Глава Двенадцатая (3) Вопль к Богу. Человек диаспоры как другой

Глава Двенадцатая (3)

Вопль к Богу. Человек диаспоры как другой

Мы легко миримся с Другими в тридесятом царстве; но если он, со всеми своими обычаями, становится близким соседом, — это раздражает. Для ненависти к соседу за границей нужны причины, нужен конфликт. Диаспора раздражает всегда, любая, без всяких причин. Зачем она, чужая, чувствует себя как дома? Это мой дом! Между тем, волны миграций перекатываются из страны в страну и оседают, где вздумаются. Цивилизация становится мозаичной, — если воспользоваться термином, созданным Умберто Эко. В любой современной стране — вкрапления чужеродных групп, которые осели, пустили корни и стали частью нашей жизни. Это одна из самых острых форм общей проблемы Другого.

Чувство Другого возникло не сегодня и не вчера. Но в современном обществе, меняющемся изо дня в день, мы сами для себя становимся Другими. (Чувство Другого делается все острее по мере того, как личность выделяется из сословия, из семьи, из толпы.) Достоевский сознавал себя Другим в Инженерном училище — русский среди русских, дворянин среди дворян. Он потрясающе описал чувство Другого — и его «Записки из подполья» нашли глубокий отклик среди сионистов, Других с момента рождения, жаждущих Земли обетованной, где освободятся от этой неполноты бытия. Освобождения не вышло, и Достоевский остался любимым писателе Израиля. Вероятно, там морщатся на выходки против евреев, но захватывает психология беспочвенного героя Достоевского. Впрочем, захвачены и японцы, совсем далекие от русской «почвы» и русских проблем. Там другая история, но и она уперлась в беспочвенность.

Кто хоть раз не чувствовал себя Другим? Кто не обнаруживал вдруг Другого в самых близких? Чем обособленнее внутренний мир человека, тем более он раним, тем больше готов повторить вслед за Сартром: «Другой отнимает у меня мое пространство. Существование Другого — недопустимый скандал». А когда люди не выдерживают одиночества и сбиваются в стаи — Другим становится соседняя стая, иначе сколоченная, иначе верующая; и сербы отнимают пространство у хорватов, а хорваты у сербов. Хотя у тех и у других — один и тот же Бог, и, казалось, несть во Христе ни эллина, ни иудея, ни скифа, ни римлянина… Казалось бы… Недействительно почувствовать эти старые слова надо сердцем. А это не выходит. Почти никогда не выходит.

Мартин Бубер описал проблему Другого в терминах двух отношений: Я = Ты и Я = Оно. Я = Ты — отношение любви (к Богу и к ближнему). Я = Оно — отношение к предмету: сегодня он нужен, а завтра мешает. Годится — молиться, не годится — горшки накрывать. Чем больше мы захвачены делом, тем труднее оторваться от делового отношения к предметам, и когда помеха — человек, вспомнить, что этот человек (муж, жена, отец, мать, ребенок, сосед) — Ты, образ и подобие Божье… Может быть, искаженный образ, но и в искажении своем не вошь, не ветошка. Кто не замечал, что захлеб дела, захлеб идеи превращает Ты в Оно, вытесняет из мира Бога — Бог неощутим в третьем лице, — и в конце концов ты сам становишься Другим, потерявшим связь с целостностью жизни, потерявшей свой смысл. Кто, прослушав проповедь о любви к ближнему, сохраняет отношение Я = Ты, втискиваясь в автобус?

Отвлеченным умом нетрудно понять, что одна из проблем современного сложного мира — как соединить твердую верность своим убеждениям, своим нормам добра с уважением и терпимостью и нормами Другого. Но одно дело понять это отвлеченным умом, а другое — умом сердца. Когда Лев Толстой противопоставляет Болконских Ростовым, он по-своему противопоставил отношения Я = Ты и Я = Оно. Я = Ты — это присутствие сердца в каждом движении ума. Оно легко дается в узком кругу семьи, рода, «роя» (как иногда выражался Толстой). Но оно становится синей птицей, не дающейся в руки, когда теплый мир семьи, сословия, роя рассыпается, когда человек обособляется и хочет жить своим умом. Он создает этические учения, нормы, ценности — но на каторге Достоевский увидел, к чему сползает мир без постоянного прорыва в глубину: «умри сегодня, я умру завтра».

Первым выпал из роя чужак, странник, изгой. Угоден Зевсу бедный странник — говорили греки, мысленно ставя беззащитного под защиту бога. И в Библии несколько раз повторяются слова: «Будь милостив к страннику (=чужаку, изгою), ибо сам ты был странником в Земле египетской». Мы подходим тут к еще одному повороту проблем, связанным с диаспорой. Только в народе-пленнике, народе-изгое, чуждому земле и богам земли, учение о вселенском Боге, о Боге-Духе, веющем всюду, нашло свои земные корни. И когда евреи, осев на землю, стали поклоняться ваалам («хозяевам», вроде бажовской «Хозяйки Медной горы»), — нашлись пророки, удерживавшие народ от возвращения в язычество. А потом веру в Единого подхлестывали новые пленения, новые беды.

По мнению Шпенглера, к I веку Иерусалим значил для евреев не многим больше, чем Рим для католиков. Это был центр веры, но уже тогда жили евреи повсюду. И какая-то часть этого народа, потеряв почву на земле, искала опору только в небе. Эта часть диаспоры подхватила «благую весть» и разнесла ее по империи. В посланиях Павла — вся география Средиземноморья. Ко II–III векам христиане оторвались от еврейства, но сохранили характер людей диаспоры. Народы земли не понимали их так же, как евреев, и даже еще больше. Потом клевета против христиан обернулась на евреев.

Один из парадоксов истории, что еврейские идеи, захватившие языческие головы, становятся антисемитскими. С марксизмом случилось то же самое, что с христианством: к 1953 г. он дошел до дела врачей-убийц, и уже готовились вагоны для ссылки еще одного народа, вслед за народами Кавказа и Крыма. Поворот КПРФ к теории этносов похож на фарс. Но в речах Гитлера тоже было много пошлого, клоунского. Тут большого ума не надо. За спиной дурака-погромщика стоит миф.

Евреи — самый древний из народов диаспоры. И за ними тянутся следы богословских споров и проклятий, дающих юдофобам готовую идеологию. Евреям можно приписать целый ряд роковых событий истории. Евреи окружены облаком мифов, и чтобы помахивать антисемитским кадилом, не требуется большого ума. А размахивать хочется, потому что человек диаспоры гибче приспосабливается к обстановке и иногда умеет извлечь выгоду даже из нынешнего хаоса. Это, однако, не этническая еврейская черта. Это черта диаспоры — какой бы то ни было.

Если сбудется золотая мечта юдофобов и еврейская «мафия» — вместе со всеми евреями — провалится сквозь землю, свято место не останется пустым. Его тут же поделят другие финансово-криминальные группировки, которые мы, на итальянский лад, называем мафией: армянская и азербайджанская, грузинская и чеченская; а если и их истребят, то найдется кто-нибудь еще. Потому что сила сцепления малых народов, их солидарность, их взаимная выручка больше, чем у русских. Это связано с особенностями русской истории и может быть преодолено, если история изменится, но пока это факт и факт обидный. Талантов полно, но не хватает «соображалки», рыночной интуиции. У средневековых англичан этой соображалки тоже не было, и они воспринимали еврейские навыки в торговле и финансах как дьявольское наваждение. После нескольких погромов евреи были изгнаны. А потом, когда евреи — через несколько веков — вернулись, их приняли, как компаньонов, с которыми можно вести дело. Думаю, что несколько веков России не понадобится. Но пройдет какое-то время, пока конкуренция евреев, армян, грузин, чеченцев, ингушей, азербайджанцев, татар и прочих станет привычной и будет использована как школа деловых навыков. Скорее всего, по мере того как бизнес будет освобождаться от советских извращений.

Кто старое помянет, тому глаз вон; но хочется напомнить коммунистам, что криминальное извращение бизнеса разрослось еще при их власти; что именно их неуклонная центрально-административная экономика создала, как свое необходимое дополнение, экономику теневую, связанную с преступным миром. И как только террор пошел на убыль, после смерти Сталина, союз теневиков и взяточников стал фактической властью в целых республиках, на Кавказе и в Средней Азии. Шеварнадзе, а за ним Алиев пытались бороться с новой властью, используя аппарат КГБ; они добились только того, что масштабы взяток, учитывая риск, выросли вдвое. Потом Андропов подкручивал гайки во всесоюзном масштабе — с тем же нулевым результатом.

Были и другие попытки разрубить гордиев узел. Рубили виноградники. Устроили шумное узбекское дело. Мафия отступала на пару шагов, но не сдавала своих позиций. И нет ничего удивительного, что именно преступные группировки сумели воспользоваться «перестройкой» и захватили львиную долю власти в России. Загнать мафию в подполье безусловно можно, но такими средствами, которые хуже самой болезни. Скорые способы сводятся к террору; и заодно с мафией он парализует всякую негосударственную активность. Итальянцы помнят, что Муссолини прижал мафию, но возвращаться к Муссолини не хотят, предпочитают медленное, но верное укрепление правового порядка. И у нас, в России, была написана песня Галича; «Мне не надо скорой помощи, дайте медленную помощь…».

Юдофобство — и всякое диаспорофобство — извращает проблему, превращает действительность в миф. Но у этого мифа есть свои основания, которые требуют серьезного и честного анализа. «Широк, слишком широк человек, я бы сузил», — сказал Митя Карамазов. Это относится не только к русским. По крайней мере некоторые народы диаспоры одновременно тяготеют к высотам духовности и к низости рынка. Грубо практические люди, закоренелые в грехах, становятся праведниками, когда дело касается перемены веры. Такой случай я знаю и из жизни армян. Один из молдавских господарей XVI в. решил пополнить свою казну и предписал армянским купцам, под угрозой смертной казни с конфискацией имущества, перейти в православие. Расчет оказался правильным. Все купцы остались верны своей армяно-грегорианской церкви и приняли мученический венец за свое монофизитство (учение о том, что человеческое во Христе поглощено его божественностью). В истории евреев подобные эпизоды случались из века в век.

Иногда два лица диаспоры воплощались в семье как своего рода разделение труда. Был еврейский обычай — выдавать богатых невест за абсолютно непрактичного праведника, погруженного в Писание, посты и молитвы. После этого рабби продолжал свою учительную жизнь, а жена торговала в лавочке. Но все эти тонкости заметны только изнутри общины, да и то не всегда. Есть еврейская легенда, что полнота совести народа воплощена каждый век в тридцати шести незаметных праведниках. Их никто не признает, их все унижают, травят, и только в посмертии Бог отогревает их души в своих ладонях. Эту старую легенду обработал Андре Швацбарт в своей книге «Последний из праведных».

Внешнему миру противостоит другой тип диаспоры — напористый, иногда вульгарный в своей практической хватке. Таков Янкель у Гоголя, таковы же армяне в глазах турок, китайцы — в рассказах малайских писателей. Кажется, что характеры, нарисованные ими, списаны у Василия Белова, с заменой имен и некоторых бытовых подробностей. Это почти всегда не портреты, а стереотипы, нечто вроде карикатурных фрицев и гансов в газетах 1941–1945 гг. От власти призраков, созданных ненавистью, надо освободить свой ум. Но диаспора действительно не состоит из одних агнцев.

Человек диаспоры, вечный изгнанник, не имеющий почвы в народе, который его окружает, не имеющий опоры в администрации, висящий в воздухе, — компенсирует себя за необеспеченность повышенной активностью, удвоенной энергией в конкурентной борьбе. Стресс часто дает вспышку энергии, а жизнь диаспоры полна стрессов. В тех областях, к которым он допущен, человек диаспоры неудержимо выдвигается. В средневековом обществе это торговля, финансы, в современном — наука и средства массовой информации. Это не этническая черта, а социальная. Павел Литвинов, бывший диссидент, а сейчас профессор американского колледжа, рассказывал мне, что самые успевающие студенты у него не евреи (они почувствовали себя в Америке дома и полениваются), а мигранты со свежим чувством изгнанника — китайцы, корейцы, вьетнамцы. Об этом же говорит современная американская шутка: «В наших университетах талантливые русские профессора (очень часто — еврейского происхождения. — Г.П.) обучают талантливых китайских студентов». Освободить мир от энергии мигрантов (в том числе иногда и преступной энергии) можно только одним радикальным способом: «закрыть Америку», прекратить современное развитие. Но даже ретивый начальник, созданный воображением Щедрина, задумался и прибавил: «но сие от меня, кажется, не зависит».

Развитие связано с напряжениями, с конфликтами. Их нельзя совершенно избежать. Их можно только смягчать, помнить уроки прошлого — и искать пути примирения и прощения.

Приведу два трагических примера. Один из них кончился катастрофой; это история евреев в Восточной Европе. В XIV в. польские короли пригласили евреев, бедствовавших в соседней Германии, предоставив им большие привилегии. Надо было создавать городские экономические структуры. Нужны были еврейские ремесла, торговля, финансы. Без этого трудно было вести войны с могущественными соседями. В современной Польше группа католической интеллигенции пытается подвести итог огромной созидательной работы евреев в этой стране. По словам профессора Кучинского, доклад которого я слушал в Швейцарии, в 1996 г. его исследование можно описать как диалог с мертвыми; живых евреев в Польше практически нет, тысяча человек на сорок миллионов: и в гибели польского еврейства виновны были не только немецкие фашисты: с ними сотрудничала часть поляков. Их вину г-н Кучинский с горечью признавал.

В активности польских евреев были своя изнанка. Паны сдавали им земли, корчмы, винокурни в аренду и без всяких хлопот получали деньги для своих пиров и походов. А холопам пришлось кормить двух хозяев: землевладельца и посредника. Некоторые арендаторы были порядочные люди, ладившие с крестьянами и не разорявшие их; но попадались и пиявки. Столкновение этих двух типов описано в романе еврейского писателя, нобелевского лауреата Башевиса-Зингера «Раб». В сознании хлопов отпечатался только негативный тип (это так и у турок, и у малайцев — у всяких крестьян, столкнувшихся с денежным капиталом). А дальше действует цепь причин и следствий, наподобие той, которую испытали на себе русские в Прибалтике: не все относились к местному населению с имперской спесью, а расплачивались все.

Народный антисемитизм и погромы сопутствовали евреям во все века Речи Посполитой — и в собственно польских, и в украинских провинциях, где восставшие убивали евреев вместе с поляками. Жив антисемитизм и в современной Польше, жив и в католических кругах, несмотря на усилия таких католиков, как Кучинский, и самого Папы римского, решительного противника антисемитизма. Антисемитизм каким-то образом сохраняется даже без евреев, как улыбка Чеширского кота без самого кота. Адам Михник объяснял мне это так: «идет борьба с недостаточно польскими поляками и недостаточно католичными католиками». Миф живуч и требует воплощения: в евреи назначают, почти как у нас, по разверстке, назначали крестьян в кулаки. Читатель, возможно, найдет некоторые аналогии в русском термине «жидо-масоны» (если нельзя зачислить в жиды, то всегда открыта рубрика масонов).

Другой пример очень старый. Я заимствую его из книги Соломона Лурье «Антисемитизм в древнем мире», вышедшей, по недосмотру Главлита, в Петрограде, в 1922 году. Когда Ахемениды завладели Египтом, они вспомнили о старой вражде евреев к стране, из которой их вывел Моисей, и поставили на острове Элефантина еврейский гарнизон, поручив ему полицейскую и таможенную службу. Потом пришли греки. Птолемеям (которым достался Египет) еврейские внутренние войска были ни к чему, и на диаспору, оставшуюся без прикрытия, обрушились погромы. Лурье заканчивает эту историю поучением (не замеченным цензорами): евреи, пошедшие на службу в ЧК, плохо знают прошлое своего народа.

Он был прав: рассказы о евреях-следователях были использованы гитлеровцами; используются они и сейчас. Я мог бы заметить, что в середине тридцатых годов состав ЧК-ОГПУ-НКВД почти полностью переменился, следователей 1932 года пытали и посылали на расстрел следователи 1938 года, и когда я сидел на Лубянке, в 1949–1950 гг., от былого аппарата остался только один еврей-фотограф; зато евреи составляли 50 % заключенных на Малой Лубянке (во внутренней тюрьме областного управления), 70 % на Большой Лубянке и до 90 % в следственной части по особо важным делам: советская власть этой эпохи стремительно катилась к нацизму. Однако меня больше волнует продолжение древней истории, не замеченное Лурье. Замечательный историк был атеистом и не придавал большого значения факту, который он, конечно, знал. А по-моему, это один из кардинальных фактов мировой истории.

Именно в это время, при Тиберии кесаре, проповедовал Христос. И прошло всего несколько лет после погрома, когда Савл, ставший Павлом, написал свои прославленные, много раз повторенные — и до сих пор не усвоенные слова: «несть во Христе ни эллина, ни иудея». Христианство было создано общими усилиями евреев, сородичей зарезанных в Александрии, и греков, сородичей погромщиков. И сегодня мне хочется сказать: нет во Святом Духе ни тех, кто чудом уцелел в Сумгаите или в Оше, ни тех, кто упивался резней. И сегодня возможна солидарность людей разных наций, разных церквей и общин. Я каждый год встречаю эту солидарность на конференциях общества морального перевооружения в Швейцарии.

К сожалению, народы Земли, став исповедниками мировой религии, сохранили языческое чувство неприязни к Другому; выдохся порыв к единству в Боге, а экуменизм стал бранным словом для некоторых русских священников. Но в мире действуют не только демонические вихри, не только инерция греха и невежества. Страшен черт, да милостив Бог. Я верю в мировой религиозный процесс, направляемый Святым Духом. Этот Дух уравновешивает силы отчуждения и ненависти, растущие наперегонки с проблемами, требующими согласия и солидарности. Этот Дух действует в каждом из нас, в глубине сердца, и я верю в силу творческого меньшинства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.