Глава первая
Глава первая
Париж 1917 года, военный Париж. Как он не похож на тот Париж, каким девять лет назад его впервые увидел Менжинский! Париж стал другим. На улицах затемнение — парижане боятся налетов германских аэропланов и цеппелинов. В городе мало мужчин, повсюду женщины — кондуктора трамваев, кельнерши в бистро, приказчицы в магазинах, даже чиновники и клерки в банке, где работает Менжинский, тоже женщины. Женщины в трауре, их, женщин в трауре, особенно много стало среди парижанок с осени прошлого года, после битвы под Верденом. А что там, в России, сколько там «карпатских» и «мазурских» вдов?
В один из совсем теплых мартовских дней, закончив работу в банке, Менжинский вышел на улицу и направился к трамвайной остановке. Совершенно неожиданно рядом пронзительно заверещал мальчишка-газетчик:
— Важные события в России! Петроград восстал! В Петрограде революция!
Революция! Сколько уже раз Менжинский слышал эти слова из уст газетчиков за последние два года! Только берлинское телеграфное агентства «Вольф» передало четырнадцать сообщений о революции в России.
Но сегодня сообщение передается со ссылкой на ПТА — Петроградское телеграфное агентство!
Купив газету, Менжинский вскочил в трамвай. Быстро пробежал сообщение: в Петрограде восстание! Войска переходят на сторону народа! Разгромлены полицейские участки.
Неужели это правда?
Как невыносимо медленно тащится трамвай! Скорее к своим, проверить, ободрить, решить, что делать!
Наконец нужная остановка. И — почти бегом к знакомому подъезду, затарабанил в дверь.
Открыл Михаил Николаевич, без пиджака, с встревоженным лицом.
— Михаил Николаевич, дорогой! Поздравляю!
Нервно жмет руку Покровского, весело поблескивают глаза из-под стекол пенсне.
— Вячеслав, что с вами, чем вы так взволнованы?!
— Как, вы ничего не знаете? Кричите «ура»: в России революция! Петербург восстал. Царю — по шапке.
В десятый раз перечитано сообщение ПТА. Строятся планы возвращения в Россию.
В последующие дни телеграф приносит новые вести: великий князь Михаил отрекся от престола. Власть в России — в руках комитета Государственной думы. Образовано Временное правительство.
Заявление министра-председателя князя Львова: «Война до победного конца!»
В Петрограде и Москве созданы Советы рабочих и солдатских депутатов. Революцию поддержали Киев, Ташкент, Владивосток.
Армия признала новую власть.
Население приветствует освобожденных из тюрем революционеров.
Французские газеты почти не комментируют радиотелеграфные сообщения из Петрограда, Лондона и Стокгольма. Да и бог с ними, комментариями, скорее бы домой, там сами разберемся.
Но как?
Ответа на этот вопрос никто не дает.
В газетах появляется заметка: Ульянов-Ленин из Цюриха выехал в Россию через Германию в запломбированном вагоне. Здесь же комментарий: Ленин — германский шпион… Это первое сообщение о Ленине после революции и… не первая ложь.
Спустя десять дней новое сообщение, но уже не парижской прессы, а слухи в эмигрантских кругах.
В порядке особого дипломатического акта выехали из Парижа через Лондон в Россию Плеханов, Чернов, Авксентьев, Бунаков, Савинков.
Бурлит и волнуется парижская колония революционных эмигрантов из России. По ее поручению и по личной инициативе обивают эмигранты пороги российского посольства и консульства в Париже, обращаются в английские учреждения, списываются с российскими эмигрантами в Лондоне. Стена молчания или формальная отговорка: не имеем указаний от нового правительства.
Наконец становится известно: получена циркулярная телеграмма из России. Наконец-то! Но радость напрасна и преждевременна. Новый министр иностранных дел Временного правительства сахарозаводчик Терещенко действительно прислал циркулярную телеграмму, в которой… запретил выдачу виз эмигрантам, стремящимся попасть в Россию!
В какое положение поставила эта телеграмма революционных эмигрантов, прежде всего эмигрантов-большевиков, свидетельствует Покровский. Возвратившись в Россию, в Москву, в «Известиях» Московского Совета от 7 ноября 1917 года он писал: «Вы только представьте себе положение: люди ликвидировали свои дела, бросили работу (подавляющее большинство эмигрантов — рабочие), словом, вышли на улицу, чтобы ехать на вокзал. И вдруг двери вокзала — хлоп! Живи где знаешь, как знаешь, чем знаешь! И это на время совершенно не определенное».
Менжинскому относительно повезло. В начале июля 1917 года администрация банка, в котором он работал, помогла ему — одному из своих служащих — получить визу на проезд в Англию. Не медля ни одного дня, он выехал в Гавр, взяв с собой лишь самое необходимое. Весь его архив, вся переписка остались в Париже. На вокзале его провожал Покровский, который еще на некоторое время был вынужден здесь остаться.
Свое возвращение из эмиграции в Россию Менжинский образно описал в письмах к Михаилу Николаевичу.
Одно из писем он начинает словами: «Спешу дать отчет в наших страданиях…»
Гавр. Тщательно осматривают, щупают вещи, простукивают чемодан — нет ли второго дна. Военные контролеры проверяют документы и допрашивают: не германский ли шпион? Их не меньше пятнадцати: каждый что-нибудь спрашивает, проверяет. Придирчиво рассматривают бумаги, ставят штемпель. Кажется, все! И вдруг подходит еще один: пожалуйте за мной. Вводят в комнату, за столом сидят двое, на столе разложены документы Менжинского.
Один из них начинает допрос.
— Вы куда едете?
— В Англию. Там написано, — говорит Менжинский, указывая на документы, лежащие на столе.
— Вы русский? Эмигрант?
— Да.
— Почему едете в Англию, а не прямо в Россию, как ваши друзья бошей из Швейцарии?
— Какие друзья бошей?
— Ленин-Ульянов.
На вопрос отвечает вопросом:
— Проехали же через Англию Чернов и Савинков?
— Проехал и Плеханов. А у вас есть доказательства, что вы принадлежите к партии Савинкова или Чернова?
— Я принадлежу к партии Ульянова. Но сейчас еду в Англию по поручению французского банка.
— А чем вы докажете, что вы проникли в банк не для того, чтобы взорвать его?
Менжинский берет со стола удостоверение и показывает:
— Вот фирменный бланк, на нем три банковских телефона: позвоните в Париж, вам подтвердят мою благонадежность.
Чиновник вновь рассматривает документы и говорит:
— С такими паспортами во время войны не ездят: по происхождению вы поляк, подданный русского царя. Отметки в паспорте: бельгийская, парижская, швейцарская, дважды итальянская и снова парижская. А почему нет берлинской? Ведь вы были в Берлине? — Берет трубку телефона, делает вид, что хочет звонить в Париж. Затем неожиданно возвращает все бумаги: — Спешите! Пароход может уйти.
Переезд через Ла-Манш. Саутгемптон. Вновь контрольный пост. Англичанин спрашивает скупо. Но все вещи и документы осматривают еще более придирчиво.
«Англичане, — пишет Менжинский Покровскому, — подозрительны, и чуть кто говорит по-английски — его обыскивают, допрашивают об отношении к войне и прочее. Впрочем, всех прощупывают… Надо ждать 3–4 часа в сарае без воздуха, где, правда, разрешено курить».
А что значит это английское «прощупывание», описал другой эмигрант — Д. Страхов, возвращавшийся в Россию тем же путем, в том же 1917 году.
«Голос из-за перегородки:
— Пожалуйста, сюда еще на одну минутку.
Вновь дощатый сарай. Минуту остаюсь один.
Потом входит высокий, как жердь, военный и добродушно спрашивает:
— У вас есть часы?
Я вынимаю и говорю:
— Без четверти восемь.
— Могу я посмотреть их?
— Пожалуйста, — говорю я любезно по-французски с легким удивлением.
Он с непонятным для меня интересом рассматривает мои часы, самые обыкновенные черные часы — их фирму, механизм и даже поднял их крышки.
— Фирма «Лонжин», — приговаривал он, — хорошая фирма. Да. И ход хороший. И оксидировка хорошо положена.
Чиновник кладет часы на полочку.
— А зеркальце у вас есть?
— Зеркальце? — еще больше удивляюсь я. — Есть, — и подаю ему зеркальце.
— Фирма «Шварцман»? Германия?
Я делаю вид, что не понимаю. Он повторяет вопрос по-французски.
— Нет, швейцарская. Купил в Цюрихе.
— В Цюрихе все равно что в Германии… А может, в Германии. А «Шварцман» есть настоящая германская фирма. В запретительном индексе указана. Разве не знали?
— Не знал, — говорю, и зеркальце ложится на полочку рядом с часами.
— А бумажник у вас тоже цюрихской фирмы?..
— А кто его знает… Пожалуй, не союзнический, потому что он очень скверного качества, никогда в нем нет денег.
Бумажник и его содержание исследуется столь же тщательно… и тоже находит свое место на полочке… Я уже не удивляюсь больше и молча подаю вещи в ответ на его новые, уже краткие требования:
— Вашу шляпу.
— Ваш воротничок.
— Ваши манжеты, ваш пиджак, ваш жилет, ваши брюки… ваши ботинки!
Затем кладет руку на плечо, загибает сзади рубаху — не написано ли что на спине, а затем тихонько дергает за бороду — не приклеенная ли.
— Послушайте, — вскакиваю я, — это уже слишком. Что все это значит? Куда унесли мои вещи?.. Почему только меня и его, — показываю за перегородку.
— У вас в бумагах есть пробел, и наш долг отнестись к вам внимательно. А его потому, что он говорит по-английски…»
Вот что значит «прощупать по-английски». Но эта только часть прощупывания. После тщательного осмотра вещей — платье, где надо, подпороли и вновь зашили, каблуки прибили новыми гвоздями — начиналось «прощупывание» словесное.
В отношении Менжинского, судя по его письмам, оно выглядело, видимо, так:
— Сюда, — приглашает появившийся откуда-то военный. И вновь барачное помещение с длинным столом, за которым шестеро военных. В руках одного из них документы Менжинского. Офицер сначала говорит по-английски; но, не получив ответа, переходит на чистый русский язык.
— Извините. Тут у вас в бумагах сказано, что вы учились в духовной гимназии.
— Нет, — настораживается Менжинский. — В России духовных гимназий не было, есть духовные семинарии. Но я в семинарии не учился. Я учился в шестой петербургской гимназии.
— Ах да, я ошибся, тут написано в шестой гимназии. А почему вы учились в Сорбонне, зачем изучали славянские языки? В Сорбонну вы поступили в девятьсот одиннадцатом году, война началась в четырнадцатом, а в Париж вы приехали из Берлина. Как все это объяснить?
— В Сорбонну я поступил не в одиннадцатом, а в девятом году и приехал из Швейцарии, а не из Берлина.
— Извините. Это второй раз в Париж вы приехали из Швейцарии, а первый раз, простите, — офицер смотрит в документ, — не из Берлина, а из Брюсселя. Извините, я ошибся.
И сразу же на английском языке спрашивает:
— Почему так много путешествовали? Швеция, Бельгия, Париж, Швейцария. Снова Париж, Италия, — он листает паспорт, — Париж, Нью-Йорк, снова Италия, опять Париж, Лондон и ни одной берлинской отметки. — И снова переходя на русский язык: — Ведь вы бывали в Берлине?
— Нет. В Берлине я не бывал. А то, что вы говорили о Париже и Лондоне, я не понял.
— Я вас спрашиваю: вы много путешествовали, но откуда брали деньги? Ведь эмигранты живут бедно.
— У меня отец генерал.
— Ваш отец генерал? Он дворянин?
— Да, дворянин.
— Почему Ульянов-Ленин, русский дворянин, поехал через Германию, а другой русский дворянин едет через Англию? Или у вас, у русских дворян, разное понятие о чести?
— Сами союзники виноваты, что заставляют по-разному решать вопросы чести.
Офицер нехотя возвращает Менжинскому бумаги и буркает что-то вроде: «Ваш поезд отходит».
К вагону Менжинского провожают двое военных.
В Лондоне его встретили товарищи и помогли выехать в Эбердин. Оттуда на военном транспорте Менжинский отправился в Берген.
«В Лондоне, — писал Менжинский Покровскому, — все организовано терпимо, не надо искать отелей, носильщиков и автомобилей сколько угодно…
На пароход надо брать билет первого класса… На военном транспорте классов нет… Воздух ужасный, грязь… Хорошо, что погода была дивная, без качки, а если бы качало, то условия на пароходе были бы невыносимыми… Впрочем, вы можете, приехав в Лондон, пропустить очередь и отдохнуть…»
В том же письме Менжинский советует Покровскому ехать с маленькой партией, «а то с нами ехали товарищи — элемент постоянный, и русские солдаты, [бежавшие] из плена [во Францию],— элемент текучий. Кстати, почтенная публика сразу же надела пассажирские пояса».
Под «почтенной публикой» Менжинский имеет в виду эсеров и меньшевиков, плывших в Россию тем же пароходом.
13 июля 1917 года (судя по дате на письме) Менжинский был в Бергене. «В Бергене остановиться трудно, т. к. город наполовину сгорел в прошлом году». Отсюда сразу же через Хапаранду и Торнео выехал в Россию. В Хапаранде — шведском пограничном городке, пришлось сойти с бергенского поезда, переправиться через реку в Торнео и здесь пересесть на петроградский поезд. Менжинский попал в один вагон с группой эсеров. В дороге завязывались острые политические споры. Один из эсеров, знавший Менжинского по эмиграции, заявил: «Чего его слушать — он большевик». Да Менжинский и не скрывал этого. Когда эсеры узнали, что Менжинский большевик, они стали говорить, что его нельзя пускать в Петербург. «Вот доедем поближе, сообщим, чтобы его арестовали», — говорили между собой эсеры.
Вячеслав Рудольфович не стал ждать, когда эсеры осуществят свою угрозу. После Белоострова по старой конспиративной привычке, когда поезд на одной из станций сбавил ход, он спрыгнул с подножки вагона. Приехал в Петроград на дачном поезде.
Итак, после десятилетней разлуки он вновь был на Родине. Но была и горечь — мать Вячеслав Рудольфович в живых уже не застал.
Радостной была встреча с отцом, с сестрами. С Верой Вячеслав не виделся девять лет, а с Людмилой — семь, с тех пор, как она по партийным делам в 1910 году приезжала в Париж. С отцом не виделся десять лет. Рудольф Игнатьевич за эти годы сильно сдал. После смерти Марии Александровны стал часто болеть. Эмиграция внесла разлад в собственную семью Вячеслава Рудольфовича. Разлад с женой наладить не удалось, и семья распалась.
Сестры рассказывали о шестом съезде партии, о его решениях — Людмила Рудольфовна, член ПК (Петербургского комитета) и 1-го Городского районного комитета партии, работала в секретариате съезда. Сообщили новые подробности об июльских событиях в Петрограде, о том, что многие товарищи арестованы, а Владимир Ильич вынужден скрываться от ищеек Временного правительства, что дворец Кшесинской, где помещались ЦК и «Военка», разгромлен, и Центральный Комитет большевиков пока обосновался в клубе Интернационала на Коломенской, что Вера Рудольфовна, работающая в секретариате ЦК, сейчас вместе с Яковом Михайловичем Свердловым подыскивают для ЦК новое помещение.
Менжинский жадно расспрашивал сестер о партийных делах, об Ильиче, о работе военной организации, он интересовался буквально всем. От сестер он узнал, что военная организация партии была воссоздана весной, что состоялась первая конференция представителей военных организаций, которая создала для руководства работой бюро. Руководство военной организацией возглавляют Н. И. Подвойский, старый знакомый по Ярославлю, и В. И. Невский.
На следующий день Вячеслав Рудольфович был в ЦК. Его радостно встретил Яков Михайлович Свердлов. И тут завязалась деловая беседа. В тот же день Менжинский включился в партийную работу. Вместе о Дзержинским он занялся «созданием юридического лица партийной типографии».
13 (26) августа 1917 года состоялось заседание узкого состава ЦК РСДРП. На заседании было решено произвести передачу типографии и партийного издательства «Прибой» в другие руки ввиду возможности их конфискации. Через несколько дней было создано «Товарищество рабочей печати», во главе которого были поставлены Дзержинский и Менжинский.
Так началась их совместная работа, положившая начало большой дружбе, продолжавшейся долгие годы.
На том же заседании ЦК обсуждался вопрос о газете «Солдат», которая стала издаваться вместо закрытой военным министром 10 августа газеты «Рабочий и солдат», заменившей «Солдатскую правду», запрещенную к изданию в июльские дни. Еще через три дня ЦК наметил меры, чтобы обеспечить руководство Центрального Комитета солдатскими массами. Одной из таких мер было установление контроля за деятельностью бюро (поручено Свердлову и Дзержинскому) и укрепление редакции «Солдата». Возложив руководство изданием «Солдата» на Бубнова, ЦК по предложению Дзержинского направил в состав редакции (редколлегии) «Солдата» Менжинского. Менжинский был введен также в состав Всероссийского бюро военных организаций.
Во второй половине августа, вспоминал А. Ф. Ильин-Женевский, «в состав редакционной коллегии газеты [ «Солдат»] вступил только что приехавший из Франции… Вячеслав Рудольфович Менжинский… С серьезным, вдумчивым взглядом и мягкими манерами, он произвел на нас самое благоприятное впечатление. Элегантная наружность его сразу изобличала в нем европейца. Целый ряд номеров «Солдата» мы с тов. Менжинским выпустили вдвоем».
Массовая пролетарская газета «Солдат», первый номер которой вышел 13 августа, продолжала традиции «Солдатской правды» и выпускалась на средства, собранные солдатами и рабочими. Издавать газету приходилось в трудных условиях, когда большевистская партия вновь была вынуждена уйти в подполье, а на большевиков обрушивались потоки лжи и клеветы со страниц буржуазной прессы. Несмотря на это, редакции удалось организовать широкое распространение газеты.
Менжинский, как член Бюро военных организаций и член редакции «Солдата», вел огромную агитационную и пропагандистскую работу, выступал на митингах и собраниях солдат, участвовал в заседаниях бюро, писал статьи для газеты.
«Статьи, написанные Менжинским, — свидетельствует А. Ф. Ильин-Женевский, — были очень живо и интересно написаны, отчасти напоминая собой беллетристические произведения».
Обыкновенно, придя в типографию, Менжинский и Ильин-Женевский сразу же усаживались за писание статей для текущего номера. Затем удалялись в какой-нибудь укромный уголок типографии и там, сидя на подоконнике или на печатных машинах, обсуждали статьи, вносили, если требовалось, в них необходимые исправления. Здесь же обсуждали характер предполагаемого номера. Сдав весь материал в набор, пили в ближайшей чайной чай, а затем спешили каждый по своим делам, в ЦК или в «Военку».
По вечерам, когда подписанный номер сдавался в печать, нередко собирались на квартире сестер Менжинских. Сюда приходили некоторые члены ЦК. За вечерним чаем обычно обсуждали политические новости, намечали темы статей. Хозяйничала Вера Рудольфовна, имевшая привычку не расставаться с полотенцем, перекинутым через плечо.
Помимо Ильина-Женевского и Менжинского, в газете сотрудничали члены Всероссийского бюро военных организаций Е. Ф. Розмирович, В. И. Невский, H. Н. Кузьмин, будущий комиссар VI Красной Армии. Статьи членов Бюро военных организаций публиковались или без подписи, или подписывались условными инициалами и псевдонимами.
Статьи Менжинского чаще всего публиковались без подписи, некоторые — за псевдонимом «Ы».
В «Солдате» была завершена начатая «Рабочим и солдатом» публикация резолюций VI съезда РСДРП. В первом номере оыл опубликован «Манифест РСДРП ко всем трудящимся, ко всем рабочим, солдатам и крестьянам России», составленный ЦК по поручению съезда. Газета опубликовала также принятый съездом Устав партии.
По поручению ЦК партии газета «Солдат» разоблачала корниловско-савинковскую контрреволюционную авантюру и мобилизовывала солдатские массы и прежде всего Петроградский гарнизон на отпор мятежникам. Газета раскрывала позорную роль Савинкова, который, будучи правой рукой Керенского, прокладывал дорогу к военной диктатуре генерала Корнилова.
Савинков вернулся из эмиграции весной 1917 года и сразу же сблизился с главой Временного правительства А. Ф. Керенским. Адвокат, выступавший защитником на процессе Петербургской военной организации в 1907 году, Керенский через 10 лет возглавил правительство министров-капиталистов. Министру-авантюристу пришелся по душе другой авантюрист, который и был назначен комиссаром юго-западного фронта.
— Когда ЮЗФ попросил у меня оказать ему поддержку, — заявлял накануне корниловщины Керенский, — я назначил комиссаром Савинкова. Когда начали просить другие фронты, то у меня второго Савинкова не было… Кто первый усмирил сибирских стрелков? Кто первый пролил для усмирения непокорных кровь? Мой ставленник, мой комиссар…
В июле 1917 года в Могилеве, в ставке состоялось совещание, обсуждавшее военное положение. На совещание съехались министры Временного правительства, генералы Брусилов, Алексеев, Деникин, Марков. От юго-западного фронта приехал комиссар Савинков.
Совещание открыл его инициатор А. Ф. Керенский.
— Временному правительству необходимо выяснить, — говорил министр-председатель, — следующие три вопроса: военно-стратегическую обстановку, общую обстановку и какими мерами можно восстановить боеспособность армии.
Генералы-монархисты с неприязнью, высокомерно посматривали на министра-выскочку. Уловив эту неприязнь, а то и враждебность, Керенский, чтобы польстить генералам, продолжал:
— Я, как председатель, хотел бы выслушать от лиц, опытных в военном деле, объективные выводы из рассмотрения этих вопросов.
И, сделав рукой широкий театральный жест, означающий приглашение к дискуссии, Керенский утомленно опустился на председательское кресло.
Грузный, рано одряхлевший Деникин ехидно усмехнулся, Марков демонстративно отвернулся. Остальные молчали.
Министр-председатель был вынужден сам попросить высказаться первым верховного главнокомандующего.
Со своего места поднялся худощавый подтянутый генерал с пушистыми кавалерийскими усами. Недовольно передернул широкими золотыми погонами, блеснул под воротником белой эмалью орден святого Георгия. Метнул в министра-председателя злой взгляд умных светлых глаз. Заговорил негромко, но твердо:
— Прежнюю дисциплину полностью восстановить нельзя. Начальники — от ротного командира до главнокомандующего — не имеют власти.
Брусилов обвел взглядом присутствующих генералов, снова остановил его на министре-председателе.
— Работа комитетов и комиссаров не удалась. Они заменить начальников не могут…
Как подстегнутый, вскочил с места Деникин и, не дав договорить верховному, почти закричал:
— Комиссары и комитеты разлагают армию. Через них совершенно открыто идет захват власти. Необходимо воссоздать армию. Совершенно изъять из нее политику. Упразднить комитеты. Ввести дисциплину. Восстановить власть начальников. Иметь под рукой отборные части как опору власти на случай необходимости применения вооруженной силы против неповинующихся на фронте и в тылу. Ввести смертную казнь не только на фронте, но и в тылу.
Выговорившись, Деникин тяжело опустился. Керенский не перебил его ни единым словом, только раз или два согласно кивнул головой. Потом, не поднимая глаз, попросил огласить телеграмму в адрес совещания от командующего юго-западным фронтом генерала Корнилова, недавно сменившего Брусилова.
Секретарь совещания, затянутый в портупею белобрысый офицер Роменский, вскочил с места, поклонился министру-председателю и начал читать послание кумира монархистов и контрреволюционеров.
— «Восстановить в пределах территории военных действий закон о смертной казни и полевых судах, распространить его на внутренние округа… Провести основательную и беспощадную чистку всего командного состава… Воспретить законом митинги и собрания в войсковых частях».
Подбадриваемый одобрительными возгласами, Роменский, набирая силу голоса, продолжал читать.
— «Воспретить распространение в армии литературы и газет большевистского направления. Воспретить въезд в район расположения армии делегаций и агитаторов».
Всего в телеграмме было девять пунктов, и каждый из них начинался словами «восстановить» или «воспретить». Восстановить то, что было до Февральской революции, и воспретить все то, что было завоевано революцией.
Окончив чтение, Роменский, снова поклонившись не только Керенскому, но и Деникину, сел на свое место. В зале поднялся шум одобрения. Раздавались голоса: «Правильно!», «Восстановить дисциплинарную власть командиров!», «Не только расстреливать, но и вешать!»
Когда шум в зале немного утих, поднялся особняком сидевший у стены Савинков, медленно прошел вдоль длинного стола, остановился рядом с Керенским, нервно передернул плечами, глухим голосом произнес!
— Все девять пунктов генерала Корнилова изложены с моего ведома и согласия, как комиссара ЮЗФ. Я выражаю свою полную солидарность с мнением господина командующего…
Керенский откинулся на спинку кресла, торжествующим взглядом обвел присутствующих: смотрите, мол, каков мой комиссар. И, как бы продолжая эту мысль, обронил:
— У меня второго Савинкова нет…
И действительно, второго такого человека, человека, который с таким хладнокровием и готовностью мог бы утопить русскую революцию в крови, в ближайшем окружении Керенского не было.
После многозначительной паузы Керенский вскочил с кресла, обычно землистое лицо его пошло некрасивыми, бурыми пятнами, отрывистые слова вылетали из перекошенного нервным тиком рта, словно кольца табачного дыма у опытного курильщика.
— Да, мы введем в армии революционный террор.
Все, что является требованием для укрепления дисциплины, — все должно быть введено. — И, понизив голос, добавил: — Но введем так, чтобы народ не понял, что мы возвращаемся к дофевральскому режиму…
Начало заговору против революции было положено. После этого совещания генерал русской армии, герой знаменитого прорыва на юго-западном фронте Брусилов был смещен с поста верховного главнокомандующего. Вместо него по предложению Савинкова был назначен генерал Корнилов. Керенский рассчитывал, что Корнилов сумеет силой оружия подавить революцию, и прежде всего в Петрограде.
«Корнилов, — писал впоследствии английский дипломат-шпион Брюс Локкарт, — безусловно являлся именно тем генералом, на которого больше, чем на кого-либо, можно было надеяться, что он восстановит некоторую дисциплину… Керенскому его рекомендовал Савинков…»
Пошел в гору и Савинков. Его Керенский назначил «управляющим военным министерством», то есть фактически министром.
Через месяц после совещания в ставке, 24 августа, Савинков из Петрограда вновь примчался в Могилев к Корнилову с проектом образования директории во главе с генералом Корниловым. Себя Савинков метил на пост военного и морского министра. В качестве его заместителей, управляющих министерствами, намечались генерал Луком-ский (начальник штаба Корнилова, участник июльского совещания в ставке) или Алексеев и адмирал Колчак. Савинков попросил выделить в его, Савинкова, распоряжение кавалерийский корпус, который необходимо подвести к Петрограду. При этом Савинков заверил Корнилова, что как только корпус будет сосредоточен в нужном месте, Временное правительство объявит Петроград на военном положении.
Корнилов тут же разослал приказ о наступлении на Петроград, в котором требовал беспощадных мер в отношении революционных солдат и рабочих.
Одновременно с рассылкой этого приказа Корнилов направил в Петроград триста офицеров с заданием спровоцировать в Петрограде выступление частей гарнизона против Временного правительства в полугодовщину революции, 27 августа.
ЦК большевистской партии, располагая некоторыми сведениями о подготовке мятежа, разгадал планы контрреволюции. Еще 24 августа в ответ на клеветнические вы-рады буржуазной прессы против большевиков, газета «Солдат» опубликовала призыв военной организации при ЦК РСДРП к солдатам «не поддаваться на провокацию и не предпринимать уличных выступлений без указания ЦК».
Слово «провокация» в призыве упоминалось не случайно. Все последние дни корниловско-савинковские агенты усиленно распространяли слухи о том, что якобы большевики хотят 27 августа выступить сами. Реакция готовила повод для новой расправы, еще более жестокой и решительной, чем кровопролитие 3 июля. Поэтому 26 августа «Солдат» опубликовал специальное сообщение ЦК РСДРП: «Темными личностями распускаются слухи о готовившемся на воскресенье выступлении и ведется провокационная пропаганда якобы от имени нашей партии. ЦК призывает рабочих и солдат не поддаваться на провокационные призывы к выступлению и сохранить полную выдержку и спокойствие».
На следующий день, в воскресенье, 27 августа, в «Солдате» вновь был напечатан призыв ЦК к рабочим и солдатам: не поддаваться на провокацию, сохранять полную выдержку и спокойствие и не предпринимать в этот день никаких выступлений.
Военная организация призвала всех солдат Петроградского гарнизона: «Если мы сами не возьмемся за дело, если мы не приведем в боевую готовность все наши силы, все воинские части, мы погибнем».
29 августа, когда корниловский мятеж уже начался, по указанию ЦК РСДРП, кроме очередного, 13-го, был напечатан экстренный номер «Солдата», призывавший к отпору контрреволюции. «Заговор открыт, — писала газета, — контрреволюция мобилизовала громадные силы. Только полное развитие революции, только последовательная революционная власть не пойдет ни на сделку с Корниловым, ни на сделку с кадетами».
Борьбу с корниловщиной возглавила большевистская партия. Для мобилизации трудящихся на борьбу с заговорщиками при районных Советах Петрограда были созданы военно-революционные комитеты, в войсковые части направлены специальные комиссары. На фабриках и заводах создавались и вооружались рабочие дружины и боевые отряды Красной гвардии. Члены бюро военных организаций, члены редколлегии и сотрудники газеты «Солдат» в эти дни занимались практической организаторской работой в районах, войсковых частях, на фабриках и заводах, 30 августа «Солдат» вышел всего лишь на двух полосах и начинался следующим сообщением редакции: «Выпускаем очередной номер «Солдата» в уменьшенном формате ввиду того, что все наши сотрудники усиленно заняты практической работой в связи с событиями дня».
В том же номере было опубликовано обращение «Ко всем трудящимся, ко всем рабочим и солдатам Петрограда», подписанное ЦК и ПК РСДРП, военной организацией при ЦК РСДРП, Центральным Советом фабрично-заводских комитетов, большевистской фракцией Петроградского Совета. Обращение начиналось словами: «Контрреволюция надвигается на Петроград». Далее в нем говорилось: «Солдаты и рабочие! Вы смогли свергнуть царизм, — докажите, что вы не потерпите господства ставленника помещиков и буржуазии — Корнилова. Спасение народа, спасение революции — в революционной энергии самих пролетарских и солдатских масс».
В газете систематически печатались резолюции рабочих и солдатских митингов и собраний, в которых заявлялось о солидарности с декларацией ЦК большевистской партии «О власти», принятой на расширенном заседании ЦК 31 августа. Газета пропагандировала требования, изложенные в декларации: образование власти из представителей революционного пролетариата и крестьянства, немедленная отмена частной собственности на помещичью землю и передача ее в ведение крестьянских комитетов; введение рабочего контроля над производством и распределением, национализация важнейших отраслей промышленности; прекращение репрессий против рабочего класса и его организаций; освобождение из тюрем арестованных в июльские дни; отмена смертной казни; осуществление на деле права наций на самоопределение; немедленное предложение всем народам воюющих государств всеобщего демократического мира.
Почти в каждом номере газета разоблачала политические маневры и предательскую роль соглашательских партий меньшевиков и эсеров, стремившихся закрепиться у власти путем соглашения с кадетами и создания коалиционного правительства с участием контрреволюционной буржуазии. Менжинский сам пишет две статьи подряд: «Новое правительство» и «Совет Российской республики». В последней статье, разоблачив предательскую роль «Совета республики» (Предпарламента), Менжинский писал, что большевики противопоставляют ему Всероссийский съезд Советов.
Вслед зав тем, как большевики добились большинства в Петроградском и Московском Советах, «Солдат» начал кампанию за проведение перевыборов армейских комитетов и изгнание из них соглашателей — меньшевиков и эсеров. Газета призывала солдат проделать «такую же чистку в армейских комитетах, какую проделали рабочие в Советах».
Большевистская партия готовила массы к вооруженному восстанию. 10 октября на заседании ЦК с докладом о текущем моменте выступил Ленин. Он констатировал, что обстановка для захвата власти Советами вполне созрела, и выдвинул задачу технической подготовки вооруженного восстания. Через день на закрытом заседании Исполкома Петроградского Совета было принято решение о создании Военно-революционного комитета. Теперь со страниц каждого номера «Солдата» как набат звучал ленинский призыв: «Вся власть Советам!»
«Вся власть Советам!», «Организуйте скорее свободное правительство!» — несется из окопов. «Пора Советам брать власть!» — раздаются голоса с фабрик и заводов.
«Только Советское правительство может передать землю крестьянам», — слышны голоса крестьянских организаций», — так писал «Солдат» за неделю до Октябрьского восстания.
Как известно, на заседании ЦК 10 октября Зиновьев и Каменев выступили против ленинской резолюции, которая признавала, что «вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело». Троцкий хотя и не голосовал против резолюции о восстании, но настаивал на том, чтобы подождать II съезд Советов и до тех пор восстания не начинать.
После заседания ЦК вопрос о вооруженном восстании обсуждался в Бюро военной организации. Здесь мнения также разделились: В. Р. Менжинский и К. А. Мехоношин отстаивали ленинскую точку зрения о немедленном выступлении. Н. И. Подвойский, В. И. Невский и Е. Ф. Розмирович выступали за отсрочку восстания «в целях лучшей технической подготовки его». Н. В. Крыленко в этом вопросе занимал среднюю линию.
15 октября на закрытом заседании Петербургского комитета большевиков и Бюро военных организаций обсуждалось решение ЦК партии о восстании. С докладом о текущем моменте выступил член ЦК Бубнов.
— Мы стоим, — сказал он, — накануне выступления. Общее положение таково, что вооруженное восстание неизбежно, и вопрос только в том, чтобы вести подготовку к нему… Все элементы Красной гвардии должны быть приведены в боевую готовность.
Невский возразил Бубнову:
— Вы не учитываете многих обстоятельств. Конечно, момент для восстания назрел, но будет-ли восстание в Петрограде поддержано Москвой, армией, крестьянством, вообще всей страной? К тому же восстание недостаточно технически подготовлено, нужно еще провести большую работу по организации масс в провинции.
Сомнения Невского, конечно, не имели ничего общего с капитулянтской позицией Зиновьева и Каменева. Но стремление его и некоторых других руководителей военной организации отложить восстание в целях лучшей технической подготовки его и обеспечения поддержки со стороны всей армии и провинции таило в себе серьезную опасность — упустить благоприятный момент.
Об этих настроениях некоторых членов Бюро военной организации стало известно Ленину. 17 октября Владимир Ильич встретился с Подвойским, Невским и Антоновым-Овсеенко и попросил их доложить о работе военной организации по подготовке восстания. Докладывал Подвойский.
«Я обратил внимание Владимира Ильича, — вспоминал он впоследствии, — на то обстоятельство, что Керенский может опереться на сводные отряды и другие реакционные части с фронта… Внимание, с каким Ленин слушал мое сообщение о готовности к восстанию, сменилось крайним нетерпением, когда я заговорил об отсрочке.
— Вот именно! — перебивает он меня. — Как раз и поэтому и нельзя откладывать! Всякое промедление с нашей стороны даст возможность правительственным партиям, обладающим мощным государственным аппаратом, подготовиться более решительно к разгрому нас с помощью вызванных для этого надежных войск с фронта. Ведь они несомненно осведомлены о предстоящем восстании… готовятся к нему. А за время отсрочки подготовятся еще более».
Таким образом, руководителей военной организации вовремя поправили и сверху — Ленин и ЦК, и снизу — члены бюро и руководители партийных организаций воинских частей. После беседы с Лениным руководители военной организации начали готовить войска, и прежде всего Петроградского гарнизона, к восстанию. Газета «Солдат», конечно, не могла освещать непосредственной подготовки к восстанию. Скрывалось от контрреволюционного правительства и истинное назначение Военно-революционного комитета: формально он был создан как орган Петроградского Совета для обеспечения обороны Петрограда от наступления немцев или новой корниловщины.
Рабочие Петрограда, солдаты Петроградского гарнизона, моряки Балтийского флота под руководством большевистской партии готовились к последнему штурму капитализма.
Всю подготовку вооруженного восстания проводил Военно-революционный комитет Петроградского Совета, руководящим ядром которого стал партийный Военно-революционный центр, избранный на закрытом заседании ЦК ночью 16 октября. Члены Военно-революционного комитета, работники военной организации все дни проводили на фабриках и заводах, в отрядах Красной гвардии, войсковых частях, готовя их к выступлению против Временного правительства.
21 октября Военно-революционный комитет назначил своих комиссаров в штаб Петроградского военного окру-руга.
22 октября в частях гарнизона, на заводах и фабриках прошли многолюдные митинги, посвященные вопросу о власти, на которых с докладами выступали члены ЦК и члены ВРК.
В ночь на 23 октября Керенский совещался с министрами в Зимнем дворце. Министр-председатель настаивал на ликвидации ВРК и аресте его членов. Министры не поддержали: видимо, расценивали обстановку более реалистично, нежели их председатель. Решили ограничиться требованием к ВРК — отменить телефонограмму в части и гарнизоны, в которой предлагалось не исполнять предписания штаба военного округа без санкции ВРК.
23 октября ВРК в обращении к населению Петрограда объявил, что им назначены комиссары в воинские части и особо важные пункты столицы для охраны завоеваний революции, что приказы и распоряжения подлежат исполнению лишь по утверждению их уполномоченными комиссарами ВРК. Комиссары, как представители Совета, объявлялись неприкосновенными.
Ушел из редакции «Солдата» комиссаром огнеметно-хи-мической роты Ильин-Женевский. Уехал под Петроград — в Царское Село Кузьмин. По горло заняты работой в ВРК другие члены редакции.
Менжинский с оставшимися работниками готовит очередной номер газеты. Закончив с номером и подписав его к печати, он направился в Смольный. А на рассвете к зданию типографии явились юнкера. Комиссар Временного правительства предъявил ордер командующего войсками Петроградского округа на закрытие типографии и запрещение газет «Рабочий путь» и «Солдат» и арест редакторов.
Рабочие продолжали печатать газету, заявив комиссару, что ордер без подписи ВРК недействителен. Юнкера начали громить типографию. Контрреволюция перешла в наступление.
В ответ на приказ Временного правительства Военно-революционный комитет постановил: типографии революционных газет открыть, продолжать выпуск номеров, почетную охрану революционных типографий возложить на солдат литовского полка и 6-го запасного саперного батальона.
Центральный Комитет, рассмотрев вопрос о типографии и газете, постановил «немедленно же направить в типографию охрану и позаботиться о своевременном выпуске очередного № газеты».
На том же заседании ЦК постановил: поручить наблюдение за Временным правительством и его распоряжениями Свердлову, контроль за почтой и телеграфом Дзержинскому, за железными дорогами Бубнову.
Утром, 24 октября, ВРК, непрерывно работавший в Смольном, разослал всем комиссарам, полковым комитетам, районным советам и штабам Красной гвардии предписание № 1:
«Петербургскому Совету грозит прямая опасность: ночью контрреволюционные заговорщики пытались вызвать из окрестностей юнкеров и ударные батальоны в Петроград. Газеты «Солдат» и «Рабочий путь» закрыты. Предписывается привести полк в боевую готовность. Ждите дальнейших распоряжений. Всякое промедление и замешательство будут рассматриваться как измена революции».
Поздно вечером в Военно-революционном комитете стало известно о новом ленинском письме членам ЦК, написанном в связи с противодействием вооруженному восстанию со стороны Троцкого и колебаниями некоторых членов ЦК партии — брать или не брать власть до II съезда Советов. В письме Ленин требовал немедленно начать вооруженное восстание. «…Безмерным было бы преступление революционеров, — писал Ленин, — если бы они упустили момент, зная, что от них зависит спасение революции, предложение мира, спасение Питера, спасение от голода, передача земли крестьянам.
Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало!
Промедление в выступлении смерти подобно»[9].
Не дождавшись ответа на письмо, Ленин оставил конспиративную квартиру, направился в Смольный, чтобы взять в свои руки руководство вооруженным восстанием.
По приказанию Дзержинского отряд матросов и солдат занял главный телеграф. Ночью матросы и солдаты отбили попытки юнкеров овладеть телеграфом.
В ночь с 24 на 25 октября под охраной солдат и красногвардейцев печатался шестидесятый номер «Солдата». В газете публиковалось Воззвание («Предписание № 1») Военно-революционного комитета.
«…1. Все полковые, ротные и командные комитеты вместе с комиссарами совета, все революционные организации должны заседать непрерывно, сосредотачивая в своих руках все сведения о планах и действиях заговорщиков.
2. Ни один солдат не должен отлучаться без разрешения Комитета из своей части.
3. Немедленно прислать в Смольный институт по два представителя от каждого районного Совета.
4. Обо всех действиях заговорщиков сообщать немедленно в Смольный…
Дело народа в твердых руках. Заговорщики будут сокрушены!
Никаких колебаний и сомнений! Твердость, стойкость, выдержка, решительность!»
Это был призыв к вооруженному восстанию!
Когда печатался этот номер, уже грохотали пушки и Менжинский, член ВРК, с отрядом матросов, солдат и красногвардейцев были уже на Невском.
Поздно ночью ВРК назначил М. С. Урицкого комиссаром при Министерстве иностранных дел, Менжинского — комиссаром при Министерстве финансов и возложил на нею ответственность за овладение главной конторой Государственного банка.
Об этом свидетельствует следующий документ:
«Исполнительный Комитет Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов
Военный отдел
25 октября 1917 года
№ 1175.
Петроград, 25 октября 1917 г.
Военно-революционный Комитет при Петроградском Совете Р[абочих] и С[олдатских] депутатов назначает комиссаром при Министерстве финансов Вячеслава Рудольфовича Менжинского и предписывает всем военным и гражданским властям оказывать ему всяческое содействие при исполнении возложенных на него обязанностей.
Председатель Н. Подвойский
Секретарь Садов[ский]».
Получив назначение, Менжинский отправился в казармы Павловского резервного полка, где уже находился красногвардейский отряд Выборгского района. Здесь Менжинский получил пропуск на право передвижения по городу. Пропуск написан от руки, чернилами, на четвертушке бумаги. Секретарь полкового комитета товарищ Кикуль, видимо, очень спешил, в пропуске не указал даже фамилии Менжинского.
С отрядом красногвардейцев Выборгского района Менжинский направился на Екатерининский канал, к главной конторе Государственного банка. Сюда же подошел отряд матросов гвардейского экипажа. Охрана Госбанка — всего около ста пятидесяти человек — и караул Семеновского гвардейского полка не оказали никакого сопротивления. Около 6 часов утра матросы и красногвардейцы заняли Государственный банк и расставили караулы у входов в банк, у кладовых и у городских телефонов.
Пропуск на право хождения по городу. 1917 г.
Утром же 25 октября были заняты Главное казначейство, экспедиция заготовления государственных бумаг и сберегательные кассы. Большевики не хотели повторять ошибки парижских коммунаров, которые, находясь в плену мелкобуржуазных взглядов, благоговейно остановились перед дверьми французского банка. И в первые же часы вооруженного восстания банковские учреждения были захвачены восставшим народом. К трем часам дня восставшие заняли также почтамт, вокзалы, телефонную станцию, Мариинский дворец, где заседал Предпарламент. Последний был распущен. Патрули Павловского полка появились на Миллионной, Невском и набережной реки Мойки.
Около трех часов дня к роскошному подъезду Министерства финансов на Мойке, 43, подошел скромно, но элегантно одетый человек. Внушительный швейцар в расшитой золотом ливрее строго спросил посетителя:
— Вам что угодно? Занятия в министерстве прекратились, служащие разошлись.
— Я назначен комиссаром по Министерству финансов. Проведите меня в кабинет министра.
— Министра нет, он в Зимнем.
— Тем не менее проводите.
Старый отставной унтер-офицер не решился возразить: уж больно твердым голосом говорил с ним странный посетитель. Тем более что чеканное слово «комиссар» ему уже приходилось слышать.
Явились ответственные чиновники министерства; они, как и предполагал Вячеслав Рудольфович, были на месте. Менжинский представился коротко, сообщил о низвержении Временного правительства и заявил, что как комиссар Военно-революционного комитета уполномочен быть при министерстве и что без его разрешения министерство не может ничего предпринимать.
Растерявшиеся было чиновники начали звонить в Зимний — его телефоны еще не были выключены — и связались с министром финансов Бернацким. Тот попросил к телефону Менжинского. Взяв трубку, Вячеслав Рудольфович спросил:
— Кто говорит?
— Министр финансов. А со мной кто говорит?
— Комиссар Совета по Министерству финансов.
Министр помолчал несколько секунд, потом сказал:
— Я пришлю к вам товарища министра, — а затем после небольшой паузы, — а вам советую одно: берегите экспедицию заготовления государственных бумаг.
Менжинский чуть заметно улыбнулся — такая заботливость со стороны министра, видимо, показалась ему занятной. Что ж, придется успокоить его превосходительство.