ВОПЛЬ ШАНХАЯ
ВОПЛЬ ШАНХАЯ
Утром женщины вооружаются корзинками и идут на базар.
На базаре пахнет сырым мясом и чем-то непонятным, но чрезвычайно неприятным. У непривычного человека на базаре кружится голова от этих сложных запахов, от слякоти на каменном полу, от гула голосов и выкриков продавцов. Поэтому для начала рекомендуется ходить с опытным человеком, с какой-нибудь знакомой, знающей все ходы и выходы. Она будет идти вперед решительной походкой человека, твердо знающего, что ему нужно, а вы будете плестись вслед за ней, стараясь сохранить равновесие на скользком полу.
Мимоходом она будет вас учить жизни, показывать, что на этом лотке продают только «буффало»[18], а там торгует овощами торговец, известный своей нечестностью, и покупать у этого торговца ни в коем случае нельзя. Видя вашу опытную знакомую, нечестный торговец выразительно и презрительно сплевывает на пол, а она, гордо вздернув голову, проплывает мимо, и вы сразу понимаете, что между этими двумя существует давняя и крепкая вражда.
Потом вы подходите к другому овощному лотку, у которого в позе глубокого отчаянья застыли фигуры с корзинами в руках, и узнаете новую цену на картошку и тоже застываете в позе отчаянья. Ваша опытная знакомая не теряется, ставит корзину на пол и, подбоченясь, начинает наступать на торговца. Между ними происходит красочный и яркий диалог на неизвестном лингвистам, но всем нам понятном языке, в результате торговец понижает цену, ваша знакомая успокаивается, и начинается церемония взвешивания.
Вы идете дальше, стараясь не поскользнуться на рыбьей чешуе, а ваша знакомая останавливается, поднимает большую рыбину и устремляет внимательный взор ей под жабры. Что она там видит, неизвестно, но на лице ее отражается неудовольствие, а вы с тоской чувствуете, что сложному искусству покупать на базаре надо терпеливо и долго учиться, и не каждому это искусство дается.
— В этих чертовых китайских весах я тоже ничего не понимаю,
— признается ваша наставница, — а только надо делать вид, что вы все понимаете. Тыкайте пальцем и кричите: «Но коррект! Мор, мор!»[19] — и он обязательно прибавит.
А вокруг снуют представительницы прекрасного пола, вышедшие на утреннюю борьбу с жизнью, и решительна их поступь, а корзины в их руках напоминают оружие.
Среди них вы видите вчерашнюю «фам де люкс», которую можно было встретить раньше только в парикмахерской или в кафе. На ней почему-то надеты зеленые пижамные штаны — может быть, это специальный костюм для базара? Палец с красным ногтем угрожающе тычет в грудь мясного торговца. «Фам де люкс», видимо, уже освоилась с новой жизнью.
Вокруг гул голосов:
— Ливер. Уот? Севен?[20] Люба ты слышишь? Они с ума сошли!
— Буффало! Что он мне говорит? Я же вижу: буффало и буффало!
— Так ты дай на обед баранину.
— Как я могу дать баранину, когда у Исая расстройство. Ты же знаешь его желудок! Это не желудок, а горе жены.
— Боря немного заработал, так я хочу купить на четыре дня.
— А что? Вы что-нибудь слышали?
— При чем тут «слышали?» А просто спокойнее. Мало ли что…
— … Из туфы[21]. Совсем получается как творог.
Потом вы идете домой, и вокруг привычные и обычные картинки Шанхая.
На тротуарах валяются нищие, и мимо них, не глядя в их сторону, быстро и равнодушно проходят люди и бойко торгует переносный «съестной лоток», и тут же на тротуаре живет своей жизнью вся семья торговца, прихватив с собой самого маленького, который лежит в корзине, укутанный в какое-то тряпье.
Неподалеку пристроился цветочный торговец, и бледные розы вянут в жестяных банках на тротуаре. Дети его с нежного возраста приучаются к древней и освященной традициями профессии — торговле. Шестилетнее существо деловито пересчитывает деньги, а другое существо постарше, в косичках, торгуется с покупателем, сплевывает и презрительно отмахивается.
Через каждые пять шагов вы натыкаетесь на торговлю. На тротуаре разложены полотенца и носовые платки, и прохожие с привычной ловкостью перешагивают через них. На перекрестках стоят какие-то возбужденные и жестикулирующие люди:
— …Продать… перепродать… купить… перекупить…
Женщины с корзинками идут по тротуарам, перешагивая через полотенца и платки, обходят валяющихся и вопящих нищих, проталкиваются сквозь толпы продающих, «взывающих и глаголящих», идут сквозь душную атмосферу торгашеского города, и первое, что слышат они, перешагивая через порог, это голос своего безработного мужа, висящего на телефоне:
— …Продать, — говорит муж, — перекупить… чем мы рискуем?..
Когда-то безработный муж был инженером и ходил на службу, и
оживленно рассуждал о каких-то котлах, и был похож на человека.
ка. Сейчас это задерганное существо с блуждающими глазами. Он бормочет о какой-то бумаге, на которой ловко заработал его знакомый, и о том, что если бы был хоть небольшой капитал, можно сделать много денег.
В этом городе торгуют все: инженеры, профессора, химики, педагоги, лингвисты. Все поняли, что от науки не проживешь. Надо торговать.
Женщина, все утро толкавшаяся на базаре, садится на корточки разжигать хибач, и в голове у нее ничего нет, кроме лихорадочно скачущих цифр: сало — три тысячи, печенка — три, картошка — две. Куда же ушли остальные три тысячи?
— Через полчаса на углу встретимся, — слышен голос мужа, — не продавайте, пока я не приду. Двести тысяч. Не меньше!
Хибач дымит. В голове бешено скачут цифры.
С улицы доносится тихий равномерный звон. Дзинн. Дзонн. Дзинн. Дзонн.
Это звенят деньги. Серебряные доллара.
Их покупают. Их продают.
— Когда у вас завелись лишние деньги — покупайте доллар. Цена поднимается. Цена падает… Восемь тысяч… Семь тысяч. Что семь тысяч? Доллар или печенка?
От хибача кружится голова.
— Древесный уголь — тысяча рублей. На сегодня — две тысячи. Опять не разгорается? 11 тысяч. Куда пошло три?
— Дзинн. Дзонн, — звенят деньги на шанхайской улице.
— Где моя шляпа? — кричит в передней бывший инженер, а теперь… как их называют, — брокер? комиссионер? — Может быть, выйдет хорошее дело. К обеду не вернусь!
Дзинн. Дзонн, — звенят деньги.
Деньги, деньги. Тысячи, сотни тысяч, миллионы… Ничего нет в жизни, кроме денег…
Внезапно, покрывая этот нежный серебряный звон, с улицы раздается протяжный вопль нищего. Он лежит на тротуаре, подняв неподвижные слепые глаза к серым равнодушным облакам, и кричит на одной ноте.
Это вопль Шанхая.