Нью-Йорк конца XIX века
Нью-Йорк конца XIX века
Ровно через сто десять лет после того, как пароход «Ла Бургонь», доставивший Каролину Отеро в Америку причалил к пристани, я прилетела в Нью-Йорк в поисках сведений о начале ее артистического пути. Мое пребывание в Америке оказалось весьма плодотворным – я нашла немало интересных документов. Мне было известно, что Эрнест Джургенс, используя различные ухищрения и подкуп прессы, сумел сделать Каролину звездой. Однако мне хотелось знать об этом периоде ее жизни подробнее, покопаться в архивах и побывать в тех– местах, которые она посещала, хотя до наших дней мало что сохранилось. Мои друзья Людмила и Ченчо Ариас предложили пожить у них, а еще один друг, Франсиско Серрано, имевший больше терпения, чем святой Иов (оно ему, например, понадобилось, когда я пришла в отдел периодики Колумбийского университета, чтобы посмотреть на микрофильмах газеты той эпохи… без очков), любезно снабжал меня любой социологической информацией о том времени. В результате удалось собрать сведения о первом успехе Каролины Отеро как танцовщицы, а также другие данные, необходимые для понимания событий, произошедших во время ее пребывания в Америке с конца 1890 года.
Теперь мне хочется обрисовать Нью-Йорк; Представший перед Каролиной Отеро. Разумеется, в те времена существовало много «Нью-Йорков»: город рабочих, живших почти впроголодь, портовый и деревенский и город иммигрантов, прибывавших со всех концов света, и Нью-Йорк миллионеров. И каждый существовал отдельно, потому что в этом городе, как нигде на земле, сосуществующие миры никогда не пересекаются.
Нью-Йорк миллионеров, открывшийся Каролине Отеро, только что заменил газ на электричество. Автомобили получали все большее распространение, особенно после Первой международной автомобильной выставки. На Бродвее, этом зеркале прогресса, уже пару лет с большим успехом шла комедия, рассказывавшая о преимуществах и недостатках нового изобретения, называемого телефоном. С другой стороны, интересно отметить, что в последнее десятилетие XIX века двадцать пять процентов населения имело немецкое и голландское происхождение, и самые влиятельные семейства из них были известны как «Четыреста». Эти состоятельные «Четыреста» жили в замкнутом мире, не допуская в него тех, кого они называли new money («новые деньги»). Представителями последних в то время стали семейства Вандербильтов, Морганов и других нуворишей, сделавших состояние че на земле, как первые, а в промышленности и банковском деле.
Среди людей этого круга, куда вскоре попала Каролина Отеро, возникли clubmans – новоиспеченные миллионеры, состояние которых позволяло тратить деньги на поло, регаты и, конечно, на женщин. В любовницах принято было иметь певиц или красивых артисток, которых полагалось обожать и осыпать драгоценностями. Подобная щедрость (за исключением немногих случаев, осуждавшихся в обществе) объяснялась не безумной страстью или широтой души – это был всего лишь вопрос статуса. Поскольку брак в то время был не более чем социальной или денежной сделкой, то обаяние и состоятельность господина той эпохи оценивались по внешнему виду demi-mondaine,[30] которую он вел под руку; и чем дороже и капризнее была она, тем богаче казался ее покровитель. На самом деле следовало выглядеть не только щедрым, но и экстравагантным: сочинялись легенды, преувеличивались подарки, рассказывались невероятные истории – согласно одной из них, какой-то мультимиллионер, познакомившись с Беллой Отеро, решил угостить ее несколькими дюжинами устриц. Это была бы всего лишь история о чрезмерно обильной трапезе, если бы не одна подробность; каждый раз, раскрывая устрицу, Каролина находила в ней жемчужину большого размера. В результате из них получилось колье весом в четыре (!) килограмма. Мне неоднократно рассказывали эту историю, но я упоминаю о ней мимоходом лишь по той причине, что она мне кажется неправдоподобной: думаю, наша героиня умерла бы от заворота кишок, прежде чем собрала бы такое увесистое украшение. Но мне довелось услышать и другие, на мой взгляд, достоверные рассказы. Америка была молодой богатой страной, и неумеренность составляла часть ее очарования.
И в это молодое общество – контролировавшееся до сих пор замкнутой группой богатых, более ревностно охранявших границы своего круга, чем равные им по положению европейцы, – вошла 14 сентября 1890 года Каролина Отеро, окутанная рекламным фимиамом. Джургенс, ее импресарио, обеспечил ей великолепный прием, обозначивший; начало блистательного пути артистки в мире избранных.
Ни разу в жизни Белла не призналась, что чувствовала полуграмотная деревенская девчонка, говорившая лишь по-галисийски, с примесью испанского и французского, когда оказалась в таком обществе. Однако хорошо известно, какой прием оказал город фальшивой звезде. Ниже приведены отрывки из различных изданий, свидетельствующие об эффективности стараний Эрнеста Джургенса в подготовке встречи «великой испанской танцовщицы» в «Эден мюзе», соадминистратором которого он был:
«Сеньорита Отеро, знаменитая испанская танцовщица, прибыла вчера на французском судне «Ла Бургонь», – сообщала нью-йоркская газета «Геральд», – она собирается заключить долгосрочный контракт с «Эден мюзе». Когда корабль достиг Сороковой станции, он был встречен импресарио Джургенсом, господином Ф. М. Рейнольдом и другими персонами на борту парохода «Лаура М. Старин» – они приготовили королевский прием для танцовщицы. Однако забыли важную деталь – специальное разрешение сеньориты, чтобы она могла высадиться на берег. Поэтому судну «Ла Бургонь» пришлось плыть до следующей пристани, а пароход «Лаура М. Старин» делал невероятные усилия, чтобы держаться рядом с огромным пароходом. Отеро ждал великолепный прием. Она пересела на маленький пароход, сошла на пристани и отправилась на 23-ю улицу, тогда как несколько экипажей доставили всю труппу в гостиницу «Бартольди», где собирается поселиться сеньорита».
Другие газеты, например «Уорлд», сообщив, что «тысячи зрителей заполнили пристань на улице Мортон, чтобы посмотреть на сеньориту Отеро», добавляли также сведения о личной жизни артистки. Некоторые из них утверждали, что Каролина, «из скромности предпочитающая называться просто сеньоритой», является внебрачной дочерью императрицы Евгении. Еще писали, что она андалусская графиня, а газета «Пресс» утверждала:
«Главная причина, благодаря которой импресарио Джургенсу удалось убедить мадам Отеро оставить блестящую карьеру в Европе и приехать в Америку, – ее желание скрыться от двух обожателей, представителей европейских королевских фамилий, собиравшихся драться из-за нее на дуэли. Выживший получал право предложить очаровательной танцовщице свою руку».
«Эта удивительная молодая испанка – графиня, – сообщила через несколько дней газета «Ивнинг сан», – но предпочитает, чтобы ее называли просто Отеро, без титула. Именование «сеньора графиня Каролина де Отеро» слишком длинное для афиш и не понравилось бы американской публике, которая ценит не титулы, а ножки, умеющие хорошо танцевать. К тому же, поскольку граф Отеро развелся с матерью Каролины, титул вообще не имеет значения. Нужно заметить, что в число знатных поклонников Отеро входит и Альфонс XII. В 1878 году, в совсем еще юном возрасте, во время гастролей в Мадриде она была похищена и привезена во дворец по приказанию короля. Когда похитители ненадолго оставили Каролину одну в комнате, дабы оповестить его величество, смелая девушка сбежала, выбравшись через окно. Она спустилась в сад и побежала в гостиницу, в то время как оркестр, располагавшийся неподалеку, играл старинную шотландскую мелодию[31] (курсив мой. – Авт.).
Джургенс, автор этой театральной постановки, был безумно влюблен в Каролину. С момента знакомства с ней и до того дня, когда покончил с собой из-за долгов, подорванной репутации и более всего равнодушия своей протеже, единственной целью Джургенса было превратить Каролину Отеро в мировую звезду. К 1 октября 1890 года, когда состоялся дебют Беллы в Нью-Йорке, он потратил на это почти все свое состояние. Оплатив длительное пребывание Отеро в гостинице «Бартольди», Джургенс решил, что ей следует переехать в великолепные апартаменты на 23-й улице, принадлежавшие раньше актрисе Лилли Лэнгтри (она была любовницей принца Уэльского и музой Оскара Уайльда, написавшего для нее «Веер леди Уиндермир»).
При таких расходах долги Джургенса росли день ото дня. Он не осмеливался брать процент из гонорара Каролины за свою работу, и стал понемногу растрачивать деньги из кассы «Эден мюзе». Даже впоследствии, добившись для Беллы очень выгодных контрактов в Лондоне и Париже, Джургенс не только не разбогател, а еще больше увяз в долгах. Он был безнадежно влюблен. Ради Беллы Джургенс оставил жену и детей и следовал за ней по всему миру. Даже тогда, когда Каролина потребовала, чтобы он оставил ее в покое, заявив, что не любит его и неверна ему, он остался с ней в качестве администратора. Почти слуги.
Но пока мы следим за дебютом Беллы и началом ее артистической карьеры. Наступило 1 октября 1890 года. В этот день, надев великолепное жемчужное колье, стоившее двенадцать тысяч франков (газетчики утверждали, что это подарок «состоятельного французского поклонника», а на самом деле колье ей преподнес безнадежно влюбленный Джургенс), Белла впервые ступила на сцену «Эден мюзе», известного нью-йоркского мюзик-холла, где давали театральные представления и проводили другие зрелищные мероприятия. На этот раз там была выставка крупнейшего в Америке музея восковых фигур.
В сопровождении танцевальной труппы, созданной для нее маэстро Беллини в Париже, Каролина исполнила вокальные и танцевальные номера перед восторженно встретившей ее появление публикой. Зрителей привлекла в театр сотканная воображением Джургенса романтическая легенда о молодой графине, но, увидев Беллу, они действительно были очарованы ее красотой и неотразимой чувственностью. За долгие годы сценической карьеры Отеро многие люди, умевшие видеть более того, что сейчас мы называем сексуальной привлекательностью, критиковали Беллу, понимая, что чувственная маска («испанский огонь») просто скрывает недостаток таланта. Но все и всегда восторгались ее умением завораживать публику и яркой красотой, соответствовавшей вкусам эпохи. Возможно, внешность Отеро сегодня не назовут эталоном красоты, но в ее облике. было нечто дикое и одновременно возвышенное.
Эти два противоречивых эпитета, «дикое» и «возвышенное», следовали за ней на протяжении всей карьеры. Трудно только по фотографиям и воспоминаниям современников понять, какова была сила обаяния этой, судя по всему, посредственной танцовщицы и певицы, но магнетизм ее личности нельзя объяснить, можно только почувствовать.
В тот вечер, во время нью-йоркского дебюта, Белла Отеро предстала перед публикой во всем блеске.
«Поднялся занавес, – пишет обозреватель газеты «Сан», – и появились восемь танцовщиц, одетых в испанские костюмы. Затем вышли пять музыкантов с мандолинами и столько же с гитарами в роскошных нарядах, вышитых зелеными и золотыми нитками. И наконец появилась Отеро. На ней было белое атласное платье с глубоким вырезом, окаймленным страусиными перьями, с разрезами по бокам, позволявшими видеть ее прекрасные ноги. Ее лицо необыкновенной испанской красоты казалось бледным по контрасту с черными волнистыми волосами, открывающими высокий лоб. Она вышла на сцену, исполненная достоинства, поклонилась и, сделав знак музыкантам, запела. Сначала она исполнила очаровательную песню Тости Oh? marna, а затем характерную «Голубку» Ирадье. У Отеро очень приятный голос, и она сопровождает пение мягкими выразительными жестами».
Затем покоренный критик добавляет:
«Во время второго выхода Отеро появилась в крестьянском красно-черном платье, бархатной накидке, черных чулках и с цветами в волосах.
«Vamos»,[32] – сказала Отеро по-испански.
«Vamos», – ответили гитаристы. Первым танцем была хота. Она начала его, с невероятной быстротой перебирая ногами, и завершила сменой нескольких танцевальных фигур. Ее бедра, ноги, шея и бюст раскачивались медленно и томно, иногда ускоряя ритм, демонстрируя изгибы и прелести юного тела».
На критика из другой газеты больше впечатления произвели не чувственные, а духовные качества Беллы он даже сравнил ее с Девой:
«Было чуть больше девяти, когда Отеро вышла на ci». ну. Потрясенная красотой и чистотой ее лица, очаровательная дама, сидевшая в первом ряду, сказала, что она похожа на Мадонну. Находившийся рядом господин услышал ее слова и повторил соседу. Еще до окончания концерта это слово облетело весь театр, и даже люди стоявшие в вестибюле, узнали, что публика восторгается новой испанской танцовщицей, называя ее Мадонной».
В других газетах были напечатаны столь же хвалебные отзывы: «Отеро покоряет Нью-Йорк», «Ее хрупкое тело напоминает прекрасную змейку», «Белла пленяет город». Чтобы окончательно покорить прессу, Джургенс решил отметить дебют и пригласил журналистов на званый ужин в «Дельмонико». Каролина явилась туда в «чудесном черном платье, открывавшем ее белоснежную шею… К волосам были приколоты цветы, а в руке она держала очаровательный букет красных роз, перевязанный желтой лентой, – цвета национального флага Испании». Согласно хронике, после великолепного ужина Отеро исполнила песни на французском и испанском языках, а под конец преподнесла своим гостям сюрприз. «[…] Под утро, поднявшись на стол, она исполнила изумительный, типично испанский танец. Для этого она собрала пучок эсмилаций с банкетного стола и изящно украсила ими голову и тело, сделавшись похожей на настоящую нимфу…». Этот номер впоследствии стал коронным у Беллы Отеро.
Старания Джургенса и выступления Каролины достигли цели. Теперь для того, чтобы упрочить успех; и действительно покорить город, оставалось только проникнуть в замкнутый нью-йоркский круг и завести знакомства с задававшими там тон дамами. Доступ в эту «светскую тусовку» был абсолютно закрыт для других артисток, но вполне возможен – почему бы и нет? – для дамы столь аристократического происхождения, как графиня Отеро.
Джургенс не мог предположить, что, добившись присутствия некоторых представителей «Четырехсот» на дебюте никому не известной танцовщицы, лишится благосклонности Беллы. Все удалось прекрасно в тот вечер в «Эден мюзе», и Эрнест поздравил себя с победой, увидев в партере дам из высшего общества и club mans, прежде всего таких известных особ, как супруги Херман, Астор, госпожа Джон Фейр, самих и супругов Вильям Киссам Вандербильт. Светские хроники, всегда внимательные к внешней стороне, подробно перечислили украшения дам, которые они надели в тот вечер. Эти подробности свидетельствуют не только о солидных банковских счетах присутствовавших, но и о том значении, которое они придавали выступлению графини Отеро:
«Вчера в «Эден мюзе» мы могли любоваться великолепным бриллиантовым ожерельем, колье из трех нитей градуированных жемчужин и колье из шести нитей бриллиантов, сверкавших на госпоже Вильям Астор (эта дама, кстати, была строгим судьей высшего общества и влиятельной фигурой среди «Четырехсот»); сережки в тридцать карат украшали уши госпожи Франк Лесли; а миссис Уитни Белмонт продемонстрировала прекрасную бриллиантовую диадему в форме гребня…» Заканчивая перечисление драгоценностей, репортер подчеркивал, что самые простые украшения в тот вечер, ценой 35 000 долларов, принадлежали госпоже Миллз.
Все эти драгоценности затмевали подаренное Джургенсом жемчужное колье, но они поблекли бы перед теми, владелицей которых Каролина стала в будущем. Любопытно, что одно из украшений, впоследствии попавших к Белле, было в тот вечер на всемогущей госпоже Альве Вандербильт, с искренним восхищением аплодировавшей танцовщице. Речь идет о жемчужном колье, некогда принадлежавшем Евгении де Монтихо и представлявшем собой одну нить почти метр длиной: Вильям Киссам Вандербильт, разведясь с женой, подарил это колье Каролине.
Вандербильт стал первым в длинном списке любовников Беллы, в котором общим знаменателем являлся либо размер текущего счета, либо громкое имя (хотя, дабы не грешить против истины, следует заметить, что Каролина не особо благоволила к обладателям таких имен, если к тому же они не были богаты). Что же касается ее первого любовника, нужно сказать, что победа над Вильямом Вандербильтом не составила труда: он был известным соблазнителем женщин, в особенности артисток и дам полусвета. Поэтому никого не удивило, что после дебюта Каролины он оставил ей свою визитную карточку и попросил, чтобы она его приняла. Вполне вероятно, что Джургенс, узнав об этом, пришел в отчаяние. Несомненно, скоро он должен был осознать, что попусту истратил столько денег на Каролину и что, даже растратив всю кассу «Эден мюзе», не сможет удовлетворить ее капризы. Каролина вступила в мир, с обитателями которого он не мог соперничать.
Так и произошло. Всего через несколько недель Белла непринужденно совмещала чаепития в благородных домах и посещения благотворительных праздников, организуемых строгими дамами из числа «Четырехсот», с визитами в спальни их мужей, в частности в спальню Вильяма К. Вандербильта. До того как их связь стала более открытой, они встречались каждый раз в новом месте: в гостиницах, его собственном фамильном особняке (здание между Пятой и Сорок второй авеню стоимостью 3 миллиона долларов), на яхте «Альва» или в коттедже в Нью-Порте, принадлежавшем Вильяму К., где насчитывалось шестьдесят комнат.
Тем временем неутомимый импресарио Каролины осыпал ее подарками, задумывал новые проекты и непоправимо увязал в долгах, молясь, чтобы похождения его девочки оказались лишь временным ослеплением от новизны и роскоши окружающего мира.
Вандербильт и Джургенс, первые любовники Каролины в высшем свете, обозначили схему, по которой будут развиваться все ее любовные связи: с одной стороны, человек с уменьшающимся влиянием совершал все больше глупостей, увязал в долгах и униженно стремился удержать ее любовь, тогда как другой в это время наслаждался ее благосклонностью. Это длилось до тех пор, пока она, будто бы поддавшись ревности, которую ее «андалусский темперамент» был не в состоянии сдерживать, не заменяла его другим. Такое непостоянство не только хорошо совмещалось с фригидностью, приписываемой ей некоторыми биографами (я же, напротив, считаю, что Белла вовсе не была фригидной, а лишь демонстрировала холодность в чувствах), но и делало ее еще более желанной для поклонников. Не стоит забывать, что мы говорим об эпохе, когда женщины, в особенности куртизанки, имели огромное значение для мужчин., «для их престижа. Никогда прежде женщин не превозносили и не идеализировали с такой одержимостью, – порой доводившей мужчин до самоубийства. Это была странная смесь романтических чувств и стремления обрести определенный социальный статус, что вряд ли когда повторится в истории. «Все очень просто: то, что господина видят со мной, повышает его репутацию и обеспечивает ему славу необыкновенного богача», – замечает Белла в автобиографии, и это вовсе не тщеславная фраза. В конце XIX века и, возможно, до Первой мировой войны обладание женщиной, подобной Отеро, являлось символом власти и богатства, потому что они считались принадлежностью только избранных персон. Кроме того, эти особы, столь недоброжелательно прозванные «горизонтальными», были единственными женщинами, которые не продавались, вступая в брак, а «сдавались напрокат», как пояснила в свое время другая знаменитая кокотка. Разница между теми, кто продает себя и «сдает напрокат», очевидна. Кокотки имели собственные деньги, не полученные от отца или мужа. У них не было хозяина, они могли выбирать, а поэтому мужчины считали за честь покровительствовать им.
Каролина с самого начала поняла силу романтического влияния, которым «бель эпок» наделила куртизанок, и пользовалась этим в максимальной степени. Бесспорно, подобное отношение объяснялось извечным мужским патернализмом, который в то же время давал свободу и, в свою очередь, наделял властью женщин, отважившихся вступить в игру. Властью, как читатель увидит в дальнейшем, практически не ограниченной.
Несколько месяцев, пока Каролина с колоссальным успехом выступала в театре и в закрытых салонах нью-йоркского высшего общества, Джургенсу, благодаря помощи коллег, удавалось скрывать растрату в кассе театра. Как часто бывает в безнадежных случаях, он, надеясь., вернуть деньги, ввязывался в разные губительные авантюры. В результате этот довольно ловкий и деловой человек оказался в безвыходном положении, Но даже и тогда он не осмеливался вычесть из гонорара Каролины ни цента за свою работу. Как он мог сделать это? Ведь его малышка не поняла бы, за что он берет с нее деньги. Несколькими месяцами ранее они заключили с Каролиной устный договор, согласно которому он должен был заниматься всеми ее будущими контрактами… Но и тогда не заикнулся о своем денежном вознаграждении. После успеха в Америке, когда посыпались предложения из Европы, импресарио опять не осмелился предложить составить письменный контракт, в котором следовало бы указать полагающиеся ему проценты. Импресарио из Лондона, Парижа, Вены слали телеграммы, предлагая Белле контракты на огромные суммы; и Эрнест Джургенс добился для нее очень выгодных условий, с миллионными авансами, но не воспользовался случаем, чтобы определить себе зарплату. В действительности единственной причиной, почему он не сделал этого, был страх. Он боялся, что, если заговорит с Беллой о деньгах, она оставит его.
Со временем, правда, Джургенсу удалось добиться для себя мизерного вознаграждения. Когда же пришло время возвращаться в Европу, он убедил Каролину отложить на несколько месяцев выступления в Старом Свете, сославшись на то, что для упрочения нью-йоркского успеха следует продлить пребывание в Америке. Однако главная цель этой отсрочки – оставаться рядом с Каролиной как можно дольше, хотя бы и деля ее с другими мужчинами. Пытаясь оправдать неблагодарное отношение к Джургенсу, многочисленные измены своему верному другу и импресарио, Отеро рассказывает различные истории, выдавая себя за жертву палача.
Всегда старавшаяся предстать перед окружающими любящей и страстной женщиной, Каролина и своего биографа мадам Вальмон убедила, что очень страдала из-за коварства Джургенса и потому разлюбила его. Это было впервые, когда Белла, чтобы оставить мужчину, использовала в качестве повода ревность. Впоследствии это объяснение станет для нее привычным при очередной смене любовника. Все, знавшие Беллу Отеро, единодушно свидетельствуют, что она была щедрой и часто помогала людям, поддерживала как морально, так и материально в особенности женщин, оказавшихся под конец жизни в одиночестве и нищете. Однако в том, что касалось любовников, Белла была беспощадна. «Я всегда была очень ревнива» – лжет она в мемуарах, – возможно, это мой недостаток, но у меня такой характер, что я никогда не соглашусь делить свое счастье с другой женщиной».
Со своим импресарио Отеро тем более не церемонилась: однажды на карнавальном вечере, когда Джургенс, по ее словам, слишком приблизился к одной из актрис во время танца, Белла решила публично продемонстрировать испанский темперамент. Влепив Джургенсу две звонкие пощечины, она вышла из зала, громко ругаясь по-галисийски; к счастью, ее слов никто не понял. Мольбы Джургенса и дорогие подарки, купленные на деньги, взятые из кассы «Эден мюзе», были напрасны. После того случая Белла порвала с ним, встав в позу смертельно обиженного человека. Джургенсу, уже оставившему к тому времени жену и детей ради «своей» звезды, ничего не оставалось, как переехать из маленькой гостиницы в другую, еще более скромную, ждать и надеяться…
Прошли месяцы. Джургенс видел Каролину входящей или выходящей из артистической уборной, но в конце концов ему удалось вырвать у нее небольшую награду: Белла согласилась поужинать с ним в день своего рождения – 4 ноября ей исполнилось 22 года. Это была скорее не награда, а милостыня, но нищим приходится довольствоваться немногим.
По этому случаю Джургенс опять раскошелился, купив Белле «эксклюзивный» подарок. О том дне напоминает вещица, которую Белла хранила до конца дней, возможно, не столько из сентиментальности, сколько потому, что ей просто не удалось продать ее, как остальные украшения, поскольку сама по себе она ничего не стоила. Это было металлическое сердечко с надписью «Моей дорогой Каролине от друга Эрнеста Андре Джургенса, 4 ноября 1890». На этом сердечке, сфотографированном Артуром X. Льюисом, одним из биографов Каролины, видны по краям три маленьких отверстия. Можно предположить, что оно было прибито к шкатулке для драгоценностей. Что было внутри, осталось неизвестно.
Скоро предстояло возвращаться в Европу, где было заключено несколько контрактов, но Белла не спешила, стремясь закрепить свой успех в американском высшем свете. Надо сказать, сводя с ума мужчин и добиваясь от них денег и подарков, она старалась поддерживать хорошие отношения и с женщинами. В Нью-Йорке (впрочем, как и в любом другом городе) жизнью общества руководили женщины. Именно они решали, кого принимать в доме, а кого нет, кого бойкотировать, а кого вознести на пьедестал. Мужчины чаще всего подчинялись их воле и покорно отвергали или принимали в своем кругу людей, выбранных их женами, признавая за ними, как говорят англосаксы, статус one of us – «один из нас». То ли поверив в аристократическое происхождение Отеро, то ли просто поддавшись очарованию Беллы, всегда недоверчивые дамы из «Четырехсот» были к ней благосклонны. Во время первого пребывания Отеро в Америке ее охотно принимали в домах высшего общества, она стала заметной фигурой в светской хронике. Так, например, в заметке об открытии отеля, превратившегося в символ Нью-Йорка, газета «Пост» сообщала: «Вчера вечером на пышном открытии гостиницы […] среди приглашенных присутствовала блистательная графиня Отеро».
Тем временем «графиня» продолжала свой роман с Вильямом Киссамом Вандербильтом, что в глазах окружающих делало ее одной из самых желанных женщин. Кто же этот Вандербильт, часто упоминавшийся как в светской хронике, так и на страницах деловых газет? Внук Корнелиуса Вандербильта, основателя династии, сделавшего огромное состояние на строительстве железных дорог. Когда Вильям познакомился с Беллой, он был женат на Альве Эрсткин Смит, довольно пышной красавице из старинной семьи южан. Она помогла Вилли преодолеть преграды, создаваемые реакционными представителями древних фамилий перед new money. Когда Вильям и Альва вступили в брак, к семье Вандербильт относились в обществе как к чужакам. Потребовалось три мастерских хода (один со стороны Вильяма, и два – со стороны его проницательной супруги), чтобы фамилию Вандербильт приняли в круг «Четырехсот».