Глава 18 Мечты в огне

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 18

Мечты в огне

Абукирская битва окончилась одной из переломных побед в военно-морской истории мира. Коммуникации и цепь поставок между Францией и Египтом немедленно прервались.

Узнав об уничтожении французского флота, Наполеон собрал своих генералов и сказал: «Теперь у нас нет выбора[930], мы должны завершить великие деяния… Моря, которые мы не контролируем, отделяют нас от родины, но никакие моря не преграждают нам пути ни в Африку, ни в Азию»[931]. Однако в ближайшей повестке дня стояло не столько завоевание, сколько выживание. Лишившись поставок припасов, пехотинцы и кавалеристы внезапно осознали, чем еще отличаются две сотни гражданских лиц – ученые, которые находились среди солдат. Прежде квазивоенная форма интеллектуалов становилась предметом насмешек со стороны рядовых, однако теперь, когда все они намертво застряли в Египте, разношерстная команда ученых, преподавателей, инженеров и художников превратилась в главную надежду Армии Востока[932] на вражеской земле.

Одним из самых блестящих и увлеченных интеллектуалов был Никола Конте[933] – сорокатрехлетний инженер-самоучка, физик, живописец и изобретатель, который, помимо многих других патриотических свершений, основал первые в мире военно-воздушные силы – «Воздухоплавательную бригаду» французской армии. Он превратил один из старых дворцов Людовика XVI в военно-воздушную базу, откуда бригада запускала воздушные шары, что в середине 1790-х годов парили над полями сражений на французской границе и собирали сведения о передвижении вражеских войск. Наполеон поручил Конте возглавить Воздухоплавательный полк Египетского похода, но, когда флот утонул, большинство воздушных шаров ушли на дно[934] залива вместе с большим количеством другого технического оборудования.

Конте всюду ходил с повязкой на глазу, который он потерял в результате взрыва во время эксперимента по замене горячего воздуха в воздушном шаре на водород. Сохранив присутствие духа, несмотря на тяжелую ситуацию, он метался по окрестностям Кира, предлагая построить армии и горожанам все, что им не хватало. Он открыл литейный цех и заново сделал утраченные приборы и инструменты. Он открыл заводы, фабрики, пекарни, водяные мельницы и цеха по штамповке металлических изделий, чтобы производить оружие и чеканить монету. И он обучил местных жителей, чтобы они работали на всех его предприятиях. Другой ученый вспоминал, что у Конте «в голове хранились все науки[935], а в руках – все ремесла».

Он также из ничего собрал новые воздушные шары. Это была часть плана Наполеона поразить жителей Каира яркими демонстрациями французских технологических достижений. Египтяне с любопытством отнеслись к первому запуску[936], но со смущением увидели, что шар поднялся в воздух для распространения над Каиром копий очередной прокламации Наполеона. Второй запуск явно произвел слабое впечатление. «Машина была сделана из бумаги[937] и имела сферическую форму. Конусообразные полосы, из которых складывалась поверхность шара, были патриотически раскрашены в красный, белый и синий цвета», – рассказывала «Le Courrier d’?gypte», официальная газета похода. Автор статьи описывал, что «когда [каирцы] увидели гигантский шар, поднимающийся в небо сам по себе, те, над которыми он пролетал, в ужасе обратились в бегство». К несчастью, поднявшись в небо, образец ультрасовременных технологий, за которым, как сообщалось, наблюдали 100 000 зрителей, загорелся (в конце концов, это устройство было сделано из бумаги, наполнявшейся горячим воздухом при помощи горелки) и рухнул на землю, охваченный пламенем[938]. К счастью, шаром никто не управлял. Хронист аль-Джабарти передает точку зрения арабов: «Французы были смущены[939] его падением. Их утверждение о том, что этот аппарат подобен судну, в котором люди сидят и путешествуют в другие страны в поисках новостей… оказалось неправдой. Наоборот, выяснилось, что оно напоминает воздушные змеи, которых домашняя прислуга при случае мастерит на праздники».

Ученые не только помогали войскам и процессу колонизации. Еще одной причиной, по которой Наполеон привез интеллектуалов в Египет, – и главной причиной, по которой поход помнят в наши дни, – было стремление расширить знания Запада о древней истории и культуре Ближнего Востока. Хотя в пятидесятитысячных французских войсках насчитывалось всего двести «книжников», Наполеон считал их миссию настолько важной, что осенью 1798 года распорядился предоставить Конте, Доломье и остальным образованным французам постоянные квартиры в центре Каира ради «прогресса и распространения просвещения[940] в Египте». Египетский институт, как он стал называться, занимался исследованиями и публикацией работ по археологии, естествознанию и истории. Наполеон, который разыгрывал из себя интеллектуала и гордился членством во Французской академии в Париже, завалил Институт проблемами[941] – как всеобъемлющими, так и мелкими. Как очистить нильскую воду? Что практичнее использовать в Каире – ветряные или водяные мельницы? Что собой представляют гражданское и уголовное право в Египте и какие их элементы мы должны сохранить или отбросить? Есть ли способ сварить пиво без хмеля?

Когда я приехал в Каир в поисках следов и наследия Дюма и похода, я обнаружил, что Институт все еще существует – французские солдаты-караульные у высоких чугунных ворот охраняли идеально ухоженный сад в декартовском стиле в самой гуще хаотично нагроможденных городских улиц. В одном из неоклассических зданий института, сохранившемся в нетронутом виде, я нашел библиотеку из десятков тысяч произведенных на месте и сброшюрованных вручную книг, которыми ученые и студенты пользовались в монашеском молчании. В другом здании персонал, состоявший целиком из арабов, печатал книги на старомодных прессах размером с комнату. Они использовали наборный шрифт для восемнадцати ближневосточных языков и выпускали прекрасные книги на древнеарамейском и даже с египетскими иероглифами. Тщательно одетые пожилые люди сидели в соседней комнате девятнадцатого века с высокими потолками и сшивали книги при помощи длинных иголок и катушек с белыми нитками размером с кегли для боулинга. Эта работа, очевидно, продолжалась без перерыва на протяжении более двух веков, несмотря на мировые войны и революции. Изучение древностей оказалось сильнее современных политических раздоров и придало положительный смысл злосчастной попытке Наполеона основать в Египте колонию – по крайней мере, так было до 18 декабря 2011 года. В тот день сюда пришла Арабская весна: сражение между протестующими и полицией перекинулось на Институт с соседней площади Тахрир. В Ииституте начался пожар[942], десятки тысяч бесценных рукописей стали добычей огня. К концу дня наиболее важная часть наследия французского похода в Египет была окончательно уничтожена[943].

* * *

У нас нет свидетельств о том, как Алекс Дюма воспринял уничтожение французского флота и потерю по меньшей мере двух тысяч человек. Однако мы без труда можем это представить. Занимаясь поддержанием порядка в Каире и противодействуя бедуинской угрозе, Дюма на протяжении нескольких недель после катастрофы[944] сосредоточился на поиске скакунов для своих людей. Он вел переговоры с хозяевами конюшен, торговцами и бедуинскими шейхами, покупая как лошадей, так и верблюдов. Драгуны и кавалеристы постепенно возвращались в седло, а некоторые из них получили великолепных арабских коней, брошенных мамлюками.

Как считал Наполеон, кавалерия жизненно необходима, чтобы произвести впечатление на египтян, которыми на протяжении веков правили конные солдаты. Иногда Дюма заходил в глубь территории Верхнего Египта, преследуя мамлюкских повстанцев или бедуинов. Порой он совершал набеги на дельту реки: дороги и тропы вдоль Нила по-прежнему оставались ненадежными. Всюду за пределами Каира и Александрии французские солдаты и гражданские лица становились добычей для похитителей, повстанцев и бандитов.

Письма, отправленные генералом Дюма из Египта, свидетельствуют о растущей душевной боли. В письме Мари-Луизе, хранившемся в сейфе Вилле-Котре, говорится:

Каир, 30 термидора[945] VI года [17 августа 1798 г.]

Будь счастлива, если для тебя это возможно, потому что для меня все удовольствия мертвы до тех пор, пока я однажды не увижу Францию вновь, но когда же?.. Я отчаянно хочу сказать тебе обо всем, что у меня на душе, но любой здесь должен молчать и давиться собственной болью. Поцелуй мое дорогое, дорогое дитя, мать, отца [его тещу и тестя – Лабуре] и всех наших родственников и друзей.

Я смог найти лишь еще одно письмо Дюма, датируемое осенью 1798 года. Оно адресовано генералу Клеберу в Александрии. Клебер – который разделял взгляды Дюма на Наполеона[946] – подвел незабываемый итог действиям своего командира, заявив, что Бонапарт был «генералом, который обходится[947] в 10 000 человек в месяц». Клеберу очень не нравилось, что Наполеон использует людей как обычные инструменты и готов послать тысячи на смерть, если это принесет ему хоть малейшее преимущество. «Любят ли его люди?[948] Да и как они могли бы его любить? – наспех нацарапал Клебер в своей записной книжке. – Он не любит никого. Но думает, что может заменить это повышениями по службе и подарками». Подобно Дюма, Клебер искренне верил в идеалы 1789 года. По мнению этих генералов, Дюма вел великую революционную французскую армию к позору.

Но ситуация в Египте – эрзац-«республике», призванной смягчить экономические потери от отмены рабства на сахаропроизводящих островах, – наверняка вызывала у Дюма особую боль. Он преодолел наследие времен рабства, приняв идеал братства и свободы. Однако, путешествуя по окрестностям Каира, Дюма увидит чернокожих рабов-нубийцев, которые работали в домах и на полях и продавались на рынках. Хотя арабская торговля чернокожими африканцами была значительно древнее европейской, она никогда не ставилась под сомнение в обществе, подобном египетскому. «Караван из Эфиопии прибыл в Каир[949] посуху вдоль Нила, доставив 1200 чернокожих рабов обоего пола, – писал один французский капрал. – Человеколюбие восстает при одном взгляде на этих жертв людской жестокости. Я трясся от ужаса, глядя на прибытие этих несчастных душ, почти полностью обнаженных, скованных друг с другом цепями, с печатью смерти на черных лицах. Людей подло продают подобно скотине».

На рабстве были основаны все уровни египетского общества, начиная с самого верха, коль скоро даже мамлюки – представители правящего класса – изначально появились здесь как рабы. Едва ли в задачу Дюма входило освобождение тысяч африканских рабов, которые всюду, где он появлялся, жили в нищете. Но разве освобождение человечества и исполнение законов 1794 года не считалось заявленной миссией армии?[950] «Мы видели, как рабство[951] покрывает мир подобно большой раковой опухоли, – заявлял один революционер. – Мы видели, как оно распространяет саваны в античном мире и в современной жизни, но сегодня прозвонил колокол вечной справедливости, голос сильного и доброго народа прочитал священные слова – рабство отменено![952]»

И тем не менее рабство жило и процветало в новой французской колонии – в Египте, а главнокомандующий не выказывал желания как-либо исправить эту ситуацию. Одно дело – освободить рабов на Мальте, где Наполеон намеревался ниспровергнуть местные порядки, а галерные рабы как раз были их частью (освобождение рабов-мусульман перед высадкой в Египте также произвело хорошее впечатление на исламский мир). И совсем другое дело – освобождение рабов в Египте, где Наполеон хотел использовать существующий порядок для укрепления собственной власти. Некоторые французские солдаты даже покупали себе чернокожих рабов[953] на рынках – в нарушение закона республики, закона, который Наполеон в этой далекой стране безнаказанно презирал. Более того, он даже приказал купить две тысячи рабов[954], чтобы зачислить их в солдаты. Раздобыть этих рабов не удалось, но примерно 150 чернокожих африканцев действительно вступили во французскую армию в Египте как часть особой бригады. Постепенно им дали разные назначения и объединили с чернокожими солдатами с островов Карибского бассейна – разновидность расовой сегрегации, что также нарушало гарантии равенства по расовому признаку, прописанные в Конституции Республики.

* * *

В августе 1798 года во время происшествия, которое могло бы быть взято прямо из романов его сына, генерал Дюма случайно наткнулся на клад[955] из драгоценных камней и золота. Но на этом, увы, сходство с графом Монте-Кристо и закончилось.

Дюма обнаружил брошенный тайник (по всей вероятности, собственность какого-нибудь воина-мамлюка) в центральной части Каира под домом, за ремонтом которого надзирал. Хотя Дюма выступал против хищения драгоценных камней и монет, широко практиковавшегося в Северной Италии, в отношении этого сокровища, чей владелец сбежал в пустыню, если вообще был еще жив, он занял другую позицию.

Нет никаких свидетельств о том, что Дюма жалел о конфискации богатств – французу было нетрудно относиться к мамлюкам как к иностранным захватчикам и аристократам-угнетателям местных египтян[956]. Однако он полностью передал все сокровища армии и, если верить его сыну, отправил Наполеону следующую записку:

Леопард не способен сменить[957] окраску, так же и я не могу изменить свой характер и принципы. Как честный человек, я должен сообщить вам факт [о сокровищах], который я только что обнаружил..

Я передаю его в ваше распоряжение, напоминая вам лишь о том, что я отец и не имею состояния.

Наполеон с радостью принял сокровище, потому что той осенью армии срочно понадобятся все фонды, которые она сможет отыскать, ведь мальтийские трофеи пошли на дно, а жизненно важные коммуникации с Францией были перерезаны. Мне не удалось найти в его бумагах какое-либо выражение признательности Дюма за проявленную честность. Есть лишь следующая записка, отправленная 23 августа 1798 года одному из ученых:

Гражданину Пусьельгю[958]

Штаб-квартира, Каир, 6 фруктидора, год VI Генералу Дюма известен дом бея, где зарыто сокровище. Свяжитесь с ним, чтобы организовать его раскопки.

Бонапарт.

Еще одна огромная услуга, которую Дюма той осенью оказал Наполеону, – помощь в подавлении Каирского восстания[959]. Центром восстания стала мечеть Аль-Азхар – главная мечеть Каира. Здесь муллы в течение многих дней проповедовали, что французы – еще худшие угнетатели, нежели мамлюки, поскольку вдобавок еще и безбожники. Поэтому проповедники благословляли горожан на восстание как угодное Аллаху и Пророку Мухаммеду. Несмотря на происламские заявления Наполеона и его попытки вписать в Коран себя и прочих деистов-революционеров (или, возможно, именно благодаря этому), многие средние египтяне были готовы сражаться с захватчиками. Восстание вспыхнуло 22 октября, и в течение трех дней город был свидетелем жутких сцен убийств, грабежей и поджогов.

Дюма спас некоторых ученых из Института, в котором они забаррикадировались против вооруженных толп. Затем генерал приложил руку к разгону основных групп мятежников[960]. Те отсиживались в Аль-Азхар, превратив мечеть в свою штаб-квартиру. Согласно некоторым версиям, Дюма въехал прямо в мечеть на лошади под крики разбегающихся бунтовщиков: «Ангел! Ангел!»[961] (очевидно, мусульмане сочли чернокожего всадника Ангелом смерти из Корана[962]). Александр Дюма повторил эту историю в своих мемуарах наряду со следующим диалогом, в котором Наполеон тепло приветствует его отца после подавления восстания.

«Доброе утро, Геркулес[963], – сказал он. – Вы сразили гидру». И он взял его за руку.

«Господа, – продолжил он, повернувшись к эскорту. – Я прикажу написать картину штурма Большой Мечети. Дюма, вы уже позировали для эскиза как центральный персонаж».

Тем не менее спустя одиннадцать лет, когда Наполеон поручил живописцу Жироде написать знаменитую картину «Каирское восстание»[964], изображавшую грандиозную рукопашную схватку в мечети, «центральный персонаж» генерала Дюма был стерт – или, вернее, заменен белокурым голубоглазым драгуном верхом на вставшем на дыбы скакуне, с саблей наголо. Полное насмешки эхо столь характерного для Дюма героизма. На другом полотне, посвященном инциденту[965], офицер, который входит в мечеть с обнаженной саблей, – это сам Наполеон.

* * *

Следующим летом Наполеон уедет из Каира[966] – без предупреждения или прощальных фанфар. Он поплывет назад, в Европу, оставив Клебера, который так давно хотел сам вернуться домой, командовать войсками и завершать провалившуюся египетскую операцию. Наполеон даже не скажет Клеберу напрямую, что передает ему командование. Он отправит инструкции по почте. Узнав, что Наполеон ночью уехал и оставил его за старшего, Клебер, как говорят, отреагировал в характерной для него солдафонской манере, которая так нравилась в нем его другу Дюма: «Этот мужеложец бросил нас здесь[967], наложив полные штаны дерьма. Мы собираемся вернуться в Европу и втереть это дерьмо ему в физиономию». Однако Клебер не дожил до выполнения этой клятвы: он был заколот[968] на одной из каирских улиц сирийским студентом, которого наняли турки. (Европейцы перевезли череп убийцы[969] во Францию, где поколения студентов-френологов изучали его в поисках указаний на «тягу к насилию» и «фанатизм».)

Генерал Дюма выбрался из Египта[970] в марте 1799 года – без сомнения, преисполненный дурных предчувствий в отношении остающегося Клебера. Проделав путь предыдущей весны в обратном направлении, он проехал от Каира в Александрию, чтобы найти судно, готовое отвезти его домой. Его сопровождал генерал Жан-Батист Манкур дю Розой, который впервые служил с ним во время осады Мантуи. Манкур был примерно на пятнадцать лет старше Дюма и принадлежал к аристократии, но оказался дружелюбным и добросердечным спутником. Вместе они добрались до гавани и стали выяснять, можно ли здесь нанять судно. Боевые корабли во Францию не ходили, но такое путешествие теперь считалось возможным для гражданского судна – причем, чем менее заметным оно будет, тем лучше.

Вот так Дюма, Манкур и еще один знаменитый пассажир – ученый Деода де Доломье – ухитрились оплатить проезд на старом корвете под названием «Belle Maltaise»[971][972]. Состояние судна не внушало доверия, но оно пользовалось репутацией одного из лучших судов, остающихся в гавани Александрии. К тому же выбор у путешественников был невелик. Дюма дал капитану – мальтийскому моряку – средства на ремонт, необходимый для подготовки к плаванию. Однако впоследствии генерал обнаружит, что капитан просто прикарманил эти средства.

В Каире Дюма распродал большую часть своего имущества и купил одиннадцать арабских лошадей. Он также приобрел более полутора тонн арабского кофе, которое планировал перепродать во Франции. Дюма погрузил лошадей и кофе, наряду с коллекцией мамлюкских сабель, на борт судна.

Помимо генералов, лошадей и геолога на судно битком набились мальтийские и генуэзские пассажиры, а также около сорока раненых французских солдат. Все французские воины были измотаны духовно и физически и ничего не жаждали так сильно, как отправиться домой. Они не могли дождаться, когда же судно поднимет якорь.

Перед самым отплытием к Дюма подошли четыре молодых неаполитанских морских офицера. Они сказали, что англичане потопили их корабль, и теперь неаполитанцы пытались найти способ вернуться в Европу. Дюма договорился, что они присоединятся к пассажирам судна.

«Belle Maltaise» отплыла из Александрии 7 марта 1799 года. В Вилле-Котре я нашел записку, которую Дюма написал «гражданке Дюма» за две недели до этого:

Любимая моя, я решил вернуться[973] во Францию. Эта страна с ее суровым климатом серьезно подорвала мое здоровье… Надеюсь, я прибуду сразу следом [за этим письмом].

Я страстно хочу как избегнуть встречи с англичанами, так и поцеловать ту, кто для меня никогда не перестанет быть самым дорогим человеком на свете.

Твой друг на всю жизнь,

Александр Дюма.

На протяжении более двух лет о нем больше не будет известий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.