«Четвертый рейх»
«Четвертый рейх»
В январе 1944 года Гитлер поручил Борману принять решение в отношении «проблемы полукровок». Рейхсляйтер НСДАП издал два указа — для правительственных ведомств и партийных организаций — с требованием предоставить списки людей, в крови которых содержалась еврейская или иная расовая примесь. Чтобы предотвратить возможные протесты, Гитлер подписал третий указ, которым наделил Бормана высшей властью в решении расовых проблем. Ламмерс и Кейтель получили устные распоряжения фюрера, обязавшего их оказывать шефу партийной канцелярии всю необходимую помощь, когда дело касалось соответственно гражданских и военных служащих. Отныне никто не мог поставить штамп «ариец» без ведома Бормана. В первые годы правления нацистского режима Геринг заявил: «Я скажу вам, кто — еврей, а кто — нет!» Теперь это решал Борман.
Через две недели рейхсляйтер НСДАП уже показал себя в роли верховного арбитра по расовым проблемам: он поставил гауляйтеров в известность о том, что браки арийцев с мишлинге во втором поколении пока не запрещены, но отныне считаются нежелательными. Тех, кто вступил в такой брак, запрещалось принимать в НСДАП и трудоустраивать на некоторые виды работ. Правило распространялось даже на тех, чьи отцы верно служили партии и прославились на фронте. [396]
Жестко следуя установленным принципам, в январе 1944 года Борман запретил всем партийным лидерам «поддерживать личные отношения» с композитором Рихардом Штраусом. Хотя маэстро никогда не состоял в оппозиции к режиму и даже служил ему символом культуры, в ходе своей долгой карьеры ему случалось работать с евреями над либретто к своим произведениям, а его сын женился на еврейке, которую — как невестку великого человека — не стали подвергать репрессиям. Если бы Борман продолжал в том же духе, то в июне 1944 года восьмидесятилетие Штрауса не получило бы статус официального празднования. Но Бальдур фон Ширах, покровительствовавший служителям муз, пренебрег требованиями рейхсляйтера НСДАП и приехал в Баварию, чтобы выразить восхищение дарованием композитора и пригласить маэстро на церемонию в его честь, которую собирался провести в своей венской резиденции. «Он поцеловал руку этой еврейке!» — кричал Борман, возмущенный галантностью, проявленной Ширахом по отношению к невестке Штрауса.
Три месяца спустя Мартин получил письмо от Герды: она сокрушалась по поводу всевластия евреев, которые завоевывают мир скорее с помощью денег, чем посредством распространения своей скверной крови. «Ни болезни, ни унижения не искоренят этих паразитов. Можно ли на нашей земле спастись от этой напасти?» По-видимому, Герда не была посвящена во все детали деятельности своего мужа и не знала, возможно ли решение «еврейской проблемы», о которой ей твердили с юных лет. Борман знал! Но свято хранил покров секретности.
* * *
Борман не мог обходиться со Шпеером — тот был любимцем Гитлера — столь же беспардонно, как с Геббельсом, но не упускал шанса доставить неприятности [397] бывшему придворному архитектору, занявшему после гибели Тодта пост министра вооружений. Так, в августе 1943 года Шпеер представил на утверждение фюрера проект закона, согласно которому вся промышленная продукция Германии переходила в его ведение. Однако Гитлер подписал указ не сразу: Борман посоветовал не делать этого без согласия Геринга и Ламмерса. Шпеер же, проявив расторопность, быстро получил необходимые визы и тем самым поставил точку в интриге.
Впрочем, особенности реальной ситуации не позволили министру вооружений добиться желаемого. Многие гауляйтеры противились переводу промышленных предприятий своих округов на выпуск продукции военного характера. Борман поддерживал оппозицию, для чего вполне успешно использовал ранее созданный инструмент: экономические комитеты округов. Эти комитеты с давних пор существовали в структуре органов, подчинявшихся гауляйтерам, но заметной роли прежде не играли. Став начальником штаба в бюро Гесса, Борман обнаружил эти «бесхозные» семена и понял, сколь мощные ростки они могут дать при терпеливом и заботливом уходе. В результате он реорганизовал комитеты по экономике и сумел внедриться в ту область, где деятельность партийных организаций была затруднена. Лишь Лей, как глава германского трудового фронта, в пределах своих полномочий имел право давать указания отдельным чиновникам министерства экономики. Начиная с 1940 года Борман все чаще и чаще созывал конференции представителей окружных комитетов по экономике и значительно укрепил их репутацию. Итог: благодарные чиновники стали его верными последователями, готовыми по приказу Бормана единым фронтом встать «в ружье» и противодействовать любым шагам сотрудников службы Геринга по контролю за выполнением четырехлетнего [398] экономического плана, министра экономики Функа, своих собственных гауляйтеров, а теперь и Шпеера.
Прежде Борман ограничивался налаживанием контактов с недоброжелателями Шпеера, с такими, как, например, архитектор Герман Гисслер, считавший удачливого коллегу личным врагом. Теперь же прямая конфронтация усилилась еще и тем обстоятельством, что министр вооружений утратил расположение Гитлера. Поводом послужило предложение Шпеера перевести на выпуск военной продукции фарфоровый завод в Нимфенбурге — одно из предприятий, которым симпатизировал сам фюрер. Гитлер держал под личным патронажем и мюнхенский завод по выпуску ткацких станков. Когда вышел приказ о закрытии этого предприятия, Борман заметил Шпееру, что производство ткацких станков находится под защитой фюрера, но тот посоветовал «просто не беспокоить фюрера подобными сообщениями». Естественно, совет не был услышан, и Гитлер узнал о закрытии любимого детища. Не прибавил Шпееру популярности и шаг, на который его толкнул сам Борман: по требованию секретаря фюрера министру вооружений пришлось отнять у известного актера Йоханна Римана шикарную виллу, некогда конфискованную у богатого еврея.
Представляя Гитлеру программу производства вооружений на 1944 год, Шпеер понимал, что его репутация в глазах фюрера сильно подорвана. Он предлагал впредь не вывозить рабочую силу из Франции, Бельгии и Нидерландов, а постараться сохранить там местную промышленность. Кейтелю и Гиммлеру его план понравился, ибо они надеялись, что такой шаг приведет к снижению недовольства среди местного населения и активности подпольных антифашистских организаций в этих странах. Однако Борман при поддержке Заукеля, отвечавшего за поставку в Германию [399] иностранной рабочей силы, отверг предложение Шпеера. Рейхсляйтер НСДАП назначил дату обсуждения этой программы лишь после того, как убедился: барометр в душе фюрера показывает «шторм». Министру вооружений пришлось защищаться от нападок Заукеля и Бормана, причем последний даже высказал предположение, что Шпеер попал под влияние политических противников системы.
Однако министр вооружений не собирался сдаваться и весной 1944 года дождался-таки улучшения в настроении фюрера. Гитлер гостеприимно принял его в Бергхофе. Борман понял, что следует сменить тональность отношений. Он даже принялся заверять Шпеера в своей непричастности к каким-либо интригам против него. Более того, несколько дней спустя Борман пригласил Шпеера и Ламмерса на обед в своих апартаментах в Оберзальцберге, во время которого провозглашал здравицы в честь гостя и фамильярно обращался к нему на «ты».
Следует отметить, что подобная фамильярность стала чрезвычайно редкой в поведении Бормана, возвысившегося до положения секретаря фюрера. Ежедневно находясь рядом с Гитлером, теперь именно он делал доклады диктатору, с которым Ламмерс (руководивший администрацией главы государства!) встречался один раз в месяц.
* * *
По мере ухудшения обстановки Борман все чаще употреблял слова «решительно» и «жестко». Поскольку судам вермахта недоставало решимости выносить смертные приговоры за панические разговоры, рейхсляйтер НСДАП попытался передать все подобные дела в ведение министра юстиции Отто Тирака. Летом 1943 года это ему не удалось только из-за протеста, с которым адмирал Дениц обратился непосредственно [400] к фюреру. Однако год спустя Борман добился-таки своего.
Рейхсляйтер НСДАП «предписал» решимость и беспощадность всем немцам, включая мирных жителей, страдавших от воздушных налетов союзников по антигитлеровской коалиции. Когда стало ясно, что люфтваффе не в состоянии отразить налеты авиации противника, Борман, Геббельс и Гиммлер долго изыскивали способ «достойно ответить на воздушный террор». Цель состояла в том, чтобы дать выход накопившемуся ожесточению населения и нанести урон моральному духу англичан, совершавших массированные бомбовые удары не по военным объектам, а по крупным городам.
В апреле 1944 года Эрнст Кальтенбруннер предложил «в некоторых случаях» не препятствовать расправе местных жителей над катапультировавшимися пилотами сбитых вражеских самолетов. Полиции не следовало слишком усердствовать, защищая пойманных летчиков от разъяренной толпы, желавшей линчевать тех, кто только что сбросил бомбы на их родных и близких. В газетах и на радио Геббельс принялся разжигать гнев общественности в связи с «варварскими бомбардировками мирных поселений». Однако суд Линча торжествовал лишь в нескольких подобных случаях. Чтобы придать процессу дополнительный импульс, в конце мая 1944 года Борман разослал гауляйтерам под грифом «Секретно» документ, о содержании которого достаточно красноречиво говорит само заглавие: «Правосудие народа над англо-американскими убийцами». Следовало настроить местное население, состоявшее в основном из женщин и детей, на самовольные расправы «разгневанного народа» над попавшими в их руки вражескими летчиками. Предлагалось просто забыть о цивилизованности и международных договорах. Но и эта инструкция не возымела действия, поскольку многие партийные и [401] местные функционеры, в устном виде получавшие от гауляйтеров соответствующие инструкции, сочли ее призывом к убийству, которому не решились последовать.
* * *
Борман все решительнее вмешивался в различные сферы военной деятельности. В марте 1944 года, удалившись от пекла сражений и вместе с Гитлером наслаждаясь тишиной и покоем Оберзальцберга, он составил пространный меморандум о действиях гауляйтеров в случае вторжения врага на территорию третьего рейха. Сей документ был подписан фюрером 30 мая. Автор ставил гауляйтеров в известность о том, что верховное командование вермахта не исключает возможности вторжения противника на территорию рейха и что в этом случае следует привлекать женщин к такой вспомогательной работе, как рытье окопов и установка заграждений. Неделю спустя союзники высадились на атлантическом побережье Франции.
В середине июля Гитлер дополнил инструкции Бормана приказом «о координации действий партии и вермахта во время военных действий в пределах рейха». В случае, если вражеские войска вторгнутся на территорию Германии, все партийные ведомства и организации в целом должны перейти в подчинение военных командиров, которые получают всю полноту власти. Координацию действий НСДАП в районе театра военных действий осуществляли бы гауляйтеры соответствующих округов. Наиболее важный для Бормана параграф приказа гласил, что рейхсляйтеру НСДАП надлежит «во исполнение декрета подготовить инструкции, действие которых распространяется и на вооруженные силы».
Причины, которыми Борман объяснял свое стремление заполучить эту прерогативу, можно найти [402] в письме Герде, отправленном им 15 июля сразу по возвращении из Баварских Альп в «Вольфшанце». Оказалось, что его «присутствие было действительно необходимо, ибо среди военных высшего ранга не нашлось стойких борцов, готовых упорно вести тяжелую оборонительную войну; истинный характер проявляют лишь фюрер и члены партии».
Естественно, теперь генералов трудно было убедить в неизбежной победе германского оружия. Вопреки предсказаниям Гиммлера, высадившийся во Франции десант союзников не удалось сбросить в море в течение восьми часов. Несмотря на тяжелые бои, англичане и американцы закрепились на французском побережье; на востоке передовые части Советской Армии вышли к границе Восточной Пруссии. 18 июля в письме жене Борман признался: «Сейчас повсюду царит полная неразбериха. Если у русских хватит сил в настоящий момент осуществить глубокий танковый прорыв, то за линией фронта они не встретят никакого сопротивления. Нервы фюрера напряжены до предела».
Из рук вон плохо обстояли дела не только на фронте, но и в тылу. В мае Борман разослал гауляйтерам обзор о плачевном состоянии «внутреннего фронта», призвал их сплотить ряды членов НСДАП и уже сейчас решительно взяться за подготовку к ведению боев на тот случай, если противник продолжит наступление. Дельцы черного рынка и спекулянты подрывали моральный дух общества и стойкость солдат. Проекты оборонительного характера проваливались из-за чудовищной коррупции; на черный рынок в огромных количествах поступали дефицитные продукты, ценное сырье, горючее, предметы роскоши. Армейские офицеры глубоко увязли в подобных аферах, проводимых на оккупированных территориях. На мобилизационных пунктах офицеры за денежное вознаграждение помогали призывникам укрываться [403] от службы в армии. «Нам необходимо создать мощную оборонительную систему не только для победы в этой войне, но и для уверенности в будущем мире», — писал Борман.
* * *
Событие, происшедшее 20 июля 1944 года в 12.24 пополудни, окончательно убедило рейхсляйтера НСДАП в том, что касту армейских офицеров следует лишить прежнего могущества. Мы не будем подробно останавливаться на самом покушении. Напомним лишь, что полковник фон Штауффенберг пронес в зал для совещаний бомбу, которая взорвалась под прочным дубовым столом, на котором офицеры генерального штаба раскладывали оперативные карты. Бормана там не было, но взрыв он услышал из своего кабинета. Когда он прибежал к месту событий, Кейтель уже выводил из комнаты Гитлера, одежда которого была разорвана и окровавлена. Вскоре врачи Морель и Хассельбах сообщили, что фюрер отделался легкими царапинами.
Полчаса спустя Борман и Гиммлер совещались, прохаживаясь вдоль изгороди охраняемой зоны. Агенты службы безопасности еще работали на месте преступления. И тут в руки Бормана попал ключ к разгадке: к нему подошел сержант караула и доложил, что полковник фон Штауффенберг, явно взволнованный, покинул зал совещаний непосредственно перед взрывом. Это показалось Борману подозрительным, и он немедленно провел свидетеля к Гитлеру, не обращая никакого внимания на генералов, дружно запротестовавших против обвинения в адрес своего коллеги. Так подозрение пало на Штауффенберга, который в тот момент уже летел на самолете в Берлин.
К четырем часам пополудни стало очевидно, что за покушением стоит широкий заговор. В Берлине [404] по кодовой команде «Валькирия», исходившей из штаба генерала Фридриха Фромма (непосредственного начальника Штауффенберга), были приведены в действие подчиненные ему войска резервной армии, а верховным главнокомандующим вооруженных сил бунтовщики провозгласили фельдмаршала Эрвина фон Витцлебена. Но тут инициативу перехватил Гиммлер, немедленно объявивший о смещении генерала Фромма. Человек в пенсне неожиданно оказался во главе колоссальной властной машины: как министр внутренних дел он руководил всеми силами полиции, войсками и военизированными службами министерства; как рейхсфюрер СС он командовал всеми войсками СС на фронте и могущественными ведомствами СС внутри страны; в его распоряжении находились военизированные подразделения, охранявшие концентрационные лагеря. Вместе с шефом службы безопасности Кальтенбруннером Гиммлер вылетел на самолете в Берлин, чтобы подавить мятеж.
Он не стал сразу наносить удар по логову бунтовщиков в штабе Фромма, находившемся в бывшем здании министерства обороны на Бендлерштрассе, а уделил особое внимание периферии. В шесть часов вечера заговорщики попытались разослать в местные комендатуры приказ арестовать всех рейхсляйтеров, гауляйтеров, министров и начальников полиции, а также взять под контроль все узлы связи. Однако это распоряжение прошло лишь в отдельные районы. Буквально через полчаса все радиостанции прервали вещание и после небольшой паузы передали сообщение о покушении на жизнь фюрера и о том, что Гитлер почти не пострадал. Таким образом, всем стало известно, что главная цель заговора не достигнута. Оборона бунтовщиками захваченных зданий государственных ведомств в Берлине стала бессмысленной, итог был предрешен. [405]
Хотя большая часть средств связи «Вольфшанце» оказалась временно выведенной из строя (начальник армейской службы связи тоже участвовал в заговоре), телеграфная система Бормана оставалась в рабочем состоянии. Однако в течение двух часов после объявления по радио гауляйтеры напрасно ждали от шефа партийной канцелярии новых сообщений и инструкций. Казалось, накал событий на какое-то время просто выбил его из колеи{55}, о чем свидетельствовали на удивление бессвязные телеграфные послания, отправленные Борманом в партийные организации после 9.30 вечера. Он посадил за аппарат свою личную секретаршу Эльзе Крюгер, которой передалось его смятение, что стало причиной большого числа опечаток.
Первые три сообщения были противоречивы и только усилили общую растерянность. Гауляйтерам следовало немедленно принять все необходимые и самые решительные меры и вместе с тем действовать чрезвычайно осмотрительно. Борман просто не знал, что предпринять. Он отделался предписанием «исполнять только приказы фюрера Адольфа Гитлера и верных ему руководителей» и ни в коем случае не следовать распоряжениям предателей-генералов. Гауляйтерам надлежало совместно с начальством местных полицейских сил обеспечить твердый порядок в своих округах и немедленно арестовать всех причастных к заговору преступников: Фромма, Хюбнера, Витцлебена, фон Штауффенберга и их единомышленников. В третьей телеграмме к этому списку был [406] причислен генерал Ольбрихт, обвиненный в связях с организованным Москвой комитетом «Свободная Германия».
Двадцать минут спустя очередное — уже четвертое — послание наконец-то успокоило всех, ибо было выдержано в обычном для Бормана стиле и свидетельствовало о нормализации обстановки. Вдохновителем переворота назвали генерала Бека, который якобы вознамерился объявить преемником фюрера фельдмаршала фон Витцлебена. Рейхсляйтер НСДАП заверил коллег, что заговор провалился, и закончил сообщение традиционным «Хайль Гитлер!».
Лишь далеко за полночь Борман сообразил, что надо известить соратников по партии о подробностях происшествия. В 3 часа ночи — уже наступило 21 июля — телеграфные аппараты отстучали двадцать девять строк, в которых содержалось чуть больше информации, чем в обращении Гитлера, переданном всеми радиостанциями Германии. Тем не менее рейхсляйтер НСДАП сопроводил свое сообщение грифом «Секретно». Партийная элита успокоилась; Гиммлер навел порядок в резервной армии и полностью контролировал ситуацию в вооруженных силах. В 11.35 Борман, следуя совету Гиммлера, предписал гауляйтерам не предпринимать никаких шагов против армейских офицеров, но тщательно собирать свидетельства их враждебных намерений. Рейхсфюрер СС планировал провести широкомасштабную облаву и хотел сам взять всю добычу.
В списках заговорщиков, упоминавшихся в телеграфных сообщениях и выпусках новостей информационных агентств, генерал Фромм неизменно фигурировал на первом месте. На самом деле к подготовке переворота он не имел непосредственного отношения, а о попытке покушения узнал только днем 20 июля из телефонного разговора с Кейтелем. Когда заговорщики предложили ему присоединиться к путчу, он [407] отказался, заявив, что не может нарушить «слово чести». После провала операции Фромм арестовал пятерых зачинщиков и расстрелял их во внутреннем дворе своего штаба. Несмотря на непричастность к заговору, Фромм был арестован и долго томился в тюрьме. Его казнили незадолго до окончания войны, но не за соучастие в покушении на фюрера, а за то, что он не воспрепятствовал заговорщикам своевременно.
Каким образом фамилия Фромма попала в составленный Борманом список заговорщиков уже вечером 20 июля? Дело в том, что с этим генералом были связаны неприятные воспоминания Мартина о своей молодости. В последние месяцы первой мировой войны Фромм командовал 55-м полком полевой артиллерии, в котором Борман служил денщиком офицера. Будущий рейхсляйтер старательно начищал сапоги господина, а тот со всем рвением, на какое был способен, спасал себя и своего слугу от передовой. Именно в те месяцы Борман, возмущенный классовым неравенством, навсегда возненавидел тех, кто стал свидетелем его унижений и, по его мнению, олицетворял собой царившую систему. А таковыми — по воле случая — оказались Пфаффер фон Саломон, Рем, Фромм, Герман Геринг. Борман навсегда внес эти имена в список своих личных врагов и мстил при всяком удобном случае. С тех давних пор он приобрел и «комплекс обуви»: у него было более тридцати пар обуви (черные ботинки для формы СС и коричневые — для партийной формы), всегда начищенной до блеска.
Борман использовал попытку покушения для того, чтобы получить небывалую власть в НСДАП. Гитлер подписал указ, согласно которому все без исключения партийные функционеры переходили в прямое подчинение начальнику партийной канцелярии. Принцип «вассал моего вассала — не мой вассал» [408] был отменен! Отныне рейхсляйтер НСДАП росчерком пера мог отправить на передовую любого провинившегося партийного клерка.
В ночь 20 июля 1944 года Борман прилег вздремнуть всего на полтора часа. Он слишком утомился, чтобы подробно описать события той ночи в письме жене, и ограничился лишь тем, что отослал ей копии своих телеграмм гауляйтерам, чтобы она имела хотя бы общее представление о случившемся. В ее письме содержались именно те фразы, которые он надеялся от нее получить: «Ты слишком напряженно работаешь — гораздо больше, чем остальные». Мартин же ответил, что отдыха не будет, пока всех виновников событий 20 июля не постигнет заслуженная кара.
Первым делом следовало сформировать в сознании людей мнение, что путч замышляла небольшая кучка преступников, противопоставивших себя обществу. В инструкции, распространенной среди партийных руководителей 24 июля, Борман потребовал не предпринимать действий, направленных против офицеров, генералов и вермахта в целом, и пресекать любые стихийные выступления подобного рода. Ведь армия не подчинилась приказу заговорщиков арестовать рейхсляйтеров и гауляйтеров. В послании содержалось также радостное известие: Гитлер дал понять, что отныне высшей властью в округах располагают гауляйтеры; командиры вермахта получают право действовать независимо только в обстановке кризиса, то есть в случае ведения военных действий на территории округа. 26 июля Борману пришлось констатировать, что после берлинского путча министр пропаганды вновь оказался в фаворе: фюрер назначил его полномочным министром по вопросам ведения тотальной войны. Казалось, Геббельс мог распоряжаться практически всем правительственным аппаратом. Однако назначение было осуществлено [409] таким образом, что реальные полномочия отнюдь не соответствовали громкому титулу. Кроме того, Гитлер одновременно поручил Герингу, как председателю Совета обороны, «подчинить все аспекты общественной жизни интересам тотальной войны», возложив исполнение программы на Геббельса. Отдельная роль в игре отводилась и Борману: фюрер предписал ему строго придерживаться своих обязанностей и освободил от подчинения Герингу и Геббельсу. Ламмерсу надлежало обеспечить координацию действий всех правительственных органов. Борман разослал оба декрета гауляйтерам и обещал в недельный срок снабдить их подробными инструкциями. В начале августа он провел две конференции гауляйтеров в «Вольфшанце».
Меморандум от 12 августа 1944 года Борман посвятил мерам в отношении предателей, пораженцев и прочих «сообщников врага». Немецкий народ вправе требовать, чтобы преступники получили по заслугам. Если возникало подозрение о соучастии кого-либо в неудавшемся заговоре, следовало немедленно направить соответствующий доклад лично рейхсляйтеру НСДАП. Кроме того, надлежало сообщить о всех, кто когда-либо давал повод усомниться в своей приверженности идеям национал-социализма. Послание послужило сигналом к началу большой чистки. Даже самому Борману приходилось постоянно быть настороже. Когда Франц фон Папен, бывший вице-канцлер, исполнявший в то время обязанности посла в Анкаре, получил приказ прибыть в ставку и приехал в Берлин, Борман встретил его на вокзале с циничной усмешкой, таившей невысказанную угрозу: «Тебе тоже не увернуться от большой чистки».
Рейхсляйтер НСДАП держал руку на пульсе событий. Мюллер и Кальтенбруннер регулярно направляли ему отчеты о действиях гестапо. Помощники Бормана постоянно присутствовали на заседаниях [410] суда, разбиравшего дела заговорщиков. Министр юстиции Тирак лично докладывал ему о ходе судебных процессов. В одном из своих сообщений он критиковал действия обвинителя, грубо накричавшего на адвокатов защиты, когда в зале присутствовало более трехсот слушателей. Подобное ведение дела могло вызвать недоверие у широкой публики. Поэтому Борману пришлось охладить пыл Геббельса, задумавшего прямо в зале суда снять фильм о процессе над заговорщиками. Рейхсляйтер НСДАП мотивировал свой отказ тем, что демонстрация фильма перед широкой аудиторией могла вызвать совершенно неожиданные отклики и произвести нежелательный эффект.
«Расследование событий 20 июля по-прежнему далеко от завершения», — писал Мартин Герде в октябре. Враги действовали скрытно, и разоблачение подпольных организаций требовало немалого времени. Искоренить же внутренних врагов следовало сразу, ибо, как утверждал Борман, уцелевшие заговорщики не остановятся перед повторным использованием бомбы или яда, и мятеж офицеров оставался реальной угрозой. Поэтому его чрезвычайно озлило случайно услышанное высказывание личного адъютанта фюрера Гюнше, утверждавшего, что процесс стал таким шумным только благодаря усилиям отдельных политических лидеров, которым было выгодно использовать выходку кучки военных для организации широкой кампании чистки.
В августе Борман причислил к списку подозреваемых командующего Западным фронтом фельдмаршала Гюнтера фон Клюге. Последний, по мнению рейхсляйтера НСДАП, старался объединить оставшихся на свободе участников заговора. В подтверждение своих обвинений Борман отметил, что фон Клюге прежде командовал армиями группы «Центр», а более двух десятков некогда подчиненных ему генералов, [411] попав в плен в июне — июле 1944 года, уже вступили в созданную Москвой антигитлеровскую организацию «Свободная Германия».
В сентябре 1944 года Борман посетил Галле и встретился с местным гауляйтером Иоахимом Эгглингом. Во время беседы он высказал свои подозрения в адрес Клюге и связал поражение группы армий «Центр» с событиями 20 июля. В числе лидеров мятежа Мартин упомянул и начальника штаба фон Трешкова, позиция которого повлияла на выбор многих генералов. Эгглинг поинтересовался, почему заговор не был своевременно раскрыт. По мнению Бормана, причиной тому послужило чувство корпоративной солидарности и товарищества среди офицеров вермахта и тот факт, что никто даже представить себе не мог размах организации и вероломство ее лидеров.
Конечно, эта информация носила конфиденциальный характер и не предназначалась для широких масс. Рядовым функционерам НСДАП внушали совсем иную точку зрения: обобщения, сделанные на примере нескольких исключительных случаев, недопустимы, ибо «могут породить сомнения в честности и верности сотен и тысяч храбрых офицеров». Такой же позиции должны были придерживаться пропагандисты Бормана в войсках. Что же касается разгрома группы армий «Центр», то отдельным предателям, после пленения сразу переметнувшимся на сторону врага, был уготован смертный приговор суда наравне с заговорщиками.
Далее последовала полоса сюрпризов, о которых Борман писал жене: «Только представь: планы покушения на жизнь фюрера и лидеров национал-социализма задумывались еще в 1939 году!» В сейфах гестапо нашлись документы, принадлежавшие Канарису и разоблачавшие мятежников. Герда ответила: «Надеюсь, никому из заговорщиков не удастся скрыться. [412] Ох, страшно подумать, что произошло бы, не будь тебя и Генриха (Гиммлера) рядом. Фюреру одному это оказалось бы не под силу».
Несколько недель спустя гестапо обратило внимание Бормана на Эрвина Роммеля, который в ту пору находился на излечении в своем доме в Герлингене близ Ульма: самый популярный в Германии фельдмаршал попал в автомобильную аварию во время наступательной операции во Франции в середине июля. Из докладов Кальтенбруннера Борман заключил, что легендарный «лис пустыни», по-видимому, принимал участие в заговоре. На очередном совещании у фюрера он предложил арестовать Роммеля. Гитлер, Борман, Гиммлер, Кейтель и старший адъютант генерал Вильгельм Бургдорф долго размышляли, как бы провести эту операцию, не привлекая всеобщего внимания. Фельдмаршала вызвали в Берлин под предлогом нового назначения. Однако врачи высказались против этой поездки, и он попросил направить к нему доверенного офицера с соответствующей депешей. 14 октября 1944 года Борман послал в Герлинген Бургхофа в сопровождении еще одного генерала. Они предложили фельдмаршалу небогатый выбор: либо судебный процесс и позор, либо самоубийство при условии достойного содержания его семьи и оказания последних воинских почестей в полном объеме. Роммель выбрал второе; Борман сохранил его «измену» в тайне (согласно официальным сообщениям, фельдмаршал скончался от ран) и точно выполнил все обещанное в отношении его семьи.
Любопытно, что Борман заботился и о благополучии вдовы еще одной своей жертвы — Гейдриха. Обычно обеспечение семей погибших высокопоставленных чиновников брали на себя их ведомства. Подобная помощь была невелика, и этим семьям приходилось существенно менять образ жизни. Герда Борман однажды написала мужу: «Береги себя! Ты необходим [413] не только нам, но и фрау Тодт, фрау Гейдрих, фрау Клюге и многим другим»{56}.
Фрау Гейдрих доставляла ему определенные хлопоты, ибо не могла сжиться с мыслью, что отныне является частным лицом. Те же проблемы возникли и с вдовой Виктора Лутце (начальник штаба СА), погибшего в автомобильной аварии: она не желала переезжать из официальной резиденции, хотя партия предлагала ей более просторные апартаменты. Чтобы решить вопрос раз и навсегда, Борман поставил Гитлера в известность об этих трудностях, и фюрер подписал специальный указ: в случае смерти высокопоставленных чиновников их вдовам следует покинуть предоставленные государством апартаменты.
«Это касается и тебя. Если я умру, выезжай из дома как можно скорее», — писал он Герде. В то время, в июле 1943 года, когда сотни тысяч немцев лишились крова в результате бомбардировок, у Бормана было три дома: в Пуллахе, в Оберзальцберге и в Мекленбурге. Четвертый же дом, реквизированный у евреев в Шлюкзее, еще не был отремонтирован. Хотя два из них — в Оберзальцберге и в Мекленбурге — были официально оформлены на его имя, в действительности они принадлежали Гитлеру. Борман понимал, что если бы (в случае его смерти) фюрер оставил Герде какой-то из домов, Ева Браун могла бы доставить ей очень много неприятностей: например, прекратить обеспечение овощами из теплиц Оберзальцберга. Словом, Герде лучше было бы полагаться только на себя.
Вообще же Борман считал, что ему суждено погибнуть в результате либо несчастного случая, либо покушения. Подход к проблеме жизни и смерти он решал с позиций национал-социализма: индивидуум [414] может умереть — нация не умрет. Только повседневное вбивание этой мысли в головы немцев могло заставить их идти в бой ради планов Гитлера о мировом господстве.
Нетрудно заметить, что за недолгий период после путча высшее командование вермахта понесло серьезные потери, а партийная элита добилась права осуществлять общее руководство армией.
* * *
Покушение на жизнь Гитлера заставило Бормана поторопиться с подготовкой фундамента для «четвертого рейха». Всего двадцать дней спустя, 10 августа 1944 года, он собрал в Страсбурге глав немецких промышленных династий. Что бы он ни говорил о планах послевоенного возрождения Германии, все присутствовавшие на встрече в гостинице «Мезон Руж» понимали, что на будущем троне Борман видит себя. Однако и они нуждались в талантливом организаторе, способном объединить их капиталы так, чтобы они неизбежно оказались на высоте и после разгрома Германии. Никто уже не верил в феномен фюрера или в «чудо-оружие». Однако следовало подумать о вывозе капиталов и новейших военно-технических разработок за рубеж, подготовить базы для продолжения начатых исследований. Например, Мессершмитт был близок к выпуску нового самолета, но поражение могло помешать окончанию работ{57}. Эти люди не были ни дураками, ни фанатиками, ни истериками. Они просто проиграли одну из войн и не собирались погибать вместе с нынешним фюрером.
Во время выступления перед промышленниками 4 июля в Оберзальцберге Гитлер заявил, что с первого [415] дня своей политической карьеры всегда шел ва-банк, и добавил: «Господа, если война будет проиграна, экономику переориентировать на мирное производство будет уже ни к чему». Эта фраза отнюдь не обрадовала слушателей, поскольку предрекала им не самый приятный выбор: виселица, выстрел в затылок, смерть от голода, Сибирь или самоубийство. Если прежде Борман не исключал, что внезапное озарение позволит «гению фюрера» — как в первые годы войны — найти абсолютно нелогичное решение, которое неожиданно приведет к спасению, то теперь иллюзии окончательно рассеялись; оставалось только бороться за собственную жизнь. Энергичные действия на случай поражения в войне Борман начал еще в 1943 году. Естественно, крупнейшим германским промышленникам его реалистичность и предприимчивость были гораздо больше по душе, чем пассивность и обреченность Гитлера. К тому же планы Бормана сулили им хорошие перспективы.
Логичный шаг: сохранить капиталы и секретные технологии. Этому и было посвящено совещание. Промышленники нуждались в помощи разведывательных и полицейских ведомств не только внутри Германии, но и за рубежом. Получив необходимые каналы и гарантии, они могли приступить к массированному переводу в другие страны капиталов, чертежей и специалистов. При этом, естественно, промышленники должны были вступить в более тесный союз с нацистами, в руках которых находились соответствующие службы. А партия — это Борман.
Рейхсляйтер НСДАП уже подготовил ряд конкретных предложений, которые были одобрены партнерами по переговорам. Стратегический план Бормана предусматривал послевоенное объединение нации и воссоздание в Германии государственной системы нацистского типа. Основой для этого должен был [416] стать реванш в новой мировой войне — войне финансовой. На пути к этой цели, по мнению Бормана, предстояло решить следующие задачи:
1. Освобождение немецкого народа от оккупации.
2. Возвращение изгнанных.
3. Объединение германского общества по расовому принципу.
4. Избавление от произвола врага.
5. Федеративное объединение Европы.
6. Право на расовую автономию.
7. Единая Европа ради общего блага.
8. Всеевропейский арбитражный суд.
9. Сообщество родственных наций; цель — создание Германской империи.
10. Объединение Германии с Богемией и Моравией.
11. Защита чистоты расовой группы.
12. Экономическое объединение Европы.
Рейхсляйтер НСДАП указал основные каналы вывоза капиталов и людей. Большую часть грузов — золото, драгоценности, деньги, произведения искусства, научные материалы — предполагалось вывезти на подводных лодках (в последние годы ускоренными темпами создавались крупные субмарины нового типа) в Южную Америку (операция «Огненная земля») и Японию, остальное захоронить в Альпах, где заключенные концлагерей вырубали в скальных породах глубокие шахты. Для беглецов были подготовлены многочисленные маршруты, которые вели в глухие уголки Скандинавии и Средиземноморья и далее в порты, которые они должны были покинуть на пассажирских судах по фальшивым документам. Секретные службы обладали всем необходимым для изготовления таких документов. Кроме того, часть людей предполагалось эвакуировать на подводных лодках. Иных же решили просто перевести на работу в зарубежные филиалы германских фирм. [417]
В конце 1944 года эта скрытная деятельность осуществлялась с максимальным размахом. Наиболее ценные специалисты военных отраслей тайно покидали страну либо были переведены на работу в гражданские учреждения и институты. Финансовые средства переводились на счета фирм, заранее подготовленных и разбросанных по всему миру{58}.
На помощь пришли и союзники Германии: адмирал Исо Коима возглавил рейд японских подводных лодок, вывезших из Германии ценных специалистов и отборных эсэсовцев (команду пассажиров укомплектовал генерал-майор СС Вильгельм Монке), а также груз золота на миллиард американских долларов. Один из пунктов программы Бормана предусматривал передачу золота на хранение проверенным членам НСДАП, проживавшим в сельской местности{59}.
Часть золотого запаса планировалось спрятать в шахтах Баварии, где подготовка тайников велась в рамках возведения «неприступной альпийской твердыни».
Чтобы противостоять наступлению союзников, уже занявших значительную часть Италии, в конце июля 1944 года Гитлер приказал возвести систему оборонительных сооружений в предгорьях Альп на всем протяжении от швейцарской границы до Венеции. [418] Вскоре аналогичные задания получили главы партийных организаций западных округов. Дело в том, что Борман ознакомил фюрера с успешными работами в Восточной Пруссии, руководство которыми взял на себя Кох{60}, и Гитлер решил передать в ведение гауляйтеров общее управление строительными службами вермахта и «организации Тодта».
В конце августа Борман с гордостью оповестил своих коллег: «Отныне возведение полевых фортификационных сооружений поручается гауляйтерам, то есть не правительственным чиновникам (комиссарам по делам обороны), а партийным работникам».
На самом деле почти повсеместно гауляйтеры являлись одновременно и комиссарами по делам обороны, но для Бормана сей приказ означал, что он официально поставлен во главе программы возведения сложной системы укреплений в масштабах всего рейха. Циркуляр рейхсляйтера НСДАП предписывал в связи с огромным объемом работ ежедневно отправлять в партийную канцелярию подробные отчеты о ходе строительства (для обработки поступавшей инфрормации Борман сразу же выделил трех секретарей).
Гитлер официально утвердил этот указ лишь 1 сентября 1944 года — он хотел сначала убедиться в действенности такой меры. Потому неудивительны рвение и чрезвычайно высокая требовательность Бормана в период этого «испытательного срока». Ознакомившись с отчетами, присланными за первую неделю, рейхсляйтер НСДАП разразился гневным посланием, предупредив, что, если гауляйтеры оставят работы на усмотрение инженеров вермахта и ОТ, фюрер заставит их самих взять в руки лопаты. Со времен первой мировой войны в окрестностях многих [419] городов сохранились фортификационные сооружения, их следовало только восстановить и модернизировать. Сотни тысяч женщин, подростков, стариков и иностранных рабочих целыми днями работали лопатами и кирками, получая в качестве питания жалкие крохи и ютясь в ужасной тесноте наспех сколоченных бараков. Но отступавшим германским войскам практически не удалось этими укреплениями воспользоваться.
* * *
Гитлер нуждался в дивизиях больше, чем в укреплениях и рвах. В конце июля Гиммлер и Геббельс приступили к формированию «народных дивизий» — ополчения, в которое, невзирая на состояние здоровье, отправляли всех мужчин, способных держать в руках оружие. Однако регулярные войска опасались ополченцев больше, чем неприятеля, поскольку в военном противостоянии они были непредсказуемым фактором. Если Борман хотел сохранить ведущие позиции в борьбе за благосклонность фюрера, ему тоже следовало заняться формированием новых дивизий. Как обычно, не имея собственных идей, он заимствовал их у других.
В августе советские войска вошли на территорию Восточной Пруссии, и генерал Вальтер Венк, глава оперативного отдела генерального штаба, предложил объявить мобилизацию всего мужского населения. Генерал Гудериан поддержал этот план, но гауляйтер Кох опередил военных и самостоятельно создал многочисленные подразделения ополченцев под своим командованием; эта армия не подчинялась вермахту и выполняла только приказы Коха. Гудериан предложил фюреру сформировать такие резервные армии во всех округах и отметил, что организовать набор и обеспечить достаточно умелое управление смогут [420] офицеры СА. Рассчитывая на содействие гауляйтеров, Борман взял осуществление этих планов на себя.
В 1937 году, рассуждая о событиях французской революции, Гитлер сказал, что вооруженная толпа остается всего лишь толпой и что всплеск революционного энтузиазма не превратит разношерстное сборище в настоящих солдат. Однако осенью 1944 года фольксштурм был последним резервом живой силы, остававшимся в его распоряжении.
26 сентября 1944 года Борман написал Герде: «Сегодня после напряженной подготовительной работы фюрер подписал приказ о создании фольксштурма. Я чувствовал себя подобно роженице — измученным, но счастливым». Он не мог самостоятельно оттеснить от этого проекта Гиммлера, командовавшего резервной армией регулярных войск, но Гитлер тоже воспротивился дальнейшему усилению позиций рейхсфюрера СС и разделил обязанности следующим образом: гауляйтеры проводят набор рекрутов и командуют войсками фольксштурма в пределах своего округа, а Гиммлер несет ответственность за обучение, вооружение и обмундирование ополченцев. Борману же поручалось определить политические и организационные принципы фольксштурма.
Однако рейхсляйтер НСДАП не собирался ограничивать свои полномочия и еще за три дня до подписания декрета приступил к активным действиям: он создал при своей канцелярии штаб из представителей всех партийных ведомств и обязал подчиненных регулярно присылать материалы о проделанной работе и накопленном опыте. В письмах жене Мартин зачастую сопровождал слово «фольксштурм» притяжательным местоимением «мой».
Время поставило новый вопрос: кому будет принадлежать реальная власть Германии на заключительном этапе войны? Борман знал лучше других, что здоровье [421] фюрера заметно ухудшилось. У Гитлера участились спазмы желудка, и 28 сентября после очередного острого приступа он слег. Естественно, в кулуарах активно муссировался вопрос о заместителе и преемнике фюрера. Первым претендентом на место во главе правительства официально был Герман Геринг, который, однако, потерял популярность в народе и утратил реальное влияние. В последнее время быстро «пошел вверх» Геббельс, но он не имел широкой поддержки ни в партии, ни в вермахте. Чрезвычайные полномочия Гиммлера делали его не последней фигурой в перечне претендентов. И все-таки в хорошо информированных кругах наиболее вероятной кандидатурой считали именно Бормана.
18 октября 1944 года состоялось торжественное официальное приведение к присяге фольксштурма — войска, созданного Борманом и гауляйтерами. Опытные солдаты считали его жалким подобием настоящей армии. В фольксштурме насчитывалось более миллиона человек, но из этих стариков и юношей — под призыв попали мужчины в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет — почти никто не имел опыта участия в боевых действиях. В большинстве своем эти люди не рвались в бой, и перспектива спасти Германию ценой своих жизней вовсе не вызывала у них энтузиазма. Эта армия не являлась видом регулярных войск. Днем члены фольксштурма работали на производстве, а вечером возвращались в казармы. Военной подготовке отводились только воскресные дни. Из-за плохого вооружения, состоявшего в основном из устаревших винтовок, учиться приходилось на макетах. Недостаток амуниции гауляйтеры восполняли тем, что собирали обувь и ткани у жителей окрестностей — те отдавали, сколько могли пожертвовать, — или закупали на подешевевшем черном рынке в северных областях Италии.
Борман отказался от какого-либо взаимодействия [422] фольксштурма с вермахтом. Кроме того, отряды фольксштурма действовали только вблизи места жительства их членов{61}.
Борман призвал Гиммлера поскорее оказать действенную помощь в обучении ополченцев и предупредил, что в противном случае ему придется обратиться к генералу Гудериану, а такой шаг «был бы нежелателен, поскольку изначально фольксштурм — детище партии». Тон письма не оставляет сомнений: одержав победу над генералами, Борман уверился, что ни в чем не уступает Гиммлеру.
После покушения на жизнь Гитлера Борман считал всех офицеров и генералов реакционерами и врагами. Поэтому в сентябре 1944 года он утвердил положение, согласно которому партийные функционеры получили право контролировать действия военных, а тем, в свою очередь, следовало учитывать мнение чиновников от НСДАП.
Обнаружив трещину в монолите армии, Борман усилил давление, все более внедряясь в сферы деятельности военных. Особо его привлекла проблема «уклонистов». По оценкам партийной канцелярии, тех, кто уклонялся от призыва в армию, насчитывалось более миллиона человек. В конце февраля состоялось совещание рейхсляйтера НСДАП с помощниками Клопфером и Фридриксом, участники которого пришли к выводу, что возвращение дезертиров в строй не только удовлетворило бы потребности фронта в живой силе, но и обеспечило бы наличие человеческих ресурсов, необходимых в промышленности. [423]