Хрупкий мир нарушен

Хрупкий мир нарушен

По завершении королевского тура Екатерина недолго оставалась в Париже, утомлявшем ее своей лихорадочной суетой и интригами. Она предпочла перебраться в более спокойный Фонтенбло, где можно было расслабиться после утомительного путешествия. В ту пору она благоволила так называемым «умеренным», группировавшимся вокруг клана Монморанси; «умеренные» враждебно относились к Гизам и терпимо — к кальвинистам. Колиньи стал приближенным советником Карла IX, который не скрывал своего восхищения им и всё больше проникался мыслью о необходимости войны с Филиппом И,о чем ему постоянно твердил адмирал. Если королева-мать полагала, что умиротворила королевство, приблизив ко двору Колиньи и Конде, то вскоре ей пришлось испытать горькое разочарование.

15 августа 1566 года во Фландрии началось восстание против испанского господства. Огромное войско под командованием герцога Альбы двинулось на подавление мятежа, пройдя в непосредственной близости от восточных границ Франции. Колиньи и его сторонники усмотрели в этом отличную возможность для французских протестантов: французы тем охотнее поддержат вождей гугенотов, чем реальнее будет угроза со стороны Испании. Екатерина, мало доверявшая своему заносчивому зятю, срочно провела через королевский совет чрезвычайное решение о наборе шести тысяч швейцарских наемников и десяти тысяч французской пехоты. Колиньи поддержал ее, рассчитывая, что это войско атакует Филиппа II в Нидерландах. К войне с Испанией с присущим ему безрассудством призывал и Конде. Однако Екатерина, лично проинспектировав гарнизоны пограничных крепостей, заняла оборону — и не только в отношении армий герцога Альбы, но и в отношении Колиньи, беспрестанно помышлявшего о вторжении в Нидерланды. Она старалась всеми силами сдерживать натиск как гугенотов, так и воинственно настроенной католической молодежи и даже собственного сына-короля, подстрекаемого Колиньи. Адмирал внушал Карлу IX мысль о необходимости выйти из-под влияния матери и, возглавив армию, стать великим победоносным королем, чего от него и ждут подданные. Простоватый юноша, в душе считавший себя героем масштаба Цезаря, с жадностью внимал его льстивым речам. Колиньи затеял крупную игру, намереваясь в результате войны восторжествовать не только и не столько над испанским королем, сколько над Екатериной, династией Валуа и французскими католиками.

И все же влияние матери на податливого, словно воск, короля оказалось сильнее. Хоть и с трудом, но ей удалось отговорить его от безнадежной, как она справедливо полагала, войны с Испанией. Правда, тут Екатерина угодила прямо из огня да в полымя: сумев уберечь страну от войны с внешним противником, она не спасла ее от внутреннего конфликта — так называемой второй религиозной войны, которую не замедлили развязать гугеноты. Колиньи рвал и метал с досады, видя, что его план вторжения в Нидерланды провалился. Опять эта проклятая флорентийка встала ему поперек дороги! Но это было не единственное огорчение, которое тогда причинила вождям гугенотов Екатерина: вопреки надеждам Конде стать генеральным наместником королевства, она назначила на эту должность своего шестнадцатилетнего сына Генриха. Горбун воспринял это как личное оскорбление и удалился в свои владения в Валлери, дабы обдумать план мщения за пережитое унижение.

Итак, пока Екатерина, одержимая манией миротворчества, лавировала, Колиньи и Конде хладнокровно готовили новую гражданскую войну. Они уже пожалели, что в свое время поддержали намерение королевы-матери рекрутировать швейцарских наемников, оружие которых теперь будет обращено против них самих. Они попытались было исправить свою ошибку, потребовав, чтобы швейцарцев отправили восвояси, но безуспешно. Несмотря на эту помеху, лидеры гугенотов продолжали подготовку к выполнению задуманного, а задумали они ни много ни мало как захват в заложники королевской семьи, которая тогда, в сентябре 1567 года, находилась в замке Монсо. Екатерину предупредили о подозрительных передвижениях вооруженных людей в окрестностях замка, но она поначалу не придала этому значения, пребывая в уверенности, что Колиньи не станет предпринимать что-либо против короля. Столь же спокойно она восприняла и сообщение о том, что видели вооруженных людей в лесу, в котором король собирался охотиться. Когда кто-то из окружения королевы осмелился заикнуться о заговоре, канцлер Лопиталь, благосклонно относившийся к реформатам, строго отчитал его за столь непозволительные обвинения в адрес Колиньи, находящегося, как он уверял, вне всяких подозрений.

Однако сообщения о готовящемся заговоре множились, а когда пришло донесение об этом из Брюсселя от герцога Альбы, у Екатерины словно пелена с глаз спала. На мгновение она оцепенела от осознания того, что ее одурачили. Она была шокирована предательством людей, которым доверяла и от которых теперь исходила страшная угроза, назвав их заговор, вошедший в историю под названием «заварушки в Mo», «подлой затеей». Тем временем стали приходить вести о захватах гугенотами городов. Гражданская война, которой Екатерина изо всех сил старалась не допустить, разразилась, угрожая жизни ее самой и короля. Ее политика, питаемая иллюзиями, терпела крах. Заговор гугенотов она восприняла как личное оскорбление.

Но не в характере Екатерины было сидеть сложа руки. Прежде всего, надо было бежать из замка, в котором невозможно обеспечить надлежащую оборону, и королевский двор сначала переместился в Mo, а затем под надежной охраной швейцарцев — в Париж. Армия протестантов сконцентрировалась в Сен-Дени, намереваясь взять столицу измором. Верная себе, Екатерина и тут предприняла попытку решить дело за столом переговоров, без кровопролития, для чего направила Лопиталя к Конде, дабы узнать его требования. Ее желание восстановить мир было столь велико, что она сразу же предложила мятежникам амнистию. Конде же решил выказать себя народным освободителем, добавив к требованию неограниченной свободы отправления кальвинистского культа по всему королевству безусловно популярное требование снижения налогов, — ведь страна не находится в состоянии войны, цинично заметил он, словно забыв, как называется то, что затеяли они с Колиньи. Далее, он потребовал созыва Генеральных штатов и удаления из правительства всех итальянцев, начиная, видимо, с самой королевы-матери. Продолжая в том же духе, этот «добрый патриот» заявил притязания на Гавр и Кале, через которые могла бы поступать гугенотам помощь из Англии и которые при случае можно было бы отдать англичанам в обмен на финансовую помощь.

Понятно, что Екатерина не согласилась на эти требования. Однако она продолжила переговоры, желая выиграть время, необходимое для формирования армии, способной смирить мятежников. Сознавая, сколь велика угроза, исходящая от заговорщиков, она скрепя сердце обратилась за поддержкой к Филиппу II и получила ее в виде двух тысяч всадников. Ожидалась также финансовая помощь из Италии.

Пока Конде препирался с представителями Екатерины, Карл IX занимался сбором верных ему войск, обратившись с соответствующим воззванием к католическому дворянству. До сих пор он довольно равнодушно относился к борьбе религиозных группировок, однако «подлая затея» гугенотов открыла ему глаза, и если не религиозное рвение правоверного католика, то во всяком случае оскорбленное королевское достоинство не позволяло ему оставить безнаказанными действия врагов законной власти. Помогая матери выиграть драгоценное время, он прибегнул к старинному обычаю королевского предупреждения, направив герольда к Колиньи и Конде с требованием явиться безоружными к нему, в противном случае рискуя быть объявленными мятежниками. Они и без того были мятежниками и гордились этим, но время работало против них. Вскоре в распоряжении короля была достаточно сильная армия. Если бы гугеноты своевременно получили подкрепление из Германии, они были бы непобедимы, но герцог Гиз задержал германских наемников в Шампани, а Монлюк в Гиени помешал гасконским гугенотам подтянуться к Парижу.

Перевес сил был на стороне короля, и 10 ноября 1567 года королевская армия под командованием престарелого коннетабля Монморанси двинулась в направлении Сен-Дени. Поначалу Конде сумел было дать ей решительный отпор, но в конечном результате сражение, продолжавшееся до глубокой ночи, закончилось победой роялистов, заплативших за свой успех жизнью коннетабля: Монморанси, несмотря на преклонный возраст сражавшийся точно безрассудный юнец, погиб в бою. Однако победа королевских сил не была ни полной, ни окончательной. Гугеноты, вынужденные отойти от Сен-Дени, позднее соединились с германскими рейтарами и гасконцами и вновь стали представлять собой угрозу для противника. В сложившейся ситуации, когда королевская армия лишилась своего главного полководца, Екатерина не видела иного выхода, кроме как предпочесть путь переговоров продолжению вооруженного конфликта.

Уверяя Филиппа II в своей решимости вести войну до победного конца, на деле она намеревалась добиться заключения мирного соглашения, чего бы это ей ни стоило. С этой мыслью она и отправилась в январе 1568 года в Шал он для личной встречи с братом Колиньи кардиналом Оде Шатийоном, отлученным от церкви. Общение с закоренелым еретиком, которого папский нунций требовал арестовать, не прибавило ей популярности среди католиков, но как-то надо было устанавливать контакты для согласования условий мирного договора. Вновь воспрянувший духом Конде ужесточил свои требования. Екатерина, чрезмерно доверяясь собственному дипломатическому таланту, недооценивала значение сильной армии для достижения приемлемых условий соглашения, тогда как ее партнеры по переговорам предъявляли свои требования с позиций силы.

Как следствие, мир, подписанный в Лонжюмо 22 марта 1568 года, был крайне невыгоден для королевской власти, что не мешало гугенотам, как обычно, изображать из себя обиженных. Мало того что мятежники сохранили всё, чего ранее добились, включая и предоставленные в их распоряжение крепости, не понеся при этом ни малейшей ответственности за мятеж против законной власти, так еще они, словно в насмешку, вынудили короля выплатить жалованье германским наемникам, которых позвали, чтобы воевать против него. При этом Конде и Колиньи снизошли до того, чтобы позволить французскому королю сохранить свою армию. Однако по крайней мере в одном, но очень важном отношении гугеноты проиграли: попытка посягательства на короля и его мать разоблачила их в общественном мнении страны, подавляющее большинство населения которой составляли католики-роялисты. Отныне они считались авантюристами, не уважающими ни закон, ни священную личность короля и помышляющими лишь о власти и богатстве.