ХОЗЯИН
ХОЗЯИН
(С НАТУРЫ)
— Ниночка, уложите даму…
— Мадам, вы еще не высохли. Потерпите минут пять…
— Вас только окрасить или пощипать тоже?
Была обычная атмосфера парикмахерской… Маникюрша громко требовала воды, а раздраженный дамский голос произносил:
— Я же вас просила покрыть мне цикламеном!
Все было как водится… У мастериц уже с утра вид был усталый.
— Встала в пять, — доносилось из угла, где шептались две «свободных», — постирать надо было. Вчера вернулась в 10 — по домам еще бегала на завивку — и заснула как мертвая. Пока постирала, пока ребенка накормила…
За кассой возвышался мощный бюст хозяйки. Хозяйка сидела весь день неподвижно, но работы у нее было по горло. На ее пухлом и красном лице лихорадочной жизнью жили маленькие злые глаза. Этим глазам не было ни секунды покоя. Надо было все видеть, все замечать. Давеча, не уследи она, дама ушла бы, не заплатив за сетку. Она ясно видела, что дама спросила у Нины сетку, а когда расплачивалась, про сетку — ни слова. Ну сетка, конечно, грош стоит, но сегодня сетка, завтра сетка… Хозяйка сидела неподвижно, только глаза ее шмыгали по сторонам и иногда по бюсту проходила волна; хозяйка раздражалась.
— Куда, — шипела она так, чтобы клиентки не слыхали, — куда тянешь полотенце?
— Как куда? Надо! Старое совсем грязное. Вытирать клиентку неудобно.
— Положь. Положь на место! Тебе известно, сколько мыло стоит? Не на твои деньги мыло покупается, тебе и все равно. Положь! Обойдешься!..
У хозяина и хозяйки была «отеческая» манера обращаться к служащим на «ты». Каждую новую мастерицу, поступающую на работу, они рассматривали как свою крепостную. Время военное, «девочкам» деваться некуда, а тут они работают, зарабатывают, правда, немного, но таким дурам и этого хватит…
— ДРРРР, — верещал телефон.
— Положь, положь мыло, — шипела хозяйка, и по бюсту ее проходила волна, — там еще омылок остался…
— Я извиняюсь, — раздраженно кричала какая-то дама под сушилкой, — вы сказали, что через 20 минут будет готово, а я сохну чуть не час.
— У вас, мадам, волос толстый, — говорила мастерица, — вы дольше просыхаете, чем другие.
— Какие в Америке композиторы замечательные, — восторженно рассказывала клиентка маникюрше, — один там есть, ну прямо джиниуз![17] Ему какую музыку ни дай, все на фокстрот переделает! Ей-Богу!
Была суббота и, несмотря на военное время, в парикмахерской было полно.
— Хлоп! хлоп! хлоп! — это сам хозяин, прохаживаясь по «салону», бил на стенах мух. Давно прошло то время, когда он, начиная свою карьеру, носился как безумный, кланялся дамам, и щипцы сверкали в его молодых тогда руках, как маленькие голубые молнии. Теперь он давно не работает. Очень редко, с видом величайшего одолжения, он собственноручно завивает какую-нибудь клиентку. Руки его уже потеряли прежнюю гибкость, и завивка обычно бывает скверной, — но клиентка уходит довольная, загипнотизированная видом величайшего снисхождения и блестящей репутацией хозяина, о которой она, впрочем, слышала только от него самого…
— Хлоп! Хлоп! — деловито трещала хлопушка. Парикмахерская пустела, начинался час перерыва. Две дамы сидели под машинами и при них, следовательно, можно было безопасно пого-воритъ. А хозяин, от безделья, любил поговорить.
— Что бы вы без меня, дуры, делали, — начинал обычно хозяин,
— сдохли бы на улице, как бездомные собаки!..
Привыкшие к этому элегантному стилю беседы, мастерицы продолжали заниматься своими делами.
— Подобрал вас, — продолжал хозяин, — делу выучил!
— Оставьте, Вячеслав Иваныч, — не выдерживал кто-то, — мы и без вас наше дело знали.
— Молчать! — рычал хозяин, — с тобой не говорят. Разговорилась! Так вот-с. Купил это я серебряные доллара, а продавать пока не собираюсь. Цена-то на них все вверх ползет. Ну и барчики, конечно, имеются. Кабы не вы, дуры, барчиков больше бы было. С вами только раззор один. То сетку не запишут, то полотенец тьму изведут (по бюсту хозяйки проходила волна). И вообще: зачем мне вас такую ораву? Только из жалости и держу. А то передохнете. Тоже дуры! На гражданство советское подали! Там вот таких, как вы, только и надо. Уж, поверьте, знаю я, что это за власть. Разве мне бы там дали нажиться? Я вот здесь хожу, мух хлопаю, а вы на меня работаете. Хе-хе! Умные пускай отдыхают, а дураки трудятся.
— Вячеслав Иваныч, — сказала одна из мастериц, — мы вас просим в нашем присутствии насчет советской власти… чтобы вы не оскорбляли. И потом…
— Молчать! Кому не нравятся мои разговоры — к черту! Ты думаешь, я, Верка, не знаю, что ты по домам бегаешь на завивки? Я тебе покажу завивки. Сказано: кто желает по домам бегать — мне половину.
— Так ведь вода и мыло там не ваши, Вячеслав Иваныч. И стены тоже. Почему мы должны вам платить? И разве мы не имеем права в свободное время подрабатывать?
— Не имеете. Разговорились! Нищие! Из грязи подобрал. Распустили вас, нищих. Гитлер это понимал, умный был мужик. Не сумел. Жаль. Лидка, твоя клиентка уже побагровела, под машиной сидючи. Ты что на меня уставилась? Ты на нее гляди. Дура. Вынь ее из под машины…
И хлопушка начинала ходить по стенам с новой силой.
В таком духе хозяин мог беседовать ежедневно. Когда же разговаривал в его любимом тоне было неудобно, он бормотал что-то себе под нос, и, находясь близко, можно было услышать:
— … Чтобы я когда-нибудь взял этот паспорт — да ни в жизнь! Если предложат на выбор: Соловки, мол, или паспорт — ну тогда возьму. А так — нашли дурака!
— Хлоп! — яростно подтверждала хлопушка, и очередная муха расплющивалась на стене.
После обеда приходили усталые от жары и домашних хлопот мастерицы. Дома надо было накормить мужа, уложить ребенка, что-то выстирать… Не дай Бог опоздать на службу, ибо хозяин, уже прогуливавшийся с хлопушкой, завидев запоздавшую, орал:
— Нинка, опять на 10 минут позже! Я тебе покажу опаздывать! И когда входишь, кланяйся. Кланяйся и говори: «Здрассте, Вячеслав Иваныч». Я вас выдрессирую! Будете у меня по ниточке ходить!..
— Да мы и так здороваемся. Что вам от нас надо?
— Не так здороваетесь! Уважение к хозяину надо показывать. Неучи. Дуры.
Вечером происходил расчет. По бюсту хозяйки заранее проходила волна. Перебирая толстыми, красными пальцами какие-то бумажки, она говорила:
— А ты, Катерина, сегодня два раза по телефону звонила. Минус тысяча.
— Почему тысяча? Для служащих вызов 300 долларов.
— Это кто сказал? А? Ну, не знаю! Значит, минус 600. Расческа, мытье. Так. Минус 7 тысяч за мыло.
— Вячеслав Иваныч, почему за мыло семь тысяч? Никогда мыло на одно мытье столько не стоит!.
— А! Ну, значит, за полотенце. И вообще отвяжитесь. Сказано: семь, значит, семь. Я для вас тут мух бью, за это и высчитываем, ха-ха! Не разговаривать. Не нравится — к черту! Не держу! К черту!
И вот как-то шесть мастериц, после очередной сцены вечернего расчета, заявили, что больше работать не будут, — хозяин был поражен до глубины души. Эти тихие, бессловесные женщины, почти каждый вечер уходившие домой в слезах после бесстыдных обсчетов и хозяйского «остроумия», вдруг заговорили:
— Не можем больше. Вот… Все решили! Хватит на нас ездить!.. Всю войну терпели.
— И не в деньгах дело. А надоели нам ваши оскорбления.
— Именно. Нас оскорбляете. Родину нашу оскорбляете. Не желаем больше…
— Лучше голодать, чем у вас работать…
По бюсту хозяйки шла настоящая буря. Хозяйка задыхалась…
— Лидка, — кричала она. — Ты мне еще 300 долларов за вызов телефонный не заплатила. Мерзавки!
Хотела сказать еще что-то, не нашлась, бюст ее волновался, глаза готовы были выпрыгнуть.
Хозяин, сначала молчавший от удивленья при «бунте рабов», вдруг обрел дар речи:
— Вон, — орал он, топая ногами, — вон! Не вы уходите, я выгоняю! Вон! Выгоняю за то, что по домам тайно бегали на завивки и мне не платили… Вон!
Потом в парикмахерской стало пусто и почти темно. Горела лишь лампочка у кассы. Хозяин прохаживался со своей хлопушкой, и на лице его было написано тяжелое недоумение.
Он искренне не понимал, в чем дело. За годы «власти» он привык самодурствовать и безнаказанно говорить все, что ему нравилось, так что случившееся не укладывалось в голове. Вдруг, нате, обиделись! Ушли!..
И оскорблял-то он часто не со зла, а по привычке, — что с нищими, подневольными считаться?..
Он ходил по полутемной парикмахерской, и «хлоп, хлоп» его хлопушки звучало удивленно, обиженно и негодующе.
— Вяченька, — сказала жена, все еще считавшая деньги, — тут 800 долларов не хватает. Видно, не углядела за сетками. Поди теперь ищи их. Горе какое!
— Отстань! — обозлился хозяин.
Ушли. Куда ушли? Может быть, к конкуренту? Сейчас война кончилась, везде огни, парикмахерские заработают. А тут пусто, темно… Ничего, наберу новых! Дур много. Я их выдрессирую. По ниточке будут… Но война кончилась. Дурам теперь легче жить станет… Может, набрать новых будет не так просто? Ничего. Наберу. Выдрессирую!
— Выдрессирую! — громко и злобно крикнул он.
— Ты о чем, Вяченька?
— Ни о чем! Отвяжись…
И хлопушка сказала «хлоп» с убедительной яростью.