Глава IX Положение в Одессе.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава IX

Положение в Одессе.

- Одесский фронт и защитники Одессы. - Условия формирования и работы морской контрразведки. - Генерал Шиллинг и его окружение. - Политическая работа штаба области. - Кирпичников. -Настроение населения. - Охрана города. -Англичане. - Распоряжения штаба области и эвакуация. - Осада в банке. - Отплытие. Севастополь. - Положение в Крыму. -Отъезд в Турцию.

В Одессе я застал ту же безотрадную картину, что и в Ростове, а именно: чрезмерное переполнение города беженцами, главным образом из Киева, и вместе с этим отсутствие помещений, прогрессивно увеличивающуюся дороговизну жизни. Что особенно поражало, так это масса офицерства, скопившегося в Одессе. Я думаю, что в это время их здесь было до 70 000 безработных, большинство из которых, очевидно, было вполне обеспечено, ибо, как говорится, прожигало жизнь, но, правда, попадались и такие, которые буквально не имели даже белья на себе. Все это тыловое воинство было остатками Киевского фронта, который в то время уже весь разложился, отступал отдельными группами на Одессу, грабя по дороге местное население, и спешил скорее в Одессу, чтобы там так или иначе реализовать награбленное.

Отступающий в беспорядке Киевский фронт увлек за собой и Одесский. Часть его - Слащев - стала отступать на Крымский полуостров, а остальные в Одессу, проделывая все то же, что и киевляне. К январю 1920 г. Одесса в сущности почти ничем не была прикрыта.

Главнокомандующий Новороссийской областью генерал-лейтенант Шиллинг уже тогда писал Деникину, что удержать Одессу нечем и что нужно начать планомерную эвакуацию в Крым, но главком Деникин категорически приказал удерживать Одессу какой угодно ценой. Такое распоряжение, при отсутствии фронта, менее чем через месяц привело к катастрофическому положению.

Шиллинг мне говорил еще в декабре, что после развала и отступления Киевского фронта дни Одессы сочтены, что Одесского фронта в сущности нет, а сформировать какие-либо новые част из того материала, который был под руками, то есть из офицерства, наводнившего Одессу, - невозможно. Действительно, попытки штаба области в этом направлении были бесплодны. В течение декабря и начала января принимались меры для новых формирований: производилась регистрация офицерства, формировались штабы частей, раздавалось обмундирование и вооружение, привлечены были к формированию новых частей и немцы-колонисты, но из этого ничего не вышло. Вновь сформированные части даже не могли выйти на передовые позиции, ибо по дороге дезертировали, разбегались, а в большинстве случаев даже не являлись на сборные пункты. Никто определенно бороться не хотел. Единственная воинская часть, которую удалось создать, - это отряд в тысячу офицерских чинов для внутренней охраны города, который и удерживал Одессу от бунта до самых последних дне! Этим отрядом командовал энергичный, храбрый полковник Стессель, который не покинул города до полной эвакуации и которому со своим отрядом не нашлось места ни на одном из пароходов при оставлении Одессы, а пришлось сухим путем пробиваться в Румынию.

По прибытии в Одессу мне пришлось формировать свой пункт при чрезвычайно тяжелых местных условиях. Личный состав мной был подобран очень скоро и удачно, но самое большое затруднение было в подыскании помещения, на что пришлось потратить больше двух недель. Здесь пришлось столкнуться и со вторым затруднением - добыть необходимый инвентарь для канцелярии и топливо. Эта последняя задача была не под силу даже для реквизиционной комиссии, которая должна была оказывать содействие всем правительственным органам. Приходилось добывать необходимые предметы путем купли, просьб и т. п., где стул, где стол. Отведенное мне огромное помещение, без мебели и нетопленное, исключало всякую возможность вести правильную продуктивную работу. Особенно давал себя чувствовать холод; температура в канцелярии выше 2-3 градусов не достигала. Ко всему этому нужно добавить, что веры в дело не было, чувствовалось, что придется все бросить, и в очень скором времени. Больше всего угнетало сознание, что совершенно напрасно затрачивается труд, энергия и средства.

В административном отношении была та ж картина, что и в Ростове: у кормила местной власти стояли люди большей частью безыдейные и беспринципные. Сам генерал Шиллинг был высокопорядочный человек, по убеждениям крайний монархист. Я его знавал еще в юношеские годы, это был весьма добрый, честный, отзывчивый человек, каковым он и остался. Недостаток его для высокого поста, который он занимал, заключался в том, что он был слишком мягок и отдавался больше личной жизни, чем это. может быть, позволяло его служебное положение. Окружающие его военные и гражданские чины пользовались его недостатками и обрабатывали свои личные дела, прикрываясь именем главноначальствующего. Поэтому все те нарекания, которые делались впоследствии на Шиллинга за Одессу и безобразную эвакуацию, не совсем справедливы. Он был поставлен как главкомом Деникиным, так и своим окружением, в весьма тяжелые условия. Начальник его штаба, генерал Чернавин, чувствуя крушение, заранее уехал, якобы по делам службы, в Крым и уже более не возвращался. Остальные чины штаба уже с половины января боевыми операциями не занимались, а помышляли лишь о благополучной эвакуации. Не лучше была и гражданская часть врученная молодому человеку, мало понимающему в административной работе делавшему массу ошибок, вольных и невольных, и во всем прикрывавшемуся именем Шиллинга.

Борьба с большевизмом и политический розыск находились в руках начальника контрразведывательного отделения штаба Новороссийской области, некоего Кирпичникова. Это был человек умный, но не специалист и. будучи социалистом-революционером, на все смотрел с точки зрения социалистической психологии. Многих весьма серьезных большевистских работников, с большим трудом арестованных после занятия Одессы добровольцами, он поосвобождал. Многих же из этих арестантов он спас от смерти, исходатайствовав им замену смертной казни более легким наказанием. Какими мотивами он руководствовался, широкой публике, конечно, не было известно, но вызывало к нему своего рода подозрение. Может быть, он склонял их к себе на агентскую службу, что могло бы быть оправданием, но общество этого не понимало и в его гуманности к арестованным коммунистам усматривало сочувствие большевикам и покровительство. Положение, в которое себя поставил Кирпичников в глазах добровольцев, закончилось для него трагически. В январе, во время поездки из штаба с служебным докладом на квартиру генерала Шиллинга, он был убит неизвестными злоумышленниками. Следствие по делу этого убийства виновных не обнаружило, но, по всем данным, Кирпичников пал жертвой одной тайной псевдомонархической организации, особенно против него настроенной.

Настроение населения Одессы было весьма приподнятое; каждый чувствовал, что вновь придется переживать большевизм. Одни его ожидали со страхом, другие радовались - слишком был тяжел и режим добровольческой власти. Кроме того, в толщу населения Одессы было вкраплено очень много советских агентов, которые его агитировали и развращали. Полиция, или так называемая государственная стража, была из рук вон плоха, начиная с градоначальника барона Штенгеля и до рядового стражника. Дело в том, как я уже говорил, что старшие чины стражи и градоначальник были люди из строя, мало понимавшие в административной службе, а низшие чины стражи - стражники - были весьма неустойчивым в политическом отношении элементом. В стражники шли по найму не лучшие люди, прошедшие ряды войск, как то было в прежней полиции, а самые худшие, которым некуда было деваться. Материальные условия службы в страже были настолько плохи, что хороший солдат или рабочий не имел ни малейшего желания в такой сложный политический момент, компрометировать себя службой в государственной страже. Градоначальник, барон Штенгель, очевидно, смотрел на свою должность как на синекуру, данную ему в награду за прежнюю строевую службу, из которой он вышел инвалидом. Никакой энергии, ни инициативы он не проявлял, никто о нем ровно ничего не знал и не слыхал и с ним не считался, а просто человек отбывал ежедневно известное число входящих и исходящих номеров. Такая стража в такой момент поддержать порядок в городе не могла и потому вполне разумно было сформирование офицерской дружины полковника Стесселя, на которую возложена была обязанность внутренней охраны и обороны города. К чести полковника Стесселя нужно сказать, что с поставленной ему задачей при тех условиях он справлялся блестяще.

Англичане, которые оказывали моральную и отчасти материальную помощь Добровольческой армии, имели свою военную миссию в Одессе и кое-какие силы на рейде в виде одного или двух крейсеров и миноносцев. Они были очень озабочены, чтобы Одесса не была оставлена добровольцами, и принимали к тому всевозможные, но не реальные меры. Например, [то] у них были совершенно неосуществимые мечты передать Одессу галицийским частям, не учитывая того, что эти части совершенно разложились и небоеспособны; то предполагали сформировать особую украинскую армию, но не нашли для этого необходимых кадров; то, наконец, возложили все надежды на отряд Стесселя, который, по их мнению, мог удержать Одессу, но и этому не суждено было сбыться. Вообще английское командование хотело всех и вся уверить, что Одесса сдана не будет, но как это произойдет, объяснить не могло.

После убийства Кирпичникова место начальника контрразведывательного отделения штаба области было предложено мне, отчего я должен был, руководствуясь уже высказанными причинами, отказаться, но, уступая настойчивым просьбам генерала Шиллинга и известной группы лиц, наконец согласился принять. В этой должности я пробыл не более 10 дней, но все мои предположения, из-за которых я отказывался ее принять, оправдались. Личный состав отделения и всех подведомственных пунктов был самый разношерстный и отрицательный. В это время все пункты уже ликвидировались и стягивались в Одессу, садясь на шею отделению, которое должно было так или иначе ими озаботиться и применить их к какому-либо делу. Казенные суммы и имущество пунктов отчасти показывалось к сдаче, но главная часть считалась утерянной или покинутой под давлением создавшейся обстановки внезапного отступления. Во всем этом нужно было разбираться и в большинстве случаев принимать на веру; проверить ничего нельзя было. Все старались главным образом соблюсти свои личные интересы, а не общегосударственные.

Штаб области около 20 января определенно приготовился к эвакуации, ибо ни одного солдата на фронте не было, а две дивизии красных наступали на Одессу. С этого момента вся распорядительная часть в городе перешла в штаб обороны полковника Стесселя.

23 января я, [как] обычно, приехал на службу в штаб области и уже своего отделения не нашел: оказалось, что дежурный генерал Витвиницкий, не найдя нужным даже уведомить начальников отделений, приказал с вечера накануне складывать все имущество штаба и грузить на пароход «Владимир». Вот так порядки, когда эвакуация скрывается даже от ближайших сотрудников! Соблюдалась такая тайна, что население узнало об оставлении Одессы добровольцами только 24 января из объявления, сделанного англичанами. Это прямо-таки было недобросовестно по отношению ко многим лицам, не успевшим приготовиться к отъезду и заплатившим потом за это своей жизнью. Не менее я был поражен и тем, что никто из моих ближайших помощников также не потрудился предупредить меня о последовавшем распоряжении дежурного генерала штаба области. Тут я лишний раз мог убедиться в составленном заранее мнении о личном составе контрразведок. Да и чего же можно было ожидать, если в штатном составе некоторых контрразведывательных пунктов находились большевистские агенты, состоявшие в то же время на жалованьи у большевиков; некоторые из них даже были уличены и расстреляны.

Узнав об эвакуации, я немедленно принял меры для посадки всех служащих Морского района на пароход «Румянцев» и сухопутных на пароход «Владимир»; К вечеру 24 января на берегу не осталось ни одного человека из моих подчиненных. В течение дня я съезжал с парохода в город, где уже заметно было весьма повышенное настроение, полицейские посты отсутствовали, офицерские дружины отступали и стягивались к штабу и Николаевскому бульвару. Вообще город был накануне внутреннего взрыва.

25 января все пароходы, нагруженные и переполненные войсками и беженцами, готовились к отплытию, но стояли еще у пристаней или на внутреннем рейде. В этот год зима была суровая и рейд был замерзший. Отход пароходов был весьма затруднителен, и многие могли выйти только с помощью буксиров-ледоколов. «Владимир», на котором я находился, стоял у мола, в самом конце его. В 9 часов утра начальник нашего эшелона, он же дежурный генерал штаба Одесской области, генерал Витвиницкий, позвал меня и просил поехать в контору Государственного банка вместе с казначеем штаба, чтобы получить два миллиона керенских денег для раздачи жалованья пароходной команде, без чего она не хотела сниматься с якоря. Хотя в это время было уже и рискованно ехать в город и пароход в час дня уже должен был отойти, но я все же поехал. Со мной на автомобиле был казначей и два вооруженных офицера моего отделения, не считая шофера. Когда автомобиль подъехал к банку, то у ворот с Польской улицы и у главного подъезда с Жуковской были толпы самой разношерстной публики, ожидавшей впуска в банк для получения денег, одни - из запоздавших вкладчиков, другие - за получкой жалованья и т. п. Попасть внутрь было довольно трудно, но все-таки, приказав автомобилю ожидать, я, хоть и с трудом, пробрался с казначеем в банк. Операция получения денег при содействии управляющего конторой была совершена очень скоро, оставалось только уехать обратно.

Управляющий, который тоже должен был эвакуироваться на пароходе «Владимир», узнав, что у меня автомобиль, просил подвезти его и сестру, на что я охотно согласился. Для того, чтобы не протискиваться через толпу, он предложил нам пройти через его квартиру и выйти на Жуковскую улицу через главный подъезд. Ввиду этого я вышел, чтобы позвать автомобиль с Польской улицы, но, повернув за угол, автомобиля не нашел, а когда обратился к толпе, стоящей у ворот с вопросом, не видел ли кто автомобиля, то получил ответ с двусмысленными улыбками и в грубой форме, что автомобиль уже уехал. Настроение и состав этой толпы уже были совсем другие, здесь были почти исключительно стражники бывшей государственной стражи, готовые каждую минуту перейти на сторону большевиков; признаки уже были налицо: разнузданность манер, вызывающие улыбки, грубость и т. п. Пришлось вернуться назад и предупредить своих спутников, что нужно немедленно идти на пристань пешком во избежание последующих худших событий. Когда, наконец, мы были готовы и хотели выйти, это оказалось невозможным: все выходы из банка, не исключая и квартиры управляющего, были уже заняты взбунтовавшимися стражниками, которые наотрез отказались нас выпустить. По тону их было видно, что они даже готовы пустить в ход оружие. Была, например, сказана такая фраза: «Будь, хоть солдат, хоть генерал, кто покажется первому пулю в лоб». Положение для нас стало в высшей степени серьезно и затруднительно. Бросились к телефону, чтобы вызвать помощь из штаба обороны, - телефон не действовал, соединение прервано. Мы поняли, что попали в ловушку, из которой выхода нет. В окна были видны проезжавшие грузовики с вооруженными людьми, слышна была ружейная и пулеметная стрельба, раздавались орудийные выстрелы; в городе шел бой, с минуты на минуту мы ожидали захвата банка и, конечно, гибели. Наконец, мы узнали причину, почему стражники закупорили все выходы и никого не выпускали: оказывается им причиталось получить жалованье от начальника резерва, который его получал еще в кассе, и они боялись, что управляющий увезет все суммы, а они останутся без денег. Тогда на быстро созванном совете, было решено поскорее удовлетворить получателя денег для стражников и выпустить его за ворота. Решение это было приведено немедленно в исполнение и оказало магическое действие. Все, что было на улице, бросилось к деньгам и освободило выход, чем мы, конечно, тотчас же и воспользовались, чтобы выбраться из своей ловушки. Трудно передать, что пришлось перечувствовать за тот час времени, который мы провели пленниками в помещении банка. С одной стороны, каждую минуту стражники могли замениться большевиками, которые, конечно, беспощадно с нами расправились бы, а с другой стороны, мысль о том, что с минуты на минуту все пароходы уйдут и придется неизбежно остаться в Одессе, приводила в ужас и вызывала злобу, что пришлось так глупо и бесполезно попасть в ловушку по вине трусливого и потерявшего самообладание генерала Витвиницкого, пославшего меня в банк за керенскими деньгами в то время, когда они были, по словам управляющего конторой банка, давно уже погружены, и в большом количестве, на пароход «Владимир», чего не мог не знать Витвиницкий.

Когда мы вышли на Польскую улицу и бросились бежать на пристань, чтобы застать еще «Владимир» у мола, бой на улицах города разгорался; ружейная и пулеметная трескотня перемешивалась с револьверными выстрелами из окон домов. Свист пуль из поперечных улиц заставлял перебегать перекрестки полным ходом. По пути попадались валяющиеся раненые и убитые. Когда, наконец, мы достигли мола, то увидели, что все пароходы, стоявшие утром у пристани, уже ушли и только «Владимир», уже отшвартовавшись, еще кормой касался берега. На молу собралась большая группа в несколько сот офицеров - это дружина полковника Стесселя, отступавшая под давлением большевиков, занявших Николаевский бульвар и поставивших там артиллерию. Этой группе офицеров уже не представилось возможным попасть на совершенно переполненные пароходы, ушедшие в море, и она ожидала здесь подачи какого-либо свободного судна. Как впоследствии оказалось, такового не нашлось и им пришлось возвратиться в город, чтобы с боем пробиваться к румынской границе. Я и мои спутники, то есть управляющий конторой банка, казначей банка, казначей штаба и сестра управляющего, были подняты при помощи брошенных нам канатов прямо на корму «Владимира», который стал медленно отходить под огнем пулеметов с соседнего мола и пушечным обстрелом с Николаевского бульвара. Все, что мне пришлось испытать в эти кошмарные часы, не к чести дежурного генерала Витвиницкого, забывшего о данном мне поручении и, как я потом узнал, торопившего капитана «Владимира» к скорейшему отходу, и моих храбрых подчиненных офицеров, бросивших меня в банке на произвол судьбы.

«Владимир» взял курс на Севастополь. Переезд, хотя и был короток, но кошмарен вследствие переполнения парохода. Каюты, палубы, трюмы - все было забито людьми; много было тифозных; было и несколько раненных пулеметным огнем во время прохождения Одесского рейда. Ночью хватил небывалый мороз, дошедший к 6 часам утра до 26 градусов ниже нуля по Реомюру. Когда утром 26 января мы входили в Южную бухту Севастополя, начался сильный шторм, которого мы избегли, но который причинил огромные несчастья тем судам, которые из Одессы пошли в Константинополь: большинство шторм застал в море, и некоторые из них погибли.

Так кошмарно прошла эвакуация Одессы, оттянутая Главным командованием до последнего момента, приведшая к гораздо худшим последствиям, чем это было бы, если б ее начать исподволь и планомерно, как предполагал генерал Шиллинг.

В Севастополе я пробыл всего одну неделю, но и за этот короткий срок мне ясно было видно, что дело Добровольческой армии погибло. Крым еще удерживался войсками Одесского фронта - группой генерала Слащева, отступавшего на Перекоп, где он укрепился и сдерживал наступление красных. Севастополь был переполнен офицерством и беженцами и представлял совершенно такую же картину, как и Одесса. На Севастопольском рейде были уже приготовлены пароходы для вывоза имущества морского ведомства и семей моряков. Последние позаботились заблаговременно нагрузить пароходы своим имуществом, до домашней обстановки включительно. Положение было таково, что не сегодня-завтра Севастополь будет брошен. Командующий войсками генерал Шиллинг прибыл только 27 января, а генерал Слащев находился на севере Крымского полуострова; распорядиться было некому; царила полная неразбериха и паника. 27-го на пароходе «Молчанов» прибыл генерал Шиллинг, но и он общего положения и настроения не изменил, у всех была только одна надежда на упорное сопротивление генерала Слащева. Весь мой аппарат был вывезен из Одесского района, и естественно, что в Крыму, где были свои контрразведывательные органы, я мог считать себя более ненужным, тем более что должность мною была принята против желания и сулила мне в будущем все неприятности ликвидации и сдачи имущества эвакуированных пунктов, что уже по первым их действиям указывало на ряд злоупотреблений. Поэтому я решил отказаться от навязанного мне против воли дела и подал рапорт об отчислении от должности, что и было принято генералом Шиллингом. 2 февраля я выехал из Севастополя в Константинополь на английском угольщике «Мерседес».