навеселе, рассказал ему обо всех врагах в этой местности, которым, по его словам, "нужно отрезать яйца". Так мы получили подтверждения, кто был нам другом, а кто нет».

Будь эта история не так серьезна, о ней можно было бы вспоминать с юмором. Каждым произнесенным словом ничего не подозревающий Осорио все глубже рыл себе могилу. «Полковник» Фидель поинтересовался, что он знает об Эутимио Герре, их проводнике, и Осорио ответил: известно, что тот спрятал Фиделя Кастро. Он даже сказал, что ищет Герру и, если найдет, убьет. На это Кастро заявил подвыпившему майоралю, что, если Фиделя найдут, его тоже надо убить. Осорио с энтузиазмом согласился и добавил, что Кресенсио Перес также должен умереть. Разошедшись, Осорио стал похваляться, скольких заговорщиков убил он и со сколькими разделался, а в доказательство своей удали предъявил вещественное доказательство: «"Смотрите, — сказал он, указывая на свои сапоги, сделанные в Мексике (на нас были такие же). — Я снял их с одного из тех сукиных детей, которых мы убили". Так, сам того не зная, Чичо Осорио подписал себе смертный приговор».

Затем, то ли спьяну, то ли по наивности веря, что Фидель действительно офицер «гуардии» и желая завоевать его расположение, Осорио предложил проводить гостей к казармам, чтобы показать слабые места в их укреплениях, и даже позволил себя связать, чтобы сыграть роль пленника в спектакле «инспектора». Пока они шли к казармам, Осорио рассказал, где стоит караул и где спит стража. Одного из повстанцев отправили вперед для проверки слов Осорио, и он, вернувшись, подтвердил, что все точно. Теперь повстанцы были готовы к атаке и оставили Осорио под охраной двух человек. «Им был дан приказ убить его сразу, как начнется стрельба, — сухо записал Че, — и они точно его выполнили».

Было 2.40 ночи. Повстанцы разделились на три группы. Их целью были три казармы с оцинкованными крышами и деревенский дом рядом с ними, принадлежавший второму майоралю в их списке. Когда до казарм оставалось около сорока метров, Фидель сделал два выстрела из пулемета, а потом все открыли огонь. Они кричали солдатам «сдавайтесь», но те ответили огнем. Че и его товарищ по «Гранме», Луис Креспо, бросили гранаты, но те не взорвались. Рауль бросил горящую динамитную шашку, но снова ничего не вышло. Фидель приказал им поджечь дом майораля. Первые попытки были неудачны, так как их отгоняли выстрелами, но третья, в исполнении Че и Креспо, оказалась успешной, если не считать того, что подожгли повстанцы не дом управляющего, а кладовую рядом с ним, полную кокосов.

Этого хватило. Солдаты в казармах, очевидно испугавшись, что их сожгут заживо, стали убегать. Один бежал прямо на Креспо, и тот выстрелил ему в грудь; Че стрелял по другому солдату и, хотя было темно, ему показалось, он попал. Еще несколько минут пули жужжали с обеих сторон, а потом пальба утихла. Солдаты в казармах сдались, а осмотр дома управляющего показал, что там полно раненых. Бой закончился, и Че подвел итог в своем дневнике: «Результатом боя стали 8 «спрингфилдов», один пулемет и около тысячи патронов. Мы потратили примерно 500 [патронов]. Также есть патронташи, шлемы, консервы, ножи, одежда и даже ром».

Два солдата были убиты на месте, а пять ранены — трое, как выяснилось, смертельно. Еще трое были взяты в плен. Среди нападавших никто не пострадал. Перед уходом они подожгли здания. Че лично запалил дом «проклятого» управляющего, который, вместе с командиром поста, сержантом, сумел скрыться.

Вернувшись в горы, повстанцы освободили пленников и своих заложников из числа гражданского населения. Не обращая внимания на возражения Че, Фидель отдал все их медикаменты освобожденным солдатам, чтобы помочь раненым. «Ложкой дегтя» стало то, что их первый заложник, мальчик-подросток, убежал во время боя вместе с разведчиком. Что самое худшее, беглецы прихватили с собой оружие: дробовик и отобранный у Осорио револьвер.

Повстанцы пошли дальше, ища место, откуда можно было бы напасть на солдат, которые, как они знали, будут их преследовать. Все были взвинчены и устали, и тут, во время небольшой остановки, Фидель приказал проверить боеприпасы. У каждого должно было быть по сорок патронов. Когда у Серхио Акуньи, одного из новоприбывших гуахиро, оказалось сто патронов, Фидель попросил его отдать излишек, но тот отказался. Фидель приказал арестовать его, но Акунья взвел курок винтовки. Инцидент был исчерпан, когда Рауль и Кресенсио убедили Акунью отдать оружие и боеприпасы, обещая, что о нарушении дисциплины забудут, если он «официально попросит» остаться в их рядах. Че не понравилось это решение, но он отметил в дневнике, что «Фидель согласился, создав очень плохой прецедент, который еще аукнется позже, потому как все видели, что Акунье сошло с рук неповиновение».

Небольшой мятеж окончился, повстанцы двинулись дальше и добрались до крестьянского дома, стоявшего на поляне, окруженной с трех сторон покрытыми лесом холмами. В этом месте были и вода, и путь для отступления, поэтому оно идеально подходило для подготовки засады. Когда они пришли, владелец дома, так же как и другие крестьяне готовившийся бежать из зоны боевых действий, оставил дом повстанцам. В следующие дни они готовили в лесу засаду, в месте, откуда хорошо были видны дом и дорога, ведущая к поляне.

Однако бойцы нервничали, и как-то утром, когда Че с Фиделем проверяли позиции, один из них чуть не застрелил Гевару. Он увидел его издалека и сделал выстрел. Отчасти это была вина самого Че: тот надел фуражку капрала кубинской армии, взятую им в качестве трофея. Но еще более настораживающим было поведение других бойцов, которые, вместо того чтобы при звуке выстрела занять оборонительные позиции, немедленно побежали в кусты. В опубликованном позже рассказе Че об этих событиях он говорит, что в него стреляли, но не упоминает о том, что бойцы бежали. Вместо этого Гевара живописует, как чувствуют себя люди на войне. «Этот случай показывает, в каком напряженном состоянии мы находились, как ждали облегчения, которое принесет сражение. В таких ситуациях даже люди со стальными нервами чувствуют дрожь в коленях и каждый страстно желает наступления долгожданного мига битвы».

Еще несколько дней все было спокойно. Фидель заказал провизию у крестьян, что еще остались в той местности, и заплатил фермеру, который пришел к ним в поисках потерявшейся свиньи: как оказалось, Фидель застрелил ее, чтобы пустить на мясо, в самый первый день. До них стали доходить слухи, что за нападение на Ла-Плату военные предпринимают карательные меры против местных крестьян. Их новый проводник Эутимио Герра отправился домой, взяв для Фиделя несколько писем и получив приказ узнать о передвижениях армии. Повстанцы с волнением слушали радио, но никаких новостей о действиях военных не передавали.

22 января перед рассветом далекие выстрелы известили их о приближении армии. Повстанцы приготовились к бою, но солдат все не было. Затем, в полдень, на поляне появилась одинокая фигура. Первым заметил ее Калисто Гарсиа, находившийся рядом с Че. Они посмотрели через оптические прицелы и увидели, что это солдат. Пока повстанцы его рассматривали, показались еще восемь фигур, все они собрались вокруг хижин на поляне. А потом началась стрельба. Как зафиксировал Че в дневнике, «Фидель открыл огонь и солдат сразу упал с криком "ой, мама"; следом за ним упали еще двое. Внезапно я понял, что во втором доме, всего в двадцати метрах от меня, прячется солдат; я видел только его стопы, поэтому выстрелил в том направлении. После второго выстрела он упал. Луис принес мне гранату от Фиделя, которому сказали, что в доме есть еще солдаты. Луис прикрывал меня, а я вошел в дом, но, к счастью, там никого больше не было».

Че забрал винтовку и патронташ солдата, в которого стрелял, а потом осмотрел тело. «Пуля прошла у него под сердцем и вышла с правой стороны, он был мертв». Это был первый человек, которого убил Че.

VI

В то самое время, когда Че показывал себя в сражениях, Ильда с ребенком гостила в семье мужа в Аргентине. В Новый год Эрнесто-старший позвонил ей, сообщил новости о письмах от «Тэтэ» и прислал билет до Буэнос-Айреса. Так Ильда получила первое настоящее подтверждение того, что в Алегриа-де-Пио Эрнесто выжил, и она была на вершине счастья. 6 января, проведя три недели со своей семьей в Лиме, она с младенцем полетела в Буэнос-Айрес, чтобы впервые встретиться с родней своего мужа.

Семейство Гевара пришло в восторг от малышки и тепло приняло Ильду, но затем ее стали засыпать вопросами. Почему их Эрнесто пошел на риск ради чужой страны? Кто, собственно, такой Фидель Кастро? Ильде вскоре стало ясно, что Эрнесто, или Эрнестито, как по-прежнему звали его тетушки, был любимцем семьи. Ильда как могла постаралась объяснить, каким образом Эрнесто пришел к политике, но лишь повторяла то, что он писал родным в письмах и что им явно было трудно принять.

Более всех нуждалась в утешении Селия. «Я рассказала донье Селии, своей свекрови, о том, какую глубокую нежность питает к ней Эрнесто. Я отнюдь не преувеличивала из желания ее поддержать: я знала, как много она для него значит. Селия страдала каждую минуту…»

Ильда с ребенком провели у Гевар месяц. Был самый разгар знойного лета, поэтому они все вместе поехали в родовую эстансию в Иринео-Портела. Затем от родственников Гевара в Соединенных Штатах пришло письмо, из которого они впервые узнали, что Че в Алегриа-де-Пио был ранен. Переполненный эмоциями, Эрнесто-старший «провозгласил, что, если Эрнесто захватят на Кубе, он отправится туда на корабле и спасет его!» Как это было для него типично!

Вернувшись в Лиму, Ильда обнаружила, что ее ждет письмо от Эрнесто. Оно датировалось 28 января 1957 года. «Дорогая старушка! Отсюда, из кубинских джунглей, живой и жаждущий крови, пишу я тебе эти взволнованные, вдохновленные Марти строки. Как настоящий солдат (по крайней мере, я грязен и оборван), я пишу на оловянной тарелке, рядом лежит ружье, и — нечто новое — во рту у меня сигара».

В том же хвастливом и дружеском тоне он вкратце описывает все, что произошло после «знаменитой теперь» высадки с «Гранмы», делая акцент на опасностях, с которыми они встретились, и трудностях, которые пережили: «Несчастья наши продолжались… Нас застали врасплох… Меня ранили в шею, и я по-прежнему жив только благодаря тому, что жизней у меня как у кошки… Несколько дней я шел по горам в уверенности, что серьезно ранен… Мы заново создали отряд, перевооружились и напали на армейские казармы, убив пятерых солдат… За нами послали войска. Мы отбились, на этот раз это стоило им трех убитых и двух раненых…

Добавь ко всему этому тот факт, что у нас нет потерь, а горы наши, и ты поймешь, как деморализован враг. Мы выскользнули у них из рук, как мыло, в тот самый миг, когда враги думали, что поймали нас. Конечно, борьба еще не выиграна, предстоят еще сражения. Но пока что все идет как надо, и дальше будет только лучше».

Подписав письмо «Чанчо», он послал жене «gran abrazo»,[13] просил поцеловать от него дочку и сказал, что в суете отъезда забыл захватить их снимки, которые сделал в Мехико. Не может ли Ильда их прислать? Эрнесто дал адрес в Мексике, откуда письма потом будут доставлены ему.

Вряд ли Ильде было радостно читать это письмо, которое она приводит в своих мемуарах без пояснений. Она, любящая жена и мать, просто не находила себе места от волнения за Эрнесто, а он явно давал понять, что переживает потрясающее приключение, наслаждается жизнью немытого, курящего сигары и «кровожадного» партизана. Но мужа, похоже, ее переживания нисколько не заботили.

VII

В следующие три недели повстанцы бродили по Сьерра-Маэстре, набирая новых добровольцев и то и дело сталкиваясь со случаями предательства и дезертирства.

30 января место, которое они выбрали для лагеря, на склонах горы Каракас, было подвергнуто воздушной бомбардировке; повстанцы в панике бежали оттуда через лес, однако никто из них не пострадал. Тем временем преследовавшие их военные, возглавляемые известным своей жестокостью майором Хоакином Касильясом — по слухам, у него имелась коллекция ушей отрезанных у жертв, — отправили за ними шпионов, одетых в гражданское. Солдаты Касильяса оставляли за собой сожженные дома и убитых крестьян, обвиненных в пособничестве повстанцам.