Глава девятая 11 сентября 2001 года лечу в Америку

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава девятая

11 сентября 2001 года лечу в Америку

Сегодня 11 сентября 2006 года (когда я пишу эти строки). Пять лет минуло с того дня, как мы с Родионом утром 11 сентября сели в самолет в Мюнхене, чтобы через семь с половиной часов приземлиться в Вашингтоне. Телевидение, радио, газеты подробно освещают печальную годовщину. Есть что вспомнить и мне.

На подлете к Вашингтону — в Америке уже наступило утро — самолет резко пошел на снижение. Очень резко. Пассажиры заерзали. Впились в иллюминаторы. Мы с Родионом вдвоем сидим в левом ряду бизнес-класса и тоже пытаемся разгадать причину аварийного снижения.

— Вероятно, техническая неполадка, — предположил Родион.

— А чего нам бояться? Мы вдвоем. Вдвоем ничего не страшно, — ответила я.

Есть у меня с детских лет странная черта в характере. В минуту опасности я успокаиваюсь. Собираюсь. Не паникую.

Пассажиры начали донимать тревожно пробегавших по рядам стюардесс В чем дело? Вынужденная посадка?

— Командир корабля все объяснит. Ждите.

Вот и дождались:

— Америка атакована террористами. Атакованы Нью-Йорк, Вашингтон, Питсбург.

Как это? Как такое возможно? Да еще все те три города, куда мы держим путь!..

...Ужас от внезапной потери близкого человека от рук террористов — мы уже испытали в августе 2000 года. Очень близкий друг, на которого мы оставляли обычно наш московский дом, Шура Ройтберг, погибла от взрыва в подземном переходе на Пушкинской площади в Москве. По ее настоятельной просьбе я величала Шуру в своей прошлой книге Шурой Красногоровой. У нее были непростые отношения с родной сестрой. И Шура не хотела, чтобы я предала огласке наши дружеские отношения. Балет сестра не переносила.

Вместе с тетей Родиона Диной Алексеевной Щедриной Шура шла по Тверской, неся сумку с щедринскими партитурами. На углу Пушкинской площади Шура сказала Дине, что боится движения автомобилей и спустится в переход. Позвала Дину последовать ее маршруту. Та наотрез отказалась:

— Я перейду улицу здесь и буду ждать вас на той стороне у выхода из перехода.

Обе женщины поспорили, какой путь надежнее. Но обе заупрямились и пошли через Тверскую врозь. Каждая выбрала свою судьбу…

Было 6 часов вечера, 8 августа 2000 года.

Дина уже перешла на другую сторону улицы, когда раздался взрыв. Выход перехода заволокло дымом. Гарь. Вопли. Беготня. Сирены. Мигалки санитарных машин.

Дина прождала Шуру четыре часа. Все надеялась. Пыталась разглядеть лица раненых на носилках. Милицейские цепи оттеснили ее. Но она упорно продолжала ждать. Верить в худшее не могла. Лишь через четыре долгих часа решила Дина идти к нам домой. А вдруг Шура уже там? Хотя ключи-то у Дины?..

Войдя в дом, первым делом включила телевизор. Что говорят про взрыв? Какие убийцы его сотворили? И вдруг увидела в хроникальных кадрах распластанное ничком тело в хорошо знакомых ей штанах в полоску. Тех самых, в которых была Шура в свой последний земной день на углу Тверской. Сомнений не было. Шура погибла. Утрата для всех нас была горька и невосполнима.

…Наш самолет посадили в Канаде. В Галифаксе. Мы пробыли там четверо суток.

Нам еще повезло. Пассажиров нашего рейса разместили на военно-морской базе. И четыре дня мы наблюдали, как на плацу маршировали канадские морские пехотинцы. Здоровые, розовощекие, подтянутые ребята. Кормили их на убой. Матросский пищевой рацион был определен и пассажирам нашего лайнера. Рацион — весьма обильный. Супы, бифштексы, яичницы, фрукты в изобилии, кондитерские лакомства, обезжиренные йогурты, пиво из бочек. Нам, конечно, не до еды было. Телевизионные репортажи волновали предельно. Но глядя на аппетит канадских пехотинцев, и мы постепенно все же включились в «пищепоглотительный процесс».

За завтраком Родион, взывая к моей балеринской совести, строго говорил:

— Пора кончать завтракать. Через полчаса обед.

Но это шутки. В душе было неспокойно. Мучила неизвестность. Телефонной связи не было. Лишь к концу вторых суток удалось дозвониться до Нью-Йорка. До моей подруги Элен Атлас. Она и сообщила нашим близким в Москву, Литву и Мюнхен, что мы живы. Целы. Сидим в Галифаксе, как долго — еще неизвестно.

Причин для нашей поездки было две. Питсбургский оркестр — один из лучших коллективов такого рода в мире — по предложению Мариса Янсонса (он был главным дирижером этого оркестра) назвал Щедрина «композитором года». И на открытии филармонического сезона должна была состояться мировая премьера оркестрового сочинения Щедрина «Лолита-серенада». К тому же Янсонс планировал запись компакт-диска с щедринской музыкой.

Мы оба считаем себя поклонниками таланта выдающегося дирижера современности Мариса Янсонса. В далекие годы я танцевала на сцене рижского театра «Лебединое озеро», и отец Мариса Арвид Янсонс замечательно дирижировал. Марис был тогда еще мальчиком, и его отец рассказывал мне, что начал учить сына музыке. А теперь он признаннейший всем миром дирижер. Руководитель лучших оркестров в Амстердаме и в Мюнхене, лауреат «Грэмми», обладатель всех возможных титулов и званий.

Мы тревожимся. Что будет с открытием концертного сезона? Успеем ли? Сколько просидим еще в Галифаксе?

Забегая вперед, скажу, что все состоялось. Но двумя неделями позже. И прошло отменно.

Вторая причина была презентация моей книги «Я, Майя Плисецкая...» в Нью-Йорке, только что вышедшей на английском языке в издательстве Yale University Press. Презентация была назначена на 16 сентября. Элен в телефонном разговоре подтвердила, что все состоится в намеченный ранее день.

Мы вылетели в Нью-Йорк. Контроль при вылете был умопомрачительный. В каждом пассажире подозревали террориста. В каждой пуговице — взрывное устройство. У меня отобрали крохотную маникюрную пилочку. А с Родионом долго препирались в связи с обнаруженным в его кармане чемоданным ключом непривычной конфигурации. Ножи для авиазавтрака наши стюардессы выдавали пассажирам пластиковые. Но вилки были железные. Не поступила команда? Или вилка к смертоносному оружию не была причислена?..

Истерика — плохой помощник разуму. Теперь пассажиры европейских и американских рейсов садятся в самолет с прозрачными пластиковыми мешочками. Там жизненно необходимые лекарства и рецепт лечащего врача. Снимают обувь, брючные пояса. Процедура проверки тянется долго и тупо. Образуются очереди. Наш знакомый, планировавший лететь из Лондона в Москву, простоял пять часов у входа в аэропорт Хитроу. Но даже не попал внутрь. И вернулся домой ни с чем.

Борьба с террором необходима. Опять вспоминаю Шуру. Беслан. Театр на Дубровке. Кровавое обрушение башен-близнецов в Нью-Йорке. Но бороться с терроризмом в истерическом состоянии — дело худое. Безмозглость от паники дошла до того, что музыкантам одно время даже запретили возить в ручной клади свои инструменты. Сдавайте-ка их в багаж, господа артисты. А сдавать своих «Страдивариуса» или «Амати», которым цены нету, никто никогда не будет. Ну ладно, под Ла-Маншем поезд теперь ходит. А какие поезда до Нью-Йорка?.. Пересолили с музыкальными инструментами, ой как пересолили.

Презентация моей книги в Нью-Йорке благополучно состоялась. Хотя запах гари, пыли еще резко ощущался на нью-йоркских улицах — все приглашенные пришли. Коррекция коснулась лишь помещения. Власти запретили проведение многолюдных собраний и мероприятий в многоэтажных зданиях. А в Нью-Йорке сплошь небоскребы. И нашу презентацию перенесли в помещение русского ресторана «Самовар». Один из владельцев коего Михаил Барышников. Значит, к балету касание есть.

Гостей было множество. Особо порадовала моя новая встреча с великим Ричардом Аведоном. Ныне уже, увы, покойным. Мои фотопортреты, сотворенные его волшебным глазом и магической рукой, до сих пор никем не превзойдены. Я так считаю. Они стали символом моего искусства, моего образа. Да и моего облика.

Но скажу откровенно. Что-то меня в Америке ныне огорчает. Как тянулись мы все прежде ко всему американскому, радовались каждой встрече с Америкой. Но коробили меня сейчас сентябрьские «единодушные вставания» и «бурные аплодисменты всех присутствующих» членов американского конгресса после призывных фраз президента Буша. Крупные планы телевидения прилежно фиксировали все в деталях. Детей, трогательно читающих стихи. Значки на лацканах пиджаков с американским флажком. Что-то слишком знакомое всплывало из моей советской памяти.

А уже после трагического сентября, приезжая в Америку, стала ощущать я некий леденящий дух подозрительности, недоверия с первых же шагов в аэропорту. Опять что-то знакомое. Нехорошее. Выстраданное. Унизительное. А теперь еще громогласные сообщения средств массовой информации о законности и необходимости прослушивания телефонных разговоров…

Несколько лет назад я с обалдением прочла в газете «Аргументы и факты» (АИФ № 6, февраль 1995 года, «Большой театр на Лубянке») большое интервью с генералом Питоврановым. Он мне очень помог в тяжелейшие годы жизни, когда кагебэшное дурачье зачислило меня в английские шпионки. И 24 часа в сутки гоняло по моим пятам оперативную машину. Питовранов меня тогда спас. Об этом я писала в прошлой книге.

И вот настали годы откровенности. И я читаю о том, что у нашей с Родионом постели в квартире на Кутузовском проспекте стояло прослушивающее устройство (верно, вмонтировали его прежде, чем выдать нам въездной ордер). А мы только-только поженились. Слушать разговоры молодоженов — безмерное бесстыдство! Даже в интересах «безопасности государства».

А теперь узнаю, что американское правительство числит прослушку обязательным условием современного демократического американского образа жизни…

Террор — это чудовищно. Террор — это ужас. Террор — это безвинные смерти. Но не повторяйте советских путей, мои дорогие американцы…

…Мы кладем с Родионом цветы на страшное место гибели нашей дорогой Шуры в подземном переходе на площади Пушкина. У мемориальной доски, вмонтированной в мраморную стену, несколько букетов живых цветов. Гвоздики. Роза. Ветка сирени.

Кому еще дорого это печальное, жуткое место?..