Глава 2 ГАРВАРД-ЯРД

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2

ГАРВАРД-ЯРД

В десять минут второго убранство зала посыпалось. Сначала от стен начали отклеиваться ленты бело-голубой гофрированной бумаги, и одна из них чуть не окунула свой изысканный завиток в чан с пуншем. Затем пришел черед ярких постеров, покрывавших практически все пространство стен, не занятое бумажными лентами, — они тоже начали отклеиваться и падать. Бежевого ковролина уже не было видно под грудами распечатанных на принтере глянцевых картинок.

При ближайшем рассмотрении становилось ясно, что загадочная гибель убранства не была беспричинной: кусочки скотча, на которых держались ленты и постеры, отслоились от стен, и бумага постепенно высвобождалась из-под них, набухая от конденсата: жар от работающих на полную батарей потихоньку выводил из строя второпях развешанные декорации.

Без батарей, естественно, было не обойтись, ведь дело происходило холодным октябрем в Новой Англии. Зато теплом лучилось растянутое под потолком, выше обреченных постеров, приветствие: «АЛЬФА-ЭПСИЛОН-ПИ[3] ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС В 2003 УЧЕБНОМ ГОДУ». Но его тепло не помешало громадным окнам в дальней стене просторной аудитории покрыться льдом изнутри.

Хозяева вечеринки не жалели сил, стараясь украсить помещение на шестом этаже старинного здания на Гарвард-Ярде,[4] в котором в обычное время шли занятия по истории и философии. Они вынесли прочь ряды истертых деревянных стульев и ветхих столов, по мере возможности прикрыли постерами и лентами унылые неровные стены и повесили приветственную перетяжку, спрятав за ней львиную долю громоздких ламп дневного света. Последним, довершавшим картину штрихом был айпод, музыку из которого усиливали две гигантские, дорогие на вид колонки, установленные на подиуме вместо профессорской кафедры.

Без десяти час айпод заливался вовсю, наполняя аудиторию попеременно то роком, то допотопным фолком: казалось, плейлист составлял редкостный шизофреник либо репертуар возник как компромисс в результате препирательств членов организационного комитета. Впрочем музыка была неплоха, а колонки — те и вовсе появились здесь на радость студентам благодаря совершенному кем-то подвигу. В прошлом году вечерины братства украшал висевший в углу телевизор, по которому без конца крутился DVD с видами Ниагарского водопада. И плевать, что Ниагарский водопад не имеет никакого отношения ни к Альфа-Эпсилон-Пи, ни к Гарварду, — шум льющейся воды был сочтен приемлемым звуковым сопровождением вечеринки и не стоил оргкомитету ни гроша.

Колонки же стали заметным апгрейдом, равно как и постеры на стенах. В остальном все шло как обычно.

Эдуардо стоял под приветственной перетяжкой в тонких, висящих на его жердеобразной фигуре брюках и наглухо застегнутой рубашке. Его окружали четверо сходным образом одетых персонажей со второго и третьего курсов. Эта группа составляла приблизительно третью часть участников вечеринки. Где-то в дальнем конце аудитории виднелись две или три девушки: одна из них даже отважилась надеть для выхода в свет юбку. Правда, уступив требованиям погоды, натянула ее поверх толстых серых легинсов.

Происходящее не очень походило на зажигательную сцену из «Зверинца»[5] — гарвардским студенческим братствам далеко до тех вакханалий, что творятся в других университетах. Неформальное веселье никогда не было сильной стороной Альфа-Эпсилон-Пи. Члены этого еврейского братства славятся скорее академической успеваемостью, чем умением тусоваться. Причем братство никак не связано с религиозной принадлежностью: настоящие благочестивые иудеи, блюдущие кашрут и заводящие романы только с соплеменницами, тусуют в «Доме Хиллеля»,[6] который мало того, что имеет собственное здание и получает щедрые пожертвования, так еще принимает как парней, так и девушек. В братстве Альфа-Эпсилон-Пи состоят нерелигиозные евреи, чье еврейство заключается, по большей части, только в фамилии. Здешние парни, может, и не прочь были бы, на радость маме с папой, завести еврейскую подружку, но почему-то чаще оказываются в обществе азиаток.

Как раз об этом Эдуардо вещал обступившим его приятелям — к любовной теме разговор возвращался снова и снова, поскольку она была близка всем без исключения его участникам.

— Не то чтобы парням моего типа нравились только восточные девушки, — рассуждал он, понемногу отхлебывая пунш. — Просто девушкам из Азии нравятся парни вроде меня. Значит, чтобы с большей вероятностью заполучить лучший из возможных вариантов, мне приходится закидывать удочку в тот пруд, где водятся особи, которые скорее клюнут на мою наживку.

Слушатели кивали, соглашаясь с логикой Эдуардо. Иной раз они развивали из этого простенького уравнения гораздо более сложные построения, призванные разъяснить причудливую природу притяжения между еврейскими парнями и азиатскими девушками, но сейчас предпочли не мудрствовать — видимо, из-за музыки, которая била из колонок с такой мощью, что проследить за сколько-нибудь сложной мыслью было невозможно.

— Но в настоящий момент мой пруд что-то пересох, — закончил Эдуардо и со вздохом посмотрел в сторону девчонки в юбке и легинсах.

Его слова встретили с полным пониманием, хотя было ясно, что никто из озабоченной компании вот так сразу не кинется искать выход из этой печальной ситуации. Пухлый коротышка, стоявший справа от Эдуардо, играл за университетскую шахматную сборную и свободно говорил на шести языках, но ни то ни другое не облегчало ему общения с девушками. Следующий за ним парень рисовал комиксы для «Гарвард кримсон»[7] и проводил большую часть свободного времени за ролевыми компьютерными играми в комнате отдыха над столовой Леверетт-Хауса.[8] Сосед художника по общежитию ростом был выше шести футов, но почему-то, вместо того чтобы играть в баскетбол, в своей частной школе занимался фехтованием. Парень великолепно владел шпагой, но при знакомстве с девушками толку от этого искусства не было. Вот если бы пираты восемнадцатого столетия вдруг напали на комнату, населенную красавицами-студентками, тогда бы он, конечно, себя показал! А так… до него никому не было дела.

Четвертый парень, к которому Эдуардо стоял лицом, тоже фехтовал — в Эксетере,[9] — но сложен был иначе, чем его длинный коллега-шпажист. Фигурой он скорее походил на нескладного Эдуардо, но его конечности были все-таки более пропорциональны по отношению к стройной и даже спортивной фигуре. Он носил длинные спортивные шорты и сандалии на босу ногу. У него был крупный нос, густые светло-каштановые кудри и голубые глаза. В глазах читалась хитрость и жизнерадостность — но больше никаких человеческих проявлений рассмотреть не получалось. Его узкое лицо не выражало ровным счетом ничего. В осанке, да и во всем его облике сквозила болезненная неловкость — даже во время приятельского трепа в привычных стенах своего братства он выглядел наглухо замкнувшимся в себе.

Парня звали Марк Цукерберг, он учился на втором курсе. Хотя Эдуардо частенько встречал его на тусовках в Альфа-Эпсилон-Пи и, как минимум, однажды на вечеринке для кандидатов в «Фениксе», с Марком он был едва знаком. Зато весьма о нем наслышан. Марк изучал компьютерные науки и жил в Кёркланд-Хаусе. Вырос он в тихом городке Доббс-Ферри, штат Нью-Йорк, в семье зубного врача и психиатра. В старших классах Марк, по слухам, преуспел в хакерстве — так ловко взламывал компьютеры, что даже попал на заметку ФБР. Попал или не попал, но Марк определенно был компьютерным гением. В Эксетере он прославился после того, как, отточив мастерство на создании компьютерного варианта настольной игры «Риск», на пару с приятелем написал Synapse — программку для MP3-плееров, благодаря которой можно было «научить» компьютер составлять плей-листы в соответствии со вкусами его владельца. Не успел Марк выложить Synapse в Сеть для бесплатного скачивания, как на него посыпались предложения от ведущих компаний продать им программу. Поговаривают, что Microsoft приглашала его на работу, суля зарплату не то в один, не то в два миллиона долларов, но Марк отказался.

Эдуардо мало смыслил в компьютерах и еще меньше — в хакерстве, но его, как выходца из семьи бизнесменов, восхищала — и повергала в ужас — одна мысль о том, что кто-то запросто пренебрег миллионом, а может, даже двумя. Это удивило Эдуардо в Марке даже больше, чем его неловкость. Удивило — и убедило в его гениальности. За программой Synapse, уже в Гарварде, последовало создание сайта под названием Course Match — с его помощью студенты могли узнавать, кто на какой курс записался. Сам Эдуардо пользовался этой прогой всего несколько раз, в основном чтобы побольше выведать о мельком виденных в столовой красотках. В целом сайт оказался удачным и пользовался популярностью. Весь кампус оценил Course Match — но не его творца.

Когда трое из компании направились за новой порцией пунша, Эдуардо решил поближе присмотреться к курчавому второкурснику. Он всегда гордился умением ухватить главное в другом человеке — этому умению, позволявшему владеть инициативой в бизнесе, его научил отец. Бизнес был для отца Эдуардо главным в жизни. Сын богатых евреев, в начале Второй мировой едва успевших сбежать от холокоста в Бразилию, он пытался привить Эдуардо — иногда слишком настойчиво — мироощущение выжившего в Катастрофе. Отец был наследником многих поколений дельцов, которые понимали, как важно добиться успеха невзирая на обстоятельства. В Южной Америке Саверинам осесть не удалось: когда Эдуардо исполнилось тринадцать, они были вынуждены почти так же поспешно, как прежде из Европы, бежать из Бразилии в Майами — родителям стало известно, что Эдуардо, сына преуспевающего бизнесмена, собираются похитить.

Подростком Эдуардо очутился в совершенно новом для него мире, где приходилось одновременно постигать английский язык и американскую культуру. Пусть он совсем не шарил в компьютерах, зато ему было досконально известно, что значит быть нелепым чужаком, каково это — отличаться от других.

Марк Цукерберг, несомненно, от других отличался. Может, все дело в его невероятном уме, но он выглядел чужим даже среди таких же, как он. Нет, не в смысле евреев, но парней, фанатеющих от программных алгоритмов и неспособных придумать лучшего способа провести вечер пятницы, чем торчать в аудитории, убранной цветной гофрированной бумагой и яркими постерами, перетирая о девушках, которых им не видать как своих ушей.

— Прикольно здесь, — наконец прервал молчание Марк.

В его голосе не прозвучало ни нотки, которая позволила бы Эдуардо догадаться, какой смысл кудрявый вложил в эти слова — и, вообще, вкладывал ли…

— Ага, — откликнулся Эдуардо. — Сегодня хотя бы рому в пунш налили. В прошлый раз разливали какую-то бурду из серии «просто добавь воды» со вкусом тропических фруктов. А на сей раз да, постарались!

Марк откашлялся и потянул рукой ближайший к нему завиток цветастой бумажной ленты. Скотч сразу отошел, и лента плавно скользнула на его адидасовскую сандалию.

— Добро пожаловать в джунгли!

Эдуардо улыбнулся, хотя снова не понял по монотонной интонации, шутит ли Марк. Зато почувствовал, что за взглядом его голубых глаз кроется неуемная энергия. Он словно вбирал в себя все, что его окружало — даже в таком бездарном месте, как это.

Внезапно Эдуардо почувствовал, что хочет подружиться с Марком, узнать его получше. Ведь человек заурядный ни за что не отказался бы в семнадцать лет от миллиона долларов.

— По-моему, сейчас все это дело рухнет, — сказал Эдуардо. — Пожалуй, самое время валить домой, в Элиот-Хаус. Забыл, а ты где живешь?

— В Кёркланде.

Марк кивнул в сторону выхода. Эдуардо посмотрел на остальных приятелей — они все еще толпились у чана с пуншем. Все трое жили на другом конце кампуса, с ними ему было не по пути. Более подходящий случай ближе познакомиться с застенчивым компьютерным гением трудно вообразить. Эдуардо кивнул и направился вслед за Марком мимо немногочисленных гостей.

— Если интересно, — предложил Эдуардо, выходя из аудитории, — у нас на этаже сегодня тоже вечеринка. Ничего шикарного, но уж точно повеселее этой.

Марк пожал плечами. Они оба уже достаточно проучились в Гарварде, чтобы не ожидать от тусовки в общежитии чего-то выдающегося: как обычно, пятьдесят парней и три девицы набьются в тесную, как гроб, комнату и кто-нибудь будет ломать голову над тем, как вскрыть тайком, вопреки общежитским правилам, пронесенный бочонок дешевого пива…

— А что, зайдем, — отозвался Марк через плечо. — Мне, правда, до завтра одну проблемку решить надо, но спьяну программируется лучше.

Спуск по бетонной лестнице занял несколько минут. Новоиспеченные друзья молча пересекли холл и, толкнув тяжелые двери, вышли в тишину Гарвард-Ярда. Рубашка не спасала Эдуардо от тугого студеного ветра. Он поглубже засунул руки в карманы и зашагал по мощеной дорожке, проходившей через самый центр огромной, усаженной деревьями лужайки. До соседних общежитий на берегу реки, где жили они с Марком, идти было минут десять.

— Черт, да тут градусов десять мороза.

— Скорее плюс пять, — сказал Марк.

— Слушай, я из Майами. Для меня сейчас — минус десять!

— Что ж, тогда побежали!

Марк перешел на легкую трусцу. Эдуардо быстро догнал его и, ритмично отдуваясь, побежал рядом. Они бежали мимо величественных каменных ступеней, ведущих к входной колоннаде Библиотеки Уайднера. Эдуардо много вечеров провел среди ее стеллажей, корпя над трудами столпов экономической науки от Адама Смита и Джона Стюарта Милля до Джеймса Гэлбрейта.[10] Во втором часу ночи библиотека была все еще открыта — в теплом оранжевом свете, льющемся сквозь стеклянные двери из мраморного холла, колонны отбрасывали длинные тени на старинную лестницу.

— На последнем курсе, — выдохнул Эдуардо, когда они обогнули лестницу и двинулись по направлению к стальной калитке в ограде, опоясывающей Гарвард-Ярд, — обязательно потрахаюсь в здешнем книгохранилище.

Давать зарок сделать это до окончания учебы — старая гарвардская традиция. Правда, мало кто из студентов обещанное исполняет. Автоматические, сдвигающиеся на колесиках библиотечные стеллажи образуют необъятный лабиринт, уходящий на несколько этажей вниз под здание, но по его узким проходам постоянно шныряют студенты и библиотекари, отчего найти там подходящее, достаточно укромное место почти невозможно. Правда, еще труднее найти особу женского пола, согласную попытаться поддержать традицию.

— Начни с малого, — посоветовал Марк. — Сначала попробуй заманить какую-нибудь телку хотя бы к себе в комнату.

Эдуардо поморщился, но потом улыбнулся. Язвительный юмор Марка начинал ему нравиться.

— Ну, не все так печально. Меня тут в «Феникс» приглашают.

Поворачивая за угол библиотеки, Марк оглянулся на Эдуардо:

— Поздравляю.

Вроде бы снова без всякого выражения… Но на сей раз глаза Марка почти незаметно блеснули, из чего Эдуардо заключил, что тот впечатлен и даже завидует. Эдуардо привык встречать такую реакцию у всех, кому рассказывал об отборе в «Феникс». А о том, что он все увереннее приближается к членству в клубе, Эдуардо сообщал каждому встречному. Его собеседовали уже на трех вечеринках, так что шансы пройти дистанцию до конца были велики. Возможно, скучные сборища вроде того, с которого они с Марком только что сбежали из Альфа-Эпсилон-Пи, скоро останутся в прошлом.

— Если меня примут, я, наверно, смогу записать тебя в кандидаты. На следующий год. Тогда на третьем курсе и тебя возьмут на заметку.

Марк молчал. Может, ему надо было восстановить дыхание. Или он просто перерабатывал информацию. В манере Цукерберга вести диалог было что-то компьютерное: ввод данных — вывод данных.

— Это было бы… любопытно.

— Если познакомишься с другими членами, тебя наверняка примут. Многие из них пользуются твоим сайтом.

Тут Эдуардо осознал, что сказал глупость. Члены «Феникса» вряд ли удостоят вниманием скромного ботаника, сделавшего какой-то там сайт. Умение писать коды никого востребованным в тусовке не делает. Да и телку в постель компьютерной программой не затащишь. Востребованность — а порой и любовные приключения — выпадают на долю того, кто без конца тусуется.

Таких вершин Эдуардо пока не достиг, тем не менее вчера он получил приглашение на четвертый «отборочный тур». Через неделю, в пятницу, пройдет банкет в отеле «Хайятт», а затем — вечеринка в «Фениксе». Этот вечер станет, по всей видимости, последним испытанием, после которого будут названы имена новых членов клуба.

Приглашение предполагало, что Эдуардо явится на ужин со спутницей. От однокурсников он слышал, что кандидатов будут оценивать исходя из достоинств их подруг. У кого они привлекательнее, у тех больше шансов пройти отбор.

Прочитав приглашение, Эдуардо растерялся — где за такой короткий срок раздобыть подругу, да к тому же с эффектной внешностью? В дверь его комнаты в общаге девушки не то чтобы ломились табунами…

Суровые обстоятельства вынудили Эдуардо действовать. На следующее же утро в столовой Элиот-Хауса он ринулся прямиком к самой красивой из знакомых ему девушек — к Марше, фигуристой блондинке, похожей на студентку-психолога, несмотря на то что училась она на экономфаке. Марша была сантиметров на пять выше Эдуардо и питала непонятную страсть к вязаным резинкам для волос в духе восьмидесятых, зато красота ее соответствовала канонам престижных учебных заведений Северо-Востока. Для предстоящей пятницы она была идеальным вариантом.

К удивлению Эдуардо, Марша согласилась стать его спутницей. Эдуардо, конечно, сообразил, что согласия удостоился не он, а «Феникс» и ужин в «финальном клубе». Это только укрепило его представления о достоинствах «финальных клубов»: они не только помогают своим членам со временем обрасти социальными связями, но и дают им бонус — способность притягивать к себе все самое крутое и красивое. Эдуардо, разумеется, не тешил себя надеждой, что после банкета Марша уединится с ним в книгохранилище, но вдруг, если выпьет, хотя бы позволит проводить ее домой… А уж если на пороге своей комнаты она наградит его прощальным поцелуем, это станет главным эротическим достижением Эдуардо за последние четыре месяца…

У угла библиотеки, когда они выбежали из тени античной колоннады, Марк опять оглянулся и спросил с непонятным Эдуардо выражением лица:

— Большего тебе и не надо?

О чем это он? О свидании в библиотеке? О вечеринке, с которой они только что смотались? О еврейском студенческом братстве? О «Фениксе»? А может, о пробежке двух чокнутых — одного в строгой рубашке, другого в шортах, — торопящихся сквозь пронзительную стужу на идиотскую тусовку в общежитии?

Могла ли университетская жизнь обернуться для ребят вроде Эдуардо и Марка чем-то большим?