2
2
«За горами, за долами
Голуби летели,
Голуби летели.
Еще радость не пришла,
Годы улетели.
Еще радость не пришла,
Годы улетели…»
Отцы наши жили в вечном отказе. Жили — не замечали. Жили — отмахивались. Жили — стонали. Жили — не жили…
В отказе от себя, от предков своих, от книг и от песен, от обычаев и обрядов, от Дома постоянного, в котором светло и уютно.
Не было у них ощущения Дома, а только — пристанища. Временного пристанища на неоконченном пути. В лучшие моменты приходила уверенность — я Дома! — и уходила в моменты нелучшие. От взгляда косого, от слова дурного, от намека малопрозрачного. И потому глушили себя работой, благополучием, цинизмом, самоуговорами, дутыми пузырями-идеалами. Глушили себя самоглушилками, чтобы не расслышать голоса внутреннего. Глушили себя сами, и время глушило их.
Они недодумали, отцы наши, недомолились, недоделали и недодышали, недосмотрели и недоговорили. Молча не научишься говорить… Они все вышли когда-то из гетто, все-все. Они вышли из гетто наружнего и попали в гетто внутреннее. Гетто загнали в них. Гетто оказалось внутри каждого. Без права выхода наружу слова, мысли, поступка. Без права проживания самого себя в самом себе. Петлей за горло — черта оседлости. Петлей, за душу… И касалось это теперь всякого, без прежнего исключения. И ремесленника, и врача, и студента, и купца первой гильдии.
Вы когда-нибудь стеснялись собственного эха?
Вы когда-нибудь бежали от собственной тени?
Вы когда-нибудь заискивали перед глазами своими в зеркале?
А перед детьми своими?..
Так кто же тогда сказал, что у меня отказ?! Грубый, беспричинный отказ вот уже который год?
С их отказом пришло мое разрешение.
Разрешение думать, говорить, поступать, слышать и видеть.
Разрешение шагнуть к самому себе. К детям своим.
А за это, между прочим, надо платить. За это право надо хорошо заплатить, и вот теперь я расплачиваюсь.
Плата моя, как ты мала!
Как ничтожна ты, моя плата!
Мы все расплачиваемся. Все-все. Или будем расплачиваться.
До смерти своей.
До прозрения.
До отъезда.
Или до психлечебницы…