Глава девятая. Июнь 1949 года — декабрь 1950 года

Глава девятая. Июнь 1949 года — декабрь 1950 года

Словно наперекор майской серии фотоснимков с Томом Келли, в конце июня и в начале июля 1949 года Мэрилин Монро одевалась с подчеркнутой, даже чуть чрезмерной элегантностью.

Лестер Коуэн был не только продюсером кинофильма «Люби счастливо», но и опытным организатором, отлично знавшим, что нет более полезной штуки для успешного прохождения премьеры фильма, чем присутствие на ней изящной и сексуальной блондинки. Поэтому контракт, подписанный с Мэрилин, обязывал ее участвовать летом в турне по стране для продвижения упомянутой кинокартины в массы: ведь актриса была, бесспорно, самым привлекательным элементом этой ленты, хотя на экране появлялась всего на пару минут. Коуэн обеспечил ей вознаграждение в размере ста долларов в неделю на протяжении пяти недель плюс оплата рекламы в каждом городе и чеки на новые наряды. «Я купила самые красивые вещи, какие только удалось найти в голливудских магазинах, — вспоминала артистка. — Ничего дешевого или смелого. Джонни и Наташа сказали мне, что я должна путешествовать как дама, каковой я, по их мнению, пожалуй, не являлась. Поэтому я купила себе пару превосходных шерстяных костюмов и свитеров, несколько блузок, застегивавшихся под горлышко, а также строгий жакет».

Не будучи предупреждена о том, что в Чикаго и Нью-Йорке лето обычно бывает не столь приятным, как в Южной Калифорнии, Мэрилин быстро убедилась: ее костюмы, пожалуй, чуть плотноваты и жарковаты для климата, при котором температура в городе превышает тридцать градусов, а влажность — семьдесят процентов. На Манхэттене она выдержала только четыре съемочных сеанса у фотографов и две короткие встречи с прессой, после чего побежала сменить свои строгие шерстяные костюмы на легкие и воздушные летние платья — с открытой спиной, без рукавов и с большими декольте. Фоторепортеры из газетных отделов новостей непрерывно щелкали затворами, фотографируя ее, а Мэрилин с типичным для нее пикантным духом противоречия и своеобразной строптивостью надевала к своим до предела декольтированным туалетам элегантные белые перчатки.

В течение всего этого путешествия Мэрилин была словно «тот, кто привлекает взоры всех», как Офелия выразилась о Гамлете; она использовала это обстоятельство, ловко соединяя свой опыт фотомодели, манекенщицы и актрисы со многим из того, чему научилась от Наташи и Джонни. «Ее природная смышленость проявлялась в умении говорить надлежащие вещи в надлежащее время, — сказала как-то Наташа. — В контактах с людьми у нее было прекрасное чутье на ситуацию». Мэрилин делала ручкой толпам зрителей, улыбалась, посылала в публику воздушные поцелуи, раздавала автографы тем, кто приходил в кинозалы на премьеру картины «Люби счастливо», и навещала в больницах детей-инвалидов.

Цель всех указанных выступлений и встреч состояла в рекламе нового фильма. В соответствии со сложившимся обычаем, звезд кино в ту пору принимали словно членов царствующего дома: они были кинематографическими королевами и принцессами, но одновременно, как давали понять народу, — обычными женщинами, которые «всегда» интересовались делами простых людей. Если говорить о Мэрилин, то тут имелось одно принципиальное отличие от других кинодив: она пребывала с больными, обездоленными и неполноценными детьми дольше, нежели с помешанной на ней публикой или с нахальными репортерами. В Оук-парке, штат Иллинойс, и в Ньюарке, штат Нью-Джерси, она довела людей, ответственных за ее расписание, чуть ли не до нервного припадка, когда настаивала на персональной встрече с каждым ребенком из штатного приюта для сирот и с каждым больным из госпиталя для неимущих инвалидов. Эти ее посещения не имели в себе ничего общего с показной добротой; надо сказать, что, в принципе, Мэрилин вообще не рекомендовала фотографам фиксировать на пленку подобные печальные встречи.

Поздно вечером и по ночам Мэрилин в своих гостиничных номерах погружалась в чтение трудных романов Марселя Пруста и Томаса Вольфа^[144], а также отрывков из книг Зигмунда Фрейда с изложением теории сновидений. Потом, после многих часов, проведенных за чтением, она позволяла своему счету за телефонные разговоры расти до заоблачных высот; этому способствовали ночные беседы с Наташей, которой Мэрилин задавала бесконечные вопросы, стараясь восполнить многочисленные пробелы в своем образовании. Охотнее всего она вела дискуссии насчет образа Грушеньки из «Братьев Карамазовых» («пожалуйста, делай в слове "Грушенька" ударение на первый слог», — настаивала Наташа). Как-то Джонни Хайд сравнил Мэрилин с этой похотливой и не совсем понятной героиней Достоевского; при этом он даже бросил мимоходом — пожалуй, без особой серьезности, — что в планировавшемся студией МГМ фильме по этому роману, сценарий к которому писали в то время Джулиус и Филипп Эпстайны, соответствующая роль была бы весьма подходящей для Мэрилин. Однако она восприняла мимолетное замечание Джонни с убийственной серьезностью и вскоре стала чуть ли не маниакально интересоваться распутным прошлым этой девушки и ее искренним, великодушным сердцем. Вначале хитроумная и решительная, Грушенька благодаря любви к Дмитрию Карамазову стала более чистосердечной и менее самолюбивой, а к концу романа искупила свои промахи и ошибки возвышенной жертвой. (В этом плане могли бы оказаться любопытными размышления о том, отождествлял ли Джонни себя и Мэрилин с героями Достоевского.) «Это была самая трогательная история из всего, что я когда-либо читала или слышала, — сказала Мэрилин позднее. — Я спросила Наташу, получится ли из этого хороший фильм. Она ответила утвердительно, но добавила, что если речь идет обо мне, то пока еще слишком рано думать о такой роли». Телефонные разговоры Мэрилин с Джонни не были до такой степени проникнуты литературой: он быстро уступал и соглашался с любым мнением молодой красавицы по поводу русских классиков, поскольку прежде всего его интересовало, хранит ли она ему верность.

Однако у Джонни не было причин расстраиваться. Совершенно случайно в Нью-Йорке тем летом работал Андре де Динес. Он разыскал Мэрилин в отеле «Шерри-Нэзерлэнд» и одним субботним утром вытащил ее на Лонг-Айленд. «Внешностью и свободой поведения она уже тогда напоминала признанную звезду экрана, — вспоминал он через многие годы, — и просто лучилась радостью». Именно так она и выглядит на фотографиях, сделанных им в тот летний день, когда в белом сплошном купальном костюме и со спутанными мокрыми белокурыми волосами резвится на пляже. Мэрилин подпрыгивает, танцует и бродит по волнам, сидит на песке и рисует пальцем незамысловатые узоры и небрежно крутит во все стороны зонтик в горошек. Это была Сабрина или Ундина — нимфа вод, морская нереида^[145], очаровательным образом пробуждающаяся к жизни.

К вящему огорчению фотографа, игривая фея оказалась верна Джонни и вечером отвергла предложение де Динеса возобновить старый роман. Мэрилин добавила, что завтра утром у нее запланировано важное интервью и она хочет добросовестно подготовиться к нему, поскольку знает, что въедливый журналист обязательно будет задавать вопросы по поводу ее внепрофессиональных интересов — к примеру, спрашивать, что она сейчас читает.

Большие надежды, которые Мэрилин возлагала на прессу, в процессе встречи и беседы с этим представителем печатного слова оказались быстро развеянными. В воскресенье 24 июля Эрл Уилсон явился в отель «Шерри-Нэзерлэнд», чтобы встретиться там с «девушкой Ммммм», как ее сейчас называли газетчики. «Кое-кто не умеет свистеть девушке вслед, — заметила как-то Мэрилин, — вот они и мычат по-простому "Ммммм"». Уилсон, который счел ее «довольно-таки нудной собеседницей», задал вопросы всего лишь по поводу парочки основных данных, которые могли интересовать читателей его колонки, и подготовил по результатам их разговора довольно поверхностную, бессодержательную и ничего не значащую заметку. Мэрилин Монро, написал он, — это неизвестная двадцатилетняя актриса из Ван-Найса (на самом деле ей было двадцать три года) «с тонкой талией, внушительным бюстом и длинными красивыми ногами». Так выглядели самые глубокие наблюдения Уилсона. Мэрилин он посчитал женщиной, «которая не может претендовать на звание гения актерской игры», — именно так Уилсон поспешно оценил в своей рубрике талант Мэрилин, пренебрегая тем фактом, что до сих пор ей представилось очень мало случаев проявить себя в чем бы то ни было. Когда она рассказывала о серьезных вещах и о существенных мотивах своей деятельности, Уилсон не проявлял ни малейшего интереса; впрочем, точно так же вели себя разные важные шишки из киностудии, которые видели в ней лишь еще одну сексуальную блондинку и в противоположность фотографам не уделяли ей достаточно длительного и пристального внимания, которое позволило бы этим людям заметить, что ее внешнему блеску сопутствует неподдельный комедийный талант.

Когда в начале августа Мэрилин возвратилась в Голливуд, Джонни отвел ее на прослушивание в студию «Фокс». После того как молодая актриса пропела там парочку тактов из популярной песенки и продефилировала в короткой юбочке, ее приняли (но только на один фильм, без контракта на определенный период времени, как это было раньше), предложив роль хористки в одной из сцен музыкального вестерна. В августе Мэрилин несколько дней была занята на съемках картины с банальной и нехитрой фабулой под названием «Билет в Томагавк». Ее сольный номер — Мэрилин играет там одну из четырех подружек, она танцует вместе с ними и поет песенку «О, какой толковый молодой человек!» — показывает богатство возможностей Монро как танцовщицы с очень быстрым степом и как певицы, достойной всяческого внимания. Поскольку в ленте «Скадда-ху! Скадда-хей!» Мэрилин практически не появилась на экране, этот вокально-танцевальный номер был ее по-настоящему премьерным выступлением в кинокартине, отснятой в техниколоре. Как вспоминает искусный гример и визажист Аллан Снайдер, она работала меньше других, а получилась намного лучше — в своем желтом наряде Мэрилин выглядела просто потрясающе. Но в тот момент, когда упомянутый фильм был закончен и уже направлен на тиражирование, как раз провалилась другая цветная кинокартина «Фокса» того же жанра — комедийный вестерн «Красивая блондинка из разряда скромниц» с беловолосой Бэтти Грейбл в главной роли. Это неудачное совпадение по времени плохо отразилось на «Билете в Томагавк» — ни исполнительные продюсеры, ни администраторы, ответственные за назначение артистов на роли в других картинах, не особо интересовались как самой этой лентой, так и выступлением в ней Мэрилин Монро.

В принципе, сведения о безразличии руководства студии к этому кинофильму дошли до съемочной группы еще в процессе работы над картиной, и все, включая Мэрилин, порой производили впечатление людей, которым надоело заниматься реализацией этого проекта. Как-то после обеда Мэрилин пришла на запланированную натурную съемку довольно длинной сцены на полчаса позже, чем надо было, тем самым предоставив помощнику режиссера предлог для того, чтобы сделать ей выговор.

— Ты ведь знаешь, найдется кому тебя заменить.

— Вас тоже могут заменить, — холодно ответила Мэрилин, — причем после этого не придется переснимать сцены, отснятые с вашим участием.

В начале сентября 1949 года темп жизни Мэрилин Монро заметно ускорился. Это случилось благодаря знакомству с двумя мужчинами, которым предстояло стать одними из самых близких и самых важных людей в ее жизни. Руперт Аллан был в ту пору тридцатишестилетним литератором и издателем журнала «Лук»; в его обязанности входила подготовка интервью и фоторепортажей об уже завоевавших признание и потенциальных звездах экрана. Этот высокорослый, изысканный и ухоженный джентльмен, родившийся в Сент-Луисе и получивший образование в Англии, был человеком начитанным, остроумным и весьма уважаемым — за тактичность и лояльность. Вскоре после того, как Руперт познакомился с Мэрилин, он сменил профессию и стал одним из наиболее почитаемых в Голливуде личных агентов кинозвезд по связям с прессой; в списке его клиентов фигурировали, в частности, Марлен Дитрих^[146], Бетт Дейвис^[147], Грегори Пек^[148], Дебора Керр^[149]и Грейс Келли^[150]; последней из них он в конце карьеры служил уже в качестве генерального консула в Монако — после того как актриса стала там княгиней Грейс. В светских кругах Голливуда почиталось большой честью получить приглашение на ужин в дом Руперта Аллана и его коллеги Фрэнка Маккарти, бывшего адъютанта генерала Паттона и будущего продюсера (в том числе кинофильма, выпущенного в 1970 году и озаглавленного фамилией этого бравого воина).

Именно в резиденцию Аллана и Маккарти, расположенную на Сибрайт-плэйс, на вершине обрывистого каньона в Беверли-Хилс, Мэрилин — благодаря протекции Джонни Хайда — была однажды вечером в начале сентября приглашена на встречу с бригадой фотографов из Нью-Йорка, готовивших фоторепортажи о молодых актрисах из Голливуда.

В числе этих фотографов она познакомилась со вторым человеком, переменившим ее жизнь. В 1949 году Милтон Грин (урожденный Грингольц) быстро обретал славу одного из самых талантливых фотографов страны, если говорить о тех, кто занимался съемками показов мод и знаменитых личностей. «Мне показали папку с самыми красивыми снимками, какие мне доводилось видеть в своей жизни. Я только ахнула и спросила: "Господи, кто же их сделал?"». После того как ее представили Грину, Мэрилин сказала: «Но вы же просто мальчик!», на что Милтон, не растерявшись, ответил: «Что ж, а вы просто девочка!»^[151]

Двадцатисемилетний и в тот момент разведенный, Грин был невысоким, темноволосым и эмоциональным мужчиной, который с ходу произвел на Мэрилин большое впечатление своим профессионализмом. Он говорил о «написании картин с помощью фотоаппарата», о красочных и фантастических идеях воспевания женщин на фотоснимках. Будучи неизменно завороженной этой профессией и ее представителями, а также желая узнать, каким образом она лично могла бы воспользоваться несомненным талантом Милтона, Мэрилин не отступала от него ни на шаг, словно в доме в тот вечер не было никого другого. «Я сказала ему, что у меня множество собственных снимков, но все равно я готова хоть целую ночь позировать для него».

В некотором смысле так и произошло. Мэрилин и Милтон покинули прием и провели этот вечер и следующее утро в месте, которое Милтон называл своим «домом на Западном побережье». На поверку этот «дом» оказался всего лишь номером в отеле «Шато-Мармон» на бульваре Сансет; там и разворачивался их роман в течение краткого пребывания Милтона в Голливуде (которое очень удачно совпало по времени с отъездом Джонни Хайда — в одиночестве — на недельный отдых в Палм-Спрингс). А 14 сентября 1949 года Милтон возвратился в Нью-Йорк, не сделав ни единого снимка Мэрилин^[152]. В тот же самый день в его фотостудию, находящуюся на Лексингтон-авеню, была доставлена телеграмма следующего содержания, лихо адресованная «Милтону (страстному фотографу) Грину»:

Милтон Грин, я люблю тебя всем сердцем,

И не только за твой «дом» и твое гостеприимство.

Я люблю тебя, считая, что ты самый лучший,

И поверь, мой дорогой, я не просто льщу.

Обнимаю,

Мэрилин

Поскольку оба они целиком посвятили себя деланию карьеры в городах, удаленных друг от друга почти на пять тысяч километров, то после этих роскошных десяти дней свиданий ранней калифорнийской осенью ни один из них не ожидал новой встречи.

Молодой, здоровый и интеллектуальный любовник вроде Милтона Грина, невзирая на то сколь недолго он пребывал в этом качестве, вносил приятное разнообразие в жизнь Мэрилин. Некоторые из ее биографов утверждают, не располагая на то никакими доказательствами, что в 1949 и 1950 годах у актрисы имелось много подобных любовников; на самом же деле флирт с Милтоном был единственной изменой, которую она позволила себе по отношению к Джонни Хайду. Мэрилин (как она сказала Руперту Аллану) была «опечалена по причине возвращения Милтона в Нью-Йорк».

Она, однако, не располагала временем, чтобы позволить себе романтическую удрученность. Джон Хьюстон, получивший в 1948 году две премии Американской академии киноискусства^[153]за сценарий и режиссуру фильма «Сокровище Сьерра-Мадре», занимался подбором исполнителей для своей новой картины под названием «Асфальтовые джунгли» — пропитанной мрачным настроением ленты в жанре film noir («черного кино»); она должна была рассказать о людях, растерянных духом и потерянных для общества, которые к тому же оказались втянутыми в неудачную кражу дамских украшений. Пока незанятой в нем оставалась еще роль Анжелы Финлей — молодой любовницы нечестного юриста средних лет; и вот в конце октября студия МГМ назначила на нее Мэрилин Монро. Анжела должна была стать ее пятой работой в кино — работой, которая довольно существенно изменила ее судьбу. У.Р. Барнетт, автор романа, который лег в основу сценария Хьюстона, описал будущую героиню Монро как «секс-бомбу; кроме того, в ее манере говорить было что-то такое — неопределенно ленивое, небрежное и до нахальства самоуверенное, — чем просто невозможно было пренебречь».

Среди многочисленных сплетен, циркулирующих по поводу карьеры Мэрилин Монро, не так уж много найдется таких, которые были бы настолько же далеки от истины и при этом повторялись с такой же непоколебимой убежденностью, как расхожее мнение по поводу того, как ей удалось получить указанную роль. Хьюстон в своей автобиографии подтвердил принятую всеми ложь и, что характерно для него, приписал при этом именно себе заслугу в мгновенной и верной оценке таланта Мэрилин и в ее назначении на данную роль сразу же после короткой пробы, на которую актрису привел Джонни Хайд. «Когда она закончила, мы с Артуром [Хорнблоу, продюсером картины] посмотрели друг на друга и утвердительно кивнули головами. Это была Анжела из "Т"». Однако на самом деле Мэрилин получила эту роль при совершенно других обстоятельствах, что подтвердила директор архива киностудии МГМ, которая в ту пору одновременно являлась в указанной студии опекуном новых талантов, — Люсиль Раймен Кэрролл.

Хайд действительно привел Мэрилин к Хорнблоу и Хьюстону. «Мэрилин выглядела просто ужасающе, — вспоминает Хорнблоу. — Она услышала, что мы ищем девушку весьма сексуальную, и потому оделась соответственно, то есть чрезмерно подчеркивая свои прелести». Невзирая на свою почти зримую убежденность в том, что сможет одним телом обеспечить себе желанную роль, Мэрилин произвела на продюсера впечатление «разнервничавшейся и чуть ли не до смерти перепуганной девочки». Она прочитала Хорнблоу и Хьюстону несколько указанных ей строчек и удалилась вместе с Хайдом.

Хьюстон к тому моменту уже сделал свой выбор и решил доверить упомянутую роль Лоле Олбрайт — актрисе с такими же белокурыми волосами. Однако Люсиль сообщила Хьюстону, что Олбрайт (используя успех, которым сопровождалось ее участие в фильме 1949 года «Чемпион» вместе с Кирком Дугласом^[154]) требует оплаты в размере полторы тысячи долларов в неделю, в то время как небольшая роль Анжелы стоила максимум одну пятую этой суммы. Так, может быть, есть смысл еще раз подумать насчет Мэрилин? Хьюстон оставался непоколебимым и старался выиграть время, просмотрев еще не менее восьми молодых актрис, про которых наверняка знал, что студия МГМ их отвергнет. Одновременно Люсиль соглашалась с Джонни в том, что Мэрилин действительно в состоянии хорошо сыграть роль Анжелы.

В конце концов Люсиль все-таки заставила упрямца Хьюстона принять нужное ей решение. Дело в том, что тот был страстным любителем лошадей и владел упряжкой ирландских жеребцов, которые содержались и тренировались на ранчо Кэрроллов. Этот великолепный сценарист и режиссер был одновременно разгульным плейбоем, а также безудержно азартным игроком и шальным, взбалмошным чудаком, который к тому же редко относился к своим долгам по-серьезному. В тот год он задолжал Кэрроллам ни много ни мало — восемнадцать тысяч долларов, все время запаздывая с уплатой и всячески оттягивая ее. Одним воскресным сентябрьским днем они пригласили Хьюстона к себе на ранчо и без обиняков сказали ему, что если тот не согласится провести еще одну пробу с Мэрилин, то Кэрроллу придется немедленно продать скакунов Хьюстона и забрать себе причитающиеся деньги. В итоге дело было быстренько решено в пользу Мэрилин.

На следующее утро Люсиль позвонила парикмахеру Сиднею Гилярофф и оповестила генерального директора студии Луиса Б. Майера, что в среду на послеобеденное время запланирована важная проба. «На протяжении следующих трех дней и ночей мы главным образом занимались репетированием», — сообщает Наташа, причем занимались, как выяснилось, не зря, а с положительным результатом, поскольку Мэрилин, читая текст со сцены, произвела на Майера надлежащее впечатление, о чем он и сообщил Хьюстону вместе с Хорнблоу. Тем пришлось неохотно согласиться с мнением шефа, которое по существу представляло собой распоряжение. «В жизни она производила на меня большее впечатление, нежели на экране, — признавался Хьюстон. — Было в ней что-то трогательное и милое». Пока Мэрилин не стала звездой экрана, Хьюстон вообще не проявлял особого энтузиазма, говоря насчет ее таланта. Только через несколько лет, когда она уже стала знаменитой, Хьюстон — и это было вполне типично для него — приписал все заслуги себе. Правда, часть из них ему все же пришлась уступить на долю талантливого оператора Хола Россона — который, как стало известно Мэрилин, на протяжении короткого периода был мужем Джин Харлоу.

Осенью этого года, во время реализации кинокартины «Асфальтовые джунгли», Мэрилин попросила Наташу приходить на съемочную площадку, чтобы оперативно давать ей советы. «Это было первое реальное проявление храбрости, которое я у нее заметила, — сказала в этой связи Наташа, — поскольку ни один режиссер не отнесется благожелательно к идее присутствия на площадке преподавательницы драматического искусства, которой может вздуматься начать вмешиваться в его работу. Но Хьюстон согласился, и в первый раз я работала на площадке исключительно с Мэрилин». Результат оказался впечатляющим — но не по причине присутствия Наташи, а невзирая на этот факт и даже вопреки ему. Хьюстон и Хорнблоу припоминают, что Мэрилин после каждого отснятого кадра посматривала на своего педагога: утвердительный кивок сверху вниз или же покачивание головой из стороны в сторону означали соответственно одобрение или неудовольствие. Если бы роль была более длинной, Хьюстон наверняка не вынес бы подобного вмешательства, поскольку Мэрилин под воздействием Наташи делалась совсем робкой и еще более встревоженной, чем обычно. (В готовом фильме все это можно увидеть въявь, когда в конце первой сцены с участием Мэрилин та, выходя из кадра, бросает мимолетный взгляд в сторону своей учительницы.) Однако, невзирая на зависимость от Наташи, игра Мэрилин в «Асфальтовых джунглях» великолепна, и она знаменует собой важный этап в развитии ее мастерства.

Первая из трех сцен, в которых она ненадолго появляется на экране, имеет место на двадцать третьей минуте киноленты, когда Мэрилин, лежа на диванчике, словно пушистая кошечка, смотрит вверх и видит над собой донжуана в годах, причем далеко не моложавого. Улыбаясь сквозь страх, она тихо спрашивает: «Чего ты так стоишь и присматриваешься ко мне, дядюшка Лончик?» Когда тот обнимает ее, чтобы поцеловать перед сном и отправить на ночь баюшки в постель, на лице Мэрилин заметна печаль — уныние и тошнотворная усталость содержанки, которая живет с гораздо более старшим мужчиной исключительно из финансовых соображений. Создаваемый ею образ, присутствующий на экране всего лишь семьдесят пять секунд, пробуждает в зрителе жалость и негодование.

Во второй сцене она сыграла Анжелу более наивно и чувственно. Одетая в черное платье с открытыми плечами, она сначала на момент предается унынию и печали при мысли, что ее могут бросить, а потом становится излишне многословной — это служит реакцией на известие, что у нее есть шансы отправиться в роскошный морской круиз. «Ты только вообрази меня на этом пляже в моем зеленом купальном костюме, — возбужденно говорит она своему любовнику. — Боже милый! Я едва не купила белый, но он все-таки не был по-настоящему классным. Пойми меня правильно! Если бы мне хотелось чего-нибудь суперклассного, я купила бы какой-нибудь французский! Девочки, берите ноги в руки, флотилия причаливает!» В одном-единственном кадре, снятом с первого же дубля, Мэрилин сохранила правильные пропорции между упорством материалистки и девичьей живостью и жизнерадостностью своей героини. Пару минут спустя, в последней для нее сцене, ей предоставляется наибольшая возможность проявить себя во всем блеске. Сначала раздраженная по причине вторжения полицейского, девушка становится перепуганным ребенком, подловленным полисменом на неуклюжем обмане, с помощью Которого она пыталась обеспечить алиби своему любовнику-бандиту. На протяжении двух с половиной минут и всего в двух кадрах Мэрилин смогла показать свою Анжелу не карикатурной простушкой и примитивной дурочкой, а чувственной девушкой, раздираемой одновременно страхом, детской лояльностью, бесстыдной заботой о собственной выгоде и мучительным отвращением к самой себе.

В своей короткой, но важной роли в «Асфальтовых джунглях» Мэрилин эффектно превратилась из рядовой полустатистки в серьезную актрису. Но, поскольку воплощаемый ею образ присутствует на экране всего в течение пяти минут, а весь кинофильм длится два часа, фамилия «Мэрилин Монро» появляется не в начале ленты, а в конце, одиннадцатой по счету среди пятнадцати занятых там актрис и актеров. Лиза Уилсон из журнала «Фотоплей» оказалась единственной рецензенткой, которая обратила на нее внимание в этой ленте: «Там выступает красивая блондинка по имени Мэрилин Монро. Она превосходно использовала отведенное ей экранное время». Помимо этого упоминания, в прессе царило полное молчание на тему роли, которую Мэрилин всегда считала одним из своих наилучших достижений. «Не знаю, что я там сделала, — сказала она Наташе после завершения последней сцены, — но знаю, что отыграла все это отлично». Ее преподавательница принадлежала к тому типу педагогов, которые полагают ненужным и даже вредным открыто осыпать ученика похвалами, поскольку это якобы может оказаться опасным для личности обучаемого, и потому ограничилась только замечанием, что Мэрилин сыграла как следует.

Новый, 1950 год начался неспокойной смесью радости, гордости и разочарования.

Наташа теперь делала акцент на жестикуляцию и движения. «Владей своим телом, владей телом, владей телом!» — говорила она чуть ли не набожно, словно бы взывала к самой себе и к своим подавляемым желаниям. Одновременно Джонни осаждал и изводил продюсеров, добиваясь, чтобы те привлекали Мэрилин играть, и действуя везде, где это только было возможно. В январе ее поспешно ангажировали в снимавшийся на киностудии «Фокс» нудный фильм Микки Руни под названием «Шаровая молния», где она появлялась буквально на несколько секунд (причем совершенно неожиданно) в качестве девушки-компаньонки, которая на лужайке сопутствует богатым игрокам в крикет.

Работа над этим фильмом не подверглась полному забвению актрисой и не канула для Мэрилин в лету только потому, что она познакомилась тогда с парикмахершей из «Фокса» по имени Агнесс Фланеген — приятной особой с развитым материнским инстинктом, которая потом многократно причесывала Мэрилин. В то время как Джонни Хайд был (по крайней мере, частично) символом отца, Агнесс в гораздо большей степени, нежели суровая Наташа, выполняла тогда для Мэрилин материнские функции: актриса часто навещала семейство Фланегенов и их двоих детей, время от времени присоединяясь к ним в качестве почти полноправного члена семьи. Агнесс незадолго перед смертью, последовавшей в 1985 году, вспоминала, что в присутствии Мэрилин она должна была соблюдать осторожность в высказываниях о том, что ей понравилась какая-то одежда или вещица, — поскольку обычно предмет, упомянутый при актрисе, на следующий день появлялся в доме у Фланегенов. Такая щедрость продолжалась вплоть до 1962 года, когда Мэрилин незадолго до смерти успела прислать Агнесс копию своих садовых качелей, пришедшихся последней по вкусу. Подобные спонтанные великодушные поступки были весьма типичны для Мэрилин — причем даже тогда, когда она испытывала затруднения с финансами; по существу, всю жизнь она считала, что деньги нужны для того, чтобы тратить их на людей, которых любишь.

В том сезоне Мэрилин получила две еще меньшие роли в совершенно позабытых кинокартинах, снятых на студии МГМ. В фильме «Подходящая помесь» она произнесла меньше двух десятков слов и вновь осталась незамеченной, стремительно промелькнув на экране в качестве некой Дасти Ле Дуа; в сценарии эта девица характеризовалась как «молодая манекенщица» и должна была порождать примерно те же самые ассоциации, что и «племянница» в «Асфальтовых джунглях». Во время коктейля к персонажу Мэрилин подходит незнакомец (его играет Дик Пауэлл^[155]), который приглашает ее к себе в квартиру на домашний обед и обещает: «Если будешь хорошо себя вести, я тебе дам рецепт», на что она отвечает с сарказмом: «Что входит в это блюдо, я и так знаю».

Потом, уже в начале весны, Мэрилин запихнули в какой-то неясный фильм, который быстро исчез из виду и только через парочку лет после смерти актрисы вынырнул где-то в Австралии. Эта лента под названием «История из родного городка» представляла собой профинансированный промышленниками дифирамб, пропетый в честь американской послевоенной коллективной находчивости и изобретательности. Мэрилин ненадолго появляется там в качестве Ирис — то ли дежурной, то ли портье в офисе редакции провинциальной газеты, которую выводят из равновесия оценивающие и сладострастные взгляды ее шефа.

Хотя после выступления в двух этих кинофильмах Джонни Хайд усиленно рекомендовал Мэрилин студии МГМ, тамошний руководитель отдела производства Доур Шэри не предложил ей дальнейшего сотрудничества. Он отговорился тем, что у студии имеется подписанный контракт с Ланой Тёрнер и потому там, мол, не требуется еще одна блондинка, конкурирующая с Ланой; в то же время в разговорах с коллегами, например с той же Люсиль Раймен Кэрролл, Шэри высказывал чрезвычайное возмущение романом Хайда и Монро. Итак, в апреле на счету Мэрилин имелось девять ролей, сыгранных на протяжении трех лет, причем ни одна из них ни на йоту не приблизила актрису к славе. Фильм «Девушки из кордебалета» превратился в нечто уже позабытое и второразрядное, а «Асфальтовые джунгли», хоть и получили определенное одобрение со стороны критики, были слишком мрачной картиной, чтобы Мэрилин с ее помощью могла завоевать популярность.

Если она не занималась с Наташей, то в вечерних туалетах или купальных костюмах позировала для фотографий, а также отслеживала в прессе всяческие новости из мира кино и показывалась на закрытых приемах, куда приходила вместе с Джонни, жизнь с которым стала необычайно трудной, поскольку его здоровье ухудшилось и он еще сильнее расхворался. Невзирая на это, Джонни совершенно не берег себя и по-прежнему неизменно сопутствовал Мэрилин на непрерывно проходивших светских приемах и разных профессиональных мероприятиях, с гордостью представляя ее везде как ценный талант, ожидающий достойных предложений. Еще более трогательным выглядит желание Джонни, чтобы все и всюду считали Мэрилин, привлекательную молодую женщину, его невестой, на которой он все еще надеялся жениться.

Боясь вызвать у Мэрилин раздражение или как-то обидеть ее, Джонни вел себя словно нервный и одурманенный страстью любовник, занявшись опасной — при его состоянии здоровья — игрой: он с пылом двадцатилетнего юноши старался удовлетворять, как ему казалось, ее сексуальные потребности, после чего часто не мог перевести дух, а грудь ему пронизывала сильнейшая боль. Однако Мэрилин, как это следует из ее признаний, обращенных к Люсиль, полагала, что Джонни может скорее повредить ее карьере, нежели помочь ей, а уж замужество наверняка испортило бы ее репутацию раз и навсегда. Несмотря на брань и нескрываемые упреки со стороны друзей Джонни, в этом вопросе она оставалась несгибаемой. «Было бы просто смешно, если бы я вдруг стала выдавать себя за миссис Хайд, — заявила она Руперту Аллану. — Ко мне относились бы еще менее серьезно, чем сейчас».

И действительно, тогда главная цель Мэрилин состояла в том, чтобы стать чем-то более значимым, нежели только любовницей своего агента и соблазняющим зрителя украшением второразрядных кинолент. Наташа утвердила ее в убеждении, что киноактриса — трудная профессия, требующая умения от многого отказаться, и что если Мэрилин на самом деле хочет стать замечательной актрисой, то должна непрерывно работать над чистотой дикции и научиться владеть самыми мелкими своими движениями. Джонни давал ей более практичные советы: по его словам, Мэрилин нуждалась только в хорошем сценарии и в продюсере, а все остальное довершит камера, фиксируя на пленке необычайное сочетание ее детской невинности и женской сексапильности. Что касается актерского мастерства, то Джонни считал это дело великолепной штукой, но, по его мнению, чтобы выйти на положение звезды, далеко не каждому нужно обязательно овладеть им в совершенстве. В кинематографе важнее всего ему казался внешний облик, да и тот может быть чуть ли не как угодно изменен освещением, подбором объектива, гримом, соответствующим расположением камеры и костюмом. Низкий актер может показаться высоким; тихому голосу можно придать полнозвучность; ошибку можно исправить путем простого повторения сцены. И совсем уж настоящие чудеса творятся на монтажном столике, в студии звукозаписи и в лаборатории, изготавливающей эталонную копию ленты. Таковы были те две диаметрально противоположные позиции, которые занимали главные советчики Мэрилин. Наташа делала упор на классическое произношение и на сдержанную ограниченность жестикуляции; Джонни утверждал, что у Мэрилин все и так в полном порядке, а самое главное, чтобы она тщательно следила за фигурой. Ирония судьбы проявлялась здесь в том, что две эти позиции почти идеально соответствовали конфликту, который сопутствовал ей на протяжении всей жизни, — с одной стороны, она жаждала забыть о собственном прошлом и о невзгодах, которые ей довелось пережить в детстве; с другой стороны, она хотела всем этим воспользоваться. В данном случае Джонни видел ее такой, как она есть, а Наташа — такой, какой она может стать.

Хотя Мэрилин, казалось бы, не отличалась ни внутренней дисциплиной, ни навыками, позволяющими предпринимать систематические интеллектуальные усилия, она по-прежнему охотно восполняла пробелы в своем образовании. Однажды, заскочив днем после обеда с Рупертом Алланом в книжный магазин в Беверли-Хилс, чтобы пролистать новые поступления, Мэрилин купила несколько книг об искусстве и оттуда повырезала репродукции полотен Фра Анжелико, Дюрера и Боттичелли. Она развесила их на стенах в кухне и спальне дома на Палм-Бич, а около кровати поставила оправленную в рамку фотографию великой итальянской актрисы Элеоноры Дузе^[156], о которой знала лишь немногое сверх того, что та занимала выдающееся место в истории театра; в те времена Наташа полным обожания тоном нередко рассказывала о Дузе как об эталоне актерского мастерства для каждой актрисы, всерьез размышляющей о сценической карьере.

В числе книг, которые Мэрилин откопала в тот день, оказался также роман о Везалии^[157], итальянском анатоме эпохи Ренессанса. Его художественная интерпретация мускулатуры человека сразу же буквально заворожила девушку. Вскоре она снова навязала себе режим регулярных занятий физическими упражнениями — точно так же, как поступала когда-то на Каталине, — и стала ежедневно заниматься штангой, чтобы развить силу и бюст. «Она относилась ко всему этому делу настолько основательно и всерьез, — вспоминает Руперт Аллан, — что стала внимательно сравнивать рисунки Везалия с фотографиями других актрис, а также с самой собой. Например, она настаивала, что не хочет быть такой же широкоплечей, как Джоан Кроуфорд. Разумеется, Мэрилин знала, что обладает великолепным телом, и хотела выяснить, как лучше всего развить его и затем использовать в своей карьере».

Каждое утро можно было увидеть, как Мэрилин пробегает по аллеям Беверли-Хилс — а ведь в 1950 году женщины нечасто занимались бегом трусцой (равно как и поднятием тяжестей).

Весной под предлогом, что ее присутствие опасно для здоровья Джонни, Мэрилин съехала из дома на Палм-драйв, ненадолго переселившись в свое официальное место пребывания: однокомнатный номер в отеле «Беверли Карлтон» — довольно унылом сооружении со стенами, сложенными из шлакоблоков. Однако при переезде она руководствовалась не только альтруистическими соображениями. Скучая по работе, Мэрилин возобновила знакомство с Джо Шенком и была приглашена в его дом на несколько вечерних встреч. В 1950 году немного нашлось бы молодых актрис, более честолюбивых и амбициозных, чем Мэрилин, более ослепленных перспективой пышной роскоши и успеха, а также более готовых плясать под дудку любого человека, лишь бы тот помог им претворить в жизнь одолевающие их мечтания.

В этом смысле существует определенный эмоциональный шаблон, неустанно возвращающийся в жизнь Мэрилин Монро и повторяющийся, словно лейтмотив в опере. Лишенная опоры и поддержки в своей повседневной жизни, она ощущала настолько огромную потребность в одобрении — которую могла удовлетворить лишь на пути обретения славы в качестве актрисы, — что ради карьеры была готова пожертвовать едва ли не всем на свете. Нельзя поставить Мэрилин в вину сексуальную неразборчивость или сладострастную похотливость (и уж наверняка она не была нимфоманкой), однако она временами все-таки предлагала свое тело мужчине, который, как ей думалось, мог бы оказать ей помощь.

Один только сценарист Наннелли Джонсон, упоминая о связи Мэрилин с Шенком, дал ей определение как «одной из наиболее усердных молодых потаскушек в городе». «Почти все считали, что я пытаюсь их обмануть, — сказала Мэрилин Монро в 1955 году, который стал переломным в смысле ее превращения из "усердной молодой потаскушки" в зрелую женщину. — Похоже, никто не верит кинозвезде. Или, по крайней мере, этой кинозвезде. Быть может, за истекшие несколько лет я не позаботилась сделать ничего, чтобы заслужить людское доверие. Я мало разбираюсь в этих вещах. Просто я старалась никого не ранить и помочь самой себе».

В действительности она очень даже разбиралась, по крайней мере, благодаря здравому рассудку, которого вдоволь набралась на улице (или же в студии), и ее слова представляют собой как многозначительную самооценку, так и опровержение расхожего мнения о том, что в числе ее многочисленных талантов недостает умения задумываться над жизнью. В 1950 году Мэрилин хорошо знала, что ее считают «усердной молодой потаскушкой», и в определенном смысле она действительно была таковой. Но она также отлично осознавала тот факт, что использование ею кого-то для своих целей имеет и оборотную сторону — ведь ее саму тоже использовали другие. Голливуд вовсе не является единственным местом, где процветает манипулирование людьми и существуют целые структуры такого манипулирования, хотя надо признать, что здесь это зачастую делается с превеликим мастерством, граничащим с искусством. Джонни боготворил Мэрилин и очень хотел нормализовать отношения с ней, а она чувствовала себя обязанной ему и была готова откликнуться чуть ли не на любой его зов. Удостаивала она своей благосклонностью и Джо Шенка, который быстро готовил почву под ее новую роль. «Джо спонсировал женщин, — сказал продюсер Дэвид Браун, начавший свою длинную карьеру видного кинодеятеля в 1951 году в качестве руководителя сценарного отдела на киностудии "Фокс". — Он готовил их для других мужчин и для другой жизни, а быть может, даже для супружества. Джо проявлял заботу о них и об их карьерах, а взамен, скажем так, просил капельку симпатии и внимания. Он наверняка оказал большое влияние на карьеру Мэрилин». Наташа тоже в некотором смысле воспользовалась этим: она тем временем продолжала получать небольшое вознаграждение от Мэрилин, обещавшей, что сохранит Наташу в качестве частной преподавательницы драматического искусства в своих последующих картинах; помимо всего прочего, Мэрилин очень ценила Наташу как личность — уже хотя бы потому, что та стала весьма сильно зависеть от своей ученицы.

Однако со всем этим были связаны и определенные неприятности. На протяжении едва ли не всей своей жизни эта молодая женщина вкладывала столько энергии в сотворение и поддержание богоподобного идола с этикеткой «Мэрилин Монро», что за рамками границ, очерченных своей карьерой, не поддерживала никаких дружеских отношений и часто ощущала отсутствие близкой подруги. Здоровые партнерские отношения требуют определенного чувства собственного достоинства, в то время как Мэрилин всегда считала себя кем-то худшим и даже заслуживающим презрения. Именно по этой причине — а совсем не потому, что она оказалась какой-то исключительной эгоисткой, — Мэрилин на протяжении большей части своей жизни была лишена важного источника человеческой поддержки, равно как и ощущения принадлежности к некоему сообществу людей. А это, в свою очередь — что за ирония судьбы! — стало причиной многих таких событий, которые Мэрилин восприняла в качестве свидетельства того, что ее расчетливо и обдуманно используют другие люди.

Взаимоотношения актрисы с агентами, режиссерами и продюсерами складывались подобно тому, как это было со знакомыми типа Агнесс Фланеген: дабы завоевать симпатию всякого человека, в котором она была заинтересована, Мэрилин полагала необходимым дать ему кусочек самой себя — впрочем, не только каждому отдельному лицу, но и миллионам поклонников. Эта привычка часто влекла за собой неприятные последствия, и в результате получилось так, что в возрасте двадцати трех лет она уже не верила ни в чувства других, ни в собственные возможности испытывать подлинные чувства. Это довело ее до эмоциональной изоляции, поскольку, обладая высокими и честолюбивыми профессиональными устремлениями, она сомневалась в собственном умении добиться для себя признания в качестве независимой женщины. Интенсивность желаний и стремлений Мэрилин вступала тут в конфликт с ее глубинными эмоциональными и духовными потребностями. Она была личностью с богатой внутренней жизнью, но желание во что бы то ни стало добиться признания приводило к тому, что она искала его вовне; под этим углом зрения Мэрилин Монро может, пожалуй, действительно считаться самой лучшей актрисой кино.

Знакомство Мэрилин с Шенком было весьма ценным, и Джонни решил как можно лучше использовать его в интересах молодой актрисы. В начале апреля он захватил ее с собой на встречу с известным писателем и режиссером Джозефом Л. Манкиевичем, который только что получил «Оскара» за сценарий к комедии «Письмо к трем женам»^[158]и сейчас готовил для Занука новую картину. Этот фильм, получивший пока рабочее название «Самая лучшая роль», представлял собой пикантный, мудрый и проницательный рассказ о популярной сорокалетней театральной актрисе и ее молодой сопернице. Сценарий, в котором шла речь о вечных, но не перестающих удивлять завистливых чувствах, опасениях и амбициозных наклонностях, характерных для театрально-актерской среды, был насквозь пронизан язвительным юмором, а все персонажи обрисовывались броско и живописно. Когда весной того же года лента вошла в стадию производства, она получила название «Всё о Еве».

В ней имелась небольшая, но важная и значимая роль, которая была словно специально предназначена для Мэрилин и идеально подходила ей, — Джонни, едва прочитав сценарий, сразу же сообразил это, и с ним немедля согласился Манкиевич. Речь шла о роли мисс Кэзуэлл, аппетитной начинающей актрисы, которая полна энтузиазма и желания поработать; хотя эта девица, пожалуй, и не проявляет исключительного таланта, но зато ради карьеры готова и умеет вкрасться в доверие к самым разным немолодым мужчинам (например, к критикам и продюсерам). Являясь более рафинированной и утонченной версией Анжелы из «Асфальтовых джунглей», мисс Кэзуэлл характеризует себя как «выпускницу школы драматического искусства Копакабаны»^[159]. Вообще-то по сценарию она должна была ненадолго появиться всего в двух сценах, но поскольку своей личностью внесла большой созидательный вклад в характер Евы, то заняла в фильме едва ли не основополагающее и принципиально важное место.

Манкиевич просматривал и других актрис, но знал, что Мэрилин «прекрасно поработала для Джона Хьюстона [и в ней есть] нечто такое, от чего у человека перехватывает дыхание в груди, а еще какая-то сладострастная невинность, необходимая для этой роли». С его согласия и при сильной поддержке и проталкивании со стороны Хайда Мэрилин была ангажирована на одну неделю, и ей предложили за это пятьсот долларов. Она снова очутилась в «Фоксе», хотя всего только на короткое время.