Глава 4 "Хлеб за хлеб, кровь за кровь!"

Глава 4

"Хлеб за хлеб, кровь за кровь!"

Германия, испытывая сокрушительные удары на сухопутных фронтах, еще и подвергалась ожесточенным бомбардировкам с воздуха. И если подлинные масштабы катастрофы на Востоке оставались неизвестны общественности (и Гитлеру), то от последствий бомбежек все, в том числе и фюрер, могли явственно почувствовать себя так, словно они находятся на линии фронта. 4 февраля Мартин Борман написал своей жене Герде о жалком состоянии штаба Гитлера. "Моя любимая девочка,

У меня появилась минутка, и я укрылся в кабинете моего секретаря — это единственная комната, где есть временные окна и более-менее тепло… Сад рейхсканцелярии представляет собой жалкий вид — глубокие воронки, упавшие деревья, дорожки, засыпанные мусором и обломками. В резиденцию фюрера попали несколько раз; от зимнего сада и банкетного зала остались только стены; вход на Вильгельмштрассе, где обычно стоял караул вермахта, полностью разрушен…

Несмотря на все это, мы должны усердно трудиться, поскольку война продолжается на всех фронтах! Телефонная связь никуда не годна, а резиденция фюрера и канцелярия партии не имеют связи с окружающим миром…

Ко всему прочему в этом так называемом правительственном квартале нет света, электроэнергии и запасов воды! Перед рейхсканцелярией стоит бочка с водой, и это наш единственный запас для приготовления пищи и умывания! Хуже всего, и Мюллер тоже говорит мне об этом, состояние туалетов. Эти свиньи коммандо постоянно ими пользуются, и ни один из них не подумает, что нужно взять ведро воды и смыть после себя…"

В тот же день, чуть позже, он писал своей "дорогой мамочке" о катастрофе на Востоке, говоря ей о грозящей опасности даже больше, чем сообщал самому фюреру."… Ситуация совсем не стабилизируется. Мы действительно бросили в бой резервы, но у русских гораздо больше танков, пушек и другого тяжелого вооружения и перед ними беспомощны даже самые отчаянно дерущиеся части фольксштурма!..

Я бы не писал тебе обо всем этом, если бы не знал, что в тебе я имею храброго и понимающего национал-социалиста. Тебе я могу откровенно сказать, насколько неприятная и отчаянная сложилась ситуация, поскольку я знаю, что ты, как и я, никогда не потеряешь веру в победу.

В этом, моя дорогая, я знаю, что не требую от тебя больше, чем ты можешь дать, и именно по этой причине я понимаю в эти трудные дни, какое сокровище я имею в твоем лице!..

До сегодняшнего дня я не только не понимал, насколько здорово иметь такого стойкого национал-социалиста, как моя жена — спутница жизни, моя любимая, мать моих детей, но и не ценил должным образом свое богатство в жене и детях… Ты моя любимая, самая красивая, сокровище моей жизни!"

Полная преданность делам нацизма делала их любовь странной. После соблазнения актрисы «М», например, Борман описал Герде в длинном письме все детали приключения, говоря о себе как о счастливом парне, который был теперь "вдвойне и невероятно счастливо женат". Она ответила ему, что эта новость обрадовала ее и что "было бы большим стыдом, чтобы у таких прекрасных девушек не могло быть детей". Она также добавила, что было жаль, что она и «М» не могут обменяться впечатлениями и потрудиться заодно, чтобы нарожать фюреру новых членов партии. Десять детей, которых они с Мартином успели сотворить, было, по-видимому, еще недостаточно.

Уже известный нам полковник Фуллер, очевидец того самого наступления, о котором писал Борман, писал письмо командиру ближайшей расквартированной части Красной Армии в Фридберге: "… Мне очень хочется, чтобы вы знали о нашем присутствии здесь и сообщили об этом офицеру штаба, ответственному за нашу репатриацию в наши вооруженные силы.

В настоящее время мы не нуждаемся в пище. Однако у нас заканчивается мука для выпечки хлеба, поскольку в деревне нет электричества. Мельница работает от электроэнергии…

Пользуясь возможностью, хочу отметить капитана Абрамова, который в этой деревне 3 февраля предпринял быстрые и решительные меры по пресечению актов насилия…"

Абрамов был любезным советским офицером-связистом, который оказался в Вугартене как раз вовремя, чтобы спасти одну немку от изнасилования каким-то пьяным советским лейтенантом. Через несколько часов после того, как Абрамов отбыл во Фридберг, грохот сражения переместился на север. Русский полковник сказал Фуллеру, что немецкие танки перешли в контратаку и приказал в северной части деревни вырыть стрелковые ячейки для обороны.

К сумеркам грохот тяжелых орудий настолько приблизился, что Фуллер, взяв Бертена в качестве переводчика, выехал из деревни, чтобы найти полковника, который приказал им окопаться. Километра через полтора их остановил часовой, который отнесся к ним с подозрением и повел через глубокий снег к большому скоплению русских танков, спрятавшихся в снегах. Тут их остановили еще два часовых и офицер, говоривший громким, угрожающим голосом.

Бертен схватил Фуллера за плечо. "Полковник, они собираются нас расстрелять! — сказал он. — Они думают, что мы вервольфовцы".

После долгих споров офицер разрешил отвести задержанных в штаб. "Но если сегодня что-нибудь случится с русскими солдатами, он, — офицер указал на Фуллера, — будет расстрелян".

Штаб размещался в находящейся поблизости ферме. Там все пили и некоторые офицеры лежали в бессознательном состоянии на полу. Командир части вначале также принял их за диверсантов, но когда его наконец убедили, что Фуллер действительно американец, то он тут же стал предлагать выпить за Сталина и Красную Армию.

Однако поскольку немецкие танки вот-вот могли отрезать весь район, капитан принял решение отправить американцев назад. Они шли обратно в Вугартен, когда к ним подскакал часовой на лошади, яростно размахивая автоматом. "Американцы!" — закричал капитан, когда часовой направил автомат на Фуллера. Но часовой был настолько пьян, что стал угрожать и капитану. Только после долгих споров и перебранки часовой ускакал назад, и два представителя союзной армии благополучно вернулись в Вугартен.

На следующее утро на соседнее поле приземлился русский связной самолет, и из него вышли два офицера. Они попросили предъявить поименный список на всех военнопленных союзников, находившихся в деревне. Прилетевшие также сообщили, что десять американских офицеров из их первоначальной группы уже находятся на пути в Одессу и среди них человек по имени Джордж Мюльбауэр, чье имя раньше Фуллер дал Хегелю — их бывшему переводчику-немцу. Фуллер быстро «перекрестил» немца в лейтенанта американской армии Джорджа Ф. Хофмана, армейский номер 0-1293395, и заставил его выучить новую биографию: прошел подготовку в Форт-Беннинге, штат Джорджия, закончил краткосрочные курсы подготовки офицерского состава в Виргинии, служил под началом Фуллера в 109-м полку и попал в плен в "Битве на Выступе". С того самого дня Фуллер постоянно проверял Хегеля, часто поднимая даже среди ночи для повторения легенды, но несмотря на многочисленные исправления, немец продолжал настаивать, что подготовку он прошел в Форт-Бенни.

Три тысячи других американцев, взятых в плен в ходе Арденнского сражения, прибыли в лагерь Шталаг ПА, расположенный на высотах над Нойбранденбургом, в 150 км севернее Берлина. Кроме американцев там в отдельных блоках содержалось более 75 000 сербов, голландцев, поляков, французов, итальянцев, бельгийцев, британцев и русских. Это был лагерь для солдат, но среди них были и два американских офицера: один из них врач, а другой — отец Фрэсис Сэмпсон, католический капеллан, взятый в плен неподалеку от Бастоньи, когда он пытался собрать лекарства за немецкой линией обороны. Раньше капеллан был человеком плотного телосложения, добродушным и полным чувства юмора. Теперь он похудел, осунулся, выглядел больным, но по-прежнему не утратил свое чувство юмора. Немцы разрешили ему остаться с солдатами только потому, что врач-серб убедил коменданта лагеря, что у отца Сэмпсона двустороннее воспаление легких и его нельзя перевозить.

Однажды утром в начале февраля отец Сэмпсон возглавил делегацию американцев, направлявшуюся на склад для получения первых посылок от Красного Креста США. Группа истощенных людей собралась вокруг больших картонных коробок, думая только о еде и ни о чем другом. Отец Сэмпсон вспомнил свою первую еду в лагере: суп из капусты с маленькими кусочками репы и множеством плавающих в нем червей. Один солдат, жадно поедая свою порцию из ботинка, посмотрел на священника и заметил: "Единственное, что меня огорчает, — это то, что червяки не очень жирные".

Они вскрыли коробки, и наступила напряженная тишина, которую затем разорвали самые страшные ругательства, какие отцу Сэмпсону доводилось слышать за все восемнадцать месяцев пребывания с десантниками: в коробках лежали ракетки для бадминтона, баскетбольные трусы, комплекты для настольного тенниса, сотни игр и десяток наплечников для игры в американский футбол.

После обеда отец Сэмпсон впервые посетил лазарет — больницу, расположенную на некотором удалении от американского блока, в которой работали сербские и польские врачи. Там он наблюдал, как польский врач ампутировал две ноги молодому американцу, наложив компресс из туалетной бумаги и перевязав его газетами. У больного началась гангрена после долгого перехода через всю Германию. Со слезами на глазах врач сообщил капеллану, что это уже пятый американец, потерявший обе ноги, восемнадцать других потеряли по одной.

Пока отец Сэмпсон беседовал с другими американскими пациентами, большая часть из которых страдала от дизентерии и воспаления легких, в помещение с важным видом вошел немецкий охранник с усами как у Гитлера это был самый ненавистный человек в лагере. Все называли его "маленький Адольф", и хотя по званию он был всего лишь ефрейтором, в партии он занимал высокую должность и даже начальник лагеря относился к нему с уважением. В Шталаге ПА слово "маленького Адольфа" было законом, и другие охранники, обычно обращавшиеся с пленными хорошо, говорили, что за любыми зверствами стоял именно он. "Маленький Адольф" любил рассуждать о культуре и цивилизации и, повернувшись к капеллану, он спросил:

— Что ты думаешь о большевиках? Какое ты можешь найти оправдание тому, что вы стали союзниками русских безбожников?

— По моему мнению, коммунисты и нацисты — это одно и то же, — ответил священник. — В настоящее время нацисты представляют большую опасность, и мы воспользуемся любой помощью, чтобы покончить с ними.

— Ты с ума сошел! — заорал «Адольф». — Если ты не веришь правде, то позволь мне показать тебе, какие русские свиньи! — охранник указал на русский блок. Он был грязный, и запах оттуда разносился по всему лагерю.

— Они живут в свинарнике, — признал отец Сэмпсон. — Но как в свинарнике можно быть чистым?

— Ты не понял. Другие расы содержат себя в чистоте. В русском блоке есть профессора. Я с ними говорил. Это самые ярчайшие умы, но они не смогли сказать, в чем разница между «культурой» и «цивилизацией».

— Это вопрос семантики.

— Нет, ты не понимаешь. Они просто не видят разницы. Эти русские, они не люди. Ты знаешь, что когда у них там кто-то умирает, то они держат его внутри несколько дней.

— Для того чтобы получить паек за мертвого, — объяснил священник.

Из 21 000 русских военнопленных осталось только 7000 — большая часть умерла от голода.

— Ваш доктор Хоз осматривал тела и подтвердил случаи каннибализма, сказал «Адольф».

Капитан Сесил Хоз подтвердил этот факт. Но даже в этом случае отец Сэмпсон не считал, что в этом виноваты русские. После того как он сам голодал в течение семи недель, он понял, что ради выживания голодный человек пойдет на все.

"Маленький Адольф" повел Сэмпсона в ту часть лазарета, где содержались русские. Это была камера ужаса. Умирающие люди лежали на грязном полу плотной массой. Они отхаркивались и плевали друг на друга, толкали друг друга и царапались. Они смотрели на отца Сэмпсона невидящим взглядом, даже ни о чем не умоляя, — все знали, что скоро умрут. Среди них находился французский священник, которому на вид нельзя было дать больше двадцати лет. Все в лагере знали, что он отдавал все свои продуктовые посылки умирающим русским военнопленным и проводил с ними все свободное время. Отец Сэмпсон смотрел, как француз заботится о них, не получая взамен ни слова благодарности.

— Посмотри, это ведь животные! — прокомментировал картину «Адольф», выходя из барака.

"Молодой" француз — ему на самом деле исполнилось почти пятьдесят воспользовался моментом, подошел к Сэмпсону и сообщил, что сейчас будут вывозить целую телегу тел. "Святой отец, некоторые из них еще живы, от них просто поспешно избавляются". Немцы не разрешали ему сопровождать телегу, и он попросил американца сделать хоть что-нибудь. Отец Сэмпсон торопливо вышел из барака и увидел, как большая тележка, загруженная телами, катится к месту захоронения. Некоторые из несчастных еще шевелились. Людей собирались похоронить заживо. Все, что можно было сделать, — это безучастно наблюдать за происходящим.

В ужасе Сэмпсон пошел назад, к главным воротам, где одного русского обыскивал охранник. Он заставил заключенного снять брюки, из которых выпала буханка кислого немецкого хлеба. Охранник поднял ее, но русский выхватил ее у немца и, даже получив удар, не выпустил хлеба из рук. Охранник ударил пленного прикладом по голове и, когда тот упал, принялся избивать его ногами. Русский все равно крепко держал хлеб в руках. Отец Сэмпсон поймал себя на том, что не знает, кого больше тут можно считать животным.

Сэмпсон попытался остановить охранника, показывая на крест и объясняя, что он священник, но избиение продолжалось. Отец Сэмпсон склонился и стал читать молитвы. Охранник остановился, то ли застыдившись, что делает это перед крестом, то ли на него оказали воздействие капитанские знаки отличия, но он дал знак двум своим товарищам, чтобы те оттащили русского в барак. Заключенный продолжал крепко держать хлеб в руках.

В тот же самый день 6 февраля фюрер говорил своим ближайшим соратникам, что Большая Тройка намеревается "разгромить и уничтожить" Германию.[17] "Осталось совсем мало времени, — мрачно заявил он. — Ситуация серьезная, очень серьезная. Она даже кажется безысходной". Однако он настаивал, что шанс на победу все еще остается, если защищать в Германии каждый метр территории. "Пока мы продолжаем сражаться, а надежда будет сохраняться достаточно, чтобы не думать о поражении. Игра не проиграна, пока не прозвучал последний звонок". Гитлер напомнил о коренном повороте, когда Фридрих Великий был спасен неожиданной смертью императрицы. "Как великий Фридрих,[18] мы также сражаемся с коалицией, а коалиция, запомните, это неустойчивое образование. Она существует только по воле кучки людей. Если бы Черчилль вдруг внезапно исчез, то все могло бы измениться в мгновение ока!" Гитлер стал срываться на крик: "Мы все еще можем победить в самом финале. Но только если у нас будет время на это. Нам только нужно не сдаваться! Для немецкого народа даже сам факт продолжения независимой жизни будет победой. И только одно это будет достаточным оправданием этой войны, которая велась не напрасно".

Генерал СС Карл Вольф прибыл в рейхсканцелярию за ответом на свои вопросы о «чудо-оружии» и будущем Германии. Его начальник, рейхсфюрер Гиммлер, не смог на них ответить, и теперь он решил пойти к фюреру сам. Кроме него там еще присутствовал министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп. Все трое расхаживали взад-вперед. "Мой фюрер, — сказал Вольф, если вы не можете назвать мне точную дату появления чудо-оружия, то мы, немцы, должны искать сближения с англо-американцами для заключения мира". Лицо Гитлера продолжало напоминать непроницаемую маску. Вольф сообщил, что с этой целью он уже дважды устанавливал контакты: с кардиналом Шустером в Милане и агентом Британской секретной службы.

Вольф замолчал. Гитлер ничего не говорил и только нервно щелкал пальцами. Вольф воспринял это как разрешение продолжать и заявил, что пришло время выбирать, с кем из двоих посредников начинать переговоры. "Мой фюрер, совершенно очевидно, судя по свидетельствам, которые я собрал по своим каналам, что имеются естественные противоречия у неестественных союзников (Большая Тройка). Но, пожалуйста, не обижайтесь, если я скажу, что этот альянс не развалится сам по себе без нашего активного вмешательства".

Гитлер вскинул голову, как если бы согласился, и продолжил щелкать пальцами, затем улыбнулся, показывая, что двадцатиминутная встреча закончена. Вольф и Риббентроп вышли, возбужденно обсуждая очевидно положительное отношение Гитлера к этому смелому предложению. Фактически он не сказал ни слова, не дал конкретных указаний, но он также не сказал «нет». Они расстались. Вольф отправился в Италию, чтобы проверить возможность переговоров в Италии, а Риббентроп отбыл в Швецию.

В квартале от них Борман писал в своем кабинете еще одно письмо Герде, на этот раз описывая день рождения Евы Браун, на котором, естественно, присутствовал и Гитлер: "Е. была в веселом настроении, но пожаловалась, что у нее нет хорошего партнера по танцам. Она также резко высказывалась о некоторых людях, что было на нее совсем не похоже.

Ее также расстроило недавнее заявление Гитлера о том, что вместе с другими женщинами ей через несколько дней придется покинуть Берлин".

В ответ на это письмо Герда написала свое, в котором воспевала национал-социализм: "… Фюрер дал нам идею рейха, которая распространилась — и до сих пор тайно распространяется — по миру. Невероятные жертвы, которые приносят наши люди, жертвы, на которые они способны пойти, вдохновленные и одержимые этой идеей, — являются доказательством силы этой идеи и показывают всему миру, насколько справедлива и необходима наша борьба.

Однажды поднимется рейх нашей мечты. Доживем ли мы или наши дети до этого? Это напоминает мне "Сумерки богов" в Эдде. Великаны и карлики, волк Фенрис и змея Митгарда и все силы зла воссоединились против богов; многие из них уже пали в бою, и монстры уже штурмуют мост богов; армии павших героев ведут невидимую борьбу, в битву вступают валькирии, и оплот богов разгромлен, и кажется, что все потеряно, и вдруг возникает новая цитадель, еще более красивая, чем прежде, и Бальдр снова жив.

Папочка, мне кажется удивительным, насколько близки наши предки в мифах и особенно в Эдде, к современности…

Мой любимый, я вся твоя без остатка, и мы будем жить, чтобы сражаться до конца пусть, в живых после этого страшного пожарища останется лишь один из наших детей.

Твоя мамочка".

Для граждан демократических стран философия нацистов была непонятна, представлялась извращенной фантазией, но только не для немцев, которых Гитлер спас от надвигавшейся революции, от безработицы и голода. Хотя членами партии были относительно немногие, никогда еще прежде в мире один человек не гипнотизировал столько миллионов людей. Появившись из ниоткуда, Гитлер подчинил себе великую нацию не только силой и террором, но также и своими идеями. Он предложил немцам достойное место под солнцем, которого, по их мнению, они заслуживали, с постоянным напоминанием, что это станет возможным, только если они уничтожат евреев и пресекут их зловещий заговор править миром с помощью большевизма.

Именно ненависть к большевизму, постоянно внушавшаяся немцам более десятка лет, вдохновляла солдат на Восточном фронте сражаться так отчаянно. Гитлер не уставал повторять немцам, что «красные» сделают с их женами и детьми, их домами и родиной, и теперь они сражались с превосходящими силами, движимые ненавистью, страхом и патриотизмом. Они сражались больше не оружием, а решимостью, отчаянием и храбростью. Несмотря на огромные силы Красной Армии, превосходившей немцев в танках, пушках и самолетах, обстановка на Восточном фронте стала стабилизироваться. Еще неделю назад такое казалось невозможным.

Олицетворением боевого духа вермахта на Восточном фронте был полковник Ганс-Ульрих Рудель, командовавший авиагруппой пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Человек среднего роста, он больше впечатлял своей жизненной энергией: он не разговаривал, а выплевывал слова на высоких тонах. У него были волнистые светло-каштановые волосы, глаза оливково-зеленого цвета и волевые черты лица, словно выточенного из камня. Он беззаветно верил в Гитлера и тем не менее мало кто так же смело критиковал ошибки партийных и военных деятелей. За шесть лет он совершил 2500 вылетов, и о его подвигах ходили легенды. Он потопил советский военный корабль и уничтожил 500 танков.

8 февраля его летчики сражались на Одере между Кюстрином и Франкфуртом против ударной группировки Жукова, двигавшейся в обход группы армий Гиммлера. У Гиммлера фактически не осталось резервов, чтобы остановить русских, за исключением нескольких разрозненных наземных частей за Одером и самолетов Руделя, на которых были нарисованы гербы тевтонских рыцарей, сражавшихся на Востоке шестьсот лет назад. Ю-87 уже не наводил, как прежде, ужаса в небе, теперь он уступал самолетам противника в скорости, маневренности и становился легкой добычей, когда выходил из пике после бомбометания. Самого Руделя сбивали десятки раз, и его левая нога была в гипсе после пулевых ранений. За последние две недели его подчиненные летали вдоль Одера, пытаясь остановить волну наступающих русских танков. Сотни их уже были уничтожены, но тысячи неудержимо ползли на берега реки.

Во время сражения в Арденнах Руделя вызвали в ставку Гитлера на Западном фронте для вручения специальной награды.

"Хватит вам летать, — сказал Гитлер, пожимая ему руку и глядя прямо в глаза. Ваша жизнь нужна немецкой молодежи, которая может перенять ваш опыт".

Для Руделя не было ничего хуже, чем оказаться на земле, и он ответил: "Мой фюрер, я не смогу принять награду, если больше не смогу летать со своими летчиками".

Гитлер, все еще не отпускавший руку Руделя, глядя ему в глаза, левой рукой достал черную коробочку, обшитую бархатом. В ней лежала сверкающая бриллиантами награда, которую Гитлер приказал изготовить в единичном экземпляре для Руделя. "Хорошо, можете продолжать летать", — разрешил он с улыбкой, но через несколько недель передумал и приказал ему свернуть летную деятельность. Рудель расстроился и стал звонить рейхсмаршалу Герингу. Того на месте не оказалось. Рудель стал звонить Кейтелю, но тот был на заседании. Оставалось только звонить Гитлеру. Когда он попросил связать его с фюрером, его осторожно спросили, в каком он звании. «Ефрейтор», — пошутил Рудель. На другом конце провода засмеялись, оценив шутку, и через мгновение соединили с полковником Николасом фон Беловом, адъютантом Гитлера по ВВС, который сказал: "Мне известно, чего вы хотите, но прошу вас, не раздражайте фюрера".

Рудель решил лично обратиться к Герингу, находившемуся в тот момент в своем загородном дворце Каринхалле. Рейхсмаршал был одет в сверкающий халат с широкими свободными рукавами, которые хлопали при движении как крылья гигантской бабочки. "Я встречался с фюрером около недели назад, — начал Геринг, — и он мне сказал следующее: "В присутствии Руделя у меня не хватает духа сказать ему, чтобы он прекратил летать — я просто не могу этого сделать. Как бы мне ни хотелось видеть Руделя, но я не желаю с ним встречаться, пока он не выполнит мое пожелание". Я цитирую слова фюрера дословно и больше не хочу обсуждать этот вопрос. Мне известны все ваши аргументы и возражения!"

Рудель ничего не сказал, но вернулся на фронт полным решимости продолжать летать, как и прежде. Он втайне продолжал это делать, пока в сводке его не отметили за уничтожение одиннадцати танков только за один день, и его тут же вызвали в Каринхалле.

Геринг был рассержен. "Фюреру известно, что вы летаете, — начал он. Он попросил меня предупредить вас раз и навсегда прекратить участие в боевых вылетах. Не вынуждайте его принимать дисциплинарные меры за неподчинение приказу. Более того, фюрер не понимает, как может так себя вести человек, за проявленную храбрость награжденный самой высокой немецкой наградой. Мои комментарии здесь излишни!"

Две недели спустя, 8 февраля, Рудель вновь совершил очередной боевой вылет, и вечером его навестил Альберт Шпеер, самый способный и умный министр, возглавлявший министерство вооружений и военного производства. "Фюрер планирует нанести удар по заводам, производящим вооружения на Урале, — начал Шпеер. — Он собирается прервать военное производство, особенно танков, на год". Операцию предстояло разработать Руделю. "Но сами вы не полетите. Фюрер подчеркнул это особенно".

Рудель запротестовал. Есть люди более способные для разработки операции, а его учили летать на бомбардировщиках. На эти и другие возражения Шпеер только ответил: "Этого хочет фюрер". Сказав, что чуть позже пошлет детали уральского проекта, он попрощался, признаваясь Руделю, что крупные разрушения промышленности Германии вселяют пессимизм относительно будущего страны, и он надеется, что Запад разберется в сложившейся ситуации и не позволит Европе пасть перед русскими. Затем он вздохнул и добавил: "Я убежден, что фюрер именно тот человек, который решит эту проблему".

Перед совещанием 9 февраля, а фюрер проводил их ежедневно, генерал Гейнц Гудериан, начальник штаба сухопутных сил и главнокомандующий Восточным фронтом, с расстроенным чувством изучал сводки.

Еще по дороге на совещание от Цоссена до Берлина Гудериан сидел в машине во взволнованном состоянии и непрестанно курил. Следует что-то делать, говорил он себе. Далеко на севере двенадцать дивизий группы армий «Курляндия», отрезанные на побережье Латвии, не принимали участия в сражениях, поскольку Гитлер не захотел эвакуировать их по морю. В районе Кенигсберга в 180 км южнее группа армий «Север» также оказалась окружена. Все необходимое доставлялось им по воздуху и морю, но по сути они не могли внести вклад в битву за Германию. Оставалась еще группа армий «Висла», существовавшая больше на бумаге и не способная ничего сделать, чтобы остановить продвижение Жукова на Берлин. Несмотря на прямую угрозу столице, Гитлер начал большое контрнаступление далеко на юге, в Венгрии. Понимая всю бессмысленность этой затеи, Гудериан подумал, что следует побыстрее уладить ссору с Гитлером.

Как обычно, охрана СС с придирчивой тщательностью проверила плотно облегающую форму, прежде чем впустить фельдмаршала в кабинет Гитлера. Как только началось совещание, Гудериан сразу же попросил Гитлера отложить большое наступление в Венгрии и вместо этого перейти в контрнаступление против сил Жукова, направленных на Берлин. Жуков уже начинал испытывать недостатки со снабжением, поэтому одновременное наступление с обоих флангов могло разбить его передовые части надвое.

Гитлер терпеливо слушал, пока Гудериан не дошел до создания условий, благодаря которым можно было осуществить такое контрнаступление: дивизии в Курляндии, а также находящиеся на Балканах, в Италии и Норвегии, следовало немедленно перебросить в Германию. На это последовал резкий отказ, но Гудериан продолжил приводить свои доводы. "Вы должны поверить мне, когда я говорю, что не упрямство заставляет меня говорить о переброске войск из Курляндии. Я не вижу других способов создания резервов, а без них мы не можем надеяться защитить столицу. Уверяю вас, что я действую исключительно в интересах Германии".

Гитлер встал. Вся левая сторона его тела тряслась. Его голос сорвался на крик: "Как вы осмелились разговаривать со мной в таком тоне? Вы что, считаете, что я не воюю за Германию? Вся моя жизнь была одной большой борьбой за нее!". К Гудериану подошел Геринг и взяв его за руку, вышел с ним в другую комнату, где они пили кофе и Гудериан пытался прийти в себя. Они вернулись в зал совещаний, и Гудериан снова повторил, что необходимо эвакуировать войска из Курляндии. Вышедший из себя Гитлер вскочил и шаркающим шагом подошел к Гудериану, который также резко встал с кресла. Они стояли друг напротив друга, обмениваясь испепеляющими взглядами. Даже когда Гитлер стал помахивать кулаком, Гудериан не пошевелился. Наконец генерал Вольфганг Тома, один из офицеров штаба Гудериана, потянул его за полу кителя и посадил на место.

К этому моменту Гитлер уже полностью себя контролировал и, к удивлению многих, согласился с Гудерианом начать контрнаступление на центральном направлении. Конечно, добавил он, это контрнаступление нельзя проводить широкомасштабно, как того хотел генерал, поскольку невозможно вывести войска из Курляндии, поэтому фюрер предложил следующее: ограниченное наступление с севера силами тех войск, которые Гиммлер уже использовал для защиты Померании.

Гудериан начал возражать, но решил, что лучше осуществить небольшое наступление, чем вообще никакого. По меньшей мере это поможет сохранить Померанию и открыть дорогу к Восточной Пруссии.

Ничего не зная об этих планах, Жуков продолжал углубляться в Германию. Его войска уже захватили плацдарм на западном берегу Одера между Кюстрином и Франкфуртом, теперь командование Красной Армии собиралось использовать его для удара по Берлину.

Утром 9 февраля в Штабе люфтваффе сообщили Руделю, что русские танки уже форсировали реку. Верховное главнокомандование не имело возможности перебросить тяжелую артиллерию, чтобы перекрыть им дорогу на Берлин, поэтому там решили нанести по противнику массированный удар с воздуха. Через несколько минут Рудель уже был в воздухе вместе с летчиками, которых удалось собрать. Одной эскадрилье он приказал атаковать понтонную переправу неподалеку от Франкфурта, а сам направился в район Кюстринского плацдарма.

На снегу он увидел следы от гусениц. Были ли это следы танков или тракторов, перевозящих зенитные установки? Он опустился еще ниже, пробиваясь сквозь огонь зениток к деревне Лебус, где обнаружил десяток или более замаскированных танков. Затем его самолет получил попадание в крылья, и Рудель попытался быстрее набрать высоту. Внизу были видны зенитные батареи, и он понял, что будет самоубийством заходить на танки на открытой местности, где нельзя укрыться при подходе на цель за высокими деревьями. В любой другой ситуации Рудель выбрал бы другую цель, но в тот момент под угрозой был Берлин, поэтому он передал по рации, что он и его стрелок капитан Эрнст Гадерман собираются атаковать танки в одиночку. Другим самолетам он отдал приказ подавить огонь зенитных батарей.

Рудель заметил несколько танков Т-34, выходящих из леса. "На этот раз придется положиться на удачу", — сказал он себе и стал снижаться, сразу оказавшись в шквале зенитного огня. На высоте 160 метров он взял немного вверх и стал делать заход на один из неуклюже двигающихся танков. Ему не хотелось атаковать его под тупым углом, поскольку можно было промахнуться. Он выстрелил из двух пушек, и танк загорелся. Сразу же в прицел попал еще один танк. Он выстрелил ему в заднюю часть, и над танком взметнулся черный гриб дыма. Еще через две минуты Рудель поджег еще два танка, после чего полетел на базу за боеприпасами. Затем он совершил второй вылет, подбил еще несколько танков и вернулся домой с разорванным фюзеляжем и крыльями. Самолет пришлось сменить.

К четвертому вылету он уже уничтожил двенадцать танков и оставался еще один, "Иосиф Сталин". Рудель поднялся над заградительным огнем, а затем стал резко пикировать, увиливая от зениток. Приблизившись к танку, он выровнял свой «юнкерс» и выстрелил, уходя зигзагами от огня в зону, где можно было безопасно набрать высоту. Он посмотрел вниз и увидел, что танк подбит, но продолжает движение. У Руделя застучало в висках. Он прекрасно понимал, что играет в опасную игру и что каждый заход становился все опаснее, но этот одинокий танк просто привел его в ярость. Он должен его уничтожить! Вдруг он заметил, что на одной из пушек загорелся индикатор ее заело! Во второй пушке оставался только один заряд. Когда самолет находился на высоте 800 метров, Руделя стали терзать сомнения. Зачем рисковать ради одного выстрела?

Самолет пикировал. По нему били зенитки, но летчику удавалось увернуться. Он выровнял самолет и выстрелил. «ИС» заполыхал. Ликующий Рудель пролетел мимо него и стал подниматься по спирали вверх. Вдруг он почувствовал удар, и его правую ногу пронзила тупая боль. Перед глазами у Руделя все поплыло, он ничего не видел, ловя ртом воздух, и все же пытался управлять самолетом.

— Эрнст, у меня оторвало правую ногу!

— Нет, если бы это случилось, ты не смог бы говорить.

Эрнст был врачом по профессии и бойцом по призванию. Еще будучи студентом, он принимал участие во многих дуэлях и так любил драться, что стал стрелком.

— Горит левое крыло, — сказал он спокойным голосом. — Надо садиться. В нас попали уже два раза.

— Скажи, где я могу сесть, — Рудель по-прежнему ничего не видел, — а потом вытащи, я не хочу сгореть заживо.

— Садись здесь, — направлял Гадерман слепого летчика.

"Деревья или телефонные провода?" — спрашивал себя Рудель. — И в какой момент оторвется крыло? Боль в ноге была настолько сильной, что он с трудом воспринимав все происходящее, реагируя только на крики Гадермана.

— Садись! — снова закричал Гадерман.

Слова ударили его как ток.

— Какая здесь местность?

— Плохая… холмистая.

Рудель понимал, что в любой момент может отключиться, поэтому надо срочно сажать самолет. Рудель почувствовал, что самолет повело в сторону, и открыл левый закрылок. Левую ногу пронзила страшная боль, он закричал. "Разве меня ранили не в правую ногу?" — подумал он, забыв, что его левая нога уже в гипсе.

Самолет горел, и Рудель немного приподнял его нос, чтобы сесть на брюхо. Раздался скрежет металла, машина накренилась, ее понесло по снегу. Наступила оглушающая тишина. Рудель вздохнул с облегчением и потерял сознание.

Очнувшись, он увидел, что находится на операционном столе перевязочного пункта в нескольких километрах к западу от Одера.

— Я без ноги? — спросил он.

Хирург посмотрел на него и лишь кивнул головой. Рудель подумал про себя, что ему больше не придется кататься на лыжах, нырять и плавать, а потом, какая разница, если многие его товарищи были ранены еще серьезнее. Что там какая-то нога, если он этим помог спасать родину?

Хирург стал извиняющимся тоном объяснять, что у него ничего не осталось, кроме рваных кусков мяса и тканей. Несколько позже пришел личный врач Геринга и сказал, что рейхсмаршал приказал перевести Руделя в госпиталь, находящийся в Берлинском зоопарке. Он также сказал Руделю, что Геринг сообщил о катастрофе Гитлеру, который выразил радость по поводу того, что великому герою Германии удалось так легко отделаться, и добавил: "Что ж, если цыплята хотят быть умнее курицы".

Если Рудель для Гитлера был идеалом воина, то сорокасемилетнего доктора Йозефа Геббельса фюрер считал идеалом интеллектуала. В результате операции, которую Геббельсу сделали в возрасте семи лет, левая нога его была короче другой почти на восемь сантиметров. В школе он серьезно занимался самообразованием, а в двадцать с небольшим лет начал писать любительские романы, сценарии, пьесы, но в каждом случае его ожидал провал. Одаренный разными маленькими талантами и потерпев фиаско в своих начинаниях, он стал ярым проповедником идей Гитлера. Если бы вдруг появился кто-либо из коммунистов, обладающих гением Гитлера, то Геббельс наверняка стал бы проповедником коммунизма, поскольку обладал мятежным духом и в философии нацистов его привлекала революционность.

Мартин Борман был таким же ярым нацистом, как и Геббельс, и они были самыми преданными последователями Гитлера. Оба были готовы сделать для Гитлера все, и им обоим не доверял Гиммлер. Несмотря на сходство, у них имелись серьезные отличия. Борман был невысок и грузен, с шеей борца. Его круглое лицо и широкий нос лишь подчеркивали его полноту, придавая его облику безжалостный, почти звериный вид. Невыразительный и суровый, он предпочитал оставаться на заднем плане. Геббельс был стройным, внешне похожим на Дон-Кихота. Он явно обладал актерским дарованием, пользовался успехом у дам и любил находиться в центре внимания. К тому же он имел хорошее чувство юмора и мог очаровать целую аудиторию или единственного слушателя своим острым умом. Если Борман был медлительным, но точным и пунктуальным, то у Геббельса было прекрасное воображение, и он имел, по словам Шпеера, латинский, а не германский склад ума, что помогло ему стать великолепным оратором и мастером пропаганды.

В национал-социализме Бормана привлекала его враждебность к церкви, откровенный национализм и возможность личного продвижения. В качестве помощника Рудольфа Гесса он был практически ничем и даже теперь, когда он возглавлял партийную канцелярию, его почти никто в Германии не знал. Борман стал тенью Гитлера, всегда находился с ним рядом, готовый сделать самую скучную и трудоемкую работу, и стоило Гитлеру бросить всего лишь одно слово, как Борман немедленно приступал к работе. Однажды в Бергхофе, находясь на своей вилле, Гитлер выглянул из большого окна на близлежащий коттедж и назвал его бельмом на глазу, пожелав, чтобы его снесли после смерти хозяев. Через несколько дней Гитлер с удивлением заметил, что коттедж чудесным образом исчез. Воспринимавший все буквально, Борман снес дом и переселил его обитателей в гораздо лучший дом, к которому сами хозяева питали отвращение.

Он был одним из самых загадочных лидеров национал-социализма. Борману не требовались награды и почести. Он даже избегал публичного появления, а посему его фотографии были настолько редкими, что лишь немногие немцы смогли бы узнать его в лицо. Единственное, чего он добивался, это стать человеком, без которого Гитлер будет как без рук.

В апреле 1943 года Бормана официально назначили секретарем фюрера, и в этом качестве он получил величайшую власть. Именно он решал, с кем Гитлеру следует встречаться и какие документы читать. Более того, Борман присутствовал почти при каждом разговоре.

После покушения 20 июля Гитлер стал еще больше зависеть от тех немногих людей, которым он продолжал доверять полностью, и из них Борман был единственным, кто умел из сырых идей и проектов подготовить ясные предложения. "Предложения Бормана, — однажды сказал Гитлер, — настолько четко подготовлены, что мне остается сказать только «да» или «нет». С его помощью я управляюсь с кипой бумаг за десять минут, в то время как с другим мне пришлось бы заниматься этим часами. Если я прошу его напомнить мне о каком-либо деле через шесть месяцев, то могу быть уверен в том, что он это сделает". Когда кто-то пожаловался на жесткие методы, которые Борман использовал, выполняя обязанности, то Гитлер заметил: "Я знаю, что он жесток, но если он взялся за дело, то обязательно выполнит его. На него я могу положиться".

Эти двое, Борман и Геббельс, такие похожие и такие разные, жестоко соперничали друг с другом за любовь фюрера, но их соперничество было незаметным и тихим. Геббельс, понимая, насколько фюрер зависит от Бормана, был слишком умен, чтобы открыто показывать свою враждебность, а Борман, знавший, что Геббельс является личным другом фюрера, инстинктивно не желал бороться с ним в открытую.

Кроме обязанностей министра пропаганды на доктора Геббельса также возложили обязанность руководить обороной Берлина, и в начале февраля он выступил в этой роли перед небольшой группой людей, собравшихся у него в кабинете. Там присутствовали генерал-майор Бруно фон Хауншильд, военный комендант Берлинского гарнизона, бургомистр, шеф полиции, статсекретарь доктор Вернер, помощник Геббельса, и капитан Карл Ганс Херман, которому Хауншильд поручил быть офицером связи при Геббельсе. Последние девять дней молодой Херман провел в доме Геббельса, где спал в комнате сына фрау Геббельс от предыдущего брака. После всех историй, которые Херман слышал о любовных связях Геббельса,[19] его удивило, что Геббельс оказался заботливым, внимательным мужем и у него близкие и гармоничные отношения с супругой. Однажды вечером, когда во время налета все сидели в бомбоубежище, Херман обратил внимание, как фрау Геббельс взяла руку мужа и нежно прижала её к щеке.

На этом совещании в феврале Геббельс заявил, что собирается сообщить присутствующим государственную тайну, и все затихли. "Я только что разговаривал с фюрером, — сказал он и сделал драматическую паузу. — Что бы ни случилось, он твердо решил не покидать Берлина!" Все разошлись, чувствуя, что это доказательство необходимости оборонять Берлин, но для Геббельса это было также доказательством его первого триумфа над Борманом. Геббельс уже давно доказывал, что если их всех ожидает печальный конец, то фюреру лучше остаться в Берлине со всеми своими высшими руководителями, в то время как практичный Борман предлагал Гитлеру эвакуироваться в Берхтесгаден. По сути своей это был, конечно, далеко не триумф. Хотя Геббельс тянул одеяло на себя, а Борман на себя, Гитлер решил остаться в Берлине по своему собственному разумению и мог вполне изменить свое решение в случае изменения ситуации.

Из всех правителей Европы Гитлер оказался единственным, кто так сильно подчинил себе нацию. Он считал, что находится под покровительством провидения, и очередным доказательством для него служило чудесное спасение от взрыва бомбы. Когда-то в тюрьме, в 1924 году, он написал, что лишь немногие политики в истории человечества способны идти до конца ради достижения своих целей, являясь воплощением политической активности и философской мудрости. Теперь Гитлер, похоже, собирался доказать, что и он принадлежит к числу подобных исторических личностей и тоже пойдет до конца. Трагедия заключалась в том, что за ним со слепой преданностью до самого конца собирались последовать миллионы людей.