Глава 10. «Самое ужасное воспоминание» Гиббса

Глава 10. «Самое ужасное воспоминание» Гиббса

Первоначальный план предусматривал вывоз детей из Тобольска в Екатеринбург Чрезвычайным комиссаром ВЦИК В.В.Яковлевым. Сам Яковлев также считал это своей задачей. Выше было рассказано о вызове В.В. Яковлева в Уральский облсовет, где ему устроили полный разнос, представив дело так, как будто его обвинения уральцев в попытке уничтожить Царскую семью были вызваны «…. его нервозностью, подозрения и рисующиеся ему заговоры более всего продуктом его преувеличенных опасений и непониманием возложенной на него политической миссии». Правда, с него сняли обвинение в контрреволюционности, тем не менее он вышел оттуда взбешенным. Как сообщал потом Белобородое Свердлову, «расстались холодно». Яковлеву предложили заняться перевозкой царских детей, но уже не в качестве Чрезвычайного комиссара ВЦИК, а в качестве Чрезвычайного комиссара Уральского облсовета. Он отказался и «хлопнул дверью»: не ставя никого в известность, уехал в Уфу. Правда, взял с собой солдата Неволина, служившего под началом Бусяцкого, который мог подтвердить его обвинения, в случае, если у него потребуют отчет. Что, собственно, и случилось.

7 мая Свердлов направил в Уфимскую губернию Яковлеву с копией Екатеринбургскому облсовету телеграмму следующего содержания: «Поручив вывоз остального груза Хохрякову, предлагаем выехать в Екатеринбург получения полного отчета ликвидации дел отрядом, затем приехать в Москву дать подробный отчет Председатель ЦИК Свердлов».

Собственно решение о вывозе царских детей Хохряковым было решением не Свердлова, а Белобородова, Свердлов только придал ему общероссийскую значимость.

Дело о попытке уничтожить Царскую семью Уральским Облсоветом при перевозе из Тобольска было, как сейчас бы сказали, «спущено на тормозах».

Белобородое выписал мандат Хохрякову и послал ему письмо:

«Екатеринбург 6.V.1918 г.

Тов. Хохряков!

Вам настоящее письмо вместе с мандатом передаст т. Ра-дионов, лев. с.р., командированный в Тобольск, чтобы сменить напившегося начальника отряда и что бы передать Вам мандат. С председателем отрядного к-та Матвеевым здесь произошло небольшое недоразумение: они все 8 человек были нами арестованы за отказ подчиниться распоряжению Облсовета. Однако потом мы договорились и расстались друзьями».

Подготовка к перевозу и перевоз царских детей заняли более трех недель, с 26 апреля по 20 мая. Царских детей сопровождали придворные и слуги: 1) Татищев, 2) Деревенько, 3) Гендрикова, 4) Буксгевден, 5) Шнейдер, 6) Жильяр, 7) Гиббс, 8) Теглева, 9) Эрсберг, 10) Тутельберг, 11) Межанц, 12) Катя, 13) Маша, 14) Волков, 15) Нагорный, 16) Иванов, 17) Тютин,18) Журавский, 19) Трупп, 20) Харитонов, 21) Кокичев, 22) Леонид Седнев. Спустя год следователь Соколов допросил шесть человек из этого списка, которые в числе прочего рассказали и подготовке к переезду, и о самом переезде.

Центральное место в этих рассказах занимали характеристики охранников, организовавших этот переезд, Хохрякова и Родионова, и их поведение по отношению к царским детям. Хохряков был родом из Вятской губернии, крестьянин, кузнец. Был кочегаром на судах Балтийского флота. Был направлен на Урал в главе отряда матросов для укрепления Советской власти. Он был одним из организаторов красногвардейских отрядов. Во время борьбы с чехословаками целые заводы снимались и шли за ним. В Перми после его гибели на могиле был установлен памятник. Когда белогвардейцы заняли Пермь, тело Хохрякова было вырыто из могилы и выброшено в ассенизационные ямы, а памятник снесен и земля на площади выровнена. В Тобольске он был не на месте, не его дело было служить охранником, тем более охранять девчонок. Но организатором солдатских масс он был хорошим. Солдаты его уважали.

Другое дело Родионов, информация о котором впервые появилась в вышеприведенном письме. Впоследствии эта фамилия будет часто встречаться в различных воспоминаниях, хотя о нем мало что известно. Родионов возглавил отряд латышей, сменивший прежний отряд, распущенный за три дня до отъезда. Если к Хохрякову обитатели губернаторского дома относились спокойно и даже с симпатией, то Родионов с первых же минут вызвал, мягко выражаясь, неприязнь и возмущение своим поведением. Полковник Е.С. Кобылинский дал следующую характеристику Родионову на допросе его Соколовым 16–10 апреля 1919 г.: «Ему было лет 28–30; роста ниже среднего. Человек он не интеллигентный и производил неприятное впечатление. В нем чувствовалась жестокость и хитрость. Буксгевден уверяла, что во время одной своей заграничной поездки она видела его на одной из пограничных станций в форме русского жандарма. Я бы сказал, что в нем действительно чувствовался «жандарм», но не хороший дисциплинированный солдат-жандарм, а жестокий человек с некоторыми приемами и манерами жандармского сыщика».

Свои показания полковник Кобылинский дополнил при допросе тем же следователем 4 августа 1919 г.: «Родионов мне не казался простым солдатом. Он таковым вовсе не был. Он производил на меня впечатление жандарма, но такого, который мог вполне занимать какую-либо офицерскую должность в этом корпусе. Он был, как я уже говорил, начальником отряда красноармейцев. Я говорил и про этот отряд, путаюсь я в них: много было тогда отрядов, отовсюду подходивших к Тобольску. Я помню хорошо только одно. В то время был в Тобольске какой-то отряд. Он состоял, как мне казалось, из латышей. Но достоверно сказать, что это были именно латыши (в нем были и русские), я не могу. Вполне возможно, что в нем были и немецкие пленные. Тогда был в Тобольске уже Хохряков: он прогнал начальника этого отряда и говорил нашим солдатам, желавшим смены их красноармейцами, что он выписал нового начальника отряда из Екатеринбурга вместо прежнего, прогнанного им якобы за пьянство. Вот и приехал тогда новый начальник отряда Родионов. Он был главнее Хохрякова. Его, по моему мнению, боялся сам Хохряков. Я помню, что, прибыв к нам, Родионов потребовал, чтобы на всех арестованных был ему подан список. Кирпичников тогда его и составлял. Просматривая список при мне, Родионов, увидев фамилию Татищева, предложил мне вопрос в такой форме: «Какой это Татищев?». Я ответил ему, что это тот Татищев, который состоял при императоре Вильгельме. На это Родионов мне ответил: «Мы с ним встречались за границей». Когда мы с ним пошли в дом и там, в комнате Жильяра, мы увидели Татищева, Родионов первый ему сказал при мне: «Я Вас знаю». Впоследствии Буксгевден, возвратившись из Екатеринбурга в Тобольск, мне говорила, что она уже на пароходе, когда ехала в Екатеринбург с детьми, припомнила Родионова: он в Вержболове входил в вагоны и осматривал паспорта у нее и у других пассажиров».

Из показаний П.А. Жильяра, данных следователю Н.А. Соколову 27 августа 1919 г.: «Относительно знакомства Родионова с Татищевым и Буксгевден я знаю следующее. Увидев Татищева, Родионов ему сказал: «Я Вас знаю. Я Вас видел в Берлине у нашего посла». Татищев ему ответил: «Я совсем не помню Вас. А Вы в качестве кого там были?» Родионов ему ответил: «А Вам это все равно». Потом Родионов сказал Татищеву: «Я знаю, Вы хороший человек. Вы никогда не имели презрения к людям. Я готов Вам помогать в теперешнем положении, как могу». Татищев ему ответил: «У меня есть одна просьба, и Вам я буду очень благодарен, если Вы ее исполните: чтобы меня не отделяли от Государя, чтобы мне позволили остаться с ним, что бы ни случилось». На это Родионов ему сказал: «Я буду стараться, но я только член областного комитета и больше ничего. Я обещать не могу». Все то, что я сейчас показываю, мне рассказывал сам Татищев. Когда мы ехали на пароходе в Тюмень, Татищев все это рассказал Буксгевден. Она сказала Татищеву (разговор был при мне), что лицо Родионова ей знакомо: у нее связано с ним воспоминание о жандарме, который на границе проверял паспорта.»

Из показаний Н.А. Мунделя, служившего в охране Царской семьи в Тобольске, данных следователю Н.А.Соколову 6 августа 1919 г.: «…А потом приехал Родионов. Откуда он явился, почему явился, я ничего про это не знаю. Хохряков говорил мне, что Родионов подчинен ему и что Родионов является главным начальником всех отрядов красной армии. Отрядов же тогда было много. Я помню хорошо, что был тогда отряд именно латышей. Пришли они к нам, кажется, из Екатеринбурга. Сам Родионов производил впечатление интеллигента, но наглого в высшей степени, нахального человека, с язвительной улыбочкой. Это не тип прапорщика, а скорее всего, жандармского офицера. Вот что я могу удостоверить: у него была шинель офицерского сукна, как носили и жандармы. Это было именно офицерское сукно. Хотя Хохряков мне и говорил, что Родионов подчинен ему, но в действительности вряд ли это так было. Хохряков, как заметно, угождал ему».

Камердинер Волков показывает: «Родионов, увидев Татищева, сказал ему: «Я вас знаю», Татищев его спросил, откуда он его знает, где он его видел. Родионов не ответил ему. Тогда Татищев спросил его: «Где же Вы могли меня видеть. Ведь я же жил в Берлине». Тогда Родионов ему ответил: «И я был в Берлине». Татищев попытался подробнее узнать, где же именно в Берлине видел его Родионов, но он уклонился от ответа, и разговор остался у них незаконченным». Этот же эпизод упоминается в показаниях и других свидетелей.

Из протокола допроса С.И. Гиббса от 1 июля 1919 г., одного из учителей Алексея Николаевича: «…Начальником отряда был какой-то Родионов. Он мне «давал не очень хорошее впечатление». Но он был нахалом. Он нас очень интересовал. Его Татищев знал, но он не мог припомнить хорошо, кто он такой и где он его видел. Его также знала и Гендрикова. Татищев думал, что он видел Родионова в Берлине, а Гендрикова в Вержболове. Татищев состоял при императоре Вильгельме и думал, что он видел Родионова в русском посольстве в Берлине. Татищев его спрашивал, чем он занимался раньше. Но Родионов не желал говорить и отвечал: «Я забыл». Нам было это очень интересно. Татищев так и шутил и называл Родионова «мой знакомый».

Судя по протоколам допросов сопровождающих царских детей на пароходе, в том числе Волкова и Гиббса, знакомство Татищева с Родионовым произвело на них наиболее сильное впечатление. Не менее сильное впечатление произвели меры, принятые Родионовым для охраны царских детей.

В выражениях свидетели не стеснялись. Из протокола допроса А.А. Теглевой, няни царских детей, 5–6 июля 1919 г.: «…Про Хохрякова я не могу сказать ничего плохого. Он и не играл значительной роли. Заметно было, что главным лицом был не он, а именно Родионов. Это был гад, злобный гад, которому, видимо, доставляло удовольствие мучить нас. Он это делал с удовольствием… Он явился к нам и всех нас «пересчитал», как вещи. Он держал себя грубо и нагло с Детьми. Он запретил на ночь даже запирать комнаты Княжон, объясняя, что он имеет во всякое время право входить к Ним. Волков что-то сказал ему по этому поводу: девушки, неловко. Он сейчас же помчался и в грубой форме повторил свой приказ Ольге Николаевне. Он тщательно обыскал монахинь, когда они приходили к нам петь при богослужении, и поставил своего красноармейца у престола следить за священником. Когда я укладывалась, и я, убрав кровать, собиралась спать на стуле, он мне сказал: «Это полезно. Вам надо привыкать. Там совсем другой режим, чем здесь. Я сам его устанавливал». Этого Родионова узнали Татищев с Гендриковой или Буксгевден. Татищев говорил, что видел его в Берлине. Гендрикова или Буксгевден — в Вержболове при поездке за границу».

Из протокола допроса С.И.Иванова, лакея при Алексее Николаевиче, следователем Соколовым 18 июля 1919 г.: «…А вот про Родионова я сказать определенно что-либо затрудняюсь. Он мне больше всего напоминает «жандармского офицера». Такие все приемы были у него: весьма ехидные. Улыбочка у него была с ядом. Татищев говорил про него, что он его встречал за границей в Берлине. Этот Родионов обращался с ними плохо. Он старался показать свою власть и требовал от княжон, чтобы они не смели запирать и закрывать дверей своих комнат на ночь, объясняя это тем, что он, если пожелает, может во всякое время прийти к ним. Даже в алтарь он поставил солдата, когда совершалось на дому богослужение. Когда мы ехали на пароходе, он запер на замок Алексея Николаевича вместе с Нагорным».

Из протокола допроса Е.Н. Эрсберг, помощницы няни А.А. Теглевой следователем Н.А. Соколовым 6 июля 1919 г.: «…Спустя некоторое время приехали за детьми. К нам пришел в дом комиссар Хохряков, а потом появился Родионов. Главным считался Хохряков. Но он ничем себя не проявлял. Он был похож на простого матроса. А Родионов не был похож на простого, не интеллигентного человека. По моему мнению, это был по всем приемам жандармский офицер, а не солдат. Он худо относился к нам, грубо. Он в грубой форме запретил Ольге Николаевне запирать на ночь двери и предупредил, что иначе он сломает дверь. Он обыскал Нагорного и придрался к нему за то, что увидел у него в кармане записку от Коли Деревенько к Алексею Николаевичу. Как увидел, должно быть, преданного Алексею Николаевичу человека, так и начал его преследовать. Отношение его к Княжнам было такое, что как будто бы он вызывал Их гнев. Он обыскал монахинь, когда они пришли к нам на богослужение, и поставил около священника во время службы красноармейца. Он с видимым удовольствием говорил нам, что в Екатеринбурге режим другой, и прибавлял при этом: «Я устанавливал». Хохряков держал себя совсем иначе. Он понравился Алексею Николаевичу. Этого Родионова узнал Татищев, и Татищева узнал Родионов. Татищев ему сказал, что он его знает. Родионов ответил, что и он его знает. Тогда Татищев спросил его: «Интересно знать, при каких условиях я вас видел». Родионов ему ответил: «Об этом не стоит вспоминать». Но после этого он стал предупредительным с Татищевым и проявлял ему знаки внимания: велел наклеить ярлычки на чемоданы Татищева для выявления их из общей массы других вещей».

Кажется 6–7 мая по старому стилю мы выехали из Тобольска и через несколько дней прибыли в Екатеринбург. Дорогой Родионов также худо держал себя с нами. Он не позволял в грубой форме, с придирками затворять Княжнам Их каюты. Алексея Николаевича с Нагорным он запер снаружи на ключ, и Нагорный нарочно разбудил его ночью, требуя выхода».

Более мягко звучит мнение о Родионове М.Г. Тутельберг. Из протокола допроса горничной императрицы М.Г. Тутельберг следователем Н.А.Соколовым 23–27 июля 1919 г.: «В мае месяце к нам пришел новый комиссар Хохряков и какой-то Родионов. Кто такой был Хохряков и Родионов, не знаю. Главными них, как мне казалось, был Родионов. Он похож был на интеллигентного человека: на офицера, но грубого. Я не знаю, как он обращался с княжнами, а с монашками, которые приходили петь за богослужением, он обходился худо: он их обыскивал перед тем, как пустить их в комнаты. Когда мы потом в Тюмени садились в вагон 4-го класса, он нам сказал: «Вам теперь по-другому жить придется»… Опознал ли Татищев или Гендрикова или Буксгевден Родионова, я не знаю, и не слыхала об этом ничего. Я ничего не знаю, как обходился Родионов с Нагорным. Я не слышала, чтобы Родионов плохо обращался с княжнами и Алексеем Николаевичем. Я слышала, что он «советовал» княжнам не запирать дверей их кают, мотивируя это требованием безопасности для них же самих: может ведь случиться пожар. Я знаю, что он запер Алексея Николаевича снаружи на замок, но, по-моему, он это сделал из хороших побуждений: мало ли кто может взойти, а внутренней охраны не было».

Эпизод с открытыми дверями Волков в своих воспоминаниях в 1928 г., изданных в Париже, описывал так: «Однажды Родионов пришел ко мне с таким заявлением:

— Скажите барышням, чтобы они ночью не затворяли дверь спальной.

Я отвечал:

— Этого сделать никак нельзя.

— Я вас прошу так сделать.

— Сделать это никак нельзя: ведь ваши солдаты будут ходить мимо открытых дверей комнаты, в которой спят барышни.

— Мои солдаты ходить не будут мимо открытых дверей. Но если не исполните моего требования, есть полномочие расстреливать на месте. — Родионов вынул револьвер. — Я поставлю часового у дверей спальни.

— Но это безбожно.

— Это мое дело.

Часовой поставлен не был, но двери спален великих княжон пришлось по ночам оставлять открытыми настежь».

Относительно того, кто кого узнал, А.А.Волков в своих воспоминаниях пишет: «Когда постепенно начали укладывать вещи, Родионов неоднократно обращался к генералу Татищеву, уверяя, что знает его. Родионов настаивал, чтобы вещи Татищева были особо отмечены (визитными карточками). Для чего это ему было надо, понять мы не могли. Его поведение очень беспокоило Татищева. Как вспоминала баронесса Буксгевден, она встречала ранее Родионова: он служил в жандармах в Вержболове».

Из протокола допроса Волкова следователем Н.А.Соколовым 20–23 августа 1919 г.: «Незадолго до нашего отъезда появился с отрядом красноармейцев какой-то Родионов. Эти красноармейцы и заменили наших стрелков. Отряд Родионова состоял из русских и латышей. Я не знаю, были ли в них мадьяры, но латыши были. Я это потому говорю, что потом, когда мы ехали на пароходе, лакей Трупп признал в одном из красноармейцев своего племянника (имени и фамилии его не знаю), а Трупп был латыш.

Хохряков, как говорили, был матрос. Кто был Родионов, я не могу сказать. Был ли он жандарм, не могу сказать. Не могу точно сказать, похож ли он был на офицера, но вряд ли. Мне он не казался человеком интеллигентным. Я не могу сказать, чтобы он был особенно грубым, но он проявлял настойчивость в своих требованиях. Это действительно было, что он не позволил княжнам закрывать двери их спальни. Я с ним из-за этого повздорил, потому что нельзя так: барышни. А Нагорный с ним вздорил из-за Алексея Николаевича. Может быть, из-за этого мы с Нагорным и пострадали.

Родионов оказался знакомым с Татищевым. Мне передавал Татищев. Родионов, увидев Татищева, сказал ему: «Я вас знаю». Татищев его спросил, откуда он знает, где он его видел. Родионов не ответил ему. Тогда Татищев спросил его: «Где же Вы могли меня видеть? Ведь я же жил в Берлине». Тогда Родионов ему ответил: «И я был в Берлине». Татищев попытался подробнее узнать, где же именно в Берлине видел его Родионов, но он уклонился от вопроса, и разговор остался у них неоконченным. Буксгевден мне говорила, что она видела Родионова несколько раз жандармом на станции Вержболово. Между прочим, Родионов почему-то выделил Татищева и приказал наклеить только на его вещи ярлыки с отметкой, что это вещи Татищева».

Через десять лет, в 1928 г., в Париже были опубликованы воспоминания Волкова, в которых он дополняет свои показания, данные следователю Соколову. Вот что он рассказал об обстановке на пароходе: «В два часа дня пароход отчалил от пристани и пошел на Тюмень. Во время пути солдаты вели себя крайне недисциплинированно: стреляли с парохода птиц и просто — куда попала. Стреляли не только из ружей, но и из пулеметов. Родионов распорядился закрыть на ночь наследника в каюте вместе с Нагорным. Великих княжон оставил в покое. Нагорный резко противоречил Родионову, спорил с ним».

Ну, стреляли и стреляли. Может быть, охранникам показалось, что кто-то пытается приблизиться к пароходу с царственными узниками и они выполняют задачу, которая была поставлена перед ними.

Более подробный рассказ содержится в недавно вышедшей книге Грэга Кинга и Пенни Вильсона «Романовы. Судьба царской династии» (М.: Эксмо, 2005, с. 251): «Когда багаж был перегружен на корабль, члены латышского отряда принялись расхаживать по палубе, «распевая песни и играя на аккордеоне», вспоминала впоследствии Буксгевден. С каждым часом солдаты становились все более шумными и пьяными, они палили из винтовок в воздух, бросали в реку за борт гранаты или развлекались тем, что расстреливали из пулемета дальние деревья на берегу. Время от времени, как вспоминал Волков, они принимались палить в птиц, но, сколько ни стреляли, попадали только в воздух. Беспокоясь о судьбе Алексея, Хохряков зашел к нему в каюту и сказал, чтобы царевич не боялся. Наконец, когда солнце висело совсем низко над горизонтом, над «Русью» раздался мощный рев пароходного гудка. С пронзительным ревом судно медленно отчалило от причала Тобольска, оставляя позади себя широкую полосу белой пены, раздвигавшей темные воды реки, озаренные пламенем сибирского заката. Это было начало того, что Волков впоследствии назвал «дикой оргией».

Родионов и его банда пьяных солдат переходили из каюты в каюты, выталкивая из них пассажиров, и вскоре все мужчины оказались собранными в нескольких каютах. Затем двери за ними с грохотом захлопнулись, и послышались другие, еще более угрожающие звуки: в замочных скважинах заскрежетали ключи, и все двери были заперты снаружи: Буквально в считанные минуты солдаты добились своего, все мужчины, как вспоминал впоследствии Гиббс, оказались запертыми в этих каютах, «так, что они не могли более помешать злобным намерениям красных солдат». Группа пьяных солдат шаталась по палубе. Нагорный не выдержал и подбежал к двери своей каюты, крича: «Какое нахальство! Больной мальчик! Нельзя в уборную выйти!» Женщинам, как вспоминала Буксгевден, было приказано «оставлять на всю ночь открытыми двери в каюты. Поэтому никто не мог раздеться». Через открытые двери солдаты подглядывали за великими княжнами, отказываясь, как узнал позднее Волков, «оставить их в покое».

Беспорядки в ту ночь нарастали с каждым часом. Гиббс, будучи заперт в своей каюте, беспомощно слушал, как он впоследствии рассказывал своему сыну Джорджу, как пьяные охранники донимали великих княжон. «Это было просто отвратительно, что они вытворяли», вспоминал бывший учитель. «Ужасные вопли» царевен, как признавался Гиббс, преследовали его до конца его дней».

Что же произошло в ту ночь на борту «Руси», если эти события остались в сознании Гиббса Джорджа «самым ужасным его воспоминанием», даже более кошмарным, чем известие о мученической гибели Царской семьи?»

В данном случае вопрос поставлен преждевременно — сначала следовало бы задаться следующим вопросом: почему это «самое ужасное воспоминание» Гиббса, появилось в его сознании спустя десяток лет, и где оно было при допросе его следователем Соколовым 1 июля 1919 г.? В приведенном отрывке идет ссылка на воспоминания Волкова. Но ведь Волков на допросе следователем Соколовым ни слова не упомянул о том, что «во время пути солдаты вели себя крайне недисциплинированно: стреляли с парохода птиц и просто — куда попало. Стреляли не только из ружей, но и из пулеметов». Эта цитата взята из воспоминаний Волкова, опубликованных в Париже в 1928 году.

Поведение солдат, охранников царских детей, явно не соответствовало выполняемой ими задаче. Оно должно было запомниться не только Волкову (который сам же настоял на том, чтобы Родионов не ставил охрану около дверей княжон), но и другим допрашиваемым. Тем не менее, никто, включая и женщин, не упомянул об этом эпизоде. А женщины должны были хотя бы испугаться выстрелов. Однако М.Г. Тутельберг прямо заявила следователю, рассказывая о Родионове: «Я не слышала, чтобы Родионов плохо обращался с княжнами и Алексеем Николаевичем».

Вызывает недоумение и само описание «дикой оргии». Можно до бесконечности спорить, могли ли такие люди, как Хохряков и Родионов, допустить пьянку при выполнении данного им поручения. Но попробуйте представить то, что описано выше — солдаты приводят на пароход арестованных и тут же устраивают перед ними «шоу» (о котором, кстати, никто, кроме Гиббса, не вспомнил) — «члены латышского отряда принялись расхаживать по палубе, распевая песни и играя на аккордеоне. С каждым часом солдаты становились все более шумными и пьяными, они палили из винтовок в воздух, бросали в реку за борт гранаты или развлекались тем, что расстреливали из пулемета дальние деревья на берегу. Время от времени они принимались палить в птиц». Дальше уж совсем не понятно: Хохряков, беспокоясь о судьбе Алексея, не принял меры по восстановлению порядка среди подчиненных ему солдат, а зашел к нему в каюту и сказал, чтобы царевич не боялся.

И только после того, как арестованные вдоволь налюбовались показательными выступлениями охраны, последняя стала загонять их в каюты. Подобное поведение охраны, даже в пьяном виде, трудно представить. А где в это время находились Хохряков и Родионов?

Похоже на то, что описанный эпизод включен в книгу только для того, чтобы «страшнее было», и никакого отношения к действительности не имеет. Не первый и не последний миф в этой истории.

Разница в содержании и эмоциональности передачи одного и того же эпизода разными людьми показывает, насколько опасно строить выводы на основании показаний одного свидетеля, особенно если он показывает с чужих слов.