Дела семейные и политика

Дела семейные и политика

В стране воцарился мир, и Екатерина могла заняться своим любимым делом — устроением семейного счастья собственных детей. В ее голове роилось множество планов, в том числе и заведомо фантастических, таких, например, как намерение женить сначала одного, а потом и другого своего младшего сына на королеве Англии, даром что та была на 20 лет старше их. Елизавета даже подыгрывала ей в этой комедии, возможно, преследуя свои политические цели. Этот проект века так и остался нереализованным, зато другой, более приземленный династический брак осуществился. 23 ноября 1570 года в Мезьер прибыла эрцгерцогиня Елизавета Австрийская, дабы, как договорилась Екатерина Медичи с императором Максимилианом II, стать женой Карла IX. Маленький пограничный город на несколько дней стал местом ослепительных празднеств. Екатерина не поскупилась, чтобы устроить достойную встречу будущей королеве Франции. Карл IX, прибывший в Мезьер заранее, инкогнито наблюдал со стороны за торжественным въездом в город своей невесты. Она ему определенно понравилась — портрет, по которому он знал эрцгерцогиню, не обманывал. 26 ноября в местном соборе, никогда еще не видавшем в своих стенах столь блестящего общества, состоялось венчание. По этому случаю Екатерина впервые за годы своего вдовства на время сменила черный траурный убор на золотое парчовое платье, украшенное жемчугами и бриллиантами.

История повторялась: подобно тому как в свое время Екатерина с первого взгляда влюбилась в Генриха, Елизавета сразу же полюбила супруга. В этом не было бы ничего примечательного, если бы не повторилось и «супружество втроем»: у Карла IX уже была метресса, Мария Туше, которую он любил не меньше, чем Генрих Диану Пуатье, и которая родила ему сына, по злой иронии судьбы оказавшегося единственным мужским потомком сыновей Екатерины Медичи. Будучи бастардом, он не имел права на престол, и династия Валуа пресеклась при живом и вполне дееспособном ее представителе. Впервые увидев молодую королеву, Мария будто бы сказала: «Немка не внушает мне опасений». Впрочем, и сама метресса не внушала опасений «немке»: она не обладала амбициями Дианы Пуатье и не пыталась делать политику, хотя и имела некоторое влияние на царственного любовника.

Екатерина, наблюдая за невесткой, понимала, что та, воспитанная в строгих правилах дома Габсбургов, обескуражена нравами, царившими при французском дворе, и старалась всячески опекать ее, поддерживая ее добрыми советами и ласковым словом.

Карл IX был учтив с супругой, хотя и не часто баловал ее своим обществом. Дни он проводил на охоте, предоставив матери заниматься государственными делами, а ночи делил с Марией Туше. Елизавета, казавшаяся подлинной монашенкой при этом распутном дворе, находила утешение в молитвах, по два раза в день присутствуя на мессе.

Устроив личную жизнь сына, королева-мать старалась оградить его от вредных политических влияний, памятуя о том, как он однажды уже попадал под обаяние Колиньи, и зная, что в нем порой пробуждаются политические амбиции, подогреваемые завистью к чужим успехам. И теперь, вскоре после свадебных торжеств, она стала замечать в поведении сына некое непокорство, хотя публично он продолжал уверять в своей готовности следовать ее руководящим указаниям. Она уже не раз замечала, что сын оставляет без внимания те или иные ее предложения и словно бы тяготится ее обществом. Открыто не возражая против проводимой матерью политики умиротворения, он подспудно противился ей. Екатерина, питавшая отвращение к войне, старалась находить взаимопонимание и с Филиппом II, и с протестантами, а Карл IX, мечтавший о личной славе, считал войну наиболее верным средством заслужить репутацию великого правителя и освободиться, наконец, от тягостной материнской опеки.

В желавших направить короля на этот путь недостатка не было. Как «приятно» было бы Екатерине узнать, что исподтишка, втайне от нее, подстрекательством занимается великий герцог Тосканский Козимо Медичи, обидевшийся на императора за то, что тот отказался признать титул великого герцога наследственным, и искавший теперь «управу» на обоих Габсбургов — австрийского и испанского. Сам папа, зажатый, словно в тисках, в дружеских объятиях Филиппа II и Максимилиана II, будто бы обещал ему поддержку, и ободренный этим герцог искал союза с протестантами Германии и Франции. С этой целью он направил в Лa-Рошель своего представителя, дабы представить Колиньи проект войны против Испании и Австрии. Гугеноты, всегда считавшие войну против Габсбургов благим делом, с интересом выслушали его, заметив при этом, что в предстоящей борьбе хотели бы заручиться поддержкой более внушительного союзника, нежели великий герцог Тосканский. Тогда-то итальянец и отправился в Париж, дабы предложить Карлу IX смехотворный союз с Тосканой против двух мировых держав — Испании и Священной Римской империи. Подобным предложением Франции оказывалась сомнительная честь сокрушить их — или скорее самой быть стертой в порошок.

Гугенотов, только и мечтавших о том, как бы ослабить позиции Филиппа II в Нидерландах, похоже, ничуть не смущала подобная альтернатива. Надо было убедить Карла IX, и тосканский представитель начал доказывать ему, что Испания, ослабленная восстанием морисков в Андалузии, постоянными нападениями турецкого флота и французских корсаров и войной во Фландрии, не представляет из себя серьезного противника, и когда Филипп II будет сокрушен, король Франции станет самым могущественным государем Европы. От подобной перспективы у Карла IX захватывало дух и кружилась голова, и он, не ставя в известность мать, принял заманчивое предложение. Однако эти закулисные интриги не остались тайной для Екатерины. Конечно же она обо всем узнала и, полная решимости не допустить исполнения абсурдного проекта, решила поиграть с заговорщиками в их игру, имея в виду собственные планы — матримониальные.

К тому времени ее замысел выдать дочь Маргариту замуж за Генриха Наваррского вступил в фазу практического воплощения. Этот брачный союз одобряли и гугеноты, рассчитывая благодаря ему внедрить своего человека в стан противника. Екатерина же, как всегда одержимая стремлением к миротворчеству, надеялась, что брак принцессы-католички с гугенотом — королем Наваррским укрепит хрупкий гражданский мир в королевстве. Желания жениха и невесты при этом, разумеется, никто не спрашивал. Еще не бывало, чтобы правоверная католичка вступала в брак с еретиком-гугенотом, поэтому требовалось специальное разрешение папы римского. Его-то Екатерина и собиралась получить, уверяя понтифика, что поддерживает его намерение вести войну против Габсбургов, чего в действительности и не думала делать. Пользуясь случаем, она попросила папу отнестись с пониманием и к другому ее проекту — возвратить ко двору адмирала Колиньи, не усматривая признаков ослабления католической веры в этом ее очередном реверансе в сторону протестантов. Это необходимо, поясняла она, чтобы консолидировать все силы Франции в преддверии войны против Филиппа II, как того желает святой отец.

В действительности это были всего лишь красивые слова и пустые обещания. Екатерина не имела ни малейшего желания вести войну против Испании ради кого бы то ни было. Ей надо было выдать свою дочь замуж за Генриха Наваррского, первого принца крови и первого по рангу среди протестантов, а также привлечь ко двору самого авторитетного среди них человека — Колиньи: только так, полагала она, в королевстве может воцариться мир. Но возможно ли, чтобы гугеноты, которым в равной мере хотелось и воевать против Испании, и женить Генриха Наваррского на принцессе Валуа, поддержали ее миротворческие усилия? Для Екатерины не было ничего заведомо невозможного — надо лишь вести переговоры.

12 сентября 1571 года Колиньи прибыл ко двору. Он сделал это не без колебаний, откровенно признаваясь приближенным, что опасается за свою жизнь. И действительно, у него было гораздо больше оснований не доверять Екатерине, нежели полагаться на ее слово. Но поскольку выгода от возможности оказывать влияние на короля была слишком велика, он все же отправился в Блуа, где тогда находился двор. С ним-то королева-мать и собиралась договариваться, дабы сделать его гарантом мира в королевстве, однако никогда еще переговоры не заканчивались столь плачевным образом, как в тот раз. Да и могло ли быть иначе, если Екатерина сознательно затевала с Колиньи собственную игру, а он делал вид, что верит притворному радушию своей давней противницы? При встрече они обнялись, точно брат и сестра, и Екатерина приветствовала его словами: «Мы слишком давно знакомы, чтобы обманывать друг друга», на что он с полным основанием мог бы возразить: «Мы всегда только и делали, что обманывали друг друга, так что нам остается лишь продолжать». Таков был характер взаимоотношений этих двух пройдох.

Возвращение Колиньи ко двору было щедро оплачено: он получил бблыиую часть церковных бенефиций своего брата-кардинала, 100 тысяч ливров на обустройство своего замка и место в королевском совете. Екатерина не скупилась, авансом оплачивая мир, содействия в установлении которого ждала от адмирала. Дабы заверить его в искренности своих намерений, она распорядилась казнить католиков Руана, уличенных в насилии над протестантами Нормандии. Создавалось впечатление, что Колиньи со своими сторонниками занял при дворе более привилегированное положение, чем ревностные католики Гизы.

Правда, при этом не обошлось без трагикомического происшествия. Когда адмирала Колиньи представляли молодой королеве Елизавете, она, по натуре своей не склонная ломать комедию, в ужасе отпрянула, увидев, что тот, став на колено, собирается поцеловать ее руку. Для нее, искренне верующей и чистосердечной католички, одно только соприкосновение с еретиком было равнозначно преступлению против религии. Она не могла понять, как можно с почестями принимать такого человека при дворе «христианнейшего» короля. Далекая от политических игр, Елизавета едва не спровоцировала скандал, грозивший сорвать реализацию изощренного плана Екатерины. С тех пор целомудренную королеву больше не искушали общением с еретиками.

В то самое время, когда во Франции разворачивались описываемые события, стал вакантным королевский трон Польши. Поскольку польская монархия не была наследственной, очередного короля избирали, и Екатерина загорелась желанием посадить на польский престол своего любимого сына Генриха, раз уж не удалось женить его на английской королеве. Дело это было непростое, долгое, а главное — дорогостоящее, поскольку надо было «подмазать» если не всех, то, по крайней мере, наиболее влиятельных лиц, от которых зависело принятие решения. Но, как мы помним, для Екатерины не было ничего невозможного, и она с энтузиазмом принялась задело, отправив в Польшу Монлюка, епископа Валансского, своего лучшего дипломата, дабы он подготовил почву для посева, от которого ждали обильных всходов. В мечтах своих Екатерина уже видела любимого сына королем Польши, несущим свет цивилизации восточным варварам, «сарматам». Скоро узнаем, чем завершилась эта ее очередная затея.

Одновременно она с головой ушла в решение первоочередной задачи — устроение брака Маргариты с Генрихом Наваррским. Сделать это было непросто, учитывая, что против выступали папа, король Испании и практически все французские католики, за исключением разве что кардинала Бурбона, дяди жениха: пусть Генрих и еретик, но интересы семьи были важнее прочих соображений. Не было у Екатерины достаточной поддержки и со стороны протестантов. Прежде всего, ей недоставало согласия со стороны матери жениха, Жанны д’Альбре. Суровая гугенотка, гораздо более непримиримая, чем Колиньи, она наотрез отказывалась появиться при дворе, опасаясь, вопреки всем заверениям Екатерины, за свою жизнь. Впрочем, опасаться ей следовало не яда или кинжала наемного убийцы, а трудного переезда по разбитым дорогам, губительного для ее слабого здоровья. В свои 43 года королева Наваррская была крепка более духом, нежели телом. Ее туберкулез вступал в финальную стадию, оставив ей считаные месяцы жизни. В конце концов она согласилась прибыть ко двору, отправившись в путь в огромном утепленном и обогреваемом печкой фургоне, который тащила восьмерка лошадей.

15 февраля Жанна д’Альбре прибыла в Шенон-со, полная решимости ни в чем не уступать уже поджидавшей ее Екатерине. И точно, всё медоточивое красноречие королевы-матери производило на собеседницу не больше впечатления, чем на мраморную статую. Убедившись, что сейчас ничего не добьется, Екатерина решила сменить обстановку, перенеся переговоры в другую резиденцию, и королевы переехали в Блуа, где их встречал двор в полном составе. В ходе продолжившихся переговоров Жанна д’Альбре не утруждала себя пустыми речами, сразу же выдвинув два главных возражения против намеченного бракосочетания. Во-первых, какую религию будут исповедовать жених и невеста? И во-вторых, в каком храме, католическом или кальвинистском, состоится венчание? Весьма примечательно, что среди советников Жанны были не только кальвинистские пасторы, но и английский посол. Интерес, проявленный английским двором к бракосочетанию французских принца и принцессы, наглядно показывает, сколь сильно зависели гугеноты от мнения Елизаветы Английской.

Переговоры, больше походившие на перетягивание каната, затянулись, но в конце концов 12 апреля 1572 года Жанна д’Альбре, которую потрудился уговорить Колиньи, скрепя сердце подписала брачный контракт. Она опасалась, как бы ее сын не пошел по стопам своего отца, Антуана Бурбона, подпавшего под обаяние распутного французского двора и отрекшегося от учения Кальвина, вновь обратившись к папизму. Ее опасения были не напрасны. Генрих Наваррский и в самом деле пойдет по стопам отца, но зайдет по этому пути гораздо дальше его. Но, к счастью для матери, ей не доведется увидеть этого.