Глава 14

Глава 14

Наше движение переживало кризис, и все происходящее с его активистами освещалось в "Хронике". В 58-м выпуске рассказывалось о суде над Татьяной Великановой, ее приговорили к пяти годам лагерей и пяти годам ссылки. Материалы следующего, 59-го выпуска были конфискованы КГБ, и он так и не вышел. В 60-м выпуске сообщалось об осуждении Саши Лавута. Он получил три года лагерей, а в конце срока — по новому обвинению — еще три года ссылки. Выпуск 62-й поместил материалы о новом аресте Анатолия Марченко и последовавших обысках. Вскоре все, что он написал, классифицировали как антисоветскую пропаганду, и его осудили на десять лет лагерей и пять лет ссылки. В том же выпуске появился некролог Юри Кукка, эстонского ученого-химика. Он протестовал против советского вторжения в Афганистан, добивался осуществления права граждан на выезд из страны. Кукк скончался в возрасте сорока лет, после длительной голодовки в лагере, где отбывал двухлетний срок.

На Украине оперативник КГБ вырвал сумку у Раисы Руденко, жены Миколы Руденко, поэта и основателя Украинской Хельсинкской группы, осужденного на двенадцатилетний срок. В сумке были стихи мужа, тайно переправленные из тюрьмы. Вместе с материалами, конфискованными в ходе последовавшего обыска, эти стихи послужили основанием для обвинения ее в антисоветской пропаганде, с осуждением на пять лет лагерей и пять лет ссылки.

"21 мая 1981 года исполнилось 60 лет Андрею Дмитриевичу Сахарову", — сообщала "Хроника". Сахаров отбывал первый год ссылки в Горьком. В коротком репортаже описывались попытки друзей добраться до его квартиры и поздравить с днем рождения.

Виталий Помазов, бывший политзаключенный, прибыл в Горький 20 мая. На следующий день он взял такси и поехал к Сахарову. Хотя он остановил такси, не доезжая до нужного дома, его сразу окружили оперативники и забрали в отделение милиции. Там его обыскали, затем отвезли на вокзал и посадили в поезд. (Ему даже купили билет, так как денег при нем не было.) Помазова предупредили, чтоб он не пытался выйти на промежуточных остановках. Он и не смог бы этого сделать — на каждой станции дежурил милицейский патруль.

В 64-м выпуске "Хроники" публиковалось открытое письмо Сахарова от 24 января 1982 года, приуроченное ко второй годовщине его горьковской ссылки, где он, в частности, писал:

"Открыто беззаконные репрессии против меня — часть общего плана подавления инакомыслящих в СССР… Несомненно, что эти репрессии, в том числе моя высылка, противоречат праву на свободу убеждений и информационного обмена, противоречат открытости общества и тем самым — международному доверию, безопасности и стабильности, Хельсинкским соглашениям и другим международным обязательствам СССР… Все это противоречит глубинным интересам нашей страны, жизненно нуждающейся в плюралистических реформах для выхода из экономического и социального тупика… Но сейчас наше государство само не проявляет способности к реформам и прямо или косвенно препятствует этим необходимым процессам в сфере своего влияния".

Этот выпуск, датированный июнем 1982 года, вышел последним. "Хроника текущих событий" просуществовала четырнадцать лет — на четыре года дольше, чем герценовский "Колокол".

* * *

В декабре 1981 года против члена Московской Хельсинкской группы адвоката Софьи Васильевны Каллистратовой возбудили уголовное дело. К тому времени работу вели, кроме нее, еще два члена группы — Елена Боннэр и Наум Мейман. Остальные находились в заключении, ссылке, эмиграции. За три дня до ее семидесятишестилетия Каллистратовой предъявили обвинение по статье 190¹, "распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй". Основывалось оно на документах МХГ — ста тринадцати из 194 опубликованных группой. В тот же день, 6 сентября 1982 года, Елена Боннэр сделала заявление: "В сложившейся обстановке группа не может выполнять взятые на себя обязанности и под давлением властей вынуждена прекратить свою работу" — так заканчивался последний документ Московской Хельсинкской группы. После этого заявления дело Каллистратовой было закрыто. Вскоре в "клевете" обвинили Елену Боннэр — за то, что передавала письма Сахарова на Запад. Ее тоже выслали в Горький.

* * *

В начале восьмидесятых годов на свободе почти не осталось ветеранов-правозащитников. Старый тост: "За тех, кто не может выпить с нами" подразумевал теперь не только арестованных и томящихся в лагерях, но и тех, кто эмигрировал. О правозащитном движении стали говорить в прошедшем времени. Люди, раньше помогавшие диссидентам, отвернулись от них. Некоторые, стремясь облегчить душу, переключились на критику. Они обвиняли диссидентов в "экстремизме" и неосуществимости их требований, а приверженность открытым формам протеста называли "провокацией".

О тысячах узников совести забыли. Призывы об освобождении политзаключенных исходили только от них самих и узкого круга близких друзей и родственников.

* * *

Вскоре после нашего отъезда сын женщины, которая когда-то училась с мамой в аспирантуре, попросил разрешения пожить у нее несколько месяцев, пока он не уладит свои квартирные проблемы. Его мать была близким другом нашей семьи. Я знала ее с детства и называла тетей Галей. Маме не хотелось, чтоб с ней в квартире кто-то жил, но отказать было неудобно, и Виктор с женой разместились во второй комнате.

Несколько месяцев они мирно сосуществовали. Однажды мама ушла по делам, но неожиданно быстро вернулась, обнаружив, что что-то забыла. Она прошла по коридору к своей комнате, повернула ручку, но дверь не открывалась. Мама стала стучать. Дверь открыл Виктор.

— Виктор?! Что вы делаете в моей комнате?

— Мне нужно было переодеться.

Звучало это, мягко выражаясь, странно: в отсутствие хозяйки запереться в ее комнате, чтобы переодеться.

Дождавшись, когда Виктор выйдет, мама осмотрела письменный стол. Все было на месте, кроме Мишиного учебника йоги — самодельного буклета с описанием упражнений и рисунками от руки. Хотя это было вполне невинное произведение, аполитичное и незапрещенное, оно формально подходило под определение самиздата и потому могло заинтересовать невежественного, но рьяного осведомителя.

Мама ничего не сказала, но сделала выводы. Через пару дней учебник йоги возвратился в ящик стола. Мама без всяких объяснений попросила Виктора покинуть дом.

Спустя месяц наша дальняя родственница зашла к маме и спросила, не могли бы ее сестра с мужем пожить у нее несколько месяцев. Они ждут квартиру в новом доме, но строительство еще не закончилось. Жить им негде, а снимать не на что, так как оба студенты. Маме пришлось согласиться.

Вскоре после появления новых жильцов мама обнаружила, что в учебнике йоги не хватает нескольких первых страниц. Ночью она слышала, как в соседней комнате стрекочет машинка. Она не знала, что именно печатают, но вряд ли это была курсовая работа — в те времена студенты писали курсовые от руки. На следующий день, вернувшись с прогулки, мама заметила, что пропавшие страницы лежат на месте, а следующий раздел отсутствует. Ночью за стеной снова слышался стук машинки. И так продолжалось несколько дней, пока не перепечатали весь буклет.

Мама не могла выставить эту парочку без объяснения причин, все-таки они родственники, хоть и дальние. С другой стороны, объяснения ни к чему хорошему не приведут — родня узнает об их неблаговидном поведении, отношения осложнятся. И мама решила дождаться их отъезда в оговоренный срок.

Когда молодые люди попросилась пожить еще три месяца, мама им отказала. На следующий день просить за них пришла родственница, но мама не поддалась на уговоры.

— Нет, — сказала она. — Я сыта по горло. Я устала от их присутствия, вернее — от их стукачества. Не сомневаюсь, что они этим занимаются.

Через несколько дней после проведенного ею семейного расследования родственница пришла извиняться:

— Простите нас, Валентина Афанасьевна, я и представить не могла, что такое может случиться у нас в семье.

* * *

Видимо, наши органы безопасности были убеждены, что все диссиденты работали на ЦРУ и при этом вербовали туда же своих родителей. Как бы там ни было, но жизнь мамы стала невыносимой.

В 1980 году она обратилась за разрешением на поездку в США, ко мне в гости. Первой инстанцией, которой полагалось рассмотреть ее заявление, был партком по месту жительства, где она состояла на учете как пенсионерка. Надо заметить, что изначально дом, в котором мы жили, предназначался для работников КГБ, так что партком состоял в основном из гэбистов в отставке и их родственников.

На собрании первой взяла слово библиотекарь:

— Валентина Афанасьевна очень много делает для библиотеки. Она очень образованна и прилежна. Она настоящий коммунист и заслуживает доверия нашей партийной организации. Предлагаю проголосовать за то, чтобы разрешить ей поездку к дочери.

Следующей выступила пожилая располневшая женщина, бывший секретарь парторганизации:

— Валентина Афанасьевна всегда готова помочь. Молока больным принесет, с внуками посидит, если кому нужно к врачу. Рекомендую дать Валентине Афанасьевне разрешение на поездку к дочери в Америку.

— Как вы относитесь к занятиям вашей дочери? — спросил один из отставников.

— Она почти ничего не говорила мне, когда жила здесь.

— Почему?

— Не хотела, чтоб я волновалась. Вам известно о ее занятиях столько же, сколько и мне.

Партийная организация проголосовала за то, чтоб рекомендовать Ефименко Валентину Афанасьевну для поездки в гости к дочери в США. Маме удавалось установить дружеские отношения даже с гэбистами. Но с ОВИРом — не удалось, в выездной визе ей отказали. Ей оставалось выбирать между одинокой старостью в Москве и отъездом навсегда.

* * *

В 1984 году мама решила уехать. Начинать надо было с выхода из партии, и она подала заявление все в тот же партком по месту жительства. На собрание, где должно было рассматриваться заявление, она не пошла. Прилегла отдохнуть, но тут зазвонил телефон. Трое женщин, товарищей по парторганизации, хотели ее навестить.

— Мы пришли к вам из чувства долга, — заявила одна из них, видимо, старшая. — Все мы давно в партии. Это наша семья, и она не менее важна, чем наши дети. Мы очень советуем вам забрать заявление и остаться в партийной семье.

— Мне очень жаль, но я сделала выбор. Дочь у меня одна, и я бы хотела быть с нею рядом.

— Но у нас замечательная организация. Мы будем о вас заботиться. Мы всегда придем на помощь, что бы ни случилось.

— Спасибо. Но должна сказать, есть и другая причина для отъезда. Мне отвратительно, что моя квартира находится под наблюдением.

Воцарилась пауза. Потом одна из женщин нашлась с ответом:

— Вы могли бы переехать в другую квартиру.

* * *

Перед маминым отъездом к ней зашла Лариса. Мама брала с собой всего две сумки. Какие-то вещи она раздала друзьям и родственникам, но многое просто оставалось в квартире.

— Вы все это бросаете? — удивилась Лариса, увидев мебель в двух комнатах, полный постельного белья комод и кухню со всем содержимым.

— Вам что-нибудь из этого нужно?

— Мне нет, а вот Сережа Ковалев возвращается из ссылки. И Мальва Ланда тоже. Им бы это все пригодилось.

Лариса сделала несколько звонков, заказала грузовик, нашла помощников, и на следующий день квартира опустела.

— Ну разве не замечательно, что все досталось Сереже и Мальвочке, — рассказывала мне мама, когда я встретила ее в Вене.

— Ты знаешь Сережу? И Мальвочку?

— Конечно, они приходили меня проведать.

Мои друзья стали мамиными друзьями. Она стала одной из нас.