ЖРЕБИЙ БРОШЕН

ЖРЕБИЙ БРОШЕН

2 декабря 1804 года состоялась пышная коронация Наполеона, первый консул Бонапарт превратился в наследственного императора французов. В Париже несколько дней продолжались празднества, сияли иллюминации, играла музыка, гремел салют — но и в дни триумфа Наполеон знал, что формирование антифранцузской коалиции идет полным ходом. К осени 1805 года в нее входили Швеция, Англия, Австрия и Россия.

Лето 1805 года прошло в приготовлениях к войне. Русские войска сосредоточивались на границе и в августе выступили за ее пределы, торопясь на помощь австрийцам. 3 августа уланы двинулись из Махновки в Брест-Литовск, а оттуда через Радом и Краков — на Троппау к Ольмюцу. В середине августа из Петербурга вышла и гвардия под командованием Константина Павловича. В сентябре вслед за братом отправился император Александр. Наполеон тоже не терял времени. Узнав, что австрийцы вступили в Баварию, он немедленно пошел им навстречу и вскоре вынудил капитулировать 28-тысячную армию генерала Макка. Оставшиеся части австрийского войска были разбиты, уничтожены или взяты в плен. Наполеон двинулся к Вене.

Наступил день печального для союзной армии сражения, состоявшегося в 120 километрах от Вены, рядом с деревней Аустерлиц. День 20 ноября 1805 года выдался солнечным. «В 8 часов утра русские двинулись к нападению на французов, по составленной с вечера диспозиции. Наполеон стоял на кургане и смотрел на движение русских… Видя, что русские исполняют движение, которое он предвидел, а именно тянутся на правый фланг французской армии, Наполеон не мог скрыть своей радости и воскликнул: “Попались в мои руки! (lis sont a moi!)”».

Так и было. Попался и Константин Павлович со своей гвардией и Уланским полком, одетым как для парада, — сам цесаревич был в нарядной каске и колете. По диспозиции, соединившись с австрийским отрядом князя Лихтенштейна, гвардия цесаревича должна была составлять резерв правого крыла, но Лихтенштейн опоздал, и гвардия оказалась на первой линии, лицом к лицу с неприятелем. Великий князь повел гвардейцев назад, к деревне Блазовицы, там по диспозиции должны были стоять русские, однако французы, диспозицию не читавшие, уже вытеснили их оттуда и открыли по русской гвардии пушечный огонь. Тут прибыл наконец и Лихтенштейн с отрядом. Цесаревич обрадовался ему как родному, на радостях прискакал к Уланскому полку, поздоровался с солдатами, а генерала Меллера-Закомельского обнял и поцеловал.

— Ребята! — прокричал Константин солдатам. — Помните, чье имя вы носите! Не выдавай!

— Рады умереть! — выдохнули ребята.

Вот она, суворовская школа, быстрота и натиск, личная преданность предводителю, отцу родному. Умирать за кого-то всегда легче. У великого князя, тоже в полном согласии с суворовскими заветами, и мысли не было о том, чтобы пожалеть людей, — на то и война, чтобы убивать и быть убитым. И всё же зоркий суворовский глаз, как правило, видел, когда гибель солдат обеспечит желанную победу — принесенные им жертвы редко оставались без плода. Константин послал уланов не только на верную смерть, но и на верный проигрыш.

«С криком ура! стремглав понесся Уланский его высочества полк за генералом своим и офицерами, которые скакали перед фронтом. Французская кавалерия, хотя и превосходная числом, обратилась в тыл, проскакала через интервалы, между батальонами пехоты, и построилась за пушками. Уланы бросились на пехоту и, невзирая на жестокий ружейный огонь, пробились через нее. Французская пехота побежала направо и налево и выстроилась, и артиллерия, стоявшая за пехотою, встретила улан картечью. И это не удержало геройского порыва полка! Уланы смело поскакали на пушки и стали рубить французских артиллеристов. Дошло до ручной схватки. Ротмистра Ганемана, замахнувшегося саблею на одного из них и нагнувшегося, другой артиллерист сбил с лошади ударом банника в голову. Некоторые уланы даже соскакивали с лошадей и с саблею в руке бросались на артиллеристов. Ожесточение равнялось мужеству. Но при атаке пехоты и при картечных выстрелах сжатый фронт Уланского полка расстроился, и уланы сражались или поодиночке, или малыми толпами, а кроме того, донские лошади, не способные вовсе к мундштуку, закусив удила, занесли множество улан в средину неприятелей. Видя, что уланы уже не могут опереться фронтом, Келлерман бросился на них с тремя отличнейшими полками французской конницы — и уланы должны были обратиться в тыл. Тут приняла их с обоих флангов ружейным огнем та самая пехота, через которую они прежде проскакали, и Уланский полк совершенно расстроился»[20].

Расцелованный великим князем Егор Иванович Меллер-Закомельский сражался с отменной храбростью, был ранен в грудь и едва не убит — Владимирский крест уберег его от неминуемой гибели, пуля скользнула по металлу. На раненого полководца налетели французские гусары и взяли его в плен вместе с несколькими офицерами, защищавшими генерала до последней минуты. Константин Павлович отвел остатки гвардии за Раусницкий ручей. Началось всеобщее беспорядочное отступление. Сражение было проиграно. Вместо веселого парада и молодецкой победы вышли бойня и конфуз. Из тысячи улан домой не вернулась даже половина. За храбрость полк наградили особой военной наградой — 24 серебряными трубами с орлами, но затмить позора поражения это никак не могло.

Константин Павлович вернулся в Петербург. Началось комплектование поредевшего Уланского полка, и к следующей войне с французами полк был уже в полном порядке. На этот раз, правда, в нем оказалось множество поляков и малороссов. Когда уланы шли с новым походом по Петербургской губернии, крестьяне прятали от них детей — пронесся слух, что чудища-уланы кушают младенцев — причиной тому были невиданный прежде уланский наряд и их дурной русский язык.

16 ноября 1806 года вышел манифест о новой войне с французами. 30 ноября был издан манифест об учреждении милиции. «По поводу милиции всюду были назначены областные начальники, отправлены генералы, сенаторы для обмундирования и наблюдения за порядком, вооружением ратников и так далее»[21]. Главное же, в милицейских отрядах, набираемых из крестьян, уже тлел будущий пламень народной войны, это была словно бы репетиция предстоящей партизанской войны с Бонапартом. «Военная деятельность охватила всю Россию. Эта деятельность была несколько платоническая; она мало дала знать себя врагу на деле, но могла бы надоумить его, что в народе есть глубокое чувство ненависти к нему и что разгорится она во всей ярости своей, когда вызовет он ее на родной почве и на рукопашный бой», — замечал П.А. Вяземский[22].

Формированием батальона императорской милиции из собственных крестьян императорской фамилии занялся и Константин Павлович. Почти все солдаты были чухонцы, командовать ими великий князь назначил корпусных офицеров и выпускников кадетских корпусов, которым пришлось для этого выучить финский. В военном зале стрельнинского дворца проходили смотры милицейских отрядов. И в кампании 1807 года чухонцы не подвели; милицейский батальон сражался до того храбро, что был включен в гвардию и стал основой лейб-гвардии Финляндского полка.

По приказу Александра гвардия выступила из Петербурга 13 февраля 1807 года и зашагала по Рижскому тракту. Стояли морозы, боевой дух мерзнущего войска поддерживал военный оркестр, трубачи трубили марши. Константин Павлович, по-прежнему возглавлявший гвардию, шел с родным Уланским полком, был бодр, весел, шутил с офицерами и солдатами, приказал выдавать офицерам порционные (то есть столовые, предназначенные на обед) деньги из собственного кармана. Офицеры денег не брали, хватало пока своих, но когда порционных накопилось до семи тысяч, отдали их израненному в Аустерлицком сражении товарищу, бедному отцу семейства. Узнав об этом, великий князь прослезился и прижал к сердцу полкового командира, добрейшего полковника Чаликова, а в его лице — весь полк[23].

Однако поход был снова неудачен для русских и союзников, на этот раз пруссаков, которых русские солдаты недолюбливали за немецкую скупость и спесь. В сражении под Гейльсбергом русские потерпели сокрушительное поражение.

Главнокомандующий русской армией Беннигсен отправил Константина Павловича в Тильзит к императору с докладом об истинном и весьма бедственном положении дел. Великий князь настоятельно советовал брату заключить мир, он лично убедился, какие огромные потери терпит русская армия, и притом впустую[24]. Александр колебался. Условия мира не были для России унизительны, однако русский император мыслил себя освободителем Европы от корсиканского самозванца, ему же предлагали вступить с самозванцем в переговоры… Но пришло сообщение о новом поражении русских при Фридланде. Положение сделалось угрожающим, деваться было некуда.

Произошла знаменитая встреча императоров на реке Неман, 27 июня 1807 года был подписан мир. Константин находился в свите Александра, так же, как брат, обнял Наполеона, улыбался ему и не скрывал своего восхищения перед военным гением французского императора. Он обменялся с Наполеоном шпагами, с почтительностью принял ленту Почетного легиона — орден, которым французский император наградил цесаревича и еще нескольких человек из русской свиты.

Александр и Наполеон по очереди обедали друг у друга, ходили под руку. Александру было горько, но он свою горечь умело скрывал. Константин вздыхал с облегчением. Война кончалась, а значит, кончались и неудачи, поражения, гибель сотен и тысяч людей. То самое войско, та самая гвардия, уланы, о которых он пекся денно и нощно, для которых рисовал эскизы формы, кому распределял довольствие, на кого орал в часы учения, кому ссуживал деньги из собственного кармана, кого за провинности отправлял на гауптвахту и от всего сердца прощал, — словом, его любезные дети превращались в пушечное мясо.

Анекдот

«Несчастные наши войны с Наполеоном грустно отозвались во всем государстве, живо еще помнившем победы Суворова при Екатерине и при Павле… Когда узнали в России о свидании императоров, зашла о том речь у двух мужичков. “Как же это, — говорит один, — наш батюшка, православный царь, мог решиться сойтись с этим окаянным, с этим нехристем? Ведь это страшный грех!” — “Да как же ты, братец, — отвечает другой, — не разумеешь и не смекаешь дела? Разве ты не знаешь, что они встретились на реке? Наш батюшка именно с тем и велел приготовить плот, чтобы сперва окрестить Бонапартия в реке, а потом уже допустить его пред свои светлые царские очи»[25].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.