Глава 8 «Нужда в огне» и первое американское турне

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 8

«Нужда в огне» и первое американское турне

Несмотря на то, что «Гунтрам» научил Штрауса осторожности, он не потерял желания сочинять оперы. По-другому не могло и быть, ведь он проводил дни в оперном театре, в окружении всяких «Фигаро» и «Фиделио». Оперные постановки притягивали его, вновь и вновь разжигая желание попробовать свои силы в этом жанре. Его симфонические поэмы в некотором смысле были операми без слов. В них были драматическое действие, содержание, образы героев. После «Гунтрама» Штраус обдумывал разные оперные проекты, от фривольных до серьезных. Но все они казались ему неподходящими. Теперь, когда он избавился от юношеской самоуверенности, он понял, что литературным талантом не обладает и ему нужен помощник. Штраус нашел его среди молодых людей, изобличавших затхлость эпохи Вильгельма. Наряду с «достойными», по меркам той эпохи, образцами поэзии и драматургии начали появляться произведения «недостойных» авторов, высмеивавших Keiser, Kinder, Kirche und K?che. Путь им проложил Гауптман. В комедии «Бобровая шуба» он жестоко осмеял наглого и грубого мелкого полицейского чина, который так и не нашел вора, укравшего бобровую шубу. Но Гауптман был преимущественно серьезным драматургом и поэтом, другие же были в большинстве своем посредственными комедиографами и в основном рифмоплетами. Они стреляли по уюту, пивному благополучию и по такой легкой мишени, как многочисленные мелкие законы, которые, к удовольствию большинства немцев, регулировали почти все стороны жизни: например, запрещали ходить по берлинским тротуарам более чем по трое в ряд или разрешали поливать на окнах цветы только от четырех до пяти часов дня.[156] Внимание этих новых талантов особенно привлекал берлинский театр. Берлин к тому времени стал центром театральной жизни Германии. Большинство из двадцати пяти существовавших театров предлагали классическое меню. Несколько, подражая французским кабаре, дерзко высмеивали современные стороны жизни. В авангарде этих второстепенных, но веселых талантов стоял Эрнст фон Вольцоген. Он основал так называемый — «Пестрый театр», а позже — более серьезный, театр сатиры, который назвал «Высокая планка».

Тенденция к фривольности наблюдалась, разумеется, не только в Германии, хотя в этой чопорной стране она была особенно заметна. То, что происходило на литературном поприще в Германии, происходило и в Англии, как протест против викторианства, с той разницей, однако, что в Германии появились лишь мимолетные таланты, а Англия дала миру двух гениальных иконоборцев — Оскара Уайльда и Бернарда Шоу.

Штраус познакомился с Вольцогеном в Берлине и поинтересовался, нет ли у него каких-либо идей для оперного сюжета. Вольцоген, которому хотелось продолжить знакомство с композитором, обратил его внимание на древнюю фламандскую легенду.[157] Эта история повествует о капризной молодой девушке, которая в корзине поднимала своего возлюбленного к себе в комнату, но, подняв его наполовину, передумала и оставила его висеть на посмешище всей деревне. Молодой человек обратился к старому мудрому колдуну и попросил его помочь ему отомстить за себя. Тот погасил во всех домах огонь и объявил, что его можно будет зажечь от пламени, которое вырвется из зада молодой девушки. Эта легенда была слишком груба для сцены, но она дала Вольцогену идею. Действие должно было происходить в давние времена в Мюнхене и послужить для высмеивания мюнхенских обывателей, которых Штраус, конечно, сильно не любил. Юноша был представителем нового искусства, горожанам отводилась роль непонимающей публики, девушка олицетворяла женское начало и была источником вдохновения для художника, а в целом это должен был быть гимн силе искусства, способного дать свет и тепло.

Оставалось только придать этой истории символическое значение. А чтобы это больше походило на символику, Вольцоген так обыграл сюжет, что стало очевидно его сходство с «Мейстерзингерами». Было это данью уважения или самомнением? Без сомнения, и тем и другим.

Либретто, которое в конечном итоге Вольцоген показал Штраусу и которое его увлекло, было названо «Нужда в огне». В Мюнхене появляется странный молодой человек по имени Кунрад. Он держится особняком, и ходят слухи, что он колдун. Некоторые граждане считают, что он таит в себе зло, другим он нравится, он красив и вежлив. Наступает канун праздника Святого Иоанна. Дети и взрослые готовятся к традиционному Мюнхенскому летнему фестивалю. Они зажигают костры, и чем они выше, тем веселее праздник. (Джеймс Фрейзер описал эти праздничные костры в работе «Золотая ветвь».) Дети обходят дома и выпрашивают дрова. Костру придается особое значение: влюбленные пары, желающие обручиться, должны взяться за руки и прыгнуть сквозь огонь, после чего они считаются помолвленными. Кунрад, выйдя из дому, наблюдает за праздничной суматохой, слушает шаловливые песенки, распеваемые детьми, и вдруг замечает среди молодых девушек дочь мэра, белокурую Диемут. Ему достаточно одного взгляда, он в нее влюбляется и, преодолев свою замкнутость, просит ее перепрыгнуть с ним через костер. Не дожидаясь ответа, он страстно ее целует. Диемут смущена или делает вид, что смущена, перед лицом горожан. Она клянется его наказать. Наступает ночь. Кунрад идет к дому Диемут, несмотря на ее угрозы. Она спускает с балкона корзину и велит ему в нее сесть. Но на полпути к балкону она перестает тянуть дальше веревку, и Кунрад остается висеть в корзине. Весь город собирается вокруг, насмехаясь над ним. Кунрад обращается к издевающейся над ним толпе. Он говорит, что отныне тот, кто отважится на что-то новое и необычное, будет подвергнут осмеянию, а тот, кто осмелится нарушить установленные правила, будет изгнан сытой толпой, довольной своей рутинной жизнью. (Вся эта «философия» списана из «Мейстерзингеров».) Взывая к своему старому учителю, Великому чародею (явный намек на Рихарда Вагнера), Кунрад просит отомстить за него. Пусть во всем городе будет потушен свет и огонь. Горожане погрузятся в темноту, которую заслужили. Мольбы Кунрада услышаны. Костры тухнут, огни гаснут, мрак и тишина окутывают город.

В наступившей темноте Кунраду удается, раскачиваясь в корзине, дотянуться до края балкона. Он перелезает через барьер и проникает в комнату Диемут. Она, естественно, не отвергает бесстрашного влюбленного. Горожане в отчаянии из-за постигшей их беды. Они не знают, что Кунрад находится у Диемут. И вдруг так же внезапно, как погасли огни, снова вспыхивает свет и так же весело загораются костры. Кунрад и Диемут, соединенные любовью, появляются на балконе. Кунрад провозглашает: «Все тепло исходит от женщины, а свет — от любви».

Сюжет, придуманный Вольцогеном, не выдерживает критики. Он старается приравнять любовную историю к диссертации по искусству. Эти две составляющие сюжета несовместимы друг с другом, и проповедь Кунрада, которой отведено в либретто центральное место, выглядит чужеродной и неуместной. Текст написан языком, претендующим на старонемецкий, на котором якобы говорил «народ», но он так же неестественен, как притворная наивность. Средневековый манускрипт пытается написать современная рука. Не блещет остроумием и сам текст. Он напичкан натужными каламбурами. Кунрад говорит о своем уважаемом учителе, что его «смелость всем вам показалась чрезмерной, и поэтому вы изгнали смельчака». (В немецком «осмеливаться» передается словом «wagen», а «смельчак», следовательно, — «Wagner».[158] Во всяком случае, так утверждает Вольцоген.) «Но, — добавляет Кунрад, — вам не избавиться от своего врага, он вернется готовый к бою» («бой» по-немецки «Strauss»). Затем поэт принимается обыгрывать свое собственное имя. Подобным же образом Штраус внес в партитуру отрывки из вагнеровских произведений, в том числе лейтмотив Вальхаллы для создания образа чародея.

Что же привлекло Штрауса в этом либретто? Во-первых, его эротизм, во-вторых, месть Мюнхену и, в-третьих, — его троюродное родство с комедией Вагнера. Кунрад это копия Ганса Сакса или, скорее, комбинация Ганса Сакса и Вальтера фон Стольцинга. Известные горожане Мюнхена — это Мейстерзингеры; все остальные, включая детей, — мюнхенский аналог населения Нюрнберга; Диемут — Ева, значительно менее добродетельная, но такая же белокурая.

Самое удивительное во всем этом — то, что на основе такого убогого либретто Штраус сумел создать небольшую оперу, пусть не шедевр, но полную тепла, очарования и красивой музыки. Эта вторая попытка создать оперу намного удачнее первой. Произведение дышит юностью, хотя его и не назовешь незрелым.

Штраусу было тридцать семь лет, когда он закончил оперу. Это произошло в день рождения Вагнера. На последней странице партитуры Штраус сделал приписку: «Окончено в день рождения и во славу Всемогущего! (то есть Вагнера. — Дж. М. ). Шарлотенберг, 22 мая 1901 года».

Лучшие страницы оперы — те, где повествуется о любви Кунрада. Когда он впервые видит Диемут, мы чувствуем, с каким удовольствием Штраус разрабатывает эту тему, вкладывая в нее свои чувства. И сама сцена любви несет отголосок его эмоций. (Вот почему эта сцена до сих пор появляется в концертных программах.) В опере есть и другие части, которые не менее привлекательны. Хор детей проникнут весельем и беспечностью, как и реплики горожан, для характеристики которых Штраус временами использует старинные народные мелодии Баварии. Очаровательно также изображение кануна праздника Святого Иоанна.

К числу слабых мест относится речь Кунрада и музыкальное воплощение наступившей тьмы. Однако в общем оперу «Нужда в огне» можно рассматривать как эскиз к «Кавалеру роз», сделанный за много лет до того, как у Штрауса родилась эта идея. Он вернулся к этой беззаботности после того, как сумел изжить из себя трагичность двух одноактных опер — «Саломеи» и «Электры».[159]

После завершения оперы «Нужда в огне» возник вопрос, где должна состояться ее премьера. Еще раньше Штраус решил, что только не в Берлине. Он не хотел рисковать, опасаясь провала в городе, где он жил. Кроме того, он понимал, что не совсем пристойная тема и некоторые дерзкие стихи Вольцогена могли оскорбить ханжескую стыдливость двора. Штраус теперь был знаменит и мог выбирать, какому театру предоставить привилегию первого исполнения оперы. За эту честь состязались два театра: Венская опера, во главе с Малером, и Дрезденская, где дирижером был Эрнст фон Шух.

Штрауса, наверное, больше привлекал Дрезден, ибо там произошло историческое событие — состоялись премьеры ранних опер Великого чародея — «Риенци» и «Летучего голландца». Кроме того, Штраус знал Шуха лично и ценил его не только как превосходного музыканта, но и как человека прогрессивных взглядов. Шух был австрийцем, на семнадцать лет старше Штрауса, работал в Дрезденском придворном оперном театре с 1872 года и добился там прекрасных результатов. Малера Штраус тоже ценил. Но и Штраус и Малер — оба опасались австрийской цензуры. Тем не менее Штраус был решительно против корректировки текста Вольцогена. В общем, более благоприятная обстановка складывалась в Дрездене.

Однако, остановив свой выбор на Дрезденской опере, Штраус запросил высокую цену. И когда Шух предложил ему меньше 1500 марок, на которые он рассчитывал, он пригрозил, что отдаст оперу Вене, и осыпал Шуха полушутливыми-полусерьезными упреками. Сказал, что изменит свое имя на Рикардо Штраусино, начнет издавать свои произведения у Зонцоньо (итальянское издательство «Пальяччи и Кавальериа») и тогда сможет добиться от немецких театров чего угодно.

В конечном итоге все было улажено. Шух поставил оперу, а Штраус получил желанный гонорар. Премьера состоялась 21 ноября 1901 года. Это была радостная победа. И композитор, и автор либретто были встречены овацией. Вольцоген вышел к публике с астрой величиной с блюдце в петлице. Сразу после премьеры и другие немецкие города захотели поставить у себя оперу. «Нужда в огне» была дана во Франкфурте (где она встретила еще более горячий прием), в Вене, Берлине и Бремене. В Мюнхене — городе, который высмеивался в опере, — постановка была осуществлена несколько позже. Это произошло в 1905 году, три года спустя после берлинского показа. В Берлине, однако, опера не понравилась императрице. После семи спектаклей, Несмотря на то, что Штраус теперь соглашался смягчить текст, опера была официально запрещена. Вольцоген писал Штраусу, что ее величество, родив целый выводок из семи детей, не желает ничего знать о таинствах любви. Директор Берлинской оперы, граф Ганс Гейнрих Гохберг, сам сочинявший оперы, оказался человеком мужественным и честным. Он немедленно подал в отставку и обещал Штраусу, что будет бороться как лев за право продолжать спектакли. Его протест возымел действие, и запрет был отменен. Штрауса позабавил этот скандал, хотя в то время он уже переключил свое внимание на «Саломею».

Хлопоты и волнения, связанные с премьерой «Нужда в огне», а также серия гастрольных концертов, начавшихся на юге Франции и закончившихся в Лондоне фестивалем произведений Штрауса (первый из них состоялся в июне 1903 года), вновь пошатнули здоровье композитора. Менее волевой человек сломался бы от одних физических нагрузок, связанных с переездами, долгими репетициями, стоянием на сцене и размахиванием руками, но Штраусу потребовалась лишь короткая передышка в этой гонке. Чтобы восстановить силы, он провел два спокойных месяца на острове Уайт. В этот период он был увлечен Англией и всем английским и остался очень доволен погодой, хотя безоблачное небо на этом острове — редкое явление. Весть о присуждении ему ученой степени доктора Гейдельбергского университета застала его на острове. Штраус был так обрадован оказанной ему честью, что посвятил этому заведению, знаменитому своей системой обучения и дуэлями, новое произведение — «Тайефер», кантату на слова немецкого поэта Уланда. Это грандиозное сочинение с целой армией мужского хора и огромной массой оркестрантов. Оно было вполне заслуженно забыто.

Готовясь к первым американским гастролям, Штраус внес последние поправки в «Домашнюю симфонию», намереваясь включить ее в программу. Но в ожидании большого путешествия ему, похоже, было недостаточно дирижировать в Берлине несколькими операми. В декабре он вновь отправился в Лондон, а оттуда — в Польшу, сделав остановку дома, чтобы срочно поставить спектакли «Самсон», «Мейстерзингеры» и «Фиделио».

Всеобщая страсть к передвижению охватила людей первого десятилетия XX века. Люди были помешаны на путешествиях и с энтузиазмом разъезжали по миру. Новые средства передвижения описывались в газетах. В 1903 году автомобиль марки «Паккард» за пятьдесят два дня проделал путь от Сан-Франциско до Нью-Йорка. Впервые, используя собственную мощность, автомобиль пересек целый континент. В том же году, несколько позже, братья Райт совершили в Китти-Хок, штат Северная Каролина, успешный полет на самолете, хотя и продолжительностью всего двенадцать секунд. Всё новые суда бороздили Атлантический океан, и вскоре появилось столько огромных «скоростных пароходов», что пароходным компаниям пришлось вести конкурентную тарифную войну, которая привела к снижению оплаты проезда третьим или четвертым классом до десяти долларов.

Америка пока была страной, где знаменитостям преподносили деньги на серебряном блюде. Правда, отбор звезд стал строже, но тем почетнее было попасть в число избранных. Идея пригласить Штрауса принадлежала Герману Гансу Вецлеру, немецкому музыканту, который жил в Америке и работал сначала органистом в храме Святой Троицы, а потом создал свой оркестр и давал «Вецлеровские концерты». Но проект оказался не слишком удачным и продержался только пару сезонов. Вецлер решил, что слава Штрауса, самого выдающегося музыканта среди живущих композиторов, может поддержать его оркестр.

В феврале 1904 года Штраус и Паулина, которых не миновала всеобщая страсть к путешествиям, не испугавшись ужасов пересечения Атлантического океана в середине зимы, поднялись на борт роскошного лайнера, стоявшего в гамбургском порту. Штраус оказался более стойким мореплавателем, чем Паулина. К тому же ему повезло, у него была возможность коротать долгие часы за игрой в скат. В Нью-Йорк они прибыли после долгого и медленного плавания, так как весь путь им пришлось идти против ветра. Их ждала общепринятая встреча — цветы, репортеры, приветствия городских властей, делегация от оркестра.[160] Через три дня после приезда в Карнеги-Холл (27 февраля 1904 года) состоялся американский дебют Штрауса как дирижера. Вецлер дирижировал «Заратустрой», прекрасный баритон Дэвид Бишем исполнил три песни Штрауса, а он сам дирижировал «Жизнью героя». На втором концерте был представлен «Дон Кихот». Партию виолончели исполнял молодой виолончелист Пабло Казальс.

Что же представлял собой Штраус как дирижер в свои сорок лет? Ричард Олдрич описывал в «Нью-Йорк таймс» свои впечатления так: «Это молодой мужчина скромного вида, худой, подвижный, судя по тому, как он ловко пробирался через оркестр к подиуму, внешне ничем не примечательный. Гладкое лицо с почти незаметными усами и необыкновенно высоким лбом серьезно и бесстрастно. Несмотря на небольшую лысину, которая стала заметна, когда он повернулся к оркестру, выглядит он молодо. Манера дирижирования у него очень сдержанна. Такт отбивает спокойно, но твердо. Размашистых жестов почти не делает, за исключением самых напряженных моментов, когда энергичными приглашающими движениями левой руки показывает время вступления всей мощи медных духовых. В остальном его левая рука почти бездействует. Кажется, что его совершенно не затрудняют ни колоссальные сложности партитуры, ни контроль за вступлением тех или иных инструментов или нюансы их звучания, так спокойно и уверенно, почти сухо, он дирижировал прошлый вечер. Всю партитуру с ее многочисленными деталями он, видимо, держит в памяти, поскольку в лежащий перед ним нотный текст он поглядывал только изредка. Поистине дирижера, который так сосредоточенно, без лишних зрелищных эффектов делает свое дело, нам за последнее время видеть здесь не доводилось».[161]

Таково было начало продолжительных гастролей Штрауса, во время которых он не только дирижировал, но и участвовал в сольных концертах Паулины. Они доехали со своими концертами до Миннеаполиса.

Нельзя сказать, что впечатления Штрауса от Америки отличались какой-либо новизной. Он находил Америку «великолепной, но немного дикой», ее промышленность «грандиозной», «бытовые удобства великолепными», некоторые «двадцатиэтажные гигантские дома даже эстетически приятными на взгляд», а улицы Нью-Йорка «плохо вымощенными».[162]

«Американцы, конечно, умеют оказать внимание, очень гостеприимны и обаятельны», — писал он домой. В Моргентауне, штат Пенсильвания, где было немецкое поселение, ему вручили ключ от города. В Кливленде подарили серебряную чашу. «Лотос-клуб» и «Лидеркранц-клуб» в Нью-Йорке дали в его честь обеды. Приемы и вечера следовали один за другим. И Штраус без устали и с удовольствием принимал участие во всех этих мероприятиях. Публике, особенно за пределами Нью-Йорка, больше всего нравились песни Штрауса, которые исполняла очаровательная Паулина, а Штраус аккомпанировал ей на рояле. Паулина была все еще красива и подчеркивала свою привлекательность искусными костюмами. Она сообщала домой: «Одна нью-йоркская газета написала, что мистеру Штраусу следует создать симфонию о потрясающих нарядах своей супруги».[163] Отзывы о ее концертах в общем были благожелательными, за исключением тех, что писали два нью-йоркских критика, которые, как утверждала Паулина — со всей объективностью обиженной примадонны, — были подкуплены певицами Мелба и Зембрих.

На последнем концерте в Карнеги-Холл (не считая особого прощального концерта 27 апреля, который был дан дополнительно) состоялась мировая премьера «Домашней симфонии» (21 марта). Штраус отрабатывал симфонию очень тщательно, проведя пятнадцать репетиций. Она была принята вежливо и почтительно, но не имела, по словам Штрауса, «колоссального восторженного успеха»2. Отзывы о симфонии были скучными: никто ее не критиковал, но никто по-настоящему и не хвалил.

Штраус получил приглашение выступить с Нью-Йоркским филармоническим оркестром, а также с Чикагским и Филадельфийским. Но истинное наслаждение он получил, дирижируя Бостонским оркестром. Сначала Штраус сам попросил разрешения дать концерт с Бостонским оркестром, но ему было отказано. Как подозревают, из-за того, что Вильгельм Герике, художественный руководитель оркестра, завидовал дирижерской славе Штрауса. Пригласил же Штрауса после его успешного выступления с Филадельфийским оркестром Генри Ли Хиггинсон, основатель и владелец оркестра. В последний момент концерт едва не сорвался, так как Хиггинс не захотел платить Штраусу гонорар, который тот запросил. Тогда сам оркестр пригласил Штрауса дирижировать концертом, который устраивал Пенсионный фонд. Концерт состоялся 19 апреля. Программа была очень насыщенна: Восьмая симфония Бетховена, прелюдия к «Тристану» и собственные сочинения Штрауса — «Дон Жуан», «Дон Кихот» и сюита из оперы «Нужда в огне». Штраус называл Бостонский оркестр «самым блестящим в мире оркестром… Удивительным по звучанию и технике. Такого совершенства я никогда не встречал. Оркестранты были полны энтузиазма, потому что год за годом им приходилось играть под управлением настоящего сапожника. А вчера они, наконец, могли дышать свободно».[164]

«Ванамейкерз», один из крупнейших в то время универмагов Нью-Йорка, предложил Штраусу огромный гонорар, сумму в тысячу долларов, за два дневных концерта в зале магазина. Штраус согласился и немедленно был осужден немецкой прессой за то, что продал музыку, «выступив в торговом заведении». Штраус ответил, что истинное искусство облагораживает любой зал, а зарабатывать деньги для семьи — не позор для артиста.

Предпоследний концерт Штрауса состоялся в Вашингтоне (26 апреля), где чета Штраус была принята президентом Теодором Рузвельтом и его супругой. Рузвельт был поклонником кайзера и всего немецкого. Можно предположить, что президент проявил к Штраусу просто учтивость, не испытывая никаких чувств к его музыке.

После прощального концерта в Нью-Йорке Штрауса вновь осадили журналисты. Штраус как-то пожаловался, что они приписывают ему мнения и заявления, которые он никогда не высказывал. В то время при публикации интервью со знаменитостью еще меньше заботились о достоверности сведений, чем сейчас. Дешевых шуток насчет какофонии в музыке Штрауса хватало с избытком. Один журналист назвал «Домашнюю симфонию» «Адской жизнью». «Музыкальный курьер» опубликовал следующее, скорее всего, вымышленное интервью:

Место действия: Артистическая в Карнеги-Холл.

Действующие лица: Рихард Штраус и репортер.

Репортер: Действительно ли имела место история, которая дошла до нас из Филадельфии?

Штраус: Нет.

Репортер: Значит, вы не гипнотизировали мадам Штраус, заставив ее снова запеть после обморока?

Штраус: Нет.

Р.: Но обморок с ней все же случился?

Ш.: Да.

Р.: Отчего?

Ш.: От голода.

Р.: Но это правда, что вы резко говорили с мадам Штраус на сцене?

Ш.: Да.

Р.: Что вы ей сказали?

Ш.: Шницель по-венски и спагетти будут после концерта. Это ее любимое блюдо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.