Предсказания
Предсказания
В дневнике Бормана, заместителя Гитлера по партии, в привычный ритм фиксаций совещаний у фюрера, приемов, отстранения одних и назначения других лиц на ответственные посты, ужинов у Евы Браун, награждений и кое-каких своих семейных дел врываются, угрожающе вытесняя все остальное, сведения о наступающих со всех сторон армиях. В январе они еще звучат эпически:
«Утром большевики перешли в наступление»,
а перед тем:
«был с женой и детьми в Рейхенхалле для осмотра грибного хозяйства (шампиньоны) садовника Фольмарка».
На следующий день:
«Воскресенье 14 января.
Посещение тети Хескен».
«Суббота 20 января.
В полдень — положение на Востоке становится все более и более угрожающим. Нами оставлена область Вартегау. Передовые танковые части противника находятся под Катовицами».
«Суббота 3 февраля.
В первой половине дня сильный налет на Берлин (пострадали от бомбардировок: новая имперская канцелярия, прихожая квартиры Гитлера, столовая, зимний сад и партийная канцелярия).
Бои за переправы на Одере.
От бомбардировки пострадал фасад партийной канцелярии».
Налеты на Дрезден, наступление противника на Веймар, налет на Берлин.
«Второе попадание в партийную канцелярию (сильное)»,
«Русские под Кюзлином и Шлаве» —
это все еще вперемежку с хроникой светско-политической жизни.
Но с каждым днем лихорадочнее фиксируется, как сжимается круг:
«Глубокие прорывы в Померании. Танки под Кольбергом, Шлаве-Драмбургом. На западе остался только один плацдарм»
(4 марта).
«Англичане вступили в Кельн. Русские в Альтдаме!!!»
(8 марта).
«Первое крупное попадание в министерство пропаганды»
(14 марта).
«Танки в Варбурге-Гиссен»
(28 марта).
Уволен Гудериан. Отстранен Гитлером шеф прессы д-р Дитрих. А
«пополудни танки у Беверунгена. Ночью танки у Герцфельда»
(30 марта).
«Русские танки под Винер-Нейштадтом»
(1 апреля).
«Большевики под Веной. Англо-американцы в Тюрингской области»
(5 апреля).
А в середине апреля три дня взорвутся в дневнике Бормана одной и той же фразой:
«Большие бои на Одере!», «Большие бои на Одере!», «Большие бои на Одере!!»
Но пока что мощные укрепления на Одере считаются неприступными. Остается еще немногим более двух месяцев до полного крушения третьей империи. 24 февраля, в годовщину основания нацистской партии, Гитлер заявил:
«25 лет тому назад я провозгласил грядущую победу движения! Сегодня, проникнутый верой в наш народ, я предсказываю конечную победу германского рейха!»
Немецкие военные эксперты уже четыре недели тому назад пришли к заключению, что «все шансы потеряны». Но предсказания фюрера укрепляются указом Гиммлера о создании особых полевых судов по борьбе с явлениями разложения. Немцам, заподозренным в недостаточно твердой вере в победу, уготована скорая, беспощадная расправа.
Сам же Гитлер помышлял в эти дни не о победе — о спасении, возлагая его на чудо, а в реальной сфере — на противоречия между союзниками. Геббельс приводит в дневнике[33] доверительно высказанную ему точку зрения фюрера:
«Наша задача сейчас должна заключаться в том, чтобы при всех обстоятельствах выстоять на ногах. Кризис в лагере противника хотя и возрастает до значительных размеров, но вопрос все же заключается в том, произойдет ли взрыв до тех пор, пока мы еще кое-как в состоянии обороняться. А это и является предпосылкой успешного завершения войны, чтобы кризис взорвал лагерь противника до того, как мы будем разбиты»
(5 марта).
Но советские войска прорвали фронт в Померании, и Гитлер винит во всем генштаб, не принявший во внимание его интуитивные предвиденья. В этом он усматривает измену. И Геббельс, всегда отражающий взгляды и, настроения Гитлера (так, за неделю до нападения на Советский Союз он записал: «Наши полководцы, которые в субботу были у фюрера, подготовили все наилучшим образом»), теперь с ненавистью обрушивается в дневнике на военное руководство:
«Эти люди мне так враждебны, как только вообще могут быть враждебны люди»
(28 фев.).
Фюрер считает, что, если бы он
«сам не явился в Берлин и не взял бы все в свои руки, мы бы сегодня стояли, вероятно, уже на Эльбе».
«Его (фюрера) военное окружение ниже всякой критики. Он характеризует теперь Кейтеля и Йодля… что они устали и износились и в нынешнем критическом бедственном положении никаких решений крупного масштаба предложить не могут. Современной войне из полководцев соответствуют Модель и Шернер…»
(28 марта).
Для пресечения «распространяющегося непослушания» генералитета Гитлер спешно учреждает летучие военно-полевые суды, вменив им: каждый случай тотчас расследовать, выносить приговор и виновных генералов расстреливать.
11 марта Гитлер с удовлетворением выслушал сообщение Геббельса о том, что генерал-полковник Шернер, один из немногих, к кому еще питает доверие фюрер, применил «радикальные методы»: «для поднятия морального состояния войск» он повесил немало немецких солдат. «Это хороший урок, который каждый учтет», — записал в дневнике Геббельс, радуясь одобрению фюрера. Гитлеру как раз доложили, что учрежденный им военно-полевой суд своим первым приговором присудил к смертной казни генерала, ответственного за невзорванный мост, и без промедления тот генерал был расстрелян.
«Это, по крайней мере, луч света, — восклицает в дневнике Геббельс. — Только такими мерами мы можем спасти рейх».
27 марта вечером Гитлер и Геббельс прогуливаются в саду рейхсканцелярии (по словам Геббельса:
«В саду рейхсканцелярии пустынно. Груды и груды обломков. Укрепляется бункер фюрера».
Они предаются сожалениям, что был упущен момент, когда разом можно было расправиться с генералами, направив удар против них, а не против Рема[34], не будь тот «гомосексуалистом и анархистом». «А будь Рем беспорочной и первоклассной личностью, то, вероятно, 30 июня[35] были бы расстреляны несколько сот генералов вместо нескольких сотен фюреров СА[36]».
* * *
Вторично объявлен призыв в фольксштурм. Проводится мобилизация в вермахт шестнадцатилетних. В Берлине формируются женские батальоны.
«Надо их расположить на второй линии; тогда бы у мужчин пропала охота ретироваться с первой линии», —
размышляет Геббельс в дневнике (5 марта). Прочесываются поезда с отпускниками, чтобы выловить дезертиров. 7 марта издан приказ: солдаты, попавшие в плен, «не будучи раненными или при отсутствии доказательств, что они боролись до конца», будут казнены, а их родственники — арестованы.
Ежедневные массированные налеты на город англоамериканской авиации (Геринг, главнокомандующий воздушными силами, заверял, что ни один вражеский самолет не пересечет границу Германии). Воздушная война, чьей жертвой должны были пасть Лондон, Москва, Ленинград… переместилась со всей беспощадностью в небо Германии.
Тогда, 8 июля 1941 года, дневник верховного главнокомандования вермахта зафиксировал:
«Фюрер категорически подчеркивает, что он намерен сровнять Москву и Ленинград с землей».
И Геббельс вторил ему:
«Мы и в дальнейшем не будем утруждать себя требованием капитуляции Ленинграда. Он должен быть уничтожен почти научно обоснованным методом»
(10 сентября 1941 года).
Теперь же, 8 марта 1945 года, Геббельс заносит в дневник:
«Нас день и ночь бомбят, тяжелейший урон… Вражеским воздушным армадам мы ничего достойного упоминания противопоставить не можем. Рейх из-за воздушной войны превращен в груды развалин».
Движение нарушено. Подача электричества прерывается. Берлин охвачен пожарами. Почта не работает. Все труднее с доставкой угля. Сокращено снабжение горючим.
Продовольственный рацион в Германии катастрофически снижен. Население обречено на голод. В середине марта министр вооружения Шпеер посчитал, что война проиграна, поскольку германское хозяйство может продержаться всего четыре недели.
«Чрезвычайные трудности готовит нам проблема иностранных рабочих, — читаем в дневнике комиссара обороны Берлина — Геббельса. — Мы должны стараться этих рабочих удерживать, пока вообще берлинская промышленность в состоянии работать. Мало того, мы хотим, даже если Берлин был бы окружен, промышленность, по крайней мере военную, держать на ходу. Но с другой стороны, столица империи насчитывает примерно 100 000 восточных рабочих (Ostarbeiter). Если они попадут в руки Советов, они через три-четыре дня предстанут против нас боевой большевистской пехотой. Стало быть, мы должны стараться, по крайней мере восточных рабочих, в случае необходимости, как можно быстрее изолировать»
(20 марта).
Нетрудно разгадать зловещий смысл этих строк. Стремительный натиск советских войск, сминавший планы и расчеты нацистов, спас обреченных.
* * *
«Когда мы победим, кто спросит с нас о методе? У нас и без того столько на совести, что мы должны победить, иначе наш народ и мы во главе со всем, что нам дорого, будем стерты с лица земли», —
это слова Гитлера, сказанные им Геббельсу за неделю до нападения на Советский Союз.
Гитлер обещал, что итоги этой войны принесут немецкому народу обогащение, неслыханные территориальные приобретения, господство над миром. Но чудовищными преступлениями не добыта победа. Все — прахом. Близится поражение, сотрет с лица земли Гитлера и соучастников преступлений. Но покуда это произойдет, Гитлер обрушится с ненавистью: немецкий народ обманул его надежды.
19 марта он отдает приказ о «выжженной земле» — на этот раз немецкой. Уводить население (но куда же?), опустошать, разрушать города, которыми овладевает противник. Не имеет значения, что немецкий народ лишается при этом средств существования. Свое отношение к этой проблеме Гитлер сформулировал в распоряжении, отданном министру вооружения Шпееру:
«Нет нужды принимать во внимание то, в чем народ нуждается для примитивного продолжения жизни. Наоборот, лучше все это самим уничтожить, так как немецкий народ доказал свою слабость… После поражения остаются только неполноценные…»
* * *
240 километров отделяют американские войска от Берлина. 80 километров — Красную Армию.
Пережив кошмар декабрьского отступления под Москвой, Гитлер говорил Геббельсу, что
«прояви он (Гитлер) хоть на мгновение слабость, фронт превратился бы в оползень и приблизилась бы такая катастрофа, которая наполеоновскую отодвинула бы далеко в тень».
Теперь Гитлер снова возвращается к тем событиям:
«Генералитету сухопутных армий тогда полностью отказали нервы, — делится он с Геббельсом. — Генералитет впервые оказался перед военным кризисом, в то время как до того завоевывал лишь победы, и вот он единодушно решил тогда отойти до границы рейха»
(31 марта).
Как ни парадоксально, но сейчас те мрачные картины отступления, развала командования действуют на него совершенно обратным образом — воодушевляюще. Питают его иллюзию, что смертельная угроза вызовет подъем национальных чувств у немцев и в критический момент, защищая столицу третьего рейха, немецкие войска, подобно тому как этого добился их противник, защищая Москву, создадут перелом в войне.
Геббельс, мгновенно подхватывающий направление мыслей и пожеланий фюрера, уже называет оборону Москвы «оптимистическим примером».
В его дневнике этих дней звучит порой привычная хвала фюреру. Отчасти эта риторика — самовнушение, в котором нуждается Геббельс, чтобы не дать возобладать в себе сомнениям в возможность Гитлера изменить ход событий.
«Я потрясен, как твердо берет на себя дело фюрер». Но под этой же датой: фюрер «хочет теперь молодых, проявивших себя на фронте солдат произвести в офицеры, невзирая на то, умеют ли они держать нож и вилку… Все эти меры хороши и, наверное, действенны. Но они принимаются очень поздно, если не слишком поздно»
(12 марта).
Гитлер жалуется, что генералитет идет вразрез с его точкой зрения. Геббельс заключает:
«Лучше бы фюрер вместо долгих разговоров отдал бы короткий приказ и с брутальной энергией следил за его выполнением».
«Я счастлив тем, что располагаю его полным и безграничным доверием».
Но послушнейший Геббельс позволяет себе критиковать в дневнике Гитлера. То в связи с его приказом:
«Мы отдаем в Берлине приказы, которые практически вообще не доходят вниз, не говоря уж о том, выполнимы ли они»;
то за то, что Гитлер не решается в такой критический момент выступить по радио с обращением к народу.
«У фюрера теперь совершенно непонятный мне страх перед микрофоном».
«Плохо, что фюрер собрал вокруг себя слабые характеры, на которые он не может в случае нужды положиться». Но тут же вскоре:
«Фюрер не нуждается в укреплении с помощью других».
Одним высказыванием зачеркивая другое, уравновешивая, то льстя Гитлеру, то сетуя на его нерешительность, — заполняет страницы Геббельс.
«Это прямо-таки удивительно, как фюрер в этой военной дилемме (речь — о воздушной войне) постоянно и непоколебимо полагается на свою счастливую звезду. Иногда создается впечатление, будто живет он в облаках. — И добавляет: — Но ведь он так часто спускался с облаков, как Deus ex machina»
(28 марта).
Геббельс тоже охотно отрывается от суровой действительности. В дневнике — напыщенные тирады о Фридрихе Великом, о Пунических войнах, об извлеченных Геббельсом применительно к нынешней ситуации «обнадеживающих» исторических примерах.
Он диктует свой дневник — два штатных стенографа состоят при министре пропаганды для этой надобности, — ежедневно по тридцать, сорок, пятьдесят и более патологически болтливых страниц.
Тем временем:
«Под Берлином Советы начали, хотя и местное, но чрезвычайно сильное наступление…»
(23 марта).
В народе потеря веры в фюрера, безнадежность. «Положение невыносимое». Стало известно из сообщения Юнайтед Пресс, что весь золотой запас Германии и художественные сокровища (в том числе Нефертити) попали в руки американцев в Тюрингии. «Если б я был фюрером, я знал бы, что сейчас следует делать… Сильная рука отсутствует…» Но что же делать? «Я всегда настаивал, чтобы золото и художественные сокровища не вывозились из Берлина». Еще 8 апреля была предпринята неудавшаяся попытка переправить их из Тюрингии в Берлин, безрассудно представлявшийся Геббельсу, комиссару обороны, наиболее подходящим, безопасным местом.
«Мы живем в такое сумасшедшее время, что человеческий рассудок совершенно сбит с толку», —
продиктовал Геббельс 2 апреля.
Он сам тому пример, с давно сбитым с толку рассудком, подчиненным всецело Гитлеру, атрофированным, замененным верой в фюрера.
«Порой отчаянно возникает вопрос, куда все это должно привести?»
И Геббельс отвечает себе: все в руках фюрера.
«Я надеюсь, он овладеет этой ситуацией»
(8 апреля).
Не столько от реального положения дел, сколько от того, сумеет ли фюрер своей волей превозмочь все и явиться за минуту до катастрофы, как Deus ex machina, — в представлении Геббельса зависит в конечном счете исход войны.
«Фюрер считает… что в этом году так или иначе произойдет перелом в ходе войны. Коалиция противника при всех обстоятельствах развалится; речь лишь о том, развалится ли она до того, как мы будем свалены…»
Поэтому, как бы ни было, держаться изо всех сил.
А обстановка все тяжелее:
«Положение на фронтах на сегодня как никогда. Мы практически потеряли Вену. Противник осуществил глубокие прорывы в Кенигсберге. Англо-американцы стоят недалеко от Брауншвейга и Бремена. Одним словом, если взглянуть на карту, то видно, что рейх представляет собой сегодня узкую полоску…»
(9 апреля).
* * *
В бетонированном убежище под рейхсканцелярией, где Гитлер находился в ожидании перелома в событиях, Геббельс читал ему вслух и пересказывал страницы из жизнеописания Фридриха Великого. Гитлер прилагал немало стараний к тому, чтобы внушать своим соотечественникам мысль о его духовном сродстве с этим удачливым прусским королем.
Придя к власти в 1933 году, фюрер тотчас отправился в Потсдам и сфотографировался для прессы у могилы Фридриха II при гарнизонной церкви, одетый в торжественный черный фрак, чего не случалось раньше видеть. В его бункере на стене висел портрет Фридриха II. Теперь их сблизили военные невзгоды, которые претерпевал король. В том месте книги, где терпящий поражение в Семилетней войне Фридрих решил расстаться с жизнью, автор взывает к нему: «Подожди немного, и дни твоих мучений будут позади. Солнце твоего счастья уже за тучами, и скоро оно озарит тебя». Подоспевшее известие о смерти его врага, русской царицы Елизаветы, принесло королю избавление от позорного поражения.
Гитлер расчувствовался и пожелал взглянуть на гороскопы, которые на этот случай как раз и придерживал уже несколько дней Геббельс.
Любопытно еще раз открыть дневник Геббельса в том месте, где он с торжествующей издевкой записывает о том, что арестованы все астрологи, магнитопаты и антропософы и с их шарлатанством покончено:
«Удивительное дело, ни один ясновидец не предвидел заранее, что он будет арестован. Плохой признак профессии…»
(13 июня 1941 года).
Все унифицировалось. Предсказания лишь одного человека в рейхе — фюрера — должны были распространяться в народе. Во избежание несовпадений, кривотолков, дублирований, неблагоприятных пророчеств и, наконец, соперничества все прочие предсказатели жестоко преследовались.
Но это годилось тогда, в преддверии войны с Россией, войны, мнившейся такой победоносной. Теперь же все, что говорит о спасении, — все сюда.
«Мне представлен объемистый материал для астрологической или спиритической пропаганды и между прочим так называемый гороскоп Германской республики 9 ноября 1918, а также гороскоп фюрера. Оба гороскопа поразительным образом соответствуют истине, — читаем теперь в дневнике Геббельса 30 марта 1945 года. — Я могу понять фюрера, запретившего занятия такими неподконтрольными вещами. Все же это интересно, что гороскоп республики, как и гороскоп фюрера, пророчат во второй половине апреля облегчение нашего военного положения… Для меня такие астрологические предсказания не имеют никакого значения. Но я все же намереваюсь их использовать для анонимной и замаскированной гласной пропаганды, потому что в такое критическое время большинство людей хватаются за любой, пусть и столь слабый, якорь спасения».
Предсказания, вселяющие надежду, настолько в цене, что их через партийные инстанции пересылают жене рейхсминистра Геббельса, — похоже, это действует его «анонимная и замаскированная» пропаганда. Я приводила текст одного из таких предсказаний. Гороскопы тоже стали убедительны. В берлинской квартире Геббельса разведчики нашли гороскоп его сына Гельмута и принесли его мне.
А тогда два самых главных гороскопа, хранившихся до недавних дней Гиммлером под замком в «научном» отделе гестапо, гороскоп фюрера и гороскоп Германии, затребованные Гитлером, — были принесены в убежище. Гитлер с помощью рейхсминистра пропаганды удостоверился, что гороскопы обещают после жестоких поражений в начале апреля 1945 года военный успех во второй половине апреля.
Через несколько дней после этого, 12 апреля, поздно вечером, стало известно о смерти Рузвельта. Это ли не знамение, не исторический аналог, не поворотный пункт в судьбе Германии?!
«В данный момент, когда судьба убрала с этой земли военного преступника всех времен, произойдет поворот в этой войне в нашу пользу», — этим восклицанием заканчивал Гитлер свой приказ по войскам. В нем говорилось о новом наступлении Красной Армии:
«Мы этот удар предвидели, и с января этого года делалось все, чтобы создать сильный фронт. Сильная артиллерия встречает врага. Потери нашей пехоты восполнены бесчисленными новыми подразделениями. Сводные подразделения, новые формирования и фольксштурм укрепляют наш фронт. На этот раз большевик испытает старую судьбу Азии: он должен истечь кровью и истечет перед столицей германской империи».
Этот секретный приказ Гитлера, датированный 16 апреля, стал поступать в штабы войск уже к вечеру 15 апреля и должен был быть немедленно разослан вплоть до рот.
«Следите прежде всего за теми немногими изменниками офицерами и солдатами, которые, чтобы обезопасить свою жалкую жизнь, будут сражаться против нас на русском жалованье, возможно даже в немецкой форме. Если вам дает приказ об отступлении тот, кого вы хорошо не знаете, он должен быть тотчас арестован и в случае необходимости мгновенно обезврежен независимо от звания.
…Берлин останется немецким, Вена снова будет немецкой…»
Через день приказ был опубликован в «Фелькищер беобахтер» и в других газетах.
Геббельс из убежища выступил по радио:
«Фюрер сказал, что уже в этом году судьба переменится и удача снова будет сопутствовать нам… Подлинный гений всегда предчувствует и может предсказать грядущую перемену. Фюрер точно знает час, когда это произойдет. Судьба послала нам этого человека, чтобы мы в годину великих внешних и внутренних испытаний могли стать свидетелями чуда…»