Глава седьмая Омовение гласностью
Глава седьмая
Омовение гласностью
Началась моя новая жизнь, полная энтузиазма и тревог, разочарований и заблуждений, ошибок и восторгов — всего понемногу.
Начну с того, что меня без конца донимают вопросами, когда точно, в какой именно момент я изменил свои взгляды. Не раз об этом писал, но думать не перестаю. Отвечаю как могу, всячески выискивая аргументы и даже оправдания, но все время чувствую, что для тех, кто задает вопросы, остаются недоговоренности, двусмысленности, да и меня самого не оставляет душевная раздвоенность.
Я долго копался в самом себе, вспоминал многочисленные сомнения и разочарования, пока меня самого не ошарашил мой же вопрос: а были ли взгляды в их осмысленном виде? (Речь идет, конечно, о господствующей государственной идеологии.) И пришел к ясному ответу — у меня таких взглядов просто не было. Вместо них властвовал миф о том, что такие взгляды есть. На самом же деле эти «взгляды» носили виртуальный характер, они пришли из выдуманного мира и питались властвующими догмами и страхом.
Конечно, были собственные оценки тех или иных явлений, фактов, были и остаются нравственные критерии таких оценок, были постулаты, которым я доверял и доверяю. Были знания, до которых я был жаден, они создавали базу для сравнений, внутренних диалогов, помогали разрушать разного рода стереотипы, воспитывали отвращение к догмам любого вида, включая прежде всего господствующие — марксистско-ленинские.
Поражала их агрессивность, нетерпимость, бескомпромиссность, рассчитанные не на творчество и разум, а на слепое подчинение и поклонение. В результате я пришел к своему собственному догмату, который есть сомнение. Нет, не отрицание, а именно сомнение, постепенно раскрепостившее меня. Знаю, что в этом нет ничего нового — ни философски, ни исторически. Но все дело в том, что мое сомнение — это мое сомнение, а не навязанное извне. Я сам его выстрадал, оно и сформировало мое мироощущение.
Созидающее сомнение бесконечно в своих бесконечных проявлениях. Так случилось и со мной. У меня были не взгляды, а тьма вопросов — нудных, острых, иногда пошлых, порой демагогических, но чаще всего по существу нашей жизни и конкретных событий. А вот ответы (для меня самого, конечно) и формировали мое, подчеркиваю, мое мировоззрение, иными словами, логику здравого смысла.
Конечно, это медленный и мучительный процесс. Но для меня становилось все очевиднее, что Марксовы представления о социализме не могли не носить конъюнктурно-временного характера. Хотя бы по той простой причине, что с самого начала отражали идейные и нравственные установки, уровень знаний и степень предубеждений того давнего, а не нашего времени. Рано или поздно должно было наступить самоисчерпание социализма-мечты, самоисчерпание мобилизационных возможностей его первоначальных идей.
Советская практика сделала все для того, чтобы дискредитировать христианскую идею справедливости, которую марксизм-большевизм присвоил себе в спекулятивных политических целях. В результате и сама идея справедливости переживает сегодня глубокий кризис.
На самом деле, когда на протяжении десятилетий тебя заставляют называть белое черным, тут трудно устоять и не усомниться в ценности идеологического одноцветья. Сама жизнь восставала против мессианской теории, обещающей земное чудо через простые решения, ключевая роль в которых отведена насилию, восставала против своеволия марксизма, присвоившего себе право определять судьбы народов и классов, судьбы цивилизации.
Я сотни раз задавал себе вопрос, почему в моей стране массами овладели утопии, почему история не захотела найти альтернативу насилию?
Почему столь грубо, цинично растоптаны идеи свободы и социальной справедливости?
Почему оказались общественно приемлемыми уничтожение крестьянства, кровавые репрессии против собственного народа, разрушение материальных и духовных символов прошлого?
Почему сформировалась особая каста партийно-государственных управителей, которая паразитировала на вечных надеждах человека на лучшую жизнь в будущем?
Почему человек столь слаб и беспомощен? И можно ли было избежать всего, что произошло?
Почему многие из нас аплодировали бандитизму властей, верили, что, только уничтожив «врагов народа», их детей и внуков, можно обрести счастье?
Почему наша страна так безнадежно отстала?
Впрочем, вопрос формирования взглядов или их отрицания, процесс прозрений и заблуждений, сомнений и надежд, истоков и эволюции убеждений чрезвычайно сложен и едва ли полностью объясним, ибо он связан с бесконечным познанием истины.
Не буду спорить, время откровений и точных оценок еще не пришло. Улягутся страсти, закончится Всероссийская ярмарка тщеславия, ослабнет мутный поток всякого рода национал-большевизма, тогда белое станет белым, черное — черным, тогда все цвета радуги станут естественными. Пока для меня ясно одно — на вызов истории наш народ дал правильный ответ. Остальное зависит только от нас. В этой связи и перед тем, как продолжить свой рассказ о Перестройке, хотел бы ответить и тем критикам Реформации, которые назойливо утверждают, что преобразования в 1985 году начались без всякого плана и даже без идей.
Что касается плана, то его и не могло быть. Кто в то время мог бы воспринять «план» коренной реформации общественного строя, включавший ликвидацию моновласти, моноидеологии и монособственности? Кто? Аппарат партии и государства? КГБ? Генералитет?
На мой взгляд, все эти требования предварительного «плана» порождены привычной традицией советского мышления. Как это можно заранее спланировать жизнь миллионов людей? Ведь речь-то шла о смене жизненного уклада, а не о санитарной обработке грязного белья. Снова мифы, иллюзии, снова обман?
Что касается идей, то их было в достатке. И не только у людей, которые осознанно сделали свой выбор, встали на путь реформ. Эти идеи — идеи обновления — буквально витали в воздухе. Обсуждались в научных и писательских кругах.
Хотел бы напомнить критикам Перестройки, что с самого начала она приняла характер Реформации общества. Уже с первых ее шагов в Политбюро активизировались разговоры о том, что необходимо вести дело к прекращению «холодной войны» и ядерно-го противостояния, афганской войны, преследования религии и священнослужителей, к прекращению политических репрессий, к постепенному смягчению эмиграционной политики, децентрализации экономики. Договорились и о том, чтобы все политические шаги носили эволюционный характер, исключали насилие и другие атрибуты революционных действий.
Разве эти шаги не меняли облик государства? О каком еще плане или каких-то еще идеях могла идти речь в тех конкретных обстоятельствах?
Другой разговор, что практические действия в этих направлениях встретили упорное сопротивление номенклатуры, в результате чего реформы часто носили половинчатый характер.
Нарушая хронологию рассказа (но не его логику), позволю себе упомянуть два моих документа, относящиеся к декабрю 1985 года. Один — из моего архива, другой — из архива Горбачева. Первый документ — диктовка. Сегодня вижу в ней немало противоречий, она непоследовательна: в одном случае советский социализм отвергается, в другом — содержатся предложения по совершенствованию этой системы. То марксизм отрицается, то критикуется только его догматическая интерпретация. И так далее.
Многие из этих идей нашли отражение в моих более поздних выступлениях и статьях. В начале Перестройки публиковать их было еще невозможно, хотя отдельные из этих непричесанных тезисов обговаривались с Горбачевым и находили понимание, обсуждались с близкими друзьями. Сегодня эти документы интересны не самой сутью, а временем их создания (еще и года не прошло после начала Перестройки), да еще, возможно, тем, что они помогают понять, как это все начиналось.
1. О теории.
Догматическая интерпретация марксизма-ленинизма настолько антисанитарна, что в ней гибнут любые творческие и даже классические мысли. Люцифер, он и есть Люцифер: его дьявольское копыто до сих пор вытаптывает побеги новых мыслей. Сталинские догмы чертополошат, и с этим, видимо, долго придется жить.
Общественная мысль, развиваясь от утопии к науке, осталась во многом утопической. Утопической, ибо механически виделись представления о строительстве социализма, быстром перескоке в коммунизм, об обреченности капитализма и т. д. Слишком жидкими были информационные поля, которые обрабатывались предшественниками. В нашей практике марксизм представляет собой не что иное, как неорелигию, подчиненную интересам и капризам абсолютной власти, которая десятки раз возносила, а потом втаптывала в грязь собственных богов, пророков и апостолов.
Но коль скоро речь идет прежде всего о самих себе, то необходимо хотя бы попытаться понять, как мы, стремясь ввысь, к вершинам благоденствия материального и совершенства нравственного, отстали.
Политические выводы марксизма неприемлемы для складывающейся цивилизации, ищущей путь к смягчению исходных конфликтов и противоречий бытия. Мы уже не имеем права не считаться с последствиями догматического упрямства, бесконечных заклинаний в верности теоретическому наследию марксизма, как не можем забыть и о жертвоприношениях на его алтарь.
Столь назревшие прорывы в теории способны обуздать авторитарность, пренебрежение к свободе и творчеству, покончить с моноидеологией.
2. О социализме и социалистичности.
Хрущевский коммунизм был разжалован в брежневский «развитой социализм», но от этого наши представления о социализме не стали убедительнее — это мягко говоря.
Почему так? На мой взгляд, потому что все представления о социализме строятся на принципе отрицания. Буржуазность введена в сан Дьявола. С рвением более лютым, чем святоинквизиторы, ищут чертей и ведьм в каждой живой душе. Ложью отравлена общественная жизнь. «Руководством к действию» сделали презумпцию виновности человека. Двести тысяч подзаконных инструкций указывают человеку, что он потенциальный злоумышленник. Указано, какие песни петь, какие книги читать, что говорить. Свою порядочность нужно доказывать характеристиками и справками, а конформистское мышление выступает как свидетельство благонадежности.
Умертвив опыт катком извращенной классовости (Сталин даже в нищей стране «находил» постоянно рождающихся капиталистов), социализм тем самым отрезал себе путь в будущее — в вакуум дороги нет. И пошли назад в феодализм, а в Магадане и в иных «местах, не столь отдаленных» опустились до рабства.
Монособственность и моновласть — не социализм. Они были еще в Древнем Египте. К действительному социализму, на мой взгляд, нужно идти, опираясь на рыночную экономику, налаживая свободное, бесцензурное передвижение информационных потоков, создавая нормальную систему обратных связей.
Тысячу лет нами правили и продолжают править люди, а не законы. Надо преодолеть эту парадигму, перейти к новой — правовой.
Речь, таким образом, идет не только о демонтаже сталинизма, но и о замене тысячелетней модели государственности.
3. Об экономике.
Как мы умудряемся в потенциально самой богатой стране мира десятилетиями жить впроголодь и дефицитно?
Два невиданных ограбления — природы и человека — основной экономический закон сталинизма. Действием этих законов, и только им, объясняются «грандиозные, фантастические, невероятные» и прочие успехи страны…
В ранг закона введено абсурдное положение — «невозможно обеспечить непрерывный рост народного хозяйства без преимущественного развития производства средств производства»: В итоге создана «экономика для экономики», развивающаяся уже независимо от Госплана. Несколько пятилеток подряд съезды партии и пленумы ЦК принимают решения об ускоренном развитии группы Б, но происходит все наоборот. Самоедство экономики столь разрушительно, что, даже доведя рытье недр до 15 миллиардов тонн в год, по пульману на человека, мы фактически топчемся на очень отдаленном месте по благосостоянию.
Смелее надо оперировать такими понятиями, как экологоемкость экономики, мегасинтез товара, времяемкость, качество как непознанное количество, информационное облагораживание товара (то, что в приближении именуется наукоемкой продукцией). Еще нет понимания, почему информация должна стать главным товаром мировой торговли, почему производство средств информатики — это локомотив экономики.
Демократическое общество может быть создано только тогда, когда все его руководители и народ поймут, осознают, что:
а) Нормальный обмен трудовыми эквивалентами возможен исключительно на рынке: другого люди не придумали. Безрыночный социализм — утопия, причем кровавая.
б) Нормальной экономике нужен собственник, без него нет и свободного общества. Уйдет страх, и старое общество развалится, ибо появится экономический интерес.
Человек — биосоциальное существо, движимое интересами. Есть интерес — горы свернет, нет интереса — спокойно проходит мимо своих годовых зарплат, валяющихся в металле или бетоне.
Отчуждение человека от собственности и власти — ген наших пороков. Преодолеть это отчуждение — императив Перестройки…
в) Обществу, как воздух, нужен нормальный обмен информацией. Он возможен только в условиях демократии и гласности. Нормальная система обратных связей — это вестибулярный аппарат общества…
Итак, основные слагаемые Перестройки:
а) рыночная экономика с ее оплатой по труду;
б) собственник как субъект свободы;
в) демократия и гласность с их общедоступной информацией;
г) система обратных связей.
4. Управление.
Оно архаично, гениальным образом связывает человека по рукам и по ногам.
Будущее — в самостоятельных фирмах, межотраслевых объединениях и т. д. Предприятие — фирма — объединение должны иметь дело только с банком: финансово-кредитная система — вершина управленческой пирамиды. А Госплан должен составлять государственные и общественные программы, конкурсно распределяя ресурсы и капитальные вложения. А для этого нужен нормальный рынок всего и вся, но прежде всего рынок капитала.
Отраслевые министерства — это монстры сталинизма, станина механизма торможения экономических реформ, это супермонополии, где словно в «черной дыре» гасится научно-технический прогресс. Министерства могут только гнить. У нас практически нет государственной экономики. Есть отраслевая, мафиозная… Переложение затрат на потребителя и на природу, инфляционно-дефицитный способ хозяйствования — императив отраслевой боярщины. Хрущев, разогнав министерства, был абсолютно прав. Но, к сожалению, сделал это, как и многое другое, в кавалерийском стиле.
5. О партии.
Практика, когда партия в мирное время руководит всем и вся, весьма зыбкая. Соревновательность в экономике, личная свобода и свобода выбора на деле неизбежно придут в противоречие с моновластью. Но власть есть власть. От нее добровольно отказываются редко. Так и КПСС, особенно учитывая ее «орденомеченосный» характер. Надо упредить события. Возможно, было бы разумным разделить партию на две части, дав организационный выход существующим разногласиям. Но это особая тема для тщательного и взвешенного обдумывания.
Тогда я не показал эти заметки Горбачеву. Возможно, побоялся, особенно из-за того, что в них присутствовали тезисы о рыночной экономике и разделении партии на две части. В то время я еще не был в составе высшего эшелона власти. Прошло всего полгода, как меня утвердили заведующим отделом пропаганды. Мог перепугать всех до смерти, а возможно, и навредить делу. Но через три недели, в конце декабря 1985 года, пользуясь тем, что с Михаилом Сергеевичем крепли весьма доверительные отношения, я все же решил превратить эти заметки в неофициальную записку Горбачеву.
В ней среди других вопросов я пытался обосновать необходимость, даже императивность разделения КПСС на два крыла, что создало бы демократическое поле соперничества. Две партии в этих условиях могли самообновляться, сменять друг друга у власти на основе свободных выборов. Общество получило бы мощный заряд динамизма.
Приведу основные положения этой многостраничной записки, озаглавленной «Императивы политического развития». Повторяю, это не заметки 2000 года, а выдержки из письма 1985 года — первого года Перестройки.
«Апрель 1985 года лишь положил начало надеждам, но уже само его настроение отразило тревогу за происходящее. Жизнь втягивает общество в эпоху неизбежных перемен. Всякое торможение, пусть и неосознанное, губительно. Кроме прочего, политическая струна настолько натянута, что при срыве может ударить очень больно…
Цель всех грядущих преобразований — человек во всех его взаимосвязях и проявлениях: производство, общество, политика, культура, быт, интересы, психология, здоровье и т. д.
Сегодня вопрос упирается не только в экономику — это материальная основа процесса. Гвоздь — в политической системе, а вернее — в ее работе, движении, ее нацеленности на человека, в степени ее служебной роли. Отсюда необходимость:
1. Уничтожения разрыва между словом и делом, все более тесного слияния интересов личности, групп, общества в целом.
2. Последовательного и полного (в соответствии с конкретно-историческими возможностями на каждом этапе) демократизма.
3. Развития личности как самостоятельной и творческой.
4. Реального вовлечения всех и каждого в совершенствование жизни на местах и в государстве в целом. Это — главный пункт, от которого зависит решение и первых трех. Здесь же — основа ликвидации социальной неудовлетворенности, так как, во-первых, люди будут сами отмечать положительные сдвиги, темп которых значительно ускорится; во-вторых, они, приобретая вместе с правами и ответственность, сами будут видеть, что сегодня реально, а что — нет; в-третьих, не кто-то „сверху“, а сами они, массы, будут ответчиками за все происходящее, в том числе и за все несовершенное и упущенное».
Об основных принципах Перестройки.
1. Демократия — это прежде всего свобода выбора. У нас же — отсутствие альтернативы, централизация. Мы как бы зажали диалектику противоречий и хотим развиваться лишь на одной их стороне. Отсутствие выбора во всех сферах и на всех ступенях (азиатское прошлое, история страны вообще, враждебное окружение и т. д.). Сейчас мы в целом не понимаем сути уже идущего и исторически неизбежного перехода от времени, когда не было выбора или он был исторически невозможен, ко времени, когда без демократического выбора, в котором участвовал бы каждый человек, успешно развиваться нельзя.
2. Комплексность реформирования всех сторон жизни — от экономики до «формальных», внешних признаков демократизма.
3. Одновременно или даже опережающими темпами в ключевых сферах (прежде всего — в партии).
4. Решительность, ограниченная лишь реальными возможностями, с учетом процесса постепенного — пусть и в перспективе — отмирания ряда государственных функций. Где возможно и нужно — эксперимент локального (в пространстве и времени) значения.
5. Привлечение сил науки к разработке и проведению процесса экономической и политической демократизации и контроля за ее промежуточными результатами.
О выборах.
Выборы должны быть не избранием, а выбором, причем выбором лучшего. Можно ограничить число выдвигаемых кандидатов (но не менее двух). Депутат должен зависеть от избирателей, действительно выражать их мнения своими устами, а не свое мнение от их имени. Подотчетность и сменяемость депутатов. Реальный отзыв депутатов — с публикацией, объяснениями.
О гласности.
Всесторонняя гласность: исчерпывающая и оперативная информация — непременное условие дальнейшей демократизации общественной жизни.
О судебной власти.
Реальная независимость судебной власти от всех других ее видов… Независимость судьи, реальные гарантии независимости — в принципах судоустройства, порядке отзыва и так далее… Судебная деятельность должна быть профессией. Сейчас желающих вмешиваться в отправление правосудия хоть отбавляй. Надо рассматривать такое вмешательство как преступление, караемое по закону.
Уголовный кодекс — твердость, стабильность. Неотвратимость и жесткость наказания для антиобщественных элементов, особенно для воров, беспощадность — для убийц.
О правах человека.
Должен быть закон о правах человека и их гарантиях, закон о неприкосновенности личности, имущества и жилища, о тайне переписки, телефонных разговоров, личной жизни. Осуществление права на демонстрации, свободу слова, совести, печати, собраний, права на свободное перемещение. Мы хотим, чтобы у каждого были великие гражданские обязанности, но это возможно лишь в том случае, если будут великие гражданские права. Широчайшая судебная защита прав личности по любому вопросу, вплоть до обжалования действий государственных органов. Гражданин должен иметь право предъявить иск должностному лицу и любой организации. Нужны административные суды. Надо конституционно зафиксировать обязанности государства по отношению к гражданину.
Закон и подзаконные, нормативные акты.
Закон должен иметь императивный характер… Прокуратура, призванная в принципе следить за исполнением закона, бездействует по существу. Даже министры, не говоря уже о Совете Министров, нарушают большинство законов своими предписаниями и указаниями.
Человек должен иметь уверенность в лояльном и оперативном рассмотрении его нужд, жалоб компетентными людьми и организациями. Сейчас за незаконный отказ никогда и никого не наказывают. А вот за законное разрешение наказывают. Поэтому привилась система: сначала отказать, потаи, может быть, положительно решить.
Экономические вопросы.
Создание единой саморазвивающейся основы, обеспечивающей органическое единство интересов человека, коллектива и общества.
Право на хозяйственную инициативу не только у коллективов, но и у личности. Концерны и тресты на полном хозяйственном расчете. Возможно, подумать о том, чтобы вся система обслуживания и торговли была построена на кооперативных началах. Нужен кодекс хозяйственного права, но лишь при самостоятельности контрагентов. Нужен современный КЗОТ — у нас допотопный.
Обуздать Министерство финансов, которое в погоне за сегодняшней копейкой лишает общество сотен и тысяч рублей завтра. Ликвидировать финансовый произвол.
Трансформация монополии внешней торговли, решительная интеграция с восточноевропейскими странами (как первый этап), а затем — и с Западом.
Предложения.
Как бы мы ни совершенствовали те или другие сферы, направления, части механизма, пользы лишь от совершенствования не будет. А что самое главное — не будет самодвижения, своеобразной «самоликвидации» недостатков, нет надежды, что возьмет верх здравый смысл, произойдет устранение или снижение диктатуры бюрократии.
В этих целях принять следующую принципиальную схему руководства:
1. Верховная партийная и государственная власть осуществляется Президентом СССР.
Он же является Председателем Коммунистического Союза (Союза коммунистов) СССР; председателем Объединенного Политбюро партий, входящих в Коммунистический Союз; Председателем Совета Президентов Республик.
2. Президент избирается на 10 лет на основе прямого всенародного голосования из кандидатов, выдвинутых партиями, входящими в Союз коммунистов.
3. Союз коммунистов состоит из двух партий: Социалистической и Народно-демократической. Всеобщие выборы — каждые 5 лет — сверху донизу.
Союз коммунистов имеет общий (принципиальный) Устав, а партии — более подробные Уставы.
4. Президент имеет двух вице-президентов:
по партиям — председатель КПК (дисциплинарный и согласительный орган);
по государству — председатель Комитета Народного Контроля.
Президент имеет соответствующие рабочие аппараты по национальной безопасности.
5. Правительство возглавляется Генеральным секретарем партии, победившей на всенародных выборах.
6. Вопрос о работе и функциях Верховного Совета — подлежит дополнительному продумыванию. Здесь может быть много вариантов.
Все это, вместе взятое, решит многие проблемы, которые все равно придется решать, но лучше с упреждением.
Это будет революционной перестройкой исторического характера. Пресс требований времени будет ослаблен. Такие вопросы, как активность личности, смена людей, борьба с инерцией и т. д., будут решаться без особых издержек. Политическая культура общества будет расти, а значит, и реальная стабильность.
Такова была моя программа общественных преобразований, как я их понимал в то время. Повторяю, это был конец декабря 1985 года. Реформация только еще оперялась. Власть КПСС казалась незыблемой. В преамбуле к этой записке я, конечно, писал, что предлагаемые меры приведут к укреплению социализма и партии, хотя понимал, что радикальные изменения в структуре общественных отношений приобретут собственную логику развития, предсказать которую невозможно.
Реакция Горбачева была спокойной, заинтересованной. Но он посчитал эти идеи преждевременными.
Многое, о чем говорилось в записке, постепенно входило в жизнь. И не в записке тут дело, а в самой логике преобразований, логике реформ. Конечно, в жизни все оказалось не так гладко, хотя курс на гласность, на демократизацию, на изменение политической системы стал постепенно осуществляться. В конце концов была введена и президентская форма правления. Правда, с большим опозданием. В этой же записке уже тогда я поставил под сомнение тезис о «совершенствовании социализма».
Еще раньше в марте того же 1985-го позвонил мне Михаил Сергеевич и сказал, что надо готовиться к возможным событиям на международной арене, например к встрече с Рейганом, которую тот уже предложил. Михаил Сергеевич попросил изложить мои соображения на этот счет.
Привожу текст моей записки с небольшими сокращениями.
«О РЕЙГАНЕ.
Исходные позиции — они неоднозначны.
1. Все говорит о том, что Рейган настойчиво стремится овладеть инициативой в международных делах, создать представление об Америке как стране, целеустремленно выступающей за улучшение отношений с Советским Союзом и оздоровление мирового политического климата. Он хотел бы решить ряд задач и в контексте мечты о „великом президенте-миротворце“ и „великой Америке“, хотя сейчас психологическая обстановка сложилась не в его пользу.
2. Рейган обозначил и частично выполнил планы милитаризации Америки, практически все дал военному бизнесу, что обещал, поэтому он может перейти к дипломатии на „высшем уровне“, которая в любом случае является престижным делом, поднимает политические акции, в чем сейчас Рейган нуждается.
3. Его поджимает дефицит бюджета, который грозит экономическими неурядицами. Этот дефицит надо или оправдывать внешней угрозой, либо как-то сокращать.
4. При всей внешней относительной солидарности в НАТО и среди других союзников единства нет или дно не такое уж прочное. США стараются удержаться на гребне центростремительной тенденции и всячески помешать развитию центробежной тенденции.
В этом контексте, очевидно, следует оценить и приглашение к встрече. Здесь просматривается многое: стремление замкнуть наши отношения с Западом в советско-американском русле (за своими союзниками США следят настороженно); учет антимилитаристских настроений в конгрессе и вне конгресса; желание заново прощупать советскую позицию по ключевым международным вопросам. И несомненно, что эта акция помимо ее политического назначения несет значительную пропагандистскую нагрузку. Он ничего не теряет от отказа от встречи („видите, я хотел, но…“), равно как и от провала встречи („русские, как всегда, несговорчивы“).
Иными словами, с точки зрения Рейгана, его предложение продумано, рассчитано точно, не содержит политического риска.
Вывод. Встреча с Рейганом — в национальных интересах СССР. На нее идти надо, но не поспешая. Не следует создавать впечатление, что только Рейган нажимает на кнопки мировых событий.
Цель встречи:
а) получить личное впечатление об американском лидере;
б) подать ясный сигнал, что СССР действительно готов договариваться, но на основе строгой взаимности;
в) довести до Рейгана в недвусмысленной форме, что СССР не даст манипулировать собой, не поступится своими национальными интересами;
г) надо и дальше тонко показывать, что на США свет клином не сошелся, но в то же время не упускать реальных возможностей в деле улучшения отношений с США, ибо в ближайшую четверть века США останутся сильнейшей державой в мире.
Каких-либо неожиданных изменений в американской политике принципиального характера ожидать трудно. И дело не только в антикоммунистическом догматизме Рейгана; жесткий курс США диктуется характером длительного переходного периода от абсолютного господства в капиталистическом мире к доминирующему партнерству, а затем и к относительному равенству. Болезненность этого процесса, если даже прогнозировать традиционные геополитические замашки США, очевидна; она еще будет долго сказываться на внешней политике.
Именно этот переходный период диктует нам определенную переориентировку внешней политики в плане постепенного и планомерного развития отношений с Западной Европой, Японией, Китаем.
Но это не должно вести к снижению внимания к советско-американским отношениям по существу, а, наоборот, должно усилить это внимание.
Время.
Возможно, после съезда. Лучше бы после каких-то экономических реформ, других практических намерений и достижений, демонстрирующих динамизм нашей страны. Практические действия убеждают американцев больше всего; они становятся сговорчивее.
Место.
Не в США, где-то в Европе…
12 марта 1985 года».
И без всякого роздыху началась подготовка к апрельскому пленуму ЦК КПСС. Группа разработчиков оставалась той же самой — Н. Биккенин, В. Болдин, В. Медведев и я.
Я не буду повторять содержание доклада Горбачева. Оно известно. Однако скажу, что работа над ним далась очень нелегко. Споров особых не было — Горбачев уже был хозяином. В группу постоянно шли инициативные предложения от отделов ЦК, которые еще дышали идеями тяжело больного режима. И с этим приходилось считаться. В результате родился двуликий Янус. Появилось заявление о необходимости перестройки существующего бытия, но тут же слова о строгой преемственности курса на социализм на основе динамического ускорения.
С моей точки зрения, апрельский 1985 года доклад Михаила Горбачева стал одним из серьезнейших документов исторического характера. Он давал партийно-легитимную базу для перемен, а главное — создавал возможности для альтернативных решений, для творчества.
Летом 1985 года я стал заведующим отделом пропаганды ЦК. На Политбюро утвердили дружно, особенно активно поддержал мое назначение Андрей Громыко. Теперь я мог действовать смелее, раскованнее, самостоятельнее, а не где-то на подхвате.
В это время основные усилия были сосредоточены на подготовке XXVII съезда партии. На Политбюро было решено, чтобы я возглавил рабочую группу по подготовке политического доклада. Об этом я расскажу в главе «Последний съезд», равно как и о XIX партконференции, рабочую подготовку которой мне тоже пришлось возглавлять.
К сожалению, 1986 год оказался годом невезения. Прежде всего Чернобыльская авария. Просто мистика какая-то. Горбачеву судьба подкинула Чернобыль, Ельцину — мятеж и водку, Путину — гибель подводной лодки. И все это удары по авторитету власти, столь необходимому в наше переломное время.
Я не был членом чернобыльской комиссии, но участвовал в заседаниях Политбюро и Секретариата ЦК, обсуждавшим эту трагедию. Как это ни странно, отдел пропаганды был отстранен от информации о Чернобыле. Нас по каким-то соображениям, до сих пор не ясным мне, отодвинули в сторону. Видимо, были какие-то детали не для посторонних ушей. Информацией занимались военные в соответствующих отделах ЦК.
У меня остались в памяти острые впечатления об общей растерянности, никто не знал, что делать. Специалисты — министр Славский, президент АН СССР Александров — говорили что-то невнятное. Однажды на Политбюро между ними состоялся занятный разговор.
— Ты помнишь, Ефим, сколько рентген мы с тобой схватили на Новой Земле? И вот ничего, живем.
— Помню, конечно. Но мы тогда по литру водки оприходовали.
Обоим во время этого разговора было за восемьдесят.
На заседании Политбюро звучали иногда малосовпадающие факты и исключающие друг друга предложения. Все оправдывались, боялись сказать лишнее. Кивали друг на друга. Поехали в Чернобыль Рыжков и Лигачев. Их впечатления были очень критические, особенно что касается паникерских настроений в верхних эшелонах власти Украины и бездеятельности государственного и партийного аппаратов. По очереди туда ездили академики-атомщики Велихов и Легасов, оба получили определенную долю облучения.
Что касается информации, то уже на первом заседании Политбюро было решено регулярно информировать общественность о происходящем. На этом настаивал Горбачев. Но государственное начальство и партийные чиновники из отраслевых отделов под разными предлогами всячески препятствовали поездкам журналистов в Чернобыль. Чиновники очень медленно привыкали к гласности, к новым правилам игры.
О Чернобыльской катастрофе написано много, созданы фильмы, опубликованы десятки книг. Ничего нового добавить почти невозможно, кроме, пожалуй, одного эпизода, о котором общественность не знает. Когда обнаружилась угроза радиоактивного заражения реки Припять, то срочно начали сооружать ров на берегу реки, чтобы дождь не смывал зараженную землю в воду. В разговоре со мной министр обороны Язов проговорился, что вот пришлось направить туда подразделение солдат для земляных работ.
— А где же нашли спецкостюмы, их, как докладывают, нет? — спросил я.
— Так, без костюмов.
— Как же так можно, Дмитрий Трофимович?
— Они же солдаты, обязаны выполнять свой долг. — Таков был ответ министра.
Когда я вернулся в ЦК, то для себя выделил две главные проблемы, которые надо было решать незамедлительно, но аккуратно и последовательно. Я имею в виду гласность и свободу творчества. Именно эти проблемы всегда были первыми жертвами любых заморозков в политике. Надо было быстро закрепляться на предмостье, в темпе использовать новые реальности.
Я знаю, что острый интерес, как и неприятие, вызывает моя причастность к развитию гласности. Было бы непомерной самоуверенностью приписывать это себе, но коль посходившие с ума от потери власти «вечно вчерашние» продолжают «облаву на волков», то скажу так: да, я активно способствовал тому, чтобы живительные воды гласности утолили духовную жажду правды в обществе, продвинули человека к свободе.
Регулярно выступая в Москве перед руководителями средств массовой информации, я постоянно настаивал на том, что Перестройка, как фундамент нового политического курса, обречена на провал, если не заработает в полную силу гласность и свобода творчества. Об этом же говорил в своих выступлениях в различных аудиториях: в Перми, Душанбе, Кишиневе, Ярославле, Калуге, Санкт-Петербурге, Риге, Вильнюсе. После 1991 года участвовал в различных научных симпозиумах в университетах США, Канады, Португалии, Англии, Японии, Испании, Южной Кореи, Франции, Германии, Италии, Бельгии, Голландии, Финляндии, Польши, Болгарии, Венгрии, Чехословакии, Кувейта, Ирана, Израиля, Омана, Южной Африки, Египта, отстаивая эти же принципы.
О содержании этих лекций и выступлений не буду здесь рассказывать. Они опубликованы в моих книгах «Реализм — земля Перестройки», «Предисловие, обвал, послесловие», «Муки прочтения бытия». Возможно, сегодня я многое бы написал иначе, но далеко не все. Содержащиеся в них соображения отражают состояние общества между 1985 и 1990 годом, как я его понимал. Они отражают и мои личные поиски того, какими путями продвинуть Перестройку вперед.
Несколько другой характер носит моя книга «Горькая чаша. Большевизм и Реформация России», изданная в 1994 году в родном городе — Ярославле. Она является попыткой обобщить то, что произошло в стране, рассказать о невообразимо трудной дороге к свободе, по которой идет Россия. О неожиданностях, крушениях надежд и личных разочарованиях, толкающих к новым и новым размышлениям.
Гласность быстро завоевывала внимание и уважение общественного мнения. Правда о прошлом и реальностях настоящего, которая была пропитана прошлым, подавала мощные сигналы свободы, что окрыляло людей надеждой. Номенклатура быстро сообразила, что гласность копает ей политическую могилу, и начала ожесточенную борьбу против независимой информации.
В Политюро образовалось в основном три подхода к гласности.
Горбачев выступал за гласность, он понимал ее силу и последствия для системы. Но на первом этапе перестройки он отдавал приоритет информации, рассматривая ее как одну из форм развития демократии. Михаил Сергеевич достаточно регулярно собирал руководителей средств массовой информации, рассказывал о деятельности Политбюро и Секретариата, выражал, естественно, свое удовлетворение положительными статьями о Перестройке. Судя по словам и действиям, он выстроил некую логическую цепочку: информация — гласность — свобода слова. Соединить все это воедино он не решался. Был вынужден маневрировать, учитывая сопротивление аппарата партии.
Собирал подобные собрания, только в расширенном составе, и Лигачев. Он говорил, что поддерживает гласность, но такую, которая служит укреплению социалистических идеалов. Нельзя допускать, чтобы гласность вредила партии и государству. Егор Кузьмич резко осуждал тех, кто увлекается критикой прошлого. Он не скрывал, что выступает за регулируемую и дозируемую гласность.
Мои встречи с руководителями средств массовой информации были довольно частыми. Позиции, которые я защищал, сводились к нескольким положениям: пишите обо всем, но не врите. Надо исходить из того, что гласность — не дар власти, а стержень демократии. Перестаньте бегать за разрешениями, что публиковать, а что нет. Берите ответственность на себя. Я больше говорил о свободе слова, чем о гласности.
На совещания друг к другу (я имею в виду себя и Лигачева) мы не ходили. В результате в общественном сознании начало складываться представление о двух «политических краях» в партии, о возможности альтернативных взглядов даже в высшем руководстве. Наступило время, когда каждый должен был определять личные позиции. С этой точки зрения фактический раскол «наверху» имел положительное влияние на демократизацию жизни.
Так и шло. Каждый из участников совещаний брал для себя те положения, которые ему больше нравились. Кстати, в этом тоже была своя польза. Постепенно рушилось одномыслие. В газетах, журналах, на радио и телевидении нарождалась новая журналистика, новый стиль письма, на страницы изданий и в эфир все чаще прорывались свежие, смелые материалы проблемного характера.
Свободу слова я считаю главным общественным прорывом того времени. «Четвертая власть» стала потихоньку становиться реальной властью, безбоязненно информировать людей и формировать на основе свободного выбора личное мнение человека. Постепенно создавалась обстановка, когда и мне не надо было спрашивать у кого-то, как поступать в том или ином случае. Это было время особого душевного состояния, когда твои решения приносят людям удовлетворение, радость, связанные с рождением статьи, книги, фильма, что, собственно, и создает великое счастье свободы творчества.
Новыми надеждами зажила интеллигенция. Поначалу побаивалась, как бы не повторилась история с хрущевской «оттепелью». Но постепенно речи на собраниях и съездах писателей, художников, композиторов становились все более уверенными, требовательными, критика ужесточалась, а выступления в средствах массовой информации становились все определеннее и самостоятельнее.
Приведу несколько случаев, когда и мне приходилось вмешиваться. В конце марта 1986 года состоялся съезд композиторов СССР. В прессе освещался скупо. Не сразу была опубликована и речь председателя правления Союза Родиона Щедрина. Почему? Да потому, что Щедрин с трибуны съезда остро и образно говорил о наболевших проблемах творчества, о конкретных чиновных людях, мешающих этому творчеству. Речь Щедрина активно пересказывали, она обрастала слухами и вымыслами.
Газета «Советская культура» опубликовала эту речь. Номер газеты в рознице разошелся мгновенно. И тут же последовал в редакцию звонок по «вертушке». Позвонил зам. зав. отделом пропаганды ЦК Севрук. Какая, мол, необходимость выбирать для печати именно это выступление? Она отличается односторонностью и безапелляционностью суждений, высказывания Щедрина о легкой и симфонической музыке по меньшей мере спорны, не надо их противопоставлять. Много крайностей в оценках.
Когда я узнал об этом, пришлось вмешаться и утихомирить часового у ворот партийности прессы.
Другой пример. 1 ноября 1986 года газета «Советская культура» напечатала статью Юлиана Семенова на тему о личной заинтересованности человека в труде, расширении правового поля для развития инициативы и предприимчивости людей. Он сокрушался, что «мало разрешающих законов — сплошь запрещающие». А чиновники толкуют эти «запрещающие» законы по своему разумению и усмотрению. Писатель ссылался при этом на опубликованную в газете «Советская Россия» статью под названием «Властью сельского совета». В ней восторженно говорилось о том, как председатель одного сельсовета сел за руль трактора и без лишних слов снес частный дом, парники и теплицы для цветов, так как они были построены «на захваченных государственных землях».
Семенов спрашивал: «Имеет ли право председатель сельского совета ломать „Беларусью“ дом, парники, хоть и поставленные в нарушение каких-то правил и уложений?» И отвечал: «Нет, для этого существует институт судебных исполнителей…» Писатель решительно возражал против пренебрежительного отношения к частнику. «На рынке пенсионерка продает помидоры, она спину ломала, ухаживала за ними, вынесла на прилавок задолго до того, как Агропром выбросил первые партии овощей в магазины. Частник? А может, труженик?»
Напомню, что статья Юлиана была напечатана спустя восемь месяцев после XXVII съезда КПСС, на котором остро говорилось о необходимости «открыть простор для инициативы и самодеятельности каждого человека…».
В ответ Семенову «Советская Россия» вместо передовой печатает «обозрение» редакционной почты, в котором цитирует хвалебные отзывы читателей о действиях председателя сельсовета. Так, мол, им и надо, этим частникам! И далее следовало внушение газете «Советская культура»: «Приходится, к сожалению, слышать и другое. Не далее как во вчерашнем номере газеты один писатель негодует против действий коммуниста Дмитрия Куликова — получается, напрасно воюет тот с владельцами мандариновых плантаций, ведь „они не водку пьют, а трудятся в своих теплицах от зари до зари!“, Писатель даже Даля вспомнил — неверно, оказывается, у нас толкуют слово „нажива“: это всего лишь доход, получаемый с хозяйства.
Словарь Даля, продолжает „Советская Россия“, безусловно, авторитетное издание. Но для оценки владельцев черноморских хо-ромов лучше, пожалуй, обратиться к более современному источнику: „Не оставлять без применения мер воздействия ни одного факта, связанного с извлечением нетрудовых доходов. Поставить дело так, чтобы взяточники, казнокрады, мздоимцы, несуны и другие любители наживы за счет общества были окружены всеобщим презрением, знали о неотвратимости наказания за свои деяния“. Это строки из постановления ЦК КПСС „О мерах по усилению борьбы с нетрудовыми доходами“. Именно эту, и только эту позицию отстаивал председатель сельсовета Дмитрий Куликов».
Юлиан Семенов — про Фому, а «Советская Россия» — про Ерему. Сама мысль, что кто-то осмелился выступить в защиту тех, кто своим трудом стремится «много заработать», приводила в ярость сторонников произвола и блюстителей уравниловки. Писатель вел речь о том, что представители власти на местах должны блюсти закон, а не демонстрировать свое самодурство. Но как раз это и не устраивало номенклатурное сообщество.
Особенно доставалось флагманам гласности — газете «Московские новости» и журналу «Огонек». Эти два издания были постоянными «именинниками» на пленумах партии, разных собраниях, в организованных письмах «негодующих» трудящихся и судорожно державшихся за свои кресла «писательских вождей». Постоянно возникал и вопрос о снятии с работы главного редактора «Огонька» Виталия Коротича и главного редактора «Московских новостей» Егора Яковлева.
Демократическое поле завоевывалось по кусочкам, иногда с шумом, а порой и втихую, явочным порядком. Позвонил мне как-то главный редактор журнала «Дружба народов» Сергей Баруздин и сказал, что у него на столе лежит рукопись романа Анатолия Рыбакова «Дети Арбата». Он, Баруздин, не хотел бы меня втягивать в решение этого вопроса, однако нуждается в неофициальном совете. Просит прочитать роман, а затем в дружеском плане обсудить проблему публикации. У меня с Баруздиным были доверительные отношения.
Книга произвела на меня большое впечатление. Особенно тем, что в романе четко выражена попытка провести безжалостную анатомию человеческих судеб, духовной стойкости и предательств, процесса вымывания совести. Книга дышала правдой. Сам автор испытал многое: прошел и через лагеря, и через личный опыт беллетристики полуказенного характера. Я помню его книги — «Екатерину Воронину», «Водителей» и некоторые другие. В «Детях Арбата» Рыбаков рассказывал как бы о себе, но это была книга о духовном разломе общества.
Позвонил Баруздину. Сказал ему все, что думаю о книге. Причем не только комплиментарные слова. В частности, мне было трудно согласиться с эпизодами, в которых московская, еще школьная молодежь демонстративно подчеркивала свою, мягко говоря, «сексуальную свободу». Я понимал, что Москва и моя деревня — разные миры, но все же хотелось думать лучше о нравственности моего поколения.
Рыбаков потом рассказывал в одной из газет о встрече со мной и о моем замечании по поводу «сексуальной свободы». Он спросил:
— Сколько лет вам было, когда попали на фронт?
— Восемнадцать.
— Значит, вы просто не успели познать сексуальную свободу!