9 Из-под Контроля

9 Из-под Контроля

Путешествие прямо в Манилу являлось классическим случаем полёта из пламени да прямо в полымя. Главная разница была в том, что в Японии власти были на нашей стороне, а дисциплинированные до мелочей силы безопасности сотнями прыгали через головы друг друга для обеспечения нашей сохранности любой ценой, пусть даже и просто для того, чтобы сохранить репутацию национальной надёжности. В Филиппинах, напротив, нашим явным противником являлось всемогущее президентское правительство, а атаковали нас жестокие сторонники диктатора Фернандо Маркоса. Когда мы покинули Манилу, битлы и большая часть нашей гастрольной команды чувствовали, что им повезло спасти свои жизни в результате кошмарных сцен тщательно организованного насилия и жестокой враждебности, направленных на нас в аэропорту.

Битлов обвинили в пренебрежительном отношении к первой леди Филиппин, Имельде Маркос, из-за того, что они не появились на 11-часовой встрече, в которой она и её трое детей должны были выступать в роли хозяев вечеринки в президентском дворце утром двух концертов группы в Маниле. Местная газета описывала, как “четыре сотни детей (аристократии, высокопоставленных армейских офицеров и официальных лиц правительства) и их матери прождали более получаса в угодьях дворца”. На протяжении оставшейся части нашего короткого, но богатого на события, двухдневного пребывания в Маниле Маркос старался взять реванш, устраивая нам неудобства, унижая, оскорбляя и запугивая множеством устрашающих способов. При закрытых дверях Брайан Эпстайн изо всех сил старался переложить вину за фиаско в Филиппинах на опытного лондонского лидера-ансамбля-ставшего-агентом Вика Льюиса, недавно пришедшего в руководство ‘НЕМС Энтерпрайсиз’, человека, лично ответственного тем летом за ведение дел ‘Битлз’ с местными организаторами концертов на дальнем востоке. Во время своего расцвета Льюис и его оркестр поддерживали некоторых американских поющих звёзд во время их турне по Британии. Будучи в 50-е годы подростками, и битлы и я видели его на сцене в ливерпульском театре ‘Эмпайр’ одновременно с гвоздями программы, такими как Джонни Рэй, Гай Митчелл, Билли Дэниэлс и Мэл Торм.

Организатор наших концертов в Маниле, хозяин предприятия ‘Международная продукция Кавалькады’ Рамон Рамос младший, рассказывал мне, что между нашим прибытием в воскресенье днём и отлётом во вторник рядом с битлами дежурила четверть всех полицейских сил. Рамос ожидал, что дневное выступление в понедельник на огромном футбольном стадионе ‘Ризал национальный мемориальный’ посетит толпа в 35 тысяч человек, а во время второго концерта того дня в 8-30 вечера это место заполнят 45 тысяч фанатов. На деле на раннее шоу пришло немного меньше, а на вечернее немного больше, дав в сумме 80 тысяч зрителей – самое большое число людей, наблюдавшее ‘Битлз’ в действии за один день на протяжении всей их карьеры в качестве действующего ансамбля. Это – статистика, которая вечно теряется в шквале суровых новостных историй, вызванных более сенсационными аспектами нашего визита в Манилу.

Огромная толпа очень юных филиппинских фанатов наводнила международный аэропорт, чтобы поприветствовать группу по прибытии. Радио- и телевизионные отчёты передавали нескончаемый поток информации о протекании нашего полёта из Токио над китайской частью Тихого океана. Для того, чтобы уменьшить вероятность нападения на ребят плохо контролируемых фанатов, Вик Льюис договорился с начальниками иммиграционной службы, таможенного управления, полиции и здравоохранения о том, чтобы обычные формальности были отложены. Вместо того чтобы прибыть поближе к толпам у аэровокзала, наш самолёт вырулил к окраине взлётно-посадочной полосы. Здесь был наготове спрятанный за кустарниками наш лимузин, подготовленный Льюисом, и длинная металлическая лестница, чтобы позволить битлам спуститься с самолёта, прежде чем тот развернётся и привезёт остальную часть нашей компании и обычных пассажиров рейса к аэровокзалу обычным способом. Прежде чем забраться в ожидающий лимузин, битлам пришлось позволить филиппинским официальным лицам провести необходимые формальности – проставление штампов на паспорта, проверку справок о состоянии здоровья и одобрение ручного багажа. В самую последнюю минуту битлы настояли на том, что я должен сойти с ними, чтобы совладать с прессой, которая могла бы появиться на пути. Я ринулся вслед за ребятами и проструился к ожидавшему нас эскорту машин, который увёз нас в сопровождении шести одетых в военном стиле мотоциклистов.

Когда мы мчались по тихим пригородным улицам, ребята проявили озабоченность по поводу того, что Нил Аспинолл остался в аэропорту с пропастью багажа, который включал в себя запасы травки. Я сказал: “Уверен, что он несильно отстанет от нас”. Напряжение не ослабло. Я не понял, что их настоящий страх был не по поводу благополучия Аспинолла, а что их багаж обыщут и найдут нелегальное вещество. Затем ребята спросили: “Почему мы направляемся не в наш отель?” Не имея возможности связаться с Виком Льюисом, я не мог ответить, но наш водитель сказал, что целью нашей поездки является штаб-квартира филиппинского военно-морского флота возле пристани. Очевидно, это было место проведения формальной пресс-конференции группы, но я был без понятия, почему Вик не настоял на её проведении в отеле ‘Манила’, где мы должны были остановиться.

Вик Льюис и Рамон Рамос договорились использовать предварительный заказ в отеле для нашей компании в качестве отвода глаз, в то время как битлы и их ближайшие помощники остановятся в роскошно обставленной яхте под названием ‘Марина’, которая была пришвартована в заливе до следующего дня. Как только мы закончили сеанс пресс-конференции, четвёрку ребят провели через заднюю дверь и шоссе к ожидавшему их катеру. Я отправился с ними в компании Брайана Эпстайна, Нила Аспинолла и Мэла Эванса. Без задержки нас переправили с пристани на яхту, которая оказалась собственностью владельца одной местной газеты. Этот парень по имени дон Маноло Элизальде был другом Рамона Рамоса младшего и сообразительно использовал присутствие битлов, как показатель своего положения в обществе. Совместно с военно-морским начальством наспех была организована телефонная связь между судном и берегом, чтобы оставшиеся в отеле ‘Манила’ оставались на круглосуточной связи с остальными из нас. Первоначально, ребята были довольны этими мерами и – будучи заверенными Нилом, что, несмотря на то, что их багаж ещё не был доставлен, их скрытые запасы не были обнаружены и конфискованы – наслаждались мыслью, что окажутся отрезанными от всего мира на 24 часа. Они обливались потом в удушающей дневной жаре и совершенно не были рады видеть полицейских с оружием, марширующих туда-сюда по палубе, но понимали, что это скорее неудобства, чем причина жаловаться. Затем нам сказали, что мы пристанем в укромном месте берега на следующий день незадолго до первого битловского выступления, что согнало с наших лиц улыбки. Возможно, наши филиппинские хозяева и были полны добрых намерений в своём тщательном планировании, но они и понятия не имели о долгой подготовке группы к выступлениям, включая подготовку сценических костюмов и инструментов.

Наших хозяев не заставил ничего поменять и приступ раздражения Брайана Эпстайна. Метая громы и молнии, он кричал по телефону Вику Льюису, находившемуся в отеле: “Мы не останемся ни одной минуты больше на этой чёртовой лодке, она колышется то вверх то вниз! Ребята сыты по горло. Здесь абсолютно нечего делать, и мы не хотим больше находиться на этой жуткой маленькой яхте. Тони Бэрроу говорит мне, что в течение часа прибудет катер. Он может отвезти нас всех на берег. Подготовь для нас всё в отеле!”. Постепенно выяснилось, что мысль о том, чтобы остаться на ночь на яхте, считал невыносимой только Эпстайн. Когда я говорил с Полом и Джоном, они подтвердили, что будут рады пересидеть в заливе и отправиться на берег утром. Единственное настоящее беспокойство вызывала в группе задержка прибытия их сумок, и парочка из них страстно желала сигарет с марихуаной. Тем временем Вик Льюис столкнулся с другим упущением. В отеле ‘Манила’ не было свободных люксов, а Эпстайн требовал один для себя, а ещё два для того, чтобы их разделили между собой битлы. Льюис совершил чудо, и выполнил наши требования, заставив переехать других особо важных гостей.

Частично из-за этого бедлама на яхте, Эпстайн и остальные из нас так должным образом и не обсуждали в тот вечер маршрут турне, подготовленный Рамоном Рамосом младшим. Сомневаюсь, что он вообще прочитал его или что он даже заметил ключевой момент, говорящий о том, что битлы могут быть “вызваны к” первой леди, жене президента, Имельде Маркос, в три часа дня в понедельник, “прежде, чем отправиться из дворца ‘Малакананг’ прямиком на стадион на первый концерт”. Выражения, которые использовал Рамос, делал всё это звучащим словно неофициальное предложение, а не команда из офиса президента – не настолько твёрдое и строгое указание, чтобы говорить обо всём этом этом, как о возможном. Согласно собственным ревностно охраняемым правилам Эпстайна, только он сам стал бы обсуждать такое дело с Джоном, Полом, Джорджем и Ринго. Если бы Рамос поставил вопрос о приглашении прямо перед Эпстайном, тот отверг бы его от имени ребят. Ведь он знал, что с необходимостью провести дневное выступление, они выскажут желание к трём часам удобно располагаться в своей гримёрной на стадионе. В любом случае, битлы ненавидели встречи с высокопоставленными лицами любого рода – от мэров небольших городков до глав государств – и они будут только рады использовать своё обязательство выступить на дневном концерте в качестве выхода из этого положения.

Если бы Эпстайн прочёл воскресный выпуск ‘Манила сандэй таймс’ – который никто из нас не видел в тот момент – он мог бы посмотреть на приглашение во дворец в более серьёзном свете. Эта газета разъясняла, что битлов ожидали во дворце не в три часа дня, а утром: “Президент Маркос, первая леди и три юных фаната ‘Битлз’ их семьи были приглашены в качестве почётных гостей на концерты. Битлы лично планируют воспользоваться приглашением навести визит вежливости госпоже Имельде Маркос во дворец ‘Малакананг’ завтра (в понедельник) утром в 11 часов”. Ничего из этого – ни формальной стороны, ни времени – не было в схеме, с которой нас познакомил наш организатор. Рамон Рамос оказался в трудном положении, вынужденно пообещав дворцу, что он доставит четвёрку битлов, но боясь рискнуть столкнуться в противоречии лицом к лицу с Эпстайном, зная, что это может обернуться категорическим отказом, который он не осмелится передать штату президента.

В довольно ранний час в понедельник утром в отель ‘Манила’ прибыла пара высокопоставленных военных чиновников, – генерал и адмирал, согласно Вику Льюису. Они заявили, что являются приёмной комиссией, которая сопроводит битлов во дворец. Они также сказали о обеде, устраиваемом Имельдой Маркос “в честь группы”, который посетят сотни “детей аристократов”. Льюис, который всё ещё был в пижаме, сказал, что он ничего не знает об утренней встрече или приёме с обедом, но что он сообщит Брайану об этой просьбе. Чиновники холодно заметили: “Это не просьба. У нас есть приказ. Дети, которые хотят встретиться с битлами, соберутся в одиннадцать”. Вик накинул на себя рубашку и брюки, позвонил мне и пошёл к Брайану Эпстайну, у которого был поздний завтрак. Вик сказал мне: “Я должен предупредить его, что эти люди вспыльчивы. Пренебрежительное отношение было бы неблагоразумным”. Неудивительно, Эпстайн отказался идти на компромисс: “Я даже не собираюсь спрашивать ребят об этом. Возвращайся, Вик, и скажи этим людям, что мы не поедем”. Если бы в этот момент все начали действовать быстро и решительно, то битлы могли бы успеть во дворец и предотвратить беду. Наша автоколонна из отеля к футбольному полю могла быть перенаправлена через дворец, а наше пребывание там свелось бы к дипломатическому минимуму. Вместо этого Эпстайн оставил свой завтрак, чтобы сообщить генералу лично и очень напыщенно, что ему неизвестно ни о каком официальном приглашении, и он не станет будить ребят, пока не наступит время для подготовки их дневного концерта. Без единого слова чиновники вышли, но через несколько минут Эпстайну позвонили по телефону из британского посольства и сказали ему, что он затеял весьма опасную игру, если битлы не подчинятся желанию первой леди, а также напомнили, что “помощь и защита”, которую битлы получают в Маниле, являются любезностью президента. Эпстайн оставался категорично непреклонным и умыл руки в этом деле. Битлы спали в своих люксах, не подозревая обо всём этом хаосе, а остальные из нас занимались дневными заботами, согласно обязанностям в день концерта.

Во время первого выступления фанаты обливались потом в ужасной 40-градусной жаре дневного солнца, толпы подростков кричали, когда их придавливали к высокой металлической ограде. Отряды охранников службы безопасности в униформе с тяжёлыми деревянными жезлами патрулировали вдоль этой ограды и в произвольном порядке били детей по костяшкам пальцев без видимых причин. Эти подростки позади ограды не представляли собой абсолютно никакой угрозы безопасности битлам. Подводя итоги концерта, одна газета сообщила: “Звучание было ужасным, битлы были отвратительны”.

В отеле ‘Манила’ между выступлениями я смотрел с Брайаном Эпстайном ранние телевизионные новости. Как часть расширенного репортажа о визите ‘Битлз’, который я записал только в звуке и хранил в своём кассетном магнитофоне, там были сцены из дворца ‘Малакананг’, показывающие близких друзей первой семьи и их детей, выстроившихся с толпой аристократов Манилы в пышном помещении для приёмов. “Дети начали прибывать в десять часов”, – начал ведущий новостей. “Они ждали до двух часов. Сначала нам сказали, что толпа возле бухты с яхтой задерживает запланированное прибытие битлов. Затем мы узнали, что группа даже не на борту. В полдень первая леди правильно и мудро решила больше не ждать. ‘У детей есть всё время мира, но мы люди занятые’, – сказала она. Именные карточки битлов были убраны со стола для обеда. Это была самая заметная неразбериха между Востоком и Западом в Маниле за многие годы”.

После этого телевизионного выпуска с пугающей скоростью возникла общественная враждебность. Штат служащих британского посольства предупредил меня, что были получены смертельные угрозы, направленные против битлов. В срочной попытке спасти ситуацию, я написал заявление, чтобы Эпстайн прочитал его перед прессой, и я убедил телевизионный ‘Канал 5’ послать команду новостей снять интервью с ним в его люксе для их более поздней сводки новостей. Эпстайн прилежно объяснил перед камерой, что ни ему, ни группе не передавали никакого приглашения: “Впервые мы услышали о том, что сотни детей ожидают встречи с ‘Битлз’ во дворце, когда мы смотрели телевизор этим вечером”. Когда его заявление передавалось несколькими часами позднее ‘Каналом 5’, почти всё, что говорил Эпстайн, было заглушено необъяснимой помехой, поэтому его объяснения не услышал никто. На протяжении остальной части программы качество звука было прекрасным.

После второго концерта наш полицейский эскорт назад в отель был отозван, а ворота были закрыты перед нашей автоколонной. Это оставило наши неподвижные лимузины на милость организованных смутьянов; множество – даже не десятки – их угрожающе наваливалось на наши стёкла, раскачивали машины туда-сюда и вопили оскорбления битлов, которые никто из нас не понимал. Джордж говорил позже: “Это была очень негативная атмосфера. Нам угрожали”. В конце концов, ворота открыли, и мы помчались прочь. В отеле мы предупредили ребят, чтобы они заперли свои двери, и сами сделали то же самое. Час спустя представители полиции забрали Вика Льюиса для допроса. Он рассказывал нам, что в полицейском участке ему вновь и вновь задавали один и тот же вопрос: “Вы представляете ‘Битлз’. Почему Вы не привели их во дворец?” Когда Льюиса привезли назад в отель, уже почти рассвело.

Сразу после восьми часов того утра к Брайану Эпстайну пришёл, чтобы вручить ему конверт один человек в блестящем костюме с коричневым портфелем: “Вот ваш счёт за подоходный налог на гонорар ‘Битлз’”. Наш контракт с ‘Кавалькадой’ – как и с большинством организаторов концертов за пределами Британии – был очень чётким в отношении местных налогов. Ответственность за этот платёж лежала на организаторе. По контракту обязанным уплатить все налоговые счета был Рамон Рамос младший. Но этот налоговый инспектор настаивал, что весь гонорар облагается налогом, как заработанные деньги, несмотря ни на какие другие контракты. Его слова были подтверждены заголовком в ‘Манила дэйли миррор’: ‘БИТЛЫ СКАЗАЛИ: ПЛАТИТЕ СЕЙЧАС, УЕДЕМ ПОЗЖЕ’. Газеты пестрели враждебными заголовками, такими как: ‘ФУРОР ИЗ-ЗА ПРЕНЕБРЕЖИТЕЛЬНОГО ОТНОШЕНИЯ БИТЛОВ ОХЛАЖДАЕТ ШОУ’ и ‘ИМЕЛЬДУ ПОДВЕЛИ: ПЕРВАЯ СЕМЬЯ НАПРАСНО ЖДЁТ ЛОХМАТОГОЛОВЫХ’. Согласно представителю дворца, битлы “плюнули в глаза первой семье”. Также в отчётах совершенно неверно говорилось, что битлы просили, чтобы в первом ряду публики была Имельда Маркос – единственная статья в прессе, которая вызвала взрыв хохота ребят.

Тщательно организованная кампания ненависти, раздуваемая властями и воплощаемая в жизнь головорезами дворца, проявлялась в различных формах. Служащие отеля не обслуживали номера, носильщики отказывались брать багаж. Мы были вынуждены чувствовать себя всё более и более изолированными. Водитель грузовика, загружавшийся нашим багажом для отправления в аэропорт, казался последним лояльным к нам взрослым в Маниле. В отсутствие другой помощи, я присоединился к дорожным помощникам и вытаскивал чемоданы и оборудование на улицу. Вик Льюис сказал Брайану Эпстайну, что он со мной поедет в аэропорт первыми, чтобы зарегистрировать нашу компанию в ‘Королевских нидерландских авиалиниях’, и напомнил ему, что Рамос сможет передать нам наш заработок, только когда разъяснится ситуация с налогом. Когда мы уехали, Эпстайн начал размышлять, сколько времени потребуется на то, чтобы достать 6 тысяч фунтов, с целью купить решение проблемы с налогом, зарегистрировав долговое обязательство.

В аэропорту Манилы полицейский погнал нас дальше, когда мы остановились, для того чтобы разгрузить все наши вещи. Перекрёсток был пустынным. Словно предупреждение о террористе вызвало полную эвакуацию публики. Атмосфера была пугающей. Руководству аэропорта было предписано позволить битлам сами заботиться о себе. Даже эскалаторы были остановлены, когда мы подошли к ним. ‘Королевские нидерландские авиалинии’ согласились задержать рейс настолько, насколько это возможно. Но когда битлы присоединились к нам, филиппинские бандиты, некоторые из которых были в военной униформе, окружили нас со всех сторон. Они бравировали оружием и палили в воздух, размахивали самодельными битами и дубинами со свинцом перед нашими лицами. Кто-то крикнул по английски, что битлы не являются особенными и заслуживают, чтобы с ними обращались точно так же, как и с обычными пассажирами. Джон сказал: “Обычные пассажиры? Их не пинают и не бьют, разве нет?” Выбора не было, кроме как продираться сквозь строй этой ощетинившейся толпы. Брайана Эпстайна ударили кулаком в лицо и ударили ногой в пах. Больше всего досталось дорожным менеджерам. Мэла Эванса пнули по рёбрам, и сделали ему подножку, но он пошатываясь шёл по бетонированной площадке в сторону самолёта с кровью, струящейся по одной ноге. Мы делали всё, что в наших силах, чтобы заслонить Джона, Пола, Джорджа и Ринго от прямых ударов. Вик Льюис и я ушли последними. Он держал открытую ладонь за спиной, сказав, что это может защитить его позвоночник от пули снайпера.

Глумление и тычки продолжались, пока мы не оказались на ступеньках трапа самолёта. Даже когда мы добрались до салона, наши испытания не закончились. По системе громкого оповещения прозвучала с потрескиванием команда. “Господа Тони Бэрроу и Малкольм Эванс должны вернуться в здание отправления”. Я пробормотал: “Они сорвут зло на нас двоих”. Мэл попросил кого-то сообщить его жене. Внутри здания Мэлу и мне сказали, что мы не можем покинуть Филиппины, потому что нет документальных свидетельств того, что мы туда прибыли! Наши документы не были проверены с остальными, когда наш прилетевший самолёт катил к дальнему концу летнего поля. Полагаю, нас могли арестовать. Вместо этого, мы передали им наши паспорта, на них были надлежащим образом проставлены штампы, и мы были вольны уйти. Мэл и я смотрели друг на друга, улыбаясь, с гигантским облегчением, что из нас не сделали козлов отпущения и не оставили там. Пока власти утрясали наши формальности, Вик Льюис прошёл по проходу к месту Брайана Эпстайна и тихо спросил его, решил ли он проблему с налогом и получил ли деньги за концерты. Эпстайн пришёл в ярость. Его лицо стало пунцовым от бешенства, когда он закричал: “И это – всё, о чём ты можешь думать, Вик? О чёртовых деньгах в такое время, как сейчас?” Льюис сказал мне позже: “Конечно же, это было чистое лицемерие со стороны Эпстайна”. Эти два человека никогда не любили друг друга, но этот инцидент разделил их больше, чем когда-либо, и в будущем Эпстайн избегал компании Льюиса как только мог. Итог был таковым, что несмотря на то, что рекордные 80 тысяч человек увидели ‘Битлз’ на концертах в Маниле, ‘НЕМС Энтерпрайсиз’ потеряла деньги на этом этапе турне.

Время планового отлёта рейса уже давно прошло, но отдельными мольбами к капитану Вик Льюис и Брайан Эпстайн убедили его дождаться нас. Как только рейс 862 ‘Королевских нидерландских авиалиний’ оторвался от взлётно-посадочной полосы в 4-45 после полудня того дня, вся наша компания разразилась спонтанными аплодисментами. Джордж наклонился через проём между его местом и моим и сказал мне: “Единственной причиной, по которой я бы вернулся в это место это чтобы сбросить на него большую начинённую радиоактивными элементами бомбу”. Пол спросил меня, не записал ли я телевизионное заявление Брайана и если да, то не может ли он его услышать. Я сказал ему: “У меня есть оно на кассете. Там можно услышать вступление ведущего, но остальное неясно. Они размыли всё объяснение Брайана”. Прежде чем Пол покинул отель ‘Манила’, он в типичном рекламном жесте доброй воли от имени группы дал одно радиоинтервью с извинениями, что битлы не смогли встретиться с Имельдой Маркос, и сказал, что они ничего не знали об этом приёме с обедом. Во все времена, даже во враждебных условиях, Пол нёс достаточно масла для того, чтобы полить им неспокойную воду. В Лондоне он дал прессе отчёт о нашем отправлении: “Нас били и толкали из одного угла в другой. Эскалаторы были отключены, и мы не могли никуда попасть очень быстро. Когда они начали одолевать наших дорожных менеджеров, все в этом месте попадали. Клянусь, там их было, по меньшей мере, 30, окруживших нас”. Последнее слово принадлежало Джорджу. Когда его спросили по прибытию в Лондон, что следующее на повестке дня группы, он ответил лишь со слабым намёком на улыбку: “У нас будет пара недель на то, чтобы поправиться, перед тем, как нас изобьют американцы”. Нил Аспинолл сказал по философски: “Случай на Филиппинах стал одним из последних гвоздей в гроб гастролей ‘Битлз’”. Я бы сказал, целым мешком гвоздей, Нил!

Оглядываясь в прошлое, я вижу иронию в том, что битлы были обвинены в оскорблении жены президента, когда они ничего не знали об этом её приглашении “заскочить”. Я охотно признаю, что в других случаях Брайан Эпстайн или я часто допускали невинную ложь, чтобы оградить битлов от гражданских обязанностей или государственных церемоний, которые смущали и наводили на них скуку; обычно мы приносили их извинения, даже не советуясь с ними. Но в случае с обедом во дворце в Маниле, мы были серьёзно не до конца введены в курс дела нашим собственным местным организатором, и понятия не имели, что битлы своим отсутствием разочаруют сотни приглашённых гостей.

Год продолжался хаотично и с опасными подводными камнями. Касательно Джона Леннона, самый неудачный эпизод всего его времени с ‘Битлз’ начался ранее в том же году – в пятницу 4 марта 1966 года – когда лондонская ‘Ивнинг стандард’ опубликовала основанную на интервью статью Морин Клив о жизненном стиле Джона.

‘Преступление’ Джона заключалось в утверждении в одном из интервью с журналисткой лондонской ‘Ивнинг стандард’ Морин Клив, что битлы были в тот момент популярнее Иисуса. Богато украшенная цитата этого заявления на обложке американского журнала для фанатов ‘Дэйтбук’ привела к церемониям публичного сожжения альбомов, организованным радио ди-джеями, которые делали это скорее для рекламы, чем потому что они были оскорблены словами Джона. Это был один из отрывков её серии доскональных биографий под названием ‘Как живёт битл?’. В восьмом абзаце была спрятана цитата Джона, которая обрушила гнев религиозных фанатиков на его голову и преследовала его на протяжении всей его оставшейся карьеры в составе великолепной четвёрки: “Христианство уйдёт, оно съёжится и исчезнет. Мне не нужно доказывать это, я прав, и моя правота будет доказана. Сейчас мы более популярны, чем Иисус. Я не знаю, что уйдёт первым – рок-н-ролл или христианство. Иисус был ничего, но его последователи были толстыми и заурядными. Это они извратили всё, что разрушило всё это для меня”. В то время Джон сильно увлекался книгами о мировых философах и религиях и он дал то, что считал обоснованным комментарием о современном ему падении посещаемости церкви среди христиан. Это была не просто точка зрения Леннона, это было действительное положение вещей. Другими словами, пока фанаты ‘Битлз’ битком набивали британский ‘Одеон’ и театры ‘Эй-би-си’, чтобы увидеть концерты группы, в церковь по воскресеньем ходило меньше христиан. В этой же статье Морин Клив обратила внимание на дорогие владения, которые Джон продемонстрировал ей во время её визита в его 27-комнатную резиденцию в тюдорском стиле в Уэйбридже: “…огромный алтарь с распятием с буквами ИХС на ней” и “громадная библия, которую он купил в Честере”.

Первоначально высказывание Джона не вызвало никакого удивления или негодования среди читателей ‘Ивнинг стандард’, будь то верующих или нет. Затем, в последние дни июля, был опубликован сентябрьский выпуск американского журнала ‘Дэйтбук’, – своевременный для того, чтобы попасть в газетные киоски в качестве подготовки к американскому турне ‘Битлз’ – который включал в себя версию статьи Морин Клив, воспроизведённой в качестве ежемесячного выпуска ‘Кричите’. У ‘Дэйтбук’ была репутация, как у всегда слегка более серьёзной в её подходе к миру юных фанаток поп-музыки, чем, скажем, у лучше продававшейся ‘16’. На передней обложке последнего ‘Дэй тбук’ был крупный фотоснимок Пола, а рядом с ним была колонка цитат знаменитостей – Пола, Джона, Скотта Уокера, Дилана, Тима Лири и других. Фраза Джона была: “Я не знаю, что уйдет первым – рок-н-ролл или христианство”. Этот и остальные комментарии Джона были представлены внутри, в более сенсационном контексте, чем первоначальная статья в ‘Ивнинг стандард’. Они вызвали шум и волнения в различных религиозных организациях, многие члены которых, должно быть, прочли слова Джона не до конца или не видели их вообще. Некоторые христианские верующие ошибочно заключили, что ссылка Джона на “толстых и заурядных” последователей была предназначена для того, чтобы унизить и очернить их, а не современников Христа 2000 лет назад.

Ведущие и ди-джеи радиостанций Юга, вдоль так называемого библейского пояса Америки, присоединились к этому массовому движению и подстрекали юных фанатов сплотиться и устраивать церемониальные костры, в которых жечь пластинки ‘Битлз’. Некоторые из этих радиостанций никогда не ставили записей группы в прошлом, но всё равно заявляли о своём отказе от них. В Миссисипи один верховный колдун из Ку-клукс-клана заявил, что он думает, что битлам “промыли мозги коммунисты”. Великий дракон Ку-клукс-клана Северной Каролины, с энтузиазмом присоединившийся к этой священной войне, привязал пачку альбомов ‘Битлз’ к кресту, который затем поджёг перед подбадривающей толпой. Для всех кроме самых необъективных и предубеждённых наблюдателей эти костры были рекламными трюками для повышения общественной значимости организующих всё это радиовещательных компаний. Я сомневаюсь, что без выросшего, словно снежный ком, внимания прессы, которое вызвали эти церемонии, материал ‘Дэйтбук’ сочли бы таким уж возмутительным. Но пресса, радио и телевидение Америки выступили в защиту фанатичных проповедников и обратили всю мощь своей зобы против Джона Леннона. Радиостанция У-Эй-Кью-Уай из Бирмингема в штате Алабама заявила, что битлы были запрещены, потому что “мы считаем их неприемлемыми для большинства любителей хорошей музыки”. У-Ти-Ю-Эф из Мобайла осудила заявление Леннона, как “прямое кощунственное оскорбление Всемогущего Господа”. Ориентирующаяся на госпелы техасская радиостанция Кей-Зет-И-И решила запретить ‘Битлз’ “навечно”.

Что касается других мест планеты, то ‘Южноафриканская вещательная корпорация’ отказалась от проигрывания записей ‘Битлз’; одна испанская радиостанция поступила так же, и части голландского населения предпринимали попытки запретить записи группы и отказать битлам в праве вновь появляться в Голландии. Мы противостояли им из Лондона, как только могли, утверждая, что заявления Джона являлись проницательным и совершенно разумным социальным комментарием, абсолютно не богохульным. Морин Клив, выдающийся автор статей своего времени, добилась уважения битлов, и особенно близкие отношения возникли у неё с Джоном. Она бы не стала делать ничего умышленно, что могло бы причинить вред Джону или повредить имиджу группы. Она сказала, что её статья была неверно истолкована, а Джон не хотел быть дерзким или неуважительным. Он скорее сокрушался, чем одобрял существующее состояние дел, при котором христианство настолько слабо, что многие молодые люди больше осведомлены о жизни битлов, чем об Иисусе Христе. Она сказала: “У части американской публики создалось ошибочное впечатление, и оно абсолютно абсурдно”.

Брайан Эпстайн прервал свой предваряющий гастроли отпуск в похожем на итальянские курорты Портмейрионе в Северном Уэльсе – где он оправлялся от железистой лихорадки – для того, чтобы посетить срочную встречу исполнительных лиц НЕМС в Лондоне в начале августа. На этой встрече узкий круг приближенных к битлам лиц обсуждал серьёзность реакции США, и осмелимся ли мы отправиться в концертное турне, когда там перед нашим прибытием полным ходом идёт рост общественной ненависти. Заголовки в прессе описывали этот шум, как “священную войну Соединённых Штатов против ‘Битлз’”. Одна радиостанция, которая ранее не проигрывала записи ‘Битлз’, теперь решила делать это в 30-минутных паузах. Каждое проигрывание предваряло заявление, говорящее, что запрещение музыки группы является презренным “воплощённым лицемерием”, добавляя: “Некоторые из радиостанций, запретивших ‘Битлз’, ставят другие песни, которые являются самыми порнографическими с елизаветинских времён. Возможно, битлы могут быть популярнее Иисуса; возможно, это – то, что неправильно в обществе, и сделал их такими ты, дорогой друг, а не Иисус, не Джон Леннон и не ‘Битлз’”. Можно сказать, что это был другой способ сделать себе ту же самую рекламу! Неожиданная поддержка ‘Битлз’ пришла также из Солт-Лэйк-Сити штата Юта, где программный директор радиостанции Кей-Си-Пи-Икс сказал: “Я не верю в поборников религии сколь-нибудь больше, чем я верю в поборников ‘Битлз’. Я играю их записи, а не их религиозные идеалы”.

В конце первой недели августа Эпстайн полетел в Нью-Йорк с намерением успокоить дальнейшую злобу. Он сказал средствам массовой информации США, что всё это дело является типичным битловским фурором: “Леннон сильно интересуется религией и серьёзно беседовал с Морин Клив, хорошей подругой битлов. Он не собирался хвастаться”. Мюррей (К) Кауфман также поучаствовал в этом деле, сказав: “Думаю, что это заявление рассердило и вдохновило церковников, которые верят, что то, что сказал Джон, правда”. Во всех областях американских и международных средств массовой информации велись споры, ставя перед нами продолжающуюся дилемму, стоит ли рисковать жизнью Джона и отправиться с программой концертов в США перед лицом угроз физической расправы, особенно вокруг запланированного выступления в Мемфисе. Было решено, что заранее больше ничего нельзя сделать для того, чтобы изменить общественное мнение, и что мы должны посвятить нашу первую пресс-конференцию в Чикаго ситуации с Ленноном. Я полетел в Чикаго раньше ребят и разбил лагерь в отеле ‘Астор Тауэрс’, откуда начал оценивать взгляды прессы и публики.

Как только битлы прибыли, Джон попросил о встрече с Брайаном Эпстайном и со мной. Мы сели вместе – лишь трое нас – и я кратко обрисовал ему насколько возможно, чего ожидать от международного собрания журналистов, включая людей из всех трёх американских телевизионных вещательных компаний – Эй-Би-Си, Си-Би-Эс и Эн-Би-Си, которые уже были готовы ворваться в мой номер на 27-м этаже. Никогда раньше или позже я не видел Джона в таком смятенном состоянии, не потому, что он считал, что должен перед всеми извиниться, а потому, что он знал, что турне может быть отменено, если только он не поднимет прессу и не завоюет её поддержку на надвигавшейся пресс-конференции. Услышав всё, что мы ему сказали, Джон подался всем телом вперёд на своём стуле и умолк, уронив голову в ладони. Мы поняли, что он рыдает, и Брайан успокаивающе приобнял его за плечи. Джон поднял голову: “Я охотно извинюсь, если вы мне скажете, что это то, что я должен сделать. Я сделаю всё, что угодно, всё, что вы скажете. Как, чёрт возьми, я смогу смотреть в лицо остальным, если всё это турне будет отозвано лишь потому, что я что-то сказал? Я не хотел вызвать всё это”. Я предложил, что Джон должен попробовать объяснить, а не сказать прессе, что ему жаль. Брайан Эпстайн нарушил своё собственное правило, откровенно предупредив Джона, что существует самое настоящее опасение покушения на его жизнь, если настроение фанатичных проповедников Америки не улучшится. Он сказал: “Я скорее отменю концерты, чем стану так рисковать, Джон. И я возьму на себя ответственность и скажу Джорджу, Полу и Ринго”.

Когда пришло время для пресс-конференции, мы собрали остальных трёх и пошли в мой номер. Мы обнаружили его набитым людьми, камерами, светящимся оборудованием и другими атрибутами прессы. В моё отсутствие стол, за которым должны были сидеть битлы, был сдвинут назад к стене, чтобы вместить всех людей, и за ним оставалось место достаточное лишь для того, чтобы четвёрка ребят протиснулась на свои места. Эта пресс-конференция с самого начала не была похожа ни на одну из тех, что ребята давали за те шесть лет, что я был с ними. Джон, выглядевший бледным и напуганным, чуть не отпрянул перед первым шквалом вспышек фотографов. Затем он начал своё длинное извилистое объяснение, запинаясь на каждом предложении, иногда смотря прямо в телевизионные камеры, но в основном опустив глаза на стол: “Послушайте, я не говорил, что ‘Битлз’ лучше, чем Бог или Иисус. Я сказал ‘Битлз’, потому что мне легче говорить о ‘Битлз’. Я мог бы сказать ‘телевидение’ или ‘кино’, ‘автомобили’, или что угодно популярное, и всё бы на этом закончилось. На мои взгляды на христианство непосредственно повлиял ‘Заговор в пасху’ Хью Джей Скофилда. Предпологается, что весть Иисуса была искажена его учениками и извращена по многим корыстным причинам его последователями”.

Пока всё хорошо. Затем начались вопросы. “Каким было твоё собственное религиозное происхождение, Джон?” “Просто что Вы пытались донести своими комментариями, сэр?” “Господин Леннон, Вы верите в Бога?” “Вы сожалеете о своём высказывании, касавшемся Христа?” Джон никогда не ладил со словами, когда дело касалось официальных речей. Где-то между его мозгом и его языком то, что он хотел сказать, путалось, и когда слова вываливались из его рта, они имели меньше смысла, чем он хотел. Если бы он мог превратить своё чикагское заявление в текст какой-нибудь песни, всё было бы по-другому. Джон вкладывал намного больший смысл в стихи, которые он сочинял, чем в слова, которые произносил. И его стихи оказывали большее воздействие, чем его слова. В Чикаго он запинался, иногда терял свою мысль, и ему не хватало воздействия, чтобы убедить эту комнату, полную реалистичных людей мира новостей. “Я не против Бога, не против Иисуса и не против религии. Я не говорил, что мы более великие или лучше. Я верю, что то, что люди называют Богом, это нечто внутри всех нас. Я верю, что то, что говорили Иисус, Мохаммед, Будда и все остальные, было правильным, просто неправильными оказались переводы. Из того, что я прочёл или наблюдал, христианство просто кажется мне исчезающим, теряющим понимание”.

Вопросы стали мучительно повторяться, и Джон пытался перефразировать единственный ответ разными способами, которые, как он надеялся, журналисты посчитают более удовлетворительными. Время от времени к нему на помощь приходил Пол, добавляя весомости и второй голос ответам Джона. Один парень спросил: “Вы правда считаете, что христианство исчезает?” В разговор вступил Пол: “И мы сокрушаемся, что это так, знаете ли, вот в чём суть”. Джон был доведён до отчаяния: “Мне жаль, что я сказал это, правда. Я совсем не хотел, чтобы это стало чем-то отвратительным анти-религиозным”. Один репортёр спросил: “Чему вы приписываете вашу огромную популярность?” Ринго привнёс шутливый момент в эту необычно серьёзную пресс-конференцию, ответив: “Спросите об этом у Тони Бэрроу”. Когда Джону сказали, что один ди-джей из Алабамы потребовал прямого извинения, он ответил: “Он может получить его. Если он расстроен и действительно имеет в виду это, тогда мне жаль. Я извиняюсь перед ним”. “Мне жаль”, адресованное одному человеку, не было достаточным для некоторых инквизиторов от прессы, а Джон никогда не выступил с извинением перед всеми, что – как мы с ним согласились – было необходимым на этой беспрецедентной пресс-конференции Джона. Вслед за этой объяснительной речью Джона, которая продолжалась около 20 минут, имели место быть несколько церемониальных костров в Алабаме и в других местах библейского пояса, в то время как другие были отменены.

На уведомительной встрече с представителями наших американских агентов и организатором концертов в Чикаго было достигнуто соглашение, что мы должны дать серию из 15 концертов, как и планировалось. Джон сказал прессе: “Мы по прежнему с нетерпением ожидаем нашего турне. Мы могли бы спрятаться в Англии и сказать, что мы не приедем”. При закрытых дверях Джон быстро пришёл в норму; старая добрая устойчивость Леннона сменила краткую демонстрацию раскаяния, и он описал костровых протестующих, как “ди-джеев среднего возраста, сжигавших кипу альбомных обложек перед публикой, состоящей из 12-летних”. После просмотра по телевизору одной из церемоний сожжения альбомов, Пол сказал: “Это были фанатики. Было ужасно видеть на их лицах ненависть”.

На третий день турне мы наткнулись на крохотную группу головорезов из Ку-клукс-клана, которые участвовали в демонстрации в районе вашингтонского стадиона ‘Коламбия’. Через четыре дня после этого возле ‘Мид-саут-колизеум’ в Мемфисе мы столкнулись с полудюжиной клановцев, подстрекавших толпу фанатиков вопить непристойности в сторону нашего транспорта-того-дня, грузовика ‘Уэллс карго’, когда мы прибыли на первое из двух выступлений. Это была самая напряжённая дата нашего турне. Все мы осознавали, что если Джон как-нибудь пострадает от рук протестующих, то это место является самым вероятным, где это может случиться. Во время второго выступления кто-то кинул из толпы петарду – “вишнёвую бомбу”, как называют её американцы – которая взорвалась с громким звуком рядом со сценой. Наши головы инстинктивно повернулись в сторону лица Джона, и то же самое сделала троица остальных ребят на сцене. Мы испугались, что какой-нибудь снайпер сделал роковой выстрел в Джона, и мы увидим, как он мешком падает на землю. К счастью, этот страх оказался необоснованным – или, более точно, преждевременным в свете события, которое случилось через 14 лет.