Глава седьмая Мечты об икре
Глава седьмая
Мечты об икре
В среду вечером телевидение показывало угон автомобиля. Судя по рейтингу этой программы, большинство зрителей в России, и я не исключение, всегда «болели» за «плохих парней» – угонщиков. Шоу началось в девять вечера и финансировалось создателями системы «Ло-Джэк» – новой автомобильной охранной противоугонной системой, в которой использовались встроенные радиомаячки, чтобы милиция могла проследить угнанный автомобиль по излучаемым радиосигналам. Задание было простым: угонщику давалась пятнадцатиминутная фора, после чего милиция начинала преследование украденного автомобиля. Если по истечении одного часа угонщику удавалось в автомобиле улизнуть от своих преследователей, то ему доставались и автомобиль, и денежный приз.
Перед началом телезрителей познакомили со «звездой» этого шоу и под оглушительную музыку затаившим дыхание зрителям показали на экране перечень основных событий его преступной жизни и полученных за них сроков заключения. Далее на карте Москвы показали с подробностями место кражи автомобиля – начальную точку соревнования.
На карте Москва напоминала срез ствола старого дуба, вокруг сердцевины которого вырастали кольца, образующие по внешним краям причудливый периметр, похожий на грубую кору дерева. В плотной части ядра сердцевины столицы располагался Кремль. От зубчатых стен Кремля рябью расходились кольцевые дороги, как система защитных рвов. Первое кольцо напоминало туго затянутую петлю вокруг Красной и Манежной площадей и Китай-города, района, получившего название от китайских торговцев, в XV веке имевших право находиться только в этой огороженной стенами зоне. Спустя три столетия Петр Великий поселил там приглашенных из Германии и Голландии инженеров и других специалистов, чтобы не допустить бесконтрольного распространения западного влияния на своих подданных.
В нескольких кварталах от этих исторических развалин первого пояса была возведена мощенная булыжником вторая кольцевая дорога – величественное Бульварное кольцо за фортификационными укреплениями XVII века. Это кольцо соседствовало с аристократическими Чистыми прудами, старинными кварталами выходцев из Украины и Армении, и районом Большого театра, где жили мы с Робертой.
Дальше от центра, там, где когда-то располагались земляные крепостные валы и землянки жителей, давшие этим местам название Земляной город, в настоящее время все застроено так называемыми сталинскими домами, которые тянулись до следующей забитой транспортом кольцевой дороги – Садового кольца. Несмотря на название, по краям этого восьмирядного пояса столицы деревья не росли, вместо них здесь стояли тяжеловесные довоенные высотные здания.
Защитные кольца Москвы замыкала огромная МКАД, новая супертрасса протяженностью в семьдесят миль, окружающая скучные спальные районы столицы. В этом шоу МКАД была границей – угонщики должны были оставаться внутри территории, ограниченной этой трассой. Время поиска угонщика также было ограничено. Вот, пожалуй, и все правила игры в этом шоу. Продюсеры, очевидно, стремились сделать зрелище как можно более простым и непредсказуемым.
Небольшая группа зрителей наблюдала за ходом состязания в студии с несколькими телеэкранами. Тяжелые вздохи, возгласы и крики ободрения следовали за каждой репликой угонщиков, когда те были на грани нарушения правил дорожного движения. Камеры слежения, установленные как в угнанных автомобилях, так и в милицейских машинах, позволяли наблюдать за развитием событий. Угнанные машины мчались на высокой скорости, иногда выезжали на полосу встречного движения, ехали на красный свет и скрежетали при случайных касаниях бортов других автомобилей. Если бы подобное шоу было показано в США, то наиболее интересной частью программы были бы судебные процессы, связанные с нарушением правил вождения. Но, слава Богу, это была Россия, где судебная система еще не могла эффективно вмешаться в шоу и испортить зрителям удовольствие.
В одном из наиболее понравившихся мне эпизодов угонщик перехитрил-таки милиционеров, к огромному удовольствию и восхищению зрителей в студии. Изобретательный преступник управлял «угнанным» «хюндаи» (корейский производитель был одним из спонсоров этого шоу) и с ходу сумел забраться на плоскую платформу идущего впереди грузовика. Его сообщники накинули на «хюндаи» сетку и набросали сверху всякий хлам. Милицейская машина точно вышла на сигналы радиомаячка преследуемого автомобиля и кружила около грузовика. Зрители сидели, затаив дыхание всякий раз, когда милицейская машина приближалась к платформе. В конце концов, сбитые с толку милиционеры сдались, решив, что система поиска неисправна. В студии разразился хохот, когда водитель милицейской машины с расстройства треснул кулаком по приборной панели и с проклятиями прекратил преследование, признав свое поражение. Планы властей были сорваны. Милиция, олицетворявшая для большинства русских всесильное государство, с несчастным видом удалилась.
Как я недавно открыл для себя, горожане не слишком высоко оценивали работу московской милиции не только потому, что милиционеры брали большие взятки от граждан, но и за то, что они раскрывали очень мало преступлений. В самом деле, в России милиция часто становилась предметом различных шуток – примерно так же, как мы, бедные поляки, являлись пищей для острот в Америке.
Типовое отделение московской милиции обычно играло роль козла отпущения или сборища простофиль в популярных телевизионных сериалах типа «Криминальная хроника». Этот сериал вольно копировал популярный в США телесериал «Полицейские», идущий на канале «Фокс». Главное отличие заключалось в том, что сериал «Полицейские» благоговейно относился к принципу укрепления законности в действиях полиции во всех уголках Америки. В нем было показано, как полицейские охотятся за реальными подозреваемыми, арестовывают наркодилеров и жертвуют своей жизнью во имя закона и порядка. Нравоучительный голос известного актера за кадром убеждал зрителей, что преступление никогда и никому не приносит доход. В русской версии мало показывают реальные аресты преступников, предпочитая им кровавые сцены. Московские милиционеры действительно делают свое дело, но, возможно, из-за недостатка пленки режиссеры заостряют свое внимание в основном на растерзанных трупах – взорванные бизнесмены, расстрелянный владелец гостиницы, задушенная проститутка, истекающая кровью домохозяйка, убитая дубиной пьяным мужем.
Дикие крупные планы с ликованием привносят в жизнь ужас. Разорванные окровавленные трусы изнасилованной жертвы, свисающие с куста, раскаленное добела кольцо на мизинце обугленной кисти руки, торчащей из взорванного «мерседеса», или бурые пятна, оставшиеся на ковре при расчленении тела, – ни одна деталь не ускользнет от объектива камеры. Действительно, в трупах недостатка не было. Располагая фактами по 1800 убийствам, совершенным в столице в 1997 году (в три раза больше, чем в Нью-Йорке за тот же период), телепродюсеры не испытывали недостатка в ужасающем материале.
Телевидение отражает господствующую культуру. Пока я пишу эти строки, вся Америка с головой погрузилась в большую «Интернет-лотерею» и имеющее самый высокий рейтинг телешоу с одним риторическим вопросом: «Кто хочет стать миллионером?» В России конца девяностых годов бандитская тематика заполонила все радио- и телевизионные каналы так же, как организованная преступность стала господствовать над обществом. Создавалось впечатление, что русские культивируют в себе какое-то нездоровое очарование обстановкой насилия, в которой живут, а телевидение с удивительным энтузиазмом угождает их кровавому вожделению.
Газеты тоже стараются усилить эту нагрузку. Так, ежедневная финансовая газета «Коммерсантъ» в разделе бизнеса отвела специальную страницу для описания заказных убийств. Старый, непоколебимый поборник коммунизма, ежедневная газета «Правда», принадлежащая теперь грекам, вела хронику несчастий, причиненных бандой угонщиков-убийц, применявшей наиболее оригинальный, если так можно выразиться, способ действий.
Грабители этой банды откликались на объявления в газетах о продаже импортных автомобилей последних моделей. Выступая в качестве покупателей, они договаривались с продавцами, соглашаясь с объявленной ценой, и просили их подъехать в гараж по указанному адресу для окончательной проверки автомобиля. Когда ничего не подозревающие продавцы пригоняли автомобили в этот гараж, их душили, а тела прятали под цементным полом гаража. После того как жене одной из жертв чудом удалось сбежать, милиция нашла под полом гаража двадцать четыре трупа. Я не мог понять лишь одного: почему бандиты не пользовались попросту замыканием проводов для запуска двигателя, чтобы угнать машину? Зачем им были нужны все эти проблемы?
Другой случай, о котором рассказали все газеты Сибири, касался одержимого манией убийства маньяка, затаскивавшего женщин в выкопанный под гаражом подвал, превращенный в подпольное предприятие, где они трудились как рабыни. Он приковывал своих жертв к швейным машинкам, наносил каждой на лоб татуировку «рабыня» и, в конце концов, съедал их, когда они умирали от голода. Эта история получила такой сильный резонанс в России, что даже газета «Нью-Йорк Таймс» направила своего корреспондента в командировку, чтобы на месте выяснить все подробности «людоедского капитализма».
Одной из причин, почему преступлениям, особенно роковым и таинственным, уделялось так много внимания в свободных российских средствах массовой информации, являлось то, что в советскую эру понятия «преступность» вообще не существовало, по крайней мере, официально. По марксистской идеологии, в обществе не было серийных или наемных убийц и насильников – о чем тут писать. Только хорошие коммунисты, стремящиеся к светлому будущему. Сейчас читатели просто наверстывали упущенное и пополняли свои знания. Кроме того, материал о людоедстве все-таки интереснее очерка об уборке урожая. В этом и была привилегия свободы.
По мере познавания Москвы я все время ощущал некое раздвоение между интересом к затягивающей изнанке столичной жизни и моральным неприятием того, что она предлагала. К счастью, бдительное присутствие Роберты сдерживало мое любопытство и ограждало меня от попадания в какую-нибудь историю, особенно после нашей помолвки. Этот судьбоносный день наступил вскоре после того, как однажды вечером Роберта завела со мной достаточно серьезный разговор. Ее возраст приближался к тридцати, и благоприятное время для первой беременности заканчивалось. Она хотела получить четкое представление о моих намерениях. Мой уклончивый ответ, похоже, не удовлетворил ее, и тогда она использовала в разговоре термин, часто употребляемый в бизнесе, связанном с произведениями искусства: «стоимость благоприятного выбора». В данном случае это означало, что она не собирается глупо растрачивать свое время на меня, если я не намерен стать ее мужем. Ее довод был убедительным, хотя и не совсем романтичным. Далее мне было сказано, что мы должны отдать мои сбережения одному старому ювелиру с бельмом на глазу, работающему где-то в пыльном цеху государственного предприятия на Таганке. «Городская ювелирная фабрика № 142» – так прозаично называлось это производство – была украшена свисающей паутиной, валяющимися окурками и тяжелыми засовами. Нет, это определенно не «Тиффани», я был совершенно уверен, что больше никогда не увижу своих недавно обретенных сбережений. Однако вскоре пришел старый ювелир, которого нам рекомендовали с самой лучшей стороны, и принес изготовленное им кольцо с бриллиантом в четыре карата. Кольцо было выдержано в соответствующих новорусских пропорциях, так что друзья Роберты поглядывали теперь на меня с нескрываемым изумлением. Оказавшись вновь без гроша в кармане, я тем не менее был горд как никогда – я знал, что только что сделал самое лучшее вложение капитала за всю свою жизнь.
Будучи помолвленным, я был избавлен от борьбы со своими холостяцкими демонами и смиренно листал страницы журнала «Экзайл», представлявшего собой некий московский ответ издаваемому нью-йоркским рестораном «Загат» путеводителю по ночным клубам.
«Экзайл» выходил на английском языке один-два раза в неделю или раз в месяц, в зависимости от наличия финансов у двух его молодых американских учредителей. Один из них был «несносным ребенком», отпрыском известного репортера «Эн-Би-Си», другой наслаждался славой, как профессиональный баскетболист в Монголии. Эта парочка праздновала приобретенный в Москве вкус к декадентству, посвящая каждое новое издание полученным из первых рук счетам за эксцентричный и греховный дебош в деловой части города.
Благодаря их усилиям «Экзайл» превратился в пособие для приезжающих иностранцев, которые высоко ценили эти публикации за необычное ранжирование пользующихся дурной славой московских ночных заведений. Эти рассадники беззакония первично ранжировались по двум параметрам – фактору плоскоголовости и фактору везения. Фактор плоскоголовости изображался маленькими фигурками сердитых гуннов, которые выглядели пугающе похожими на моего старого друга Базза. По шкале от одного до пяти четыре фигурки означали, что клуб является местом сборищ бандитов и ваш шанс получить пулю в лоб колеблется от «удовлетворительно» до «отлично». Не рекомендовалось посещать клубы, имеющие оценку в пять фигурок, из-за высокого риска расстаться там с жизнью.
Другим определяющим параметром в оценке баров или диско-клубов был фактор везения, обозначаемый на страницах «Экзайла» привлекающими взгляд пиктограммами совокупляющихся в коленно-локтевой позе фигурок. Пять таких фигурок следом за названием клуба означали, что американским мужчинам нужны только желание да кошелек, чтобы им повезло. Читатели при выборе клуба сравнивали значения факторов плоскоголовости и везения, чтобы понять, «стоит ли игра свеч», как говорили французы до изобретения электричества.
Когда мы с Робертой решили попробовать наиболее бесстыдные московские ночные приключения, мы, конечно же, обратились к «Экзайлу». Сначала мы остановили свой выбор на клубе «Шанс», новом, часто посещаемом месте для геев и лесбиянок, в котором демонстрировались голые мужчины, плавающие в просматриваемых со всех сторон аквариумах. Это было нечто новое для Москвы, все еще остававшейся старомодным городом, хотя и переходящим к альтернативным стилям жизни. Однако кто-то из бывших коллег Роберты по Всемирному банку припомнил, что как-то в этот клуб нагрянула милиция и заставила всех посетителей целых три часа в конце зимы лежать вниз лицом на стоянке автомобилей. Таким образом, посещение этого клуба мы вычеркнули из наших планов – вдруг милиция решит снова вернуться туда.
Потом мы загорелись идеей пообедать в «Праге» – одном из наиболее знаменитых и старых ресторанов Москвы. Он расположен в начале улицы Арбат, мощенного камнем пешеходного бульвара, где в элегантном голубом особняке когда-то жил Пушкин и где теперь ремесленники торговали матрешками, украшенными лучезарно улыбающимися лицами Ельцина и Клинтона. В свою лучшую пору в начале двадцатого века ресторан «Прага» был наиболее элегантным, излюбленным местом для обеда, где аристократы и царские министры болтали о пустяках за золочеными столами под великолепными хрустальными люстрами. Но, как и Санкт-Петербург, этот символ старого порядка был пренебрежительно отвергнут в советскую эпоху.
Мне довелось обедать в этом ресторане в 1992 году во мраке перегоревших лампочек и отстающих от стен обоев в одном из отдельных кабинетов на втором этаже, который я забронировал за жалкие десять долларов у сварливого швейцара с бровями пещерного человека. Тот обед мне запомнился главным образом угрюмостью персонала и удивительно неаппетитной едой. Заказ блюд походил на битву за выживание, поскольку почти по каждому пункту меню от неряшливого и грязного официанта можно было получить один и тот же ответ – «нет».
– Ну хорошо, а что же все-таки у вас есть? – выдохшись, спросил я в конце концов.
– Бутерброды, – как бы оправдываясь, ответил официант.
В начале девяностых ресторан «Прага», несмотря на свою изысканную родословную, не был исключением среди других ресторанов коммунистического блока. В них действовали три универсальных правила: первое – даже если все столы были свободными, вы не могли войти в ресторан без взятки; второе – рестораны всегда были закрыты в обеденные часы по извращенной логике руководства, что персонал ресторана тоже должен иметь обеденный перерыв; третье – вам повезло, если хоть что-нибудь из указанного в меню имелось в наличии.
У меня не появилось бы особого желания еще раз пойти в «Прагу», если бы этот ресторан недавно не получил тридцать миллионов долларов на ремонт и реставрацию. Я представил себе, что теперь он тщательно восстановил свою былую старинную элегантность – обтянутые шелком стены и гипсовую лепку в стиле рококо.
К несчастью, реконструкция была выполнена в новорусском стиле буквально во всем – что-то было взято от стиля барокко, но преобладала постсоветская школа китча, которая необъяснимо как превращала каждое здание в подобие казино Лас Вегаса. Ресторан «Прага» теперь был постыдно погружен в зеленое и розовое и весь увит снаружи отвратительными багровыми неоновыми гирляндами длиной, наверное, в милю. Гирлянды обвивали сверкающего черного скорпиона, поднятое золотое жало которого было корпоративной эмблемой новых владельцев этого ресторана – темной группы дельцов, перемещавшихся в сопровождении бесчисленных телохранителей. По моим сведениям, заказ столика в одном из отдельных кабинетов этого ресторана стоил теперь десять тысяч долларов. Официантки, отобранные по конкурсу из двух тысяч претенденток-старлеток, обслуживали посетителей в костюмах придворных эпохи Екатерины Великой, а официанты в напудренных париках и с облаченными в ливреи обнаженными скульптурными торсами обслуживали гостей за трапезой из семи блюд, подававшихся на серебряных тарелках.
Увы, новая «Прага» была нам не по карману. К счастью, «Экзайл» помог нам найти другое интригующее место, удачно названное «Ночной полет» и расположенное неподалеку от нас – на Тверской, у Пушкинской площади. Оно привлекло нас тремя преимуществами: низким фактором плоскоголовости, пятью совокупляющимися фигурками и близостью к нашему дому. Мы с Робертой в компании нескольких коллег направились туда в ближайшую субботу.
«Ночной полет», как выяснилось, был местом облегченной добродетели, в чем мы убедились вскоре после прибытия туда. При нас один раскрасневшийся японский бизнесмен вошел в заведение и, не выходя из вестибюля, подцепил сразу четырех женщин из толпы стремящихся проникнуть в ресторан, просто показав на них пальцем: «Я возьму тебя, тебя и тебя». Без единого слова все четыре повернулись на каблуках и направились к лимузину, ожидавшему на улице.
– Черт возьми, – разочарованно произнесла Роберта, – нам не надо было выходить из дома, чтобы увидеть все это.
В нескольких сотнях ярдов от нашего балкона, под той самой аркой, которую в пятидесятых годах построил Сталин из норвежского гранита, заготовленного еще в 1941 году Гитлером для монумента в честь победы над Советским Союзом, собирались группы людей. Это были не мелкие торговцы, делавшие свой бизнес под этой исторической аркой, а выстроившиеся ровными рядами десятки людей, ожидавшие сутенеров. Небритые, с недобрыми хищными лицами сутенеры оценивающе осматривали эту толпу из-за занавесок двух своих минивэнов, постоянно припаркованных под аркой. Роберта не могла вечером даже выйти из дома за сигаретами, опасаясь, что к ней могут пристать.
В каждом городе есть свой район красных фонарей, но Тверская улица была своего рода эквивалентом элитной Пятой авеню или Елисейских полей. Неудивительно, что древнейшая профессия процветает в Москве, особенно бесстыдно в барах, гостиницах и в тех местах, где обычно бывают иностранцы и новые русские. Проституция, как и мелкие торговцы-челноки на Варшавском железнодорожном вокзале, в девяностых годах была символом безумной борьбы Востока за свою долю денег, когда продается, казалось, все и вся. Между обнищавшими, аристократически-бледными русскими женщинами, в двадцатые годы за деньги танцевавшими в кабаре Шанхая и Парижа после удачного побега от большевиков, и тем, что происходило сейчас в России, не было большой разницы. Люди продавали то, что у них было, чтобы просто выжить. Во время Второй мировой войны, чтобы как-то свести концы с концами, мои бабушка и мама крали табачные листья (преступление, каравшееся смертью во время нацистской оккупации) и прятали их под платьями. Теперь пожилые пенсионеры продавали туристам на Красной площади бесценные для себя боевые награды, а девушки-подростки и молодые женщины продавали себя около нашего дома.
Несмотря на то что проституция в России формально была вне закона, она получила полуофициальную санкцию на существование: ресторан «Ночной полет», как и расположенный чуть поодаль «Макдоналдс», а также большинство московских пятизвездных гостиниц, частично принадлежали городским властям Москвы. На углу нашей улицы милиция никогда не арестовывала хозяев этих заведений. Изредка милицейские машины останавливались у нас под окнами, стражи порядка обменивались любезностями с сутенерами и забирали с собой девушку на заднее сиденье милицейской «Нивы», а через час или позже возвращали ее на то же место после того, как она расплатилась натурой.
Практически каждый вечер это зрелище портило нам настроение, когда мы возвращались домой с работы или после ужина. Все это продолжалось до июня 1997 года, когда однажды днем наш район был окружен (во время бума борьбы с бомжами) и милиция проверяла каждого прохожего, забирая с Тверской улицы нищих и подростков, нюхавших клей, и выбрасывая их как мусор за пределы города. В то время Москва приближалась к празднованию своего 850-летия, и некоторые ее обитатели вдруг стали ненужными.
Юрий Лужков, мэр Москвы, ухватился за эту не слишком значимую дату, чтобы провозгласить возрожденную Москву одной из величайших столиц мира. Лужков торжественно назвал свой город «Нью-Йорком Востока». Однако среди иностранцев это воплощение «Большого яблока» получило название «Большой огурец» – из-за контраста между русской мечтой об икре и бюджетом страны размером с крошечный маринованный огурчик. Личное вложение Лужковым одного миллиарда долларов в этот юбилей послужило бы прекрасной витриной его собственного вклада в удивительный поворот Москвы к новому.
В маленьком честолюбивом мэре уже затаился культ личности сталинского образца. В 1996 году он выиграл выборы, получив девяностопроцентную поддержку избирателей, что напоминало прежние коммунистические выборы при одном кандидате, правда, в этом случае голосование было действительно свободным и честным. Лицо мэра излучало улыбку с плакатов на стенах школьных зданий и деловых офисов. Местная парфюмерная компания, в советское время выпустившая духи, благоухание которых было навеяно героем космоса Юрием Гагариным, наиболее странным способом выразила свою любовь и восхищение мэром, выпустив в его честь новый одеколон.
Как мне кажется, Лужков не совсем подходил для рекламы средств ухода за внешностью. Маленького роста, толстый и лысый, он выглядел как-то неловко и напоминал индюка после часового пребывания в духовке. Маркетинговый призыв пахнуть, как 61-летний старый русский политик, лично меня не вдохновлял, и я позвонил на парфюмерную фабрику «Новая заря», чтобы узнать причину выбора такой необычной рекламной музы.
– Мэр Лужков символизирует собой идеального русского мужчину, – нежно проворковала представительница фабрики Надежда Петрухина, когда я обратился к ней с этим вопросом. – Он ответственный и хороший кормилец Москвы – настоящий хозяин, действительно много делающий для города.
Москва – доказательство этому. Под твердым и не всегда доброжелательным руководством мэра столица подверглась таким переменам, что гордые ее жители даже хвастаются этим перед жителями других городов России. Чтобы убедиться в этом, достаточно просто выехать за пределы МКАД. Все было бы хорошо и прекрасно, но вряд ли у кого-нибудь появится мысль, что при всех своих достижениях в социальной сфере Лужков может пробиться на более высокий уровень управления страной.
– О-о! – игриво и укоризненно воскликнула Петрухина, когда я стал настаивать на продолжении беседы на прежнюю тему. – Я вижу, вы совсем не понимаете русских женщин.
В эти трудные времена, пояснила она, особенно за пределами Москвы, где очень высокая безработица, женщин меньше всего интересует, как выглядит мужчина. Они хотели бы иметь постоянных и упорно работающих мужчин, приносящих в дом еду.
– Наше послание, – сказала Петрухина, – состоит в следующем: купите вашему мужчине одеколон «Мэр», и, может быть, он откажется от водки, оглянется вокруг и начнет что-то делать, меняя к лучшему положение в доме.
Я решил проверить ее теорию и однажды вечером по пути домой зашел в шикарный парфюмерный магазин за углом нашего дома. Время приближалось к восьми вечера, и низкое солнце было удивительно красным. В начале Тверской улицы, в тени кремлевских башен, гигантский кран поднимал позолоченного двуглавого орла с размахом крыльев в автомобиль. Царская эмблема свободно парила в розовом небе, как гигантская рождественская елочная игрушка, а опоясанные ремнями безопасности сварщики, на расстоянии выглядевшие совсем крошечными, пытались прикрепить ее к верхушке остроконечного готического шпиля Московского исторического музея. Традиционный символ имперской России по праву возвращался на свое высокое место, чтобы успеть к моменту проведения парада в ознаменование 850-летия основания города. Сталинская звезда, венчавшая это здание после революции, лежала поверженной на плоской платформе грузовика.
Собралась большая толпа, чтобы поглазеть на эту смену символов. Торговцы на Тверской оживленно делали свой бизнес на мороженом, напитках, хот-догах и прочем в киосках, ларьках и на открытых прилавках, расположенных напротив парижского ресторана «Максим», где плата за вход начиналась от семидесяти пяти долларов, а у входа стоял одетый во фрак швейцар. Парфюмерный магазин находился в нескольких кварталах вверх по Тверской, напротив Главпочтамта и «Макдоналдса». Над головами прохожих бригады рабочих развешивали гирлянды, бумажные фонарики и большие полотнища материи, похожие на те, что в прежние времена содержали пропагандистские лозунги. Эти производящие гнетущее впечатление полотнища прикреплялись через каждые сто ярдов к свежеокрашенным стенам домов по обеим сторонам улицы. На перетяжках были надписи типа: «Банк „Менатеп“ поздравляет Москву», «„Онексимбанк“ желает москвичам хорошо провести праздник», «„Лукойл“ празднует славное основание русской столицы» и т. п.
Парфюмерный магазин был наводнен длинноногими блондинками и пожилыми дамами плотного телосложения в прочной обуви, с пышными прическами-начесами и массой косметики на лицах, среди которых маялось несколько сбитых с толку и явно смущенных мужчин. Я заметил одного посетителя, который, на мой взгляд, мог бы воспользоваться одеколоном «Мэр». Он был одет в черный кожаный пиджак, на лице имел солидную щетину, а на суставах пальцев – вытертые татуировки. Пробовал ли он одеколон «Лужков», спросил я.
– Никогда не слышал о таком, – пробормотал мужчина.
– Он только несколько недель в продаже, – вмешалась продавщица. – Вот образец, попробуйте.
Мужчина распылил несколько капель одеколона на свою разукрашенную лапу, где между большим и указательным пальцами синело большое изображение знака доллара (на русском тюремном жаргоне это означало, что в советские времена он отбывал срок за спекуляцию твердой валютой), и шумно вдохнул воздух с ладони.
– Ну и что вы об этом думаете?
– Слишком сладко-фруктовый запах, – сказал он, шмыгнув носом, и потянулся за одеколоном «Казино», который оказался ему больше по вкусу.
Парфюмерные магазины, как, впрочем, и другие магазины розничной торговли в центре города, разместили в своих витринах красно-бело-синие плакаты, посвященные 850-летию Москвы. Лужков щедро распределил десятки тысяч подобных плакатов среди магазинов, приняв от каждого «вклад» размером в двести долларов за право их демонстрации. Несколько магазинов, сначала было отказавшихся от покупки этих плакатов, неожиданно столкнулись с проблемами при получении лицензий на торговлю и разумно перешли на сторону городских властей.
Несколькими кварталами дальше по Тверской располагалась «Тринити Моторс», успешная дилерская компания «Дженерал Моторс», которой управлял молодой иранский бизнесмен, знакомый Роберты. Эта компания в честь юбилея Москвы подарила лужковской милиции пятьдесят машин «шеви блайзер». Иранский автодилер мог себе позволить такую роскошь отчасти и потому, что органы правопорядка в России так погано работали, что компания «Тринити» наслаждалась ажиотажным спросом на бронированные автомобили. Флагманом среди них был модифицированный кроссовер «субурбан» стоимостью двести пятьдесят тысяч долларов. Он мог не только выдержать взрыв гранаты, но и был оборудован дополнительными устройствами в стиле Джеймса Бонда, например, скрытым соплом, из которого через специальное отверстие в световом люке на крыше автомобиля можно пускать дым и слезоточивый газ на возможных налетчиков. Этим гордилась бы и королева!
«Тринити Моторс» была не единственной компанией, оказывающей помощь Лужкову в подготовке его «вечеринки». Западные корпорации иногда заходили весьма далеко, чтобы добиться большей благосклонности могучего мэра. Компания Йордана «Ренессанс Капитал» и большинство других брокерских фирм с радостью делали взносы при формировании юбилейного фонда. «Вольво» заплатила миллион долларов за право считаться «официальным автомобилем» юбилея Москвы. «Кока-Кола» также расщедрилась за привилегию назвать свой продукт «официальным московским безалкогольным напитком». «Нестле» построила детскую площадку, укомплектованную группой жонглеров, прямо перед штаб-квартирой КГБ на Лубянке, партийные хозяева которого сделали сиротами больше русских детей, чем все войны двадцатого века вместе взятые.
Наконец великий день настал, он начался утренними концертами и соревнованиями по скейтбордингу на Красной площади, продолжился военными маршами, без которых, казалось, русские жить не могут, и тщательно организованной процессией людей, затопившей Тверскую. Над городом в виде латинской буквы «V» с ревом пронеслись реактивные истребители МиГ, оставляя за собой струи газов, окрашенных в красный, белый и синий цвета (национальные цвета посткоммунистической России). Следом за ними – эскадрилья бипланов, очистившая центр города от надвигавшихся облаков, пролившихся дождем на окраинах, не задев лужковский парад.
Юбилей выпал на субботу, когда мы с Робертой не работали. Мы направились к старой гостинице «Интурист» на Тверской, мрачному, как в период правления Горбачева, зданию, с верхних этажей которого предоставлялась прекрасная возможность с высоты птичьего полета наблюдать за праздничной суетой внизу. Тускло освещенный холл гостиницы был похож на пещеру, без вечерних красоток, которые обычно слонялись здесь, курили около небольшого бара или опускали жетоны в игровые автоматы, стоявшие вдоль поблекших стен. На верхнем этаже был небольшой мексиканский ресторан. Его штат, как и большинства московских заведений, торгующих блинчиками с острой мясной начинкой, состоял из кубинских студентов, приехавших в Россию по обмену, которые предпочли остаться в капиталистической России, а не возвращаться в кастровскую Гавану. Все помещение было окрашено в ярко-оранжевый цвет и украшено авангардистскими картинами из жизни матадоров. Темпераментная официантка в ковбойских сапожках, коротко подрезанных джинсах, сомбреро и с патронташем, в котором были закреплены стопки, разливала текилу из бутылки «Саузы», раскачивающейся в висевшей на ремне у бедер кобуре.
Мы сели за столик у окна и с высоты двадцатого этажа наблюдали за скоплением людей внизу. Предполагалось, что в празднике примут участие три миллиона человек, и улицы уже заполнились отдыхающими горожанами и испытывавшими благоговейный трепет паломниками из окружающих Москву областей. По мере развития праздника давка на улицах возрастала, и вскоре стало очевидно, что из гостиницы нам будет просто не выбраться. Большинство станций метро и улиц в окрестностях Кремля было закрыто для публики, чтобы дать нескольким сотням политиков и их близким друзьям возможность беспрепятственно передвигаться. Наша улица в пределах трех кварталов была окружена кордонами милиции и превращена во временную стоянку лужковских лимузинов, так что мы не смогли бы добраться до дома, даже если бы и хотели. Не оставалось ничего другого, как встать на якорь и переждать этот людской шторм в компании официантки в сомбреро и с алкоголем на бедрах.
К чести Лужкова надо заметить, что он организовал великолепное шоу. Массы людей волнами дрейфовали по Тверской, сворачивая в Театральный проезд и проходя мимо любимого Лужковым Манежа, восстановление которого подорвало городской бюджет (завершение работ в жесткие сроки потребовало ошеломляющих затрат в триста пятьдесят миллионов долларов), а также мимо пятизвездной гостиницы «Националь», восстановление лепных украшений балконов которой обошлось в сто двадцать миллионов долларов. На этих балконах установили телевизионные камеры для трансляции события на всю Россию.
Идущая внизу процессия была приправлена разной заморской экзотикой, поскольку иностранные посольства и представительства бывших советских республик согласились принять участие в общем праздничном шествии. У Лужкова были особые виды на президентские выборы, и об этом не забывали в дипломатическом сообществе. Египтяне, всегда стремившиеся сделать что-нибудь приятное своим прежним поставщикам оружия, взяли в зоологическом саду в аренду верблюда, и животное нервно поглядывало по сторонам, таща за собой миниатюрную пирамиду. Китайский президент, посетивший недавно Московский государственный университет (российский «Гарвард») и договорившийся о пополнении своего ВМФ лишними российскими подводными лодками, прислал огнедышащего дракона, которого несла дюжина китайских дипломатов, находящихся внутри него. Различные африканские государства, давние получатели советских военных щедрот, были представлены воинами в набедренных повязках, неутомимыми танцорами и вождями племен в нарядах из перьев. Британцы, чтобы не отстать, быстро шагали со своими волынками, а вслед за ними шли французы в своих неизменных беретах. Я не обратил внимания на вклад канадцев, который, без сомнения, также был захватывающим, поскольку мое внимание было поглощено американскими дипломатами и окружавшими их морскими пехотинцами, переодетыми в костюмы ковбоев и бандитов Дикого Запада.
Вслед за морпехами маршировал русский военный оркестр. За ним шли знаменосцы в военно-морской парадной форме, на одном из знамен была надпись: «МОРЯКИ ПРИВЕТСТВУЮТ ЛУЖКОВА».
– Они с Черноморского флота, – сказала Роберта.
Лужков был большим благодетелем Военно-Морского Флота, священного символа прошлой славы России. Армада боевых кораблей базировалась в Севастополе, где, собственно, и был создан большой флот России в период наивысшего развития громадной империи при правлении Екатерины Великой. Однако при распаде СССР Севастополь в унизительной для России форме перешел под власть Украины, которая, став суверенным государством, позволяет себе высокомерно говорить с Россией. Севастополь для всех русских стал болевой точкой. Когда военный корабль США нанес дружественный визит в Украину в рамках партнерства НАТО по программе поддержания мира, даже Российское государственное телевидение передало обращение патриотически настроенных севастопольских русских проституток, призывавших коллег воздержаться от оказания услуг американским морякам.
– Пусть жены украинских офицеров сами обслуживают американцев, – заявила в эфире одна из «жриц любви».
Лужков считал защиту Севастополя своим священным долгом. Он установил ограждение вокруг базы российского флота, чтобы предотвратить проникновение туда «хохлов», вложив в это дело собственные деньги, а также, пользуясь своей властью, добился финансирования из муниципальных фондов Москвы строительства жилых домов для семей служащих там русских офицеров. Когда я смотрел на русских военных моряков, маршировавших по Тверской, на меня нахлынули воспоминания.
В 1993 году мне довелось быть в гуще событий в Севастополе. Именно там я впервые почувствовал вкус к журналистике, освещающей большие события. Первое задание состояло в доставке немалой суммы – десяти тысяч долларов, спрятанных в футбольном щитке под джинсами, на расходы корреспонденту газеты «Нью-Йорк Таймс».
Нас попросили пригнуть головы и не попадаться на глаза военным патрулям. Наш белый минивэн «тойота» подпрыгивал и раскачивался из стороны в сторону на грунтовой дорожке, петляющей по крутому склону холма вдоль заросших сорняками виноградников. Нам стало легче дышать только под покровом хвойного леса, когда развеялось поднятое нами облако пыли.
– Русские редко патрулируют эту часть горы, – сказал Мустафа, наш татарский водитель и гид, – но все же посматривайте вокруг.
Он боролся с рычагом переключения передач, поскольку подъем становился все круче и колеса минивэна буксовали на сосновых шишках и иголках, ковром покрывавших пустынную дорогу. Фонтаны земли из-под наших колес оседали на придорожных папоротниках и лишайниках.
– Не беспокойтесь, – уверил нас Мустафа, и его широкое загорелое лицо расплылось в озорной улыбке. – Я проделывал это много раз, и меня никогда не ловили.
Минивэн достиг гребня горы. Под нами искрилось на солнце Черное море, его волны разбивались об известняковые скалы. Сквозь скрывавшие наше присутствие высокие сосны был виден продуваемый всеми ветрами мыс, выдававшийся из засушливого полуострова, как спинной плавник рыбы. За мысом лежал Севастополь, единственная военно-морская база бывшего Советского Союза, расположенная в теплых водах. Над гаванью висела коричневая дымка выхлопных газов трехсот двадцати пяти кораблей флотской армады.
– Когда мы приблизимся к городу, – напомнил нам Мустафа, – опустите занавески.
Это был 1993 год, и Севастополь все еще был закрытым военным городом, одним из последних, который придерживался своего статуса после развала советской империи. Посторонних, особенно иностранцев, в порту легко обнаружить, так что мы пробирались туда тайком, подобно тому как крадутся через заднюю дверь дома.
Джейн Перлец, шеф Восточно-Европейского бюро газеты «Нью-Йорк Таймс», расположилась по соседству, на заднем сиденье пыльного микроавтобуса. За мной сидел Джеймс Хилл, молодой внештатный фотограф газеты, полируя линзы фотокамеры и проклиная запекшуюся пыль на своем «Никоне». Для нас с Джеймсом это было первое официальное задание от газеты «Таймс», и он, казалось, был больше озабочен появлением пятен на будущих кадрах, чем препятствиями на дороге. Актер по натуре, пользующийся популярностью у женщин, с богатым, раскатистым акцентом, свойственным верхним слоям английского общества, Джеймс не предполагал, что станет фотожурналистом, играющим в прятки с русской военной милицией. Его родители, принадлежавшие к известным в Лондоне и в компании «Ллойд» семействам как финансовые гаранты платежеспособности этой знаменитой страховой компании, намеревались устроить своему сыну карьеру в банковском деле. После окончания Оксфордского университета Джеймс, презирая игры с числами, отказался от предложенной ему должности в престижной инвестиционной компании «Лазард Фрере» и заявил, что едет в Киев на поиски приключений.
Мы снова выехали на мощеную дорогу. Два русских джипа не спеша двигались в нескольких сотнях ярдов впереди нас. Они были цвета морской волны, с крышами из белой парусины, что означало принадлежность к военной милиции. Когда мы их обгоняли, я с волнением подумал: а что бы сделали с нами русские, если бы задержали? Случись это несколько лет тому назад, мы, несомненно, получили бы тюремный срок, может быть, даже по обвинению в шпионаже. А что теперь, кто знал.
Севастополь находился под специальной юрисдикцией Министерства обороны России, так как Москва потребовала от Украины предоставить гавань для кораблей своего ВМФ. Киев же имел на этот счет иную точку зрения. Крымская военно-морская база России располагалась на территории суверенной Украины, а это означало, что Киев обладал мандатом на владение всеми городскими сооружениями и оборудованием этой базы. По крайней мере, так считали сами украинцы. К лету 1993 года по правовому статусу этой базы между Москвой и Киевом возник обмен раздраженными дипломатическими посланиями. В резолюциях российского парламента утверждалось, что Севастополь – исконно русский город. На военных кораблях стали возникать мятежи экипажей, оспаривающих свою принадлежность к тому или иному государству, и множество пустопорожних споров о возможности решения проблемы привычными методами. Всего за месяц до нашего прибытия ООН выступила в качестве посредника в этом споре и начала постепенно принимать сторону Киева, предлагая прийти к соглашению о разделе флота. По сути, это был один из наиболее острых территориальных споров, возникших после распада СССР, который, собственно, и привел нас в легендарный город-порт Севастополь.
Севастополь не в первый раз был свидетелем конфликтов. В период Второй мировой войны здесь произошла одна из самых кровавых битв между вермахтом и Красной Армией. Во время Крымской войны 1853–1856 годов Флоренс Найтингейл заботилась о раненых англичанах в этом порту. Тогда же во время неудачной высадки британцев в Севастополе лорд Альфред Теннисон обессмертил этот город в своей волнующей балладе «Атака легковооруженной бригады».
Занавески в нашем минивэне были плотно задернуты, но мне все же иногда удавалось мельком взглянуть на город. Моряки были повсюду. В Севастополе с населением в сто тысяч жителей размещалось семьдесят тысяч военнослужащих. Матросы были одеты в синюю форму, с развевающимися отложными воротниками с белыми полосками на краях. Офицеры – в черные брюки и форменные рубашки кремового цвета с небольшими, отделанными золотой тесьмой погонами на плечах. Красивые фуражки с козырьком защищали их глаза от лучей горячего летнего солнца. А мы, между тем, потели в нашем автобусике. Я завидовал экипажам, отпущенным в увольнение на берег. Они бездельничали в тени деревьев, поедая ванильное мороженое из стаканчиков и потягивая пиво из больших коричневых бутылок.
Мы ехали мимо бесчисленного количества военных памятников и пропагандистских лозунгов, написанных крупными красными буквами. Через каждые несколько кварталов на окнах жилых домов я видел самодельные плакаты, на которых было написано: «Крым – это Россия!»
Нам дали номер телефона для связи, если удастся проникнуть в Севастополь незамеченными, и Джеймс вызвался позвонить нашему помощнику, лейтенанту украинского ВМФ. Мустафа подъехал поближе к телефонной будке, а Джеймс, воровато оглядевшись вокруг, как карманник, быстро выскочил из машины. Через несколько секунд он вернулся.
– Телефон не работает, нет гудка, – сказал он.
Мы поехали к другой будке.
– Трубка оторвана, – сообщил на этот раз Джеймс.
В следующей будке отсутствовал диск. По мере того как мы потели в машине, наше раздражение все нарастало. Прошел целый час, пока наконец Джеймс не нашел работающий телефон-автомат и мы не договорились о месте встречи.
Лейтенант Николай Савченко просунул голову в окно микроавтобуса в три часа дня. Это был ширококостный голубоглазый блондин, который вполне бы подошел для изображения настоящего славянина в каком-нибудь пропагандистском фильме сталинских времен. Он пояснил, что является этническим украинцем и поэтому рискует головой, если иностранные журналисты расскажут всему миру о несправедливости русских к Украине. Полученные от нас триста долларов за свой неофициальный тур он положил в карман. Эта сумма, примерно равная его годовой зарплате, очевидно, не вписывалась в его патриотические убеждения.
Савченко сел в машину и скомандовал Мустафе ехать в порт. Во время поездки он вкратце изложил Джейн проблему флота.
– Корабли ржавеют, пока политики пререкаются из-за пустяков, – сказал он, взяв сигарету из пачки, лежащей на приборной панели. – Ни одна из сторон не хочет платить за поддержание кораблей в должном порядке, поскольку не знает, какой корабль кому достанется. Доки тоже разрушаются. В городе лопаются канализационные трубы из-за отсутствия своевременного ремонта, у нас уже были вспышки холеры. Флот приходит в упадок физически и морально. Если такое будет продолжаться еще несколько лет, то корабли будут пригодны только для сдачи в металлолом. Это смерть для флота.
Савченко доказывал, что Россия не имеет правовых оснований претендовать на базу, но допускал, что Москва глубоко привязана к этому месту.
– Для России Севастополь все равно, что Перл Харбор для вас, американцев. За исключением того, что для нас он символ победы, а не поражения, – с легкой усмешкой добавил он по поводу крупнейшей военной неудачи Америки. Для явного украинского националиста лейтенант порой раздваивался в своем понимании, какой стране он служит.
Миновав двух вооруженных часовых, которым Савченко красиво отдал честь, мы въехали на территорию военно-морской базы.
– Если кто-нибудь спросит, – инструктировал он, – скажете, что вы журналисты из Москвы.
– Не думаю, что кто-нибудь купится на это, – заметил я. – Мы на них не похожи, да и говорим не так.