Прорыв укреплений на Одере
Прорыв укреплений на Одере
16 апреля началось наступление Красной Армии. Одерский оборонительный рубеж считался германским верховным командованием неприступным. Именно здесь, на Одере, твердо предполагалось, будет остановлено продвижение Красной Армии.
Еще совсем в недавние дни Гитлер намеревался приступить к реорганизации армии. Зуд реорганизации не давал покоя и Геббельсу. У себя в министерстве он занят в эти апрельские дни проектами реформирования отделов прессы, радиовещания («Оно должно стать эластичнее»), изменением штатного расписания (чтобы влиятельный шеф прессы Дитрих, по упорному настоянию Геббельса отправленный наконец Гитлером «в отпуск», не смог бы вернуться на свое место, за отсутствием такового), обдумыванием жестких мер против берлинских артистов и «суперинтеллектуалов».
Соображения карьеры, престижа еще по-прежнему главенствуют среди нацистской верхушки. Иной раз курьезность этого заметна даже Геббельсу, коль скоро это касается его соперника:
«Рейхсминистр Розенберг[37] все еще противится роспуску восточного министерства. Он называет его теперь не министерством оккупированных восточных территорий, поскольку это воспринималось бы как гротеск, а восточным министерством. Он хочет в этом министерстве концентрировать всю нашу восточную политику. С теми же основаниями мог бы я учредить западное или южное министерство. Это же бессмыслица. Но Розенберг отстаивает престижную точку зрения и не дает себя убедить в том, что его министерство очень давно пало».
Прорыв укреплений на Одере поверг ставку Гитлера в панику. Чиновничий Берлин бежал на автомашинах в Мюнхен. Шоссе, ведущее из Берлина в Мюнхен, запруженное автомашинами, было прозвано в те дни берлинцами «имперская дорога беженцев». О населении же Берлина никто не заботился.
«В последние недели во всевозможных комбинациях фантазируется о «часе икс» дня 20-го», — прочитала я недавно в записях некоей Вольтер, хранящихся в Берлинском архиве. О чем это? О новом секретном оружии, которое обещано фюрером ввести в действие к 20 апреля.
Массовый психоз ожидания чуда охватил все круги населения.
Кто-то видел автомашины, крытые брезентом, скрывавшим от глаз это секретное оружие. Один академик-физик, со слов Вольтер, так охарактеризовал на лекции это оружие:
«Мы обладаем средством, которое при его применении образует температуру 300 градусов ниже нуля. Вся материя, как живая, так и мертвая, обращается в лед и при малейшем сотрясении раскалывается на мелкие куски, как хрупкое стекло».
«20 апреля 1945 года — день рождения фюрера, — записала Вольтер. — «Критиканы» и «вырожденцы» ожидают сегодня особых неожиданностей с воздуха. Однако день проходит без обычных дневных тревог и предполагавшегося большого наступления на имперскую столицу. Наши наци торжествуют! Им совершенно точно известно, что это результат успеха нового секретного оружия, которое в честь своего рождения фюрер передает в дар народу… Все верующие в фюрера весь день прикованы к радио, чтобы не пропустить так страстно ожидаемое сообщение о введении в действие нашего нового оружия».
Но радио молчало и днем и вечером 20 апреля, когда стали слышны разрывы снарядов, — это дальнобойная артиллерия нашей 3-й ударной армии открыла огонь по Берлину. И на другой день снаряды рвались на улицах города. Прятавшиеся в подвалах люди не могли взять в толк, почему радио не извещает их об опасности сиреной.
Автор записок пишет:
«По службе, разумеется, строго секретно, я была уведомлена, что при длящейся 5 минут сирене, означающей наступление танков на имперскую столицу или появление десанта, — должны быть уничтожены важные документы».
Но не было ни сирены, ни сообщения главного командования, когда войска Красной Армии вошли на окраину Берлина. Началось сражение в Берлине.
Позже, на Нюрнбергском процессе, главный обвинитель от США Джексон спросит подсудимого Шпеера, министра вооружения, об осуществленных нацистской Германией исследованиях в области атомной энергии. Шпеер ответит:
«К сожалению, мы не достигли еще таких успехов в этой области, так как все лучшие силы, которые занимались изучением атомной энергии, выехали в Америку. Мы очень отстали в данном вопросе. Нам потребовалось бы еще один-два года для того, чтобы расщепить атом».
Джексон:
«Значит, сообщения о новом секретном оружии были весьма преувеличены для того, чтобы поддержать в немецком народе желание продолжать войну?»
Шпеер:
«Да, в последнюю фазу войны это было действительно так».
После прорыва на Одере Гитлер со своей ставкой готовился перебраться в свой замок в Берхтесгаден (Оберзальцберг). Были отданы приказы на подготовку к вылету, Борман записывает в своем дневнике:
«Пятница 20 апреля.
День рождения фюрера, но, к сожалению, настроение не праздничное. Приказан отлет передовой команды».
В бумагах Бормана, которые я разбирала в майские дни капитуляции Берлина в опустевшем подземелье, — они сейчас снова передо мной, — радиограммы адъютанту Хуммелю с распоряжениями о подготовке помещений в Берхтесгадене. 21 апреля ответ Хуммеля — его план размещения служб и отделов, частично уже выполненный, и просьба одобрить план.
Уже переправлены в Берхтесгаден отдельные службы, часть архива Гитлера, один из его секретарей, его личный врач Морелль, — без его сильно возбуждающих препаратов Гитлер уже давно не мог обходиться и не расставался с ним.
И еще одно подтверждение намерений Гитлера обосноваться в Берхтесгадене: он назначил Деница командующим всеми силами в северной зоне (Nordraum). Но командующий южной зоной назначен не был, очевидно потому, что Гитлер, еще питая намерения перебраться на юг, оставлял этот пост за собой.
Все было наготове к отлету.
Но 21 апреля — в день, когда советские войска вступили на окраину Берлина и артиллерия ударила по центру Берлина, — Гитлер отдал приказ о контрударе.
22 апреля на очередном военном совещании Гитлер услышал от докладывающих обстановку генералов, что этот контрудар, которым командовал генерал СС Штейнер, не состоялся и что Берлин едва ли сможет долго продержаться, и поэтому ему следует покинуть столицу, чтобы дать возможность войскам отступить. Тем более как главнокомандующему, Гитлеру нет смысла оставаться в окружаемом противником Берлине. Командовать отсюда армиями дольше невозможно.
Гитлер разразился истерикой, обвиняя СС и армию в измене, пригрозил генералам самоубийством и, впав в депрессию, удалился с Борманом и Кейтелем. О чем они совещались, неизвестно. Вернувшись, он вяло объявил генералам, что остается в Берлине.
Позже, когда Йодль был арестован союзниками, он рассказал на допросе:
«22 апреля Геббельс спросил у меня: можно ли военным путем предотвратить падение Берлина. Я ответил, что это возможно, но только в том случае, если мы снимем с Эльбы все войска и бросим их на защиту Берлина. По совету Геббельса я доложил свои соображения фюреру, он согласился и дал указание Кейтелю и мне вместе со штабом находиться вне Берлина и лично руководить контрнаступлением».
Открыть Западный фронт, оттянуть все силы на оборону Берлина — было теперь решением Гитлера: 12-й армии генерала Венка было приказано пробиваться на помощь Берлину.
День 22 апреля, эфир загружен радиограммами: Борман — Хуммелю. Лихорадочные распоряжения о подготовке к прибытию фюрера в Берхтесгаден. И итог дня, разрешившийся радиограммой:
«22.4.45.
Из Берлина.
Хуммелю, Оберзальцберг.
Вышлите немедленно с сегодняшними самолетами. как можно больше минеральной воды, овощей, яблочного сока и мою почту.
Рейхсляйтер Борман».
Отлет не состоялся.
Англо-американские войска подошли к Мюнхену, вблизи которого Берхтесгаден. Бежать из проигранного Берлина — отыгранной пешкой попасть в руки англо-американцев — Гитлер не решился.
Его намерение остаться в Берлине было расценено генералами как неспособность к дальнейшему руководству войсками.